Александр ПОЗИН. Меч Тамерлана. Книга вторая. Мы в дальней разлуке

[NbuhRjirby]

Глава 8. Призраки прошлого возвращается

[align=center]«О, если разум сохранить сумеешь,
Когда вокруг безумие и ложь,
Поверить в правоту свою - посмеешь,
И мужество признать вину – найдешь».
Редьярд Киплинг[/align]

- Батюшки! – всплеснула руками Маргарита Павловна, разглядев гостя, что стоял у порога и переминался с ноги на ногу. – Максимушка, ты посмотри, кто к нам пришёл!
- Иду, иду, душенька. – из глубины квартиры отозвался знакомый голос.
А следом появился и сам обладатель голоса – Максим Фролович Яблоков, любимый учитель Николая в пору, когда он был простым учащимся реального училища. Остановился на мгновенье, не узнавая, надел торчащие из нагрудного кармана пенсне, после чего его лицо озарила радостная доброжелательная улыбка:
- Ба, какой ты стал! Сокол! Да, что там сокол – орёл! Ну заходи, что как истукан встал на пороге. – засуетился Яблоков.
А Николай подумал, как постарел, сдал за прошедшие годы Батя. Исхудал, пообтрепался, походка стала шаркающей, а голос – дребезжащим. Стоящие прежде молодцом усы обвисли, а шикарная доселе борода была нечёсана.
От такого тёплого приёма у юноши предательски зачесались уголки глаз. Чего угодно он ждал от этой встречи, памятуя о постигших прежде фиаско, боялся этой встречи, подсознательно старался оттянуть её. А тут такой приём!
- Ты бы, душенька, нам чайку сообразила. – обратился к Маргарите Павловне Батя, провожая гостя в гостиную.
- Напою, напою! – успокоила Маргарита Павловна. – Да для такого случая у меня несколько кусочков сахара припасены.
Услышав эти слова Заломов пожалел, что не захватил с собой свой вещмешок со снедью, Яблоковы, поди, одними сухарями перебиваются.
Вновь, как и пять лет назад они сидели за столом и хлебосольные Яболоковы потчевали гостя. Вот только не было среди них Наташи, и Николай украдкой вздохнул, вспомнив об этом. И ещё скуден был сей стол по военному времени и российскому лихолетью. Но богат был стол не угощением, а беседой. Батя живо интересовался происходящими событиями, размышлял о пути, по которому пошла страна. Не посылал голову пеплом и не клял большевиков, а пытался разобраться во времени, в котором им судьбой довелось жить.
- Счастливейший ты человек, Николай. – сказал Батя. – Ты не только присутствуешь при рождении нового мира, но и ясно выбрал свой путь, путь активного его строителя. А я, по старости, да по немощи, лишь свидетель. Все соки жизненные, все силы человеческие вытянула из меня Трапезундская экспедиция.
Николай, уже готовый поднести стакан морковного чая ко рту, удивленно замер. Видя немое удивление парня, Яблоков рассказал о драматической судьбе Трапезундской археологической экспедиции, куда сманил его университетский товарищ. Организованная в 1916 году на освобожденные от османов русской армией земли Трапезунда, экспедиция должна была изучить и описать историческое наследие времён Трапезундской империи. Сейчас, по прошествии времени, эта затея выглядела чистой авантюрой: археологическая экспедиция в ходе войны и революции, в районе боевых действий. Началась она здорово – в пору побед русского оружия, а закончилась… закончилась бесславно, но не по вине участников экспедиции. Революция, последовавшее за ней развал фронта и контрнаступление турецких войск сделали невозможной её работу. Возвращались назад в 1918 году, побросав всё, через забитые бегущими войсками вокзалы, испытывая пренебрежение офицерского состава, ненависть и унижения от разложившейся солдатской массы, которая в ту пору, прихватив с фронта оружие, рванула через Кавказские перевалы и Кубань в Россию.
- Всё бросили, весь труд двухлетней работы пошёл коту под хвост. – мрачно закончил свой рассказ Батя. – Ладно, хоть целы домой добрались, а то Павловна, - он кивнул в строну супруги, - Меня уже отпевать собралась.
Та не замедлила отозваться:
- Хватит, отъездился по экспедициям, время сейчас не то: сгинешь и не узнаю где похоронен, и кто тот супостат, что руку на Максимушку поднял.
Пока супружница поизносила свою тираду, Батя сидел задумавшись, словно, вспоминая что-то, затем, тряхнув своей головой сказал, обращаясь к Николаю:
- Ты, мил человек, другое послушай, чем бабины причитания, В Трапезунде экспедиция поселилась в доме бея бейлика Трабзон. Род их богат и славен своей историей. Беи Трабзона много и славно воевали и служили султану, многие из них оставили после себя записки. Словом, богатое литературное наследие беев заинтересовало руководителя нешей экспедиции, профессора Узбекского. Сам профессор, Фёдор Иванович, много лет возглавлял Русский институт в Константинополе и турецким языком владеет как родным. Так вот, Фёдор Иванович утверждает, что, разбирая архивы беев, он наткнулся на любопытную для тебя запись. В ней утверждалось, что Меч Тамерлана – семейная реликвия их рода, попавшая к ним в руки после «войны презренных персов с нечевчивцами гяурами.
- Да, действительно интересно. – Николай поддержал Яблокова. – Ещё один Меч… Да тот ли? Или стащили у наших ротозеев-генералов? Или всё таки тот? А как он к ним попал?
- Да вот – запамятовал! – сокрушённо развёл руки Батя. – Да ты не переживай. Тебе обязательно стоит встретиться с профессором Узбекским. Он сейчас лекции в университете читает, в Петрограде. Да-да. – в такт рассказу Батя поддакивал сам себе и тряс головой. – Всенепременно стоит встретиться! Он держал документ в руках, он его читал. Он должен помнить!
Сведения действительно были любопытными и ранее они заинтересовали бы Николая, но теперь ему не было дела до того, где Меч Тамерлана болтался в далеком прошлом. У парня было иное задание, и иной долг – найти, где Меч обретается ныне, и заодно отыскать свою возлюбленную, Наталку. Поэтому, он, слушая по-стариковски словоохотливого старика, искал удобный предлог, чтобы свернуть разговор на интересовавшую его тему. Теперь вроде бы случай представился. Он открыл было рот, чтобы задать свой вопрос, как неожиданно услышал голос Бати:
- Спасибо, Маргаритушка, за угощенье. А вас, мой юный друг, прошу проследовать в мой кабинет, где мы сможем выкурить по трубке табака, нечего травить Маргариту Павловну, и заодно поговорить о вещах, ради которых вы и пришли в мой дом. Вы ведь курите, не так ли?
Удивился Николай, действительно военное лихолетье пристрастило его к этой привычке. Причем всяким папироскам, цигаркам и самокруткам он предпочитал именно трубку.
- Ведь и вправду, страсть как хочется покурить, - пожаловался Заломов Бате, - А как вы догадались, что я курю, Максим Фролович?
Батя хитро прищурился:
- Не только вы, молодёжь, увлекаетесь романами сэра Артура Конан-Дойля. Но и мы, старики, есть такой грех, почитываем занимательные бульварные книжонки о похождениях сыщика Шерлока Холмса, посему тоже знакомы с его дедуктивным методом.
- У нас в одно время целый сундук был набит журналами с рассказами о Шерлок Холмсе. – пожаловалась Маргарита Павловна Николаю. – Спасу от них не было.
- Да будет тебе! – Яблоков махнул рукой в сторону хозяйки, и снова обратился к Заломову. - Поэтому я могу с полным основанием сказать «Элементарно, Коля!» Ты посмотри на свои пальцы, они желтые и огрубевшие по бокам от ногтей. А это – первый признак заядлого курильщика. При чем, если бы ты курил самокрутки и папиросы, пожелтели бы фаланги указательного и среднего пальцев. Но поскольку характерные признаки наблюдаются только у указательного и большого пальцев, коими курильщик и держит обычно трубку, я остановился на этом варианте.
- И из-за каких-то пальцев на руках вы сделали этот вывод? Потрясающе!
- А я всегда смотрю на руки, Коля. И если ты помнишь – именно с помощью рук мы раскрыли имя обладателя кастета, жаль, что дело не так и не удалось довести до конца. Мимику можно подделать, жесты – отрепетировать, но руки, руки никогда не обманут!
- Как же, такое разве забудешь? – отвечал Николай. – Только я и не догадывался, что это не случай и не обыкновенная наблюдательность, а годами выработанная привычка.
- А как, по-твоему, учитель может догадаться, кто из озорников исписал мелом учительский стул?
Все трое расхохотались. От смеха давясь словами, буквально сквозь слезы, Маргарита Павловна добавила:
- А ещё у вас, Коля, шнурок кисета свисает из кармана.
После этих слов в маленькой гостиной стало совсем весело. Наконец угомонились и Заломов, вытирая платком глаза, смог поблагодарить хозяйку дома «за стол», и, церемонно раскланявшись с ней, вслед за Батей, проследовать в его кабинет.
В кабинете, казалось всё осталось по-прежнему с их с Наталкой последнего визита. Машинально разглядывая коллекцию оружия, Николай украдкой вздохнул, вспомнив, как они тут едва было поединок на мечах не устроили. Однако, когда думы о прошлом Заломова покинули, и он вернулся из воспоминаний в мир реальности, то обратил внимание, что некоторых экспонатов не достаёт. Перехватив недоумевающий Колин взгляд, Батя счёл долгом объяснить:
- Невзгоды нынешнего бытия вынудили расстаться с некоторыми образцами. Однако же, холодное оружие древности – неважный товар. В цене нынче – хлеб, картошка, мука.
Заломов ещё раз отметил про себя, что надо будет обязательно поделиться с этими славными людьми содержимым своего вещмешка. А Яблоков между тем, сделав приглашающий жест рукой на одно из стоящих кресел, сам уселся в своё любимое кресло, именуемое хозяйским, и принялся на нём устраиваться поудобнее. Ожидая, что последует дальше, устроился на предложенном месте и Николай. Некоторое время оба молчали, усердно занимаясь, набиванием и раскуриванием трубок. После нескольких глубокомысленных затяжек, Максим Фролович, пуская очередную изящную струю табачного дыма в потолок, заметил:
- А табачок-то ныне пошёл – дрянь! Что только не суют туда. То ли дело в прежние времена.
- Ну, не знаю, Максим Фролович, - с сомнением покачал головой Заломов, - Сейчас принято все новое хаять, да сокрушаться по прежним временам. Однако, мой маленький стаж курильщика не позволяет мне судить об этом, я иного-то табака и не знал. Но, позвольте поинтересоваться: не свойства же табака обсуждать вы меня сюда пригласили?
- Отнюдь! Я ведь этой встречи ждал, почитай уж как пять годков, без малого, с самого начала Германской.
Брови Николая от удивления поползли вверх.
- Как это с начала Германской?.. Я ведь сам несколько дней назад только решил вас навестить, а до этого воевал за три сотни вёрст отсюда.
- Тем не менее, это так!
- Что за предсказатель вам такое напророчествовал?
- Не предсказатель, а предсказательница, одна хорошо известная вам прекрасная юная особа.
- Наталка! – Николай подался вперёд, от волнения на его лбу заблестели бисеринки пота, а костяшки пальцев так впились в подлокотники, что побелели. – Вы её видели?
Трубка, пропади она пропадом, была немедленно забыта.
- Она самая! Прекрасный отпрыск семьи Воиновых. – Батя был явно доволен произведённым эффектом.
- Боже мой, Максим Фролович! – потрясённо вымолвил Николай. – Я же её всю войну искал, а она тут… Где она?
- Да если бы я знал! – сокрушённо развёл руками Батя. – Это же, сколько лет минуло! Да и не видел я ее больше. Вот только раз единственный. Не знаю уж, что между вами произошло, да только она говорила, что встречаться вам отныне никак нельзя. Только вот письмо просила передать.
- Где оно? – вскричал Николай так, что Яблоков аж подпрыгнул в своём кресле.
- Успокойтесь, молодой человек. -Максим Фролович с укоризной посмотрел на едва себя держащего в руках юношу. – Держите себя в руках. Нельзя же так, право. Вот оно, вас дожидается.
Батя со своего места дотянулся до письменного стола, открыл один из ящиков и достал оттуда заветный конверт.
Вот она! Протянулась заветная ниточка между Николаем и его любимой. Наконец-то после стольких лет пришла первая весть от его Наталки. Юноша испытывал с чем ни сравнимое волнение. Шутка ли, письмо, оказывается, пять лет преспокойно его здесь дожидалось, в то время как он искал Наталкин след где угодно, только не у любимого учителя. А ведь можно было догадаться, что весть о себе девушка оставит, прежде всего, у Бати. Конечно! Ведь именно его упомянул в письме Дед как надёжного человека, на которого можно положиться. Он забыл, а Наталка помнила! И именно здесь оставила ему письмо! Николай дрожащими руками взял конверт и стал лихорадочно, безуспешно стараясь подавить волнение, пытаться вскрыть его. Получалось плохо. В этот момент его дрожащие ладони, надрывающие заветный конверт, накрыла сухая, морщинистая, вся в пигментных от возраста пятнах, ладонь Бати:
- Погоди, Коля, не спеши, нетерпение – плохой советчик. Прочтешь потом, когда останешься один. Пять лет – срок немалый, подождал его – подождешь и ещё. Тем более, что Наталья строго настрого распорядилась, что раньше марта девятнадцатого оно не должно попасть тебе в руки.
- Как это так? – удивлению Николая не было предела. – А если бы я раньше к вам пришёл, например, до революции.
- То ты бы его не получил. – спокойно резюмировал Батя. – В таком случае, оно бы осталось в столе спокойно дожидаться назначенного часа. Вот об этом я и хотел с тобой поговорить, до того, как ты прочтешь это письмо.
Доброжелательное похлопывание по рукам успокоило Николая, и он смог перевести дух и мыслить более трезво. Действительно, появление письма порождало новые вопросы, которые требовалось разрешить. С чего бы начать?
- Максим Фролович, а когда точно нанесла вам визит Наташа, если помните, конечно?
- Я, молодой человек, из ума пока не выжил, и на память не жалуюсь. Тем более такая дата! Это было аккурат в день начала войны с немцами, 1 августа 1914-го.
- Быть такого не может! – убеждённо заявил Заломов.
- Как это не может, когда было! – Яблоков даже немного обиделся. – Ты что, мне не доверяешь?
- Да не в доверии дело, только странно всё это: я точно знаю, что накануне днём Наташа пребывала в Москве.
Николай наскоро перебирал в уме все современные виды транспорта, но и без этого знал, девушка никак не могла за один день перенестись за тысячу вёрст. Что-то тут не так, либо Батя добросовестно заблуждается, либо… Я чего либо? Хорошо, попробуем зайти с другой стороны. И Николай стал подробно распрашивать Максима Фроловича об обстоятельствах визита пятигодичной давности.
Так он узнал, что в тот день, когда он оплакивал Наталью в Москве, она неизвестно как оказалась в губернском городе С., где нанесла визит Яблокову. И это фактически сразу после ночной трагедии в Московском доме Воиновых: после неудачной попытки Магистра Братства Звезды жениться на ней и последовавшим за этим убийством Тихоныча и Наташиного отца. Невероятно! По словам Бати, Наташа была собрана и спокойна. Напомнила о предложении отдать меч Тамерлана на хранение в его коллекцию. Взамен этого просила взять на хранение письмо для Николая. Несколько раз подчеркнула, что отдать письмо можно будет только после марта девятнадцатого года. На вопрос, а почему не раньше, говорила об угрожающей им опасности, о том, что за ними охотятся некие люди. Подчеркивала, что до означенной даты встречаться им никак нельзя. Упомянула и о попытке выдать её насильно замуж за какого-то знатного немца.
Верно, всё верно, думал Николай, но отчего же она категорически отказывалась с ним встречаться. Была какая-то неизвестная причина, которая всё время ускользала от его внимания.
- Ах, да! – вспомнил Батя. – Ты знаешь, Коля, она мне показалась какой-то иной.
- В смысле? – не понял Николай.
- Помнишь, ваш совместный визит ко мне в начале июля четырнадцатого?
Николай кивнул, еще бы ему не помнить мгновения, проведённые вместе с Наталкой.
- Тогда это был красивый и юный, но своенравный сорванец-подросток. Месяц спустя пред моими очами стоял другой человек. Женщина! Причём женщина опытная, много пережившая и много испытавшая. Нет, очарование свежей юности никуда не исчезло. Но за нежной молодостью девичьего личика явственно проглядывала БИОГРАФИЯ! Изменения были не снаружи, они были внутри Наташи. У неё даже речь стала жёстче и резче. Не девчушка, а воительница. Тогда таких не было, и в этом она обогнала время. Подобный женский тип появился только сейчас, после невзгод мировой войны и революции в России.
- Она и в детстве была маленькой разбойницей, в селе верховодила всеми нами. – заметил Николай.
- Нет, это иное. Что-то, что наполнило душу её горестью, а глаза яростью и страстью. – ответил Батя. – Таких одухотворённых глаз среди девиц-подростков видеть до этого мне не приходилось.
Николай примерно знал, что произошло в ту злополучную ночь в особняке Воиновых. Была ли та трагедия достаточной для столь явных изменений, что даже Батя заметил? Или было ещё что-то, о чём он не знал?
- Да-а - спохватился Батя, - Я не понял, когда она рассталась со своими потрясающе красивыми волосами, но они были острижены.
- Коротко?
Но Батя словно, не слыша Колиного восклицания, продолжал удивлять:
- Я не слишком большой знаток по части всяких женских штучек, но одно я скажу точно: они были не просто острижены, но и уложены в причёску. Замысловатую, сейчас таких на делают, да и тогда не делали. Я тебе, Коля, больше скажу, это сейчас пошло революционное веяние – стричь волосы женщинам. А в четырнадцатом Наталья выглядела вызывающе. Не то суфражистка, не то нигилистка, не то, извини, Коля, за сравнение, дама лёгкого поведения. Да-а, только сейчас вспомнил, почему возникло столь нелестное сравнение, её волосы были не только подстрижены, но и подкрашены. А тогда это, простите, был моветон.
Коля не обиделся, а лишь подивился:
- Да, дела, загадка!
Но Батя ещё не закончил удивлять:
- И ещё, она ЗНАЛА!
- Что знала? – переспросил Заломов.
- Знала, что будет потом. Я, как человек сугубо рациональный, всегда со скепсисом относился к разного рода гаданиям, предсказаниям и прочей суеверной чепухе. Но она, чёрт возьми, знала! Знала, что империалистическая война закончится революцией, знала о гражданской войне, об убийстве Распутина и расстреле царской семьи. Всё знала! Вот и сегодняшний визит твой она предсказала. Так и сказала: «В марте 1919-го года вам нанесёт визит красный командир Николай Заломов, мой Николка, ваш бывший ученик. Вот ему и следует передать письмо». Да я тогда и про красных и белых ничего не знал. Я все эти годы с ужасом наблюдал, как исполняется всё, что она тогда мне говорила.
Николай вынужден был признать, что он ещё многого не знает о своей возлюбленной.

[NbuhRjirby]

Пятое явление меча

[align=center]«Мы вернулись домой, мы вернулись домой,
Встречай своих воинов, Один, - мы вернулись домой»
Хелависа (Наталья О’Шей)[/align]

Всю дорогу, пока Николай возвращался в казармы Запасного полка, где они с Фролкой временно разместились, письмо буквально прожигало его карман. Парень с трудом удерживался от искушения немедленно достать его, вскрыть конверт и приступить к чтению. И в казармах, он тоже не смог сразу приступить к чтению заветного послания. Верный своему принципу, завершить в исходу дня все свои дела, он проверил накормлены и ухожены ли их с Фролом кони, поужинал или его вестовой, сел и составил, как меж ними было уговорено, донесение для Колоссовского. Потом взял свой вещмешок и вещмешок Анискина и высыпал их содержимое на кровать. В один из вещмешков сложил консервы, сало и сахар – для Яблоковых. Сказал Аниськину, который с недоумением смотрел на все эти манипуляции:
- Фрол, надо это отнести хорошим людям. Мы с тобой и так проживём, не впервой. А они от голода загибаются.
Всё понимающий Фролка согласно кивнул:
- Будет сделано, командир!
- А на обратном пути зайдёшь в чека, надо донесение доставить Председателю.
Лишь после того, как ординарец ушёл, Заломов забился в самый дальний угол казармы и вскрыл конверт. Достал, исписанный мелким знакомым почерком, листок и погрузился в чтение дорогих и любимых завитушек:

«Вот опять судьба-злодейка разлучила нас, мой милый, любимый человек, мой Николка. За что на нас ниспосланы такие испытания, что нигде спокойствия для нас нет? Снова нам предстоит долгая разлука. Пять лет ты прожил без меня, а теперь пять лет мне предстоит прожить без тебя. Нет границ моему отчаянию: думая, что настал конец всем бедам, судьба наградила меня новым испытанием. Где взять силы вынести эту муку: быть рядом с тобой и быть невидимой для тебя? Да ты ведь ничего не знаешь! Надо унять сумбур, что царит у меня в голове и рассказать всё по-порядку, чтобы ты мне поверил, ведь речь пойдет о вещах необычайных, почти сказочных, фантастических.
Как ты был прав, когда предлагал мне бежать с тобой! Все твои догадки оказались верны. Я только и предположить не могла, что они станут действовать так нагло и бесцеремоно. Прихватив с собой двух громил и пьяного попа, она стали вынуждать меня немедленно выйти замуж за князя Кронберга. И папенька был на их стороне, а мама… мама всего лишь слабая женщина. Единственный, кто встал на мою защиту, это Тихоныч. За это и поплатился. Князь убил его своим посохом. Коля, он настоящий убийца, жестокий и хладнокровный. Я билась с ним на мечах, милый, и даже ранила его, но это мне не помогло. Я забаррикадировалась в кабинете, но они стали выламывать дверь. Понимая, что ты сейчас и не сможешь прийти, я молилась на моего Николку, ждала, тем не менее, что ты, мой спаситель, явишься и заберешь меня. Думая, что пришел мой последний час, я воткнула Меч Тамерлана в пол, встала перед ним на колени и прощалась с тобой и всеми моими близкими.
А сейчас, любимый мой, не ухмыляйся, а лучше поверь, ибо оттого, поверишь ли ты мне, зависит, увидимся мы вновь, или нет. Итак, я молилась за мое спасение перед Мечом, это получилось само собой, ведь Меч так похож на крест. Меч Тамерлана и стал моим спасеньем и, одновременно, моим проклятьем. Поминишь, мы зачитывались книгами Харберта Вэллса? Оказывается, для путешествий во времени не надо ни машин, ни иных сложных устройств. Меч Тамерлана и есть настоящая машина времени! Я понимаю, что звучит это очень странно, но это так. Меня вдруг втянуло в алмаз, которым украшено оружие и на выходе оказалось, что я перенеслась на сто лет вперёд. Поверь, я не сумасшедшая, я в своём уме и молю тебя о помощи. Меч Тамерлана остался в двадцатом веке, а без него я не могу возвратиться обратно. Я оказалась одна и в чужом мире. Мне было очень плохо и со мной произошли ужасные вещи. Только ты можешь меня спасти и вернуть домой. Если ты, Коленька, ещё не забыл меня, если ещё не угасла наша любовь, приди за мной!
Сейчас некогда подробно тебе объяснять и рассказывать, просто выслушай и сделай, как я прошу. Помнишь тайник в нашем доме в Москве, где мы нашли Меч Тамерлана? Точно такой же тайник мой дедушка оборудовал в нашей фамильной усадьбе, во Васильевке, в своём кабинете. Оба кабинета абсолютно одинаковы, поэтому ты с лёгкостью отыщешь его. Меч Тамерлана там, в том тайнике. Туда же я положила тетрадь с записями деда и мешочек с монетами. Для того, чтобы переместиться во времени, тебе надо поехать в Москву, найти наш дом и кабинет из которого я исчезла. Поставь Меч Тамерлана вертикально и встань на колено перед ним. Глядя прямо в перекрестье Меча, представь или подумай о том месте и времени, в котором хотел бы оказаться. Только тогда, только в случае большого желания, Меч Тамерлана откликнется и свершится переход. И ещё, когда выпадешь в другом времени, не забудь протянуть назад руку и взять Меч за его рукоятку. Только тогда Меч Тамерлана останется с тобой, и мы сможем возвратиться. Если же ты этого не сделаешь, то оба заблудимся во времени и потеряем возможность вернуться назад. Теперь-то я это точно знаю, а тогда я оставила Меч в нашем времени, потеряв возможность совершить обратный переход. Больше пока ничего не могу сказать, уповаю на тебя, любимый, ты - моя последняя надежда.
Прощай, и если суждено нам увидеться на дорогах времён, то это произойдёт не ранее, чем через сто лет спустя. И помни – всегда надо возвращаться в то же время и в то же место – равновесие надо сохранить!
Твоя Наталка»!

[NbuhRjirby]

Глава 9. Весть из прошлого

[align=center]
«И ей и мне ты окажи услугу,
Мою исполни просьбу. Ей поведай,
Чем кончаться ее скитанья, мне же -
Кто явится спасителем твоим.»
Эсхил. Перевод В. Нилендера и С. Соловьёва[/align]

Едва прочитав это письмо, Николай вскочил и лихорадочно забегал по казарме. Первым его желанием было сейчас, немедля, броситься на подтаявший волжский лёд. Он готов был, если надо, то и вплавь перейти на другой берег Волги, где стояло село Васильевка, отыскать Меч и спасти любимую. В том, что Наталка написала правду, он, хорошо зная девушку, ни капли не сомневался. Она знает цену словам! «Ещё и вестового где-то черти носят!» - с досадой подумал он.
Ожидание, как назло, затянулось. Ожидание родило спокойствие, а с ним вернулась и способность размышлять. Эмоции залегли в оборону, а в авангард выдвинулись мысли. Могло ли быть это чьей-нибудь злой шуткой, если не хуже – ловушкой? Шутка ли: пять лет ни сном, ни духом, ни вести, ни весточки, и вдруг в одном письме – сразу все ответы на все вопросы! С другой стороны, кому это надо? Кто вообще знал об их договорённостях с Колоссовским? И главное: какая выгода от такой подставы? Заломов вынужден был признать, что выгоды от розыгрыша или ловушки никто не получит. Беляки? Не такая уж он важная птица, чтобы ради него огород городить! Рядовой командир Красной Армии, таких пруд пруди. Погибнет он – найдут другого. Вот если бы в сети попалась птица иного полёта, например Фрунзе, тогда – другое дело. Пресловутое Братство Звезды? Пользы для них от него – как от козла молока. Вот если бы он был при Мече – тогда иной коленкор. Тем более, как он понял из разговора с Казимиром, в тайном обществе сейчас царит банальный раздрай. Европейцы члены Братства Звезды хотят сложить свою мечту – Соединённые штаты Европы. Сектанты Братства из России грезят мировой революцией, которая и явит миру образец идеального мироустройства. Нет! Братству ныне не до Коли, им бы внутри себя разобраться. Без Меча он им даром не нужен.
Николай снова взял в руки письмо. Спокойно, вдумчиво, не торопясь прочитал: раз, второй, третий. Задумался. Что можно сказать по поводу письма, если абстрагироваться от его фантастически нереального содержания? Почерк, безусловно, Наталкин. Её каллиграфически ровную и изящную вязь не спутать ни с чем другим. Он тысячи раз целовал милые письмена, синеющие на белоснежном бумажном поле записок, написанных и посланных её милой ручкой. Как давно это было! В пору их безоглядной юности, когда невыносимо долгие паузы между редкими свиданиями юной гимназистки с взрослеющим реалистом заполняли записки от любимой. Николай даже мысленно представил эти записки, которые он прятал за кирпичом полуразрушенной кладки. Стоп! Как же он сразу не обратил внимание? Вот уж действительно не только весть из прошлого, но и новая загадка! Письмо написано новой орфографией. На бумаге отсутствовали все эти яти и фиты, которыми уже год как никто не пользовался. Хотя почему никто? Николай знал о спорах вокруг реформы русской орфографии. Читал заявление Бунина, в котором тот писал, что

«по приказу самого Архангела Михаила никогда не приму большевистского правописания. Уж хотя бы по одному тому, что никогда человеческая рука не писала ничего подобного тому, что пишется теперь по этому правописанию».

Даже в вопросах правописания меж русскими согласья нет, уныло думал Николай, из-за бесполезного по сути значка готовы насмерть молотить друг друга. Одни продолжали упорно писать и печатать в старом стиле из-за принципиального несогласия с революцией, они и в реформе орфографии видели такое де потрясение русских основ бытия, как и кровавая революция. Другие же просто по привычке нет, да и вставят в текст устаревшие знаки. Но Наталка по своему складу ума – явно не фанатик прежних норм, но и не малограмотный мужик, ставящий твердые знаки где ни попадя, «на всякий случай». Значит. письмо написано уже после революции и всё это чья-то злая мистификация? Не факт! Особенно, если принять на веру всё содержания послания. Уж в двадцать первом веке-то уж точно нет уже сейчас ненужных литер. Комэск поразился тому. как просто и обычно он стал думать о бедующем времени, словно подсознательно сразу поверил письму.
Один вопрос, возникший в голове Николая, порождал следующий, и тоже не имеющий внятного ответа. Вопросы рождались и роились Николиной голове, стуча по мозгам в поисках выхода. Но дисциплинированный, сильный своим умением анализировать, мозг парня всё же успокоил рой, принялся сортировать вопросы и раскладывать их по полочкам. Наконец, серое вещество под черепной коробкой Николая, работающее как арифмометр, из всего вороха вопросов и неувязок этого сбивчивого послания выделило главное. Почему Наталка писала письмо после своего исчезновения в четырнадцатом году, если, по её же словам, написанным на листке бумаги, она не может вернуться обратно в своё время из-за отсутствия у неё Меча Тамерлана? Значит, всё-таки, она возвратилась, или нет? Николай снова перечитал письмо:

«Вот опять судьба-злодейка разлучила нас, мой милый, любимый человек, мой Николка. За что на нас ниспосланы такие испытания, что нигде спокойствия для нас нет? Снова нам предстоит долгая разлука».

Почему снова и опять? Судя по тексту, они когда-то и где-то виделись и были вместе позже четырнадцатого года. Но это уж никак не возможно, он-то уж точно знал, что не видел свою Наталку.
Удивительно, но Коля ни разу не усомнился в принципе во всей этой истории с перемещением во времени. Реальность этого была подготовлена самой эпохой, к которой жили Наталка и Николка. Невиданный социальный и экономический прогресс конца девятнадцатого – начала двадцатого века породил в людях того поколения наивную веру в человеческий разум. Современники Наталки и Николки верили, что им подвластно овладеть всеми секретами природы, человеческой натуры и общественной жизни. Шутка ли, всего сорок лет назад по страницам романа поплыл фантастический Наутилус, и вот уже германские субмарины терроризируют надводный флот англичан, небо бороздят летательные аппараты, а по освещённым электричеством улицам передвигаются самодвижущие тележки и трамваи. Ещё недавно самым быстрым способом связи были почтовые голуби, а теперь обыденностью стали телеграф и телефон, и даже новая штучка – беспроводный телеграф. Много веков молчащая планета при помощи радиосвязи вдруг взорвалась тысячью голосов на сотнях языках Земли, и учёные только ломали копья по поводу того, что такое эфир: волнопроводящий воздух, или неведомая субстанция разлитая в атмосфере. Мировая война заставила расстаться с иллюзиями и породила первых скептиков. Оказалась, что часто цена прогресса слишком тяжела для людей, а сама человеческая природа не сильно изменилась со времён средневековья. Пехоту косили автоматические пулемёты, а выжившие после обстрела «Колоссалем» и «Большой Бертой», никак не могли относиться к жюль-верновской сверхпушке, как безудержной и невинной фантазии. Бронеавтомобили и танки, самолёты и отравляющие газы… Казалось, что всё созданное человеком, было придумано для его самоуничтожения. Место наивных и светлых фантастов и утопистов, мечтавших об идеальном обществе и уверенных, что человечество в своём пути способно решить стоящие перед ним проблемы, заняли люди иного склада. Мрачные пессимисты и загадочные мистики стали предупреждать о опасности безудержного технического прогресса и предостерегать о слишком великой цене социальных экспериментов над людьми. Появились первые антиутопии. Пионером в жанре социальной фантастики стал Харберт Вэлсс, нарисовавший в «Машине времени» предсказание мрачного будущего жителей Земли. Чудаковатый усатый гений с копной немытых нечёсаных волос ещё только корпел над начатками своей общей теории относительности, а чопорный англосакс в художественной манере уже заговорил о единстве пространства-времени, и его многомерности. Поэтому Николай не счёл как что-то нереальное саму способность перемещения во времени, вера в эту возможность была подготовлена самим умонастроением людей начала двадцатого века. Скорее, он был удивлён, что подобное случилось именно с его Наталкой и не от технически совершенного и сложного аппарата, а от примитивного средневекового артефакта.
Мысли с письма вернулись к предмету его написавшему. В конце концов, все вопросы можно будет задать потом. Главное – весть! Наташа – есть! Она жива, и ей нужна помощь. Она в послании буквально умоляет о спасении, а он, бессердечный чурбан, вместо того, чтобы поспешить к девушке на помощь, только что не в лупу разбирает её письмо. Потом, всё потом! Надо в первую очередь помочь любимой. Любимая? В душе Николая зашевелилось тёплое, давно не испытанное чувство. Словно не было последних лет разлуки, а он, не видавший виды опытный командир Красной Армии, а семнадцатилетний реалист, сломя голову бегущий на свидание к своей любимой. Всё-таки, несмотря ни на что, он не переставал любить Наталку все эти годы. Был ли он верен ей? Война вообще не то время, которое способствует целомудрию и сохранности нравственных устоев. Повсеместное падение нравов, разрушение института семьи, взгляд на женщину как на военную добычу, трофей, - вот те черты, которое сопровождают боевые действия. Добавьте сюда и всеобщее ощущение зыбкости бытия, стремление прожить хоть один день безоглядно, в полную силу, свойственное обоим полам, и будет полная картина военной жизни. Мужчины и женщины в дни войны любят страстно, безоглядно и…мимолётно. Время собирать камни и подводить итоги придёт потом, в дни мира. Вот и перед мысленным взглядом Николая пробежал целый ряд медсестричек, поварих, солдаток, селянок, комсомолок, а то и просто обывательниц, встреченных в захваченных или освобождённых городаках и станицах, деревнях и полустанках. Но он никогда не становился зверем на войне, как многие, не принуждал и не насильничал, не набрасывался в группе на бедную жертву. Все его свидания были скоротечны, но по взаимному, как он надеялся, согласию, и не оставляли следов в сердце. Со стороны Николая это была лишь голая физиология. Страсть его посещала, ведь он был мужчиной, но не был рабом страсти и умел, когда это нужно, её обуздать. Он всегда знал, что ничего подобного, испытанного с Наталкой, в его скоротечных свиданиях не было. Может виной тому, что она была первой его женщиной, но его волновал нежный изгиб её шеи и изящные очертания спины, приводила в восторг упругая маленькая грудь в его руке, вызывал умиление каждый нежный завиток на её голове и мягкий стыдливый пушок на ее лоне. Сердце Никола сжалось от нежности к любимой. Юноша вынужден был себе признаться, что лишь один случай можно поставить ему в упрёк. И этот случай – Лиза! Воспоминание о ней до сих пор было с оттенком горечи и обиды. Но это было давно, и в Лизе он искал не любви и не страсти – искал успокоения от боли, вызванной потерей Наташи. Николай по опыту знал, как редко первое чувство сохраняется на всю жизнь, годы и новые жизненные впечатления оставляют вместо него лишь приятные впечатления, но не в их с Наталкой случае. Он понял, что его любовь к Наталке – на всю жизнь! В этом он был уверен. А, значит, он завтра по льду переправится на другой берег Волги, отыщет этот чёртов Меч Тамерлана и постарается переправиться по ту сторону Меча.

[NbuhRjirby]

Глава 10. Чапаны

[align=center]
«Страна — под бременем обид,
Под игом наглого насилья —
Как ангел, опускает крылья,
Как женщина, теряет стыд.
Безмолвствует народный гений,
И голоса не подает,
Не в силах сбросить ига лени,
В полях затерянный народ.»
Александр Блок[/align]

Зима наступила без паузы – настал декабрь - и сразу опустил на истерзанную войной землю холод, морозы и глубокий снег. Экономили на всём: стало не хватать не только еды, но и дров. Добротный дом, поставленный ещё Кондратьевым, стало разорительно отапливать, поэтому Яценюки закрыли второй этаж и перебрались на проживание вниз. Впрочем, Фрол Демьяныч, воспитанный по-старорусски, по-крестьянски, по правде сказать, всегда недолюбливал второй этаж, обставленный по-городскому. Он был, так сказать, для престижу, для форса. Сам он предпочитал сидеть внизу, в горнице, где есть печка, большой стол с лавками, где возятся по хозяйству, со своими бабьими делами, жена с кухаркой. Там Фролу было тепло и уютно, по домашнему.
Вот и в сей декабрьский вечер Фрол Демьяныч вместе с Арсением расположились за большим деревянным столом и занялись важным делом: сосредоточенно, не спеша, чинно, чистили картошку «в мундире», обмакивали в стоявшую посреди стола миску с постным маслом, густо посыпали это чудо солью и перцем, и отправляли в рот, заедая квашеной капустой. Попутно Сенька, хрустя сочной капустой, пытался втолковать бате основы анархистского учения. Делал это он, как ему казалось, ладно, и ясно, как рассказывали ему самому.
Фрол Демьяныч поначалу молча слушал сыновьи разглагольствования, похрустывая то сочной капустой, то ядрёным огурчиком, но вконец не выдержал.
- К-хе, - и он энергично тряхнул головой, - Как-то у вас всё просто: ни державы, ни собственности. А управлять кто будет? Старшой потребен, начальник.
- Да в том-то и дело, что не будет никого. Сами работники управлять будут. – горячо говорил Арсений, довольный тем, что батя внемлет ему.
- Во как! – удивился Яценюк старший. – Без начальства, значит, сами.
Сын кивнул.
- Мечта лодыря! Да через год, мало два, коммуна у вас развалиться, а мужички разбегутся, ледащие первыми и побегут. Либо такой начальничек у них появиться, что старые ангелами покажутся.
- Да нет!.. – начал было возражать Сенька, но получил увесистый щелбан в лоб от отца.
- Дура ты! – снисходительно произнёс батя, вытирая руки об жилетку. – Без начальства никак не можно. Заруби это себе не носу. А скажи-ка, можно воевать совсем без ахфицеров, ладно ахфицеров, вы их всех перебили, а без командиров можно?
В ответ Сенька замычал, качая головой в стороны. Наконец, выдавил из себя:
- Так то армия.
- А нэма разницы! Ведь у вашей революции тоже вожди есть. А артель соберётся, тут же старшого назначат: с подрядчиками договариваться, барыши делить, материал запасать. Да что артель, лодка четырёхвесельная плывёт и то, двое на вёслах, третий на корме сидит, руководит: счёт давать чтобы не сбились, рулить. Любая ватага, банда, атамана имеют. А коли власти нет – как пить дать, найдётся тот, кто эту власть подберёт. Ведь ежели власть дана не от Царя, не от Бога, то и пределов той власти нет. Ежели, какой начальник сам власть взял, не по закону, то и порядку не будет, можно творить, что душе угодно. Нет, всё должно быть по закону: есть держава, есть государь, есть порядок.
Пока Арсений переваривал сказанное отцом, удивляясь, как же он сам до этого не догадался, отец, налив обоим по кружке крепкого чая, продолжил:
- Старшого тоже с умом выбирать трэба. Не каждый могёт. Вот к примеру, дай Прокопу Меринову землицы в сотни десятин и скота в стадо, думаешь, он сладит он с хозяйством таким?
Подумав, Арсений вынужден был признать, что нет, не сладит.
- То-то. Верно меркуешь, сынок. Да дай такому добро, он за два года все пропьёт, да на девок спустит.
- Прокоп не пьёт!
- Да, не пьёт. Но тогда сено вовремя не накроет и оно у него сгниёт, а скот от этого падёт. Овин и амбары сгорят. Посадит не вовремя, урожай загубит. Али ещё чего-то случиться. И будет он опять безлошадным на завалинке сидеть в драных штанах и семечки лузгать, да на митингах за равенство громче всех горло драть. Это натура евонная такая, тут уж никакими коммунами не поправишь. А мне десятую долю от Прокопиной дай: колосок к колоску, зернышко к зернышку – всё сберегу! В первый год – голодать буду, а сохраню, во второй – сам сытым буду и семью накормлю, а на третий ещё и лишку останется, твого Меринова накормить. На сильных людей опираться надо! Дай власть, я им такую коммуну зроблю: ужо у меня лодыри попрыгают, все працювать будут! А большевики твои токмо бесштанную голытьбу любять, тех, кто токмо чужое добро тырить умеют. Продують оне с такими союзниками.
- Но ведь землю крестьянам они дали?
- Землю дали. Поклон им до земли за это. - согласился было Фрол Демьяныч, да только сразу насыпал соли сыпанул, - Но работать, хозяйствовать, на ней не дають! Хлеб забирають, скотину уводят со двора. Ладно бы платили добро, это мужик бы ещё понял. А то дают какие-то бумажки, какие-то расписки. Ты посмотри, какая бедность на селе от этого пошла. Да, голодали допреж, бывало, но николы такого ранише не було!
Сенька не ответил, и не потому, что сказать было нечего. Он давно уже прислушивался и посматривал в сторону сеней. Ему всё время казалось, что в дверь кто-то то ли тихо стучит, то ли тихо скребётся. Почуял, наконец, и батя:
- Глянь-ка, сынок, во двор, ежели мальцы озорничают, то шугани покрепше.
Хоть и не шибко хотелось нос высовывать наружу, на морозную ночь, да родителя ослушаться – себе дороже. Дверь поначалу не поддавалась, но Арсений поднажал, и створка медленно поползла в сторону, волоча перед собой что-то тяжелое. Приглядевшись, парень узрел, что перед дверью лежит человеческое тело. На нём был одет изношенный крестьянский чапан, голова прикрыта малахаем, а на ногах вместо обуви – обмотки. Всё было белым от снега.
- Всё, отмучался бедолага. – думал Сенька, втаскивая человека в сени.
- Ну, шо там? – из глубины дома крикнул отец.
- Да, похоже, человек замёрз.
Неожиданно труп открыл глаза и синими губами еле слышно прошептал:
- Помоги! Не смог зарезать – смоги спасти.
Сенька смотрел и не верил своим глазам: перед ним лежал начальник Народной милиции Комуча господин Козятин собственной персоной.
Отец сначала не хотел помочь какому-то очередному замёрзшему голодранцу, но узнав, что за персона лежит перед ним, кликнул мать, и принялся распоряжаться
- Господина начальника – в баню. Ты, сынок растапливай, токмо не сразу жар давай, потрошечки, чтобы растаять успел. А то кровь закипит. Мать, давай раздевай страдальца, шо примёрзло – ножницами разрезай. А потом в бадью его с тёплой водой – пусть отходит, и через каждые полчаса воду потеплее наливать, пока горячей не будет. А как очухается – на полок его. Тут уж я веничком его охаживать буду.
Всю ночь Яценюки отогревали мерзляка. Между делом побрили его, и одели в чистое исподнее. А на утро разомлевшего Козятина оттащили в горницу, на кровать, где он, не просыпаясь, проспал два дня.
Все эти два дня старший Яценюк ходил повеселевший, куда только делась его всегдашняя мрачность! Он отчего-то возомнил, что гость – присланный, зацепившимися за Урал колчаковцами, лазутчик.
- Вспомнили! – радостно без конца повторял он сыну. – Знают, про наши беды. Ведают, что их друг.
От скептических возражений Сеньки, что вряд ли колчаковец был прислан в таком рванье, он только отмахивался.
Наконец, пришел тот день, когда Козятин смог подняться и сесть вместе со всеми за общий стол. И Сенька вдоволь мысленно напотешался над своим жутко проницательным батей, который на сей раз обмишурился. Ибо история, рассказанная Семёном Семёновичам, больше походила на чудо.
Есть на свете немало чудесных историй, передаваемых их уст в уста. Когда все данные науки и простой человеческий опыт утверждают, что такого быть не может, потому что не может быть никогда. Но вот оно, чудо – вопреки всем законам природы и человеческим законам – живёт, ходит и разговаривает. Так произошло и Козятиным. После побега из занятого красными губернского города С., целых два месяца скрывался он в Жигулёвских горах от пристального ока ЧК. Ночевал в стогах. Питался объедками у деревень. Одевался в рваные крестьянские обноски, которые смог утащить со дворов. Избегал людей и боялся появляться в людном месте. Лишь, чувствуя, что околевает, решился на отчаянный шаг – зайти прямо в центр большого села и из последних сил постучать в дверь богатого большого дома. Судьба одарила его удачей постучать в дверь Яценюку и столкнуться с Сенькой. Вопреки здравому смыслу он не умер от голода, не замёрз, не был съеден волками или загрызен собаками, не лишился от обморожения конечностей, и, даже, по-видимому, не заболел.
Наперекор всему, Фрол Демьяныч не расстроился, что Козятин оказался не белогвардейским агентом. Он был убеждён, что рано или поздно, но белые придут в эти места (и Козятин изо всех сил стремился Яценюка в этой мысли укрепить), тогда тот факт, что они укрывали столь ценного человека, им и зачтётся. Поэтому Семён Семёныч остался в доме Яценюков на правах дальнего родственника из города, приехавшего в деревню спасаться от голода. Всю зиму прожил у них Козятин. В его лице Фрол Демьяныч нашел искреннего союзника по перевоспитанию своего заблудшего сына. Иногда они накидывались на Сеньку вдвоём, но чаще всего Козлобородый, сбривший, однако, свою бородёнку, лил яд на него в одиночку.
- Что ты для красных, - нашёптывал он на ухо парню, - Простой пулемётчик, хотя по твоим заслугам должен командовать армией, а то и фронтом.
- Зачем тебе, сыну сельского богатея, проливать кровь за то, чтобы командовало малообразованное, голопузое быдло. – он кивал в сторону избы, где размещался Комбед.
- Коммунисты попользовались анархистами и выбросили. – тут он не врал, и Арсений был с ним абсолютно согласен.
- Анархисты не враги белым. Хотите коммуны – создавайте! Земли пустой много. Но! – он поднимал вверх палец. – Уважайте права собственников. Таких, как твой отец.
- Посмотри, как обеднело процветающее раньше село, ещё только начало зимы, а крестьянин уже голодает – предрекал он новые беды, - Но ведь это ещё не дно. Дна достигнет деревня к концу зимы, когда наступит настоящий голод, а из города придут комиссары за новой данью для города.
На возражение Арсения, что продразвёрстка уже была, Козятин только отмахивался:
- Придут, помяни моё слово! В городе же тоже жрать нечего. Разруха полнейшая: электричества нет, транспорт не ходит, дров на отопление нет, заводы все стоят, лабазы пусты, кошек, почитай, всех съели.
Постепенно от анархиста в Сеньке ничего и не осталось. Всё-таки верно замечено, что анархизм – стихийный бунт мелкого собственника. Так оно и вышло. Из всей мешанины революционных идей в Яценюке-младшим остался лишь голый протест против любой формы власти, которая не даёт крестьянину жить, а только и умеет, что отбирать. Семён Семёныч втихомолку потирал руки: практически готов один из лидеров антибольшевистского восстания, которое он замыслил, как только с Уральских гор начнут своё неукротимое наступление железные колчаковские дивизии.
Поначалу Семён Семёныч откровенно бздел выходить на улицу, боялся, что опознают чекистские соглядатаи, которые, он был уверен, окопались в каждом селе, в каждой богом забытой деревеньке. Но постепенно Козлобородый обжился, страх пропал, он с удивлением обнаружил, что внимание на него обращают не более, чем на иных городских обитателей, сбежавших из голодных городов в деревню на прокорм. На Рождество Козятин решился на смелую вылазку – на колядки. Не особо надеясь на угощение, крестьянам самим жрать было нечего, он ходил по опустевшим избам, вел долгие беседы с их обитателями. Говорил, что «Советская власть, конечно хорошо, но кабы хлеб не забирали», убеждал, что «свобода, безусловно, благо, но свободой сыт не будешь», внушал, что «большевики уж не те, большевики переродись в коммунистов, коммунисты тех большевиков, что землю дали, всех изничтожили, а сами только хлеб забирают и мужиков на войну уводят»! Приучал крестьян к мысли, что «хорошо бы устроить свои Советы, без коммунистов», при этом неизменно говорил, что с ними заодно сам сынок Фрола Яценюка, Арсений – знатный командир Красной Армии, а ежели начать, то и другие красные командиры, те что из мужиков, подтянуться.
Никогда не обладавший излишком смелости и красноречия Семён Семёнович витийсвовал перед порой неграмотным мужичьём, вдруг ощутив себя народным трибуном. Война и последовавшая за ней революция освободили в людях дремавшие ранее в силы, которые оборачивались не всегда приятной стороной. Мужики от сохи и рабочие от станка, часовщики и канцелярские служащие, сапожники и учителя на полном скаку с шашкой наголо лихо вламывались в неприятельский строй, становились ораторами и трибунами, дерзко писали в газетах, на свой страх и риск собирали отряды, далеко не всегда красные или белые, и лихо грабили на дорогах.
Простые слова Козлобородого достигали людских ушей, и падали на благодатную почву, над которой уже потрудились многочисленные обиды, претерпеваемые крестьянами от комбедов, комиссаров, продотрядов, уполномоченных. Помимо собственно крестьян, немало горючего материала скопилось в зиму девятнадцатого года в Жигулёвских горах. В те времена в Жигулях осело много разного люда сомнительной биографии: дезертиры еще Германской, старательно прячущееся от новой войны и новых мобилизаций, горожане, уехавшие от голода и болезней в деревню, деклассированные элементы, а то и просто криминалитет вслед за горожанами тоже потянувшийся в деревню. Дополняли картину многочисленные беженцы, спекулянты, барахольщики и просто аферисты. Весь этот голодный, отчаявшийся, злой на все власти разом, конгломерат, убежавший подальше от всевидящего ока советских властей, был к тому же неплохо вооружен.
Слух о режущем правду-матку проповеднике достиг других сел на, лежащих на отрогах Жигулей и потянулись во Васильевку ходоки и депутации их других сёл и деревень. Тощий плюгавый человечек с оттопыренными ушами внушал мужикам доверие.
- Красавец соврёт – недорого возьмёт! – говорили они. – А этот – Богом обиженный, несчастный уродец, энтот не сбрешет.
Теперь Семён Семеныч стал привлекать к своим проповедям и Сеньку. К концу зимы отдых в отчем дому пошёл парню на пользу: появилась твёрдость в руках и ногах, наладилась речь. Глаз бы еще проверить, да откель в их краях пулемёт, стрельба же из ружья показала, что прежней меткости ещё нет. Поначалу Арсений откровенно трусил выступать перед людьми, боялся вопросов, втягивал голову в плечи когда их задавали, а обретшие силу руки вновь начинали трястись.
- Ты же красный командир, а смущаешься, словно красна девица! – подзадорил Сеньку Козятин. – Обмишуриться боишься? – Сенька понуро кивнул головой. – Не ссы! Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Они же в тебе видят боевого бывалого командира, фронтовика. Мне когда под рёбро перо засовывал, чать не трясся. А тут растерялся.
Постепенно на него Козятин скинул всю работу по агитации среди крестьян, а сам занялся уголовниками. Много знакомцев из прежней жизни здесь встретил, решил, что костяк повстанческой армии будет из них: бывалых, отчаянных, жестоких.
Козятин c Яценюком осмелели настолько, что в разговорах с крестьянами дело дошло до конкретных дел: составление списков, комплектование отрядов, учёт оружия. С оружием дело обстояло швах. Конечно, войны у многих остались припрятанными мосинки, манлихеры, маузеры и берданки. Кто-то умудрился на войне разжиться наганом или пиистолетом. Особо запасливым удалось припрятать пулемёт, или гранату. Но боеприпаса для всего этого добра – кот наплакал. Почти у всех здешних мужиков в избе висели дробовики. Для огневой силы этого было явно недостаточно, а пулемётов удалось найти всего пару максимов и пяток льюисов. Не с вилами же на пулемётные команды красных переть! Решили: придётся грабить эшелоны. А местные комбедовцы, чванливые в своём высокомерии и уверенности, ничего не замечали.
Однако вскоре произошел случай, заставивший заговорщиков насторожиться. Дело в том, что социально активным элементом на селе, кроме комбедов, были комсомольские ячейки. Молодые девчата и парни, почти дети, далёкие от соображений сведения счетов и накопительства, чем зачастую грешили комитеты бедноты, искренне поддерживающие большевиков, были тем элементом, который не учли заговорщики. В самом конце февраля Маша, до этого старательно избегавшая Арсения, сама подошла к нему на улице.
- Здравствуй, Арсений! Давно не виделись.
- Маша! Машенька! – у Сеньки словно кусок льда начал таять в груди, а голос предательски задрожал. – Да ты сама… Да я… Да кабы моя воля, я б каждый день… Я же тогда объясниться хотел!
Видно зацепила его девка гораздо больше, чем он хотел.
- А что объясняться? – два голубых бездонных озера на Машином лице превратились в густую синеву. – Не было ничего тогда, понял? Не было!
- Как не было? – готовое выпрыгнуть из груди сердце внезапно рухнуло куда-то далеко, в Сенькину ногу.
- Не было и всё тут! – сказала, как отрезала Маша. – Я о совсем другом хочу поговорить. Сеня, скажи, ты искренно предан делу революции? Веришь в её идеалы?
- У-гу. – мрачно пробурчал Арсений, пряча глаза.
Но, куда бы он не отвернул свой взгляд, везде натыкался на две тревожных, вопрошающих бирюзовых бусинки.
От требовательных глаз комсомолки положительно было некуда ускользнуть.
- А то слухи по селу ходят, что вы со своим гостем по избам ходите, народ волнуете.
- Так, то слухи! – пробовал отшутиться Арсений.
- Не скажи… - не приняла шутки девчонка. – Какого чёрта ты вообще с ним связался? Кто он такой, откуда взялся? Сеня, ты же красный командир, ты был нашим кумиром, ты кровь на московских баррикадах за революцию проливал. А теперь якшаешься с недобитой контрой.
- Какая контра? Что, напридумывали уже?– деланно удивился Яценюк. – Сродственник это наш, с губернского города С…, отъедаться приехал. Вот Волга скоро вскроется - он и уедет. А скорее всего и я по весне двину, всё, отболел своё, ждёт меня Красная Армия.
Слова о возвращении в строй, нечаянно сорвавшиеся с языка, возымели свое действие. Тревога ушла с Машиного чела, она даже повеселела, и… помягчела к парню, что ли.
- Вот и хорошо. – удовлетворённо сказала она. – Вот и ладно. А мы с ребятами тут пока присмотрим. Будешь уезжать – позови, может и приду на проводы. – весело и лукаво сказала она, сняла рукавичку и провела ладонью по Сенькиной щеке.
Потом повернулась и пошла прочь. А у Сеньки по-новой сердце стало подниматься откуда-то из ноги и размещаться в привычном месте, о чём свидельствовал громкий стук его, раздававшийся из груди. Парень испытал нестерпимо жгучее желание послать все к чёртовой матери: Козла, заговор, отца, мужиков. Если бы окликнула, позвала с собой – не раздумывая, плюнул бы на всё и пошёл бы за ней. Но не оглянулась, не позвала…
Два дня Яценюк ходил сам не свой, а на третий Козлобородый, прижал его и все вытянул.
- Да, дела, - задумчиво сказал он. – А про мелких-то мы и забыли. Наверняка дома мужики с бабами беседы ведут, а на мелочь голопузую и внимания не обращают. Конечно, что на них внимания обращать – ОНИ ЖЕ ДЕТИ! А детки под ногами путаются, да на ус мотают. И не надо их недооценивать, это не Советы и не Комбеды, где много публики ошивается из конъюнктурных соображений. А комсомол – это идейные и преданные. Бойцы, фанатики, которые за идею готовы отца и мать продать. Два и два сложить они вполне способны и из обрывков разговоров взрослых смогут мозаику сложить. А за девку, Сеня, не переживай - победим – тебе достанется.
Они решили впредь быть осторожнее. Но такого большого дела в мешке не утаишь. Оставалось надеяться, что наступление Верховного правителя России не за горами. Но, как водится, жизнь внесла свои коррективы в планы Козлобородого.

Успешная для Красной Армии осень восемнадцатого года, когда удалось освободить Симбирск, Сызрань, Ставрополь и Самару, сменилась трудной зимой. Белым удалось оторваться он наступавших красных частей и закрепиться на западных отрогах Уральских гор. 18 ноября 1918 года войска под командованием Колчака совершили в Омске переворот, разогнав бессильную и никчёмную Директорию. Провозглашённый Верховным правителем России, Колчак предпринял энергичные меры по восстановлению боеспособности разгромленных Красной Армией частей. ОТБИЛИ У Советов назад Уфу. Сибирская, Уральская, Западная и Оренбургская армии изготовились для наступления. Большую роль в чудесном превращении голодных и оборванных толп наперегонки удирающих от наступления красных сыграли деньги американского капитала и всемерная поддержка европейского сектора Братства Звезды. За прошедший год не удалось уничтожить Россию ни путём переворотов, ни с помощью прямой интервенции. Провал планов интервенции, привёл их к осознанию, что из вне Россию не одолеть, и только внутренняя распря может привести к расчленению страны. Это ещё была месть и европейских Братьев своим отколовшимся и посмевшим думать по иному, русским адептам Братства. К столкновению привело и разное видение будущего у европейских и российских адептов Братства, а на кону оказалась, как ни странно, судьба Европы: либо русская революция будет утоплена в крови, либо победоносная Красная Армия будет поить своих коней в водах Рейна и Луары. Поставленный американскими банкирами наместником России адмирал Колчак уже к началу лета рассчитывал соединить свои армии с войсками генерала А.И. Деникина в районе городов Самара и Саратов. Шло интенсивное согласование между южнорусским подбрюшьем и восточным крылом контрреволюции, и чекисты Колоссовского устали ловить курьеров и лазутчиков, перехватывать неприятельскую почту.
Война, это когда воюют, а не строят дома, выращивают хлеб и плавят железо. Уже несколько лет, и без того разорённая войной страна, только и делала, что интенсивно воевала друг с другом. Города оказались обескровлены, а хозяйственная жизнь парализована. Мор охватил Россию. Из-за блокады Советской России интервентами и политики «военного коммунизма» в большинстве крупных городов начались «перебои с продовольствием», так закамуфлировано назывался самый натуральный голод. Хуже всего, что с остановившихся заводов стали сбегать рабочие: кто – в Красную Армию, некоторые – в кустарные ремесленники, «зажигалочники», иные – в спекулянты и барахольщики, а кое-кто и в бандиты. Превращение пролетариата в неорганизованные толпы деклассированных элементов стало нешуточной опасностью для Советской власти, ибо размывало её классовую опору.
Крупные поволжские города остались без еды. Продукты стали выдавать только по карточкам в Симбирске и в Ставрополе, Сызрани и в губернском городе С. В деревни направлялись продотряды с самыми широкими полномочиями, но крестьяне отказывались добровольно отдавать хлеб. То и дело во время изъятия продовольствия возникали вооруженные стычки между двумя сторонами.
Начало весны 1919 года ознаменовалось снаряжением в уезды Поволжья целой продовольственной экспедиции с целью изъятия у крестьянства правобережных уездов излишков скота и хлеба. Более того, комиссаром отрядов ставилась задача провести перепись зерна и скота, имеющегося у крестьян. Отряды были хорошо вооружены и комплектовались преимущественно из «интернационалистов»: венгров, китайцев, латышей слегка разбавленных местным элемантом. В Жигулях действовало несколько таких продотрядов, присланных из Ставрополя. Если с осенней продразвёрсткой мужики кое-как мирились: там был всё-таки свой брат, железнодорожник. К тому же сызранские путейцы – сплошь и рядом выходцы из окрестных сёл и деревень, поэтому крестьяне, сдавая хлеб, понимали, что тем самым кормят своих, уехавших в город, сыновей, братьев, сватов. А сейчас как саранча пришли ЧУЖИЕ! И плевать было мужикам и бабам на мировую революцию, ежели собственные дети на полатях голодные лежат, со вспухшими от недоедания животами.
В Васильевку прибыл отряд в пятнадцать подвод и почти три десятка бойцов, ведомый комиссаром Станкевичем. С богатого села и взять намеревались побольше. С утра вместе с Прокопом Мериновым комиссар засел в Совете спланировать порядок хлебозаготовок, а ближе к десяти часам двинулись по дворам. Комиссар, хмуро теребя во рту трубку и поблёскивая пенсне, шел в голове отряда. Рядом, что-то угодливо нашёптывая на ухо, семенил Прокоп. Следом на полверсты растянулись подводы с продотрядовцами. Замыкали колонну неразлучные Санька Гвоздь и Тихон Оглобля. Они шли понуро, понимая, во что на сей раз ввязались, и обмерковывали способ, как бы смыться отсюда поскорее.
- Ой, чует моё сердце: побьют! – тихо шептал приятелю худой, но жилистый и верткий Санька. – Её Богу, побьют.
Он с тоской оглядывал пустые, словно вымершие улицы села, покрытые грязным мартовским снегом, и угрюмо стоящие дома, в которых зловеще блестели оконные проёмы.
- Сейчас не побьют. – рассуждал здоровый как бык Тихон. – Видишь китаёзов? Эти черти узкоглазые стрелять не раздумывая будут, да и чухня от них не отстанет. Побьют потом, когда продотряд уйдёт, а мы здеся останемся.
- И что я в Красную Армию не записался? Сидел бы сейчас в окопе, кашу б жрал. Зато думать не надо, нехай пусть командиры думають.
- Значица так, ежели заварушка почнёться, - торопливо заговорил Оглобля, - Сразу за избу заходи. А там по задам и на околицу села выберемся. Переждём, и решать будем, что дальше делать: в город податься, али в Красную Армию.
Тем временем, голова отряда встала возле богатого на вид двухэтажного особняка Яценюков.
- Видите, что я говорил. – нашёптывал Меринов Станкевичу. – Это наипервейший на селе кулак. Мы у него много возьмём.
Вышедший на зов комиссара Яценюк в ответ на требование вскрыть недавно настеленный пол в амбаре, вдруг налился краской как помидор, сжал кулаки и, выпятив свою бороду вперёд, пошёл на стоящего перед ним молоденького красноармейца:
- Не дам, сволочи! Ворьё! Ты пахал, ты его растил? Гад!
Боец, безусый паренёк, лишь неделю назад по комсомольскому набору вступивший в Красную Армию, побледнел, снял трясущимся руками винтовку, выставил перед собой:
- Не надо, дядя, не надо. С-стрелять бу-буду.
Он был растерян, напуган, слишком сильно действительность отличалась от того, что было написано в книжках и агитках. Он думал, что придётся воевать с холёным офицером в галифе, золотых погонах и с тонкими усиками, а вместо этого перед ним стоял немолодой косматый мужик с нечёсаной бородой и вместо пистолета размахивал граблями-руками. Все эти мысли вихрем пронеслись в его голове, а косматый страшный мужик подходит всё ближе и ближе… Вот он уже схватился своей крючковатой высохшей рукой за штык. Паренёк видел такие руки, грубые и натруженные, у своего отца. Но размышлять было некогда, он смотрел в налитые кровью, ненавистью и бешенством глаза мужика. От страха он зажмурился…
- Бах! - сухой, похожий на треск выстрел, прозвучал неожиданно.
- Ой!- выпустив из рук, выплюнувшую кусок свинца, винтовку, паренёк застонал и осел прямо на грязный снег, обхватив голову руками.
Всё произошло так быстро и так неожиданно, что Станкевич просто не успел среагировать.
Фрол Деьмяныч пошатнулся, отпустил винтовку, приложил руку к тому месту на груди, где растекалось бурое пятно. Удивлённо посмотрел на окровавленную ладонь, хотел что-то сказать. Но вместо этого в горле что-то захлюпало, он поперхнулся: из его рта появились кровавые пузыри, и потекла струйка крови. Свет погас в очах Фрола Демьяныча Яценюка, и он рухнул на грязный. подтаявший мартовский снег.
- Батя-я!
- Фро-ол!
Два крика под прозрачным морозным небом слились в один, и к неподвижно лежащему телу убитого метнулись старуха в кожушке и платке и молодой человек в военной форме и фуражке с красной звездой на околышке.
Станкевич, стоя возле, сидящего в замёрзшей грязи, обхватившего голову руками, мелко вздрагивающего от плача, солдата, лихорадочно размышлял, что же теперь делать и проклинал так неудачно начавшийся день. Местный активист с вытянутой, похожей на лошадиную морду, физиономией шептал на ухо: «Теперь сынка прикончить надобно бы. Не то мстить будет.» Станкевич всё-таки решил попытаться уладить этот инцидент миром, хотя какой тут мир, когда у ворот своего дома лежит убитый человек?
Арсений, склонившись над бездыханным телом отца, чувствовал, как волна ненависти и боли поднимается и сжимает горло, давит на глаза, выжимая из них слёзы, ранит сердце.
- Спокойно, только спокойно! – как во сне услышал он голос комиссара продотряда. – Всем нам, красноармеец Яценюк, надо попытаться сохранять спокойствие. Твоего отца уже не вернуть, а дел натворить можно много.
Но комиссаровы слова возымели обратный эффект. Яценюк младший поднялся держа в руке револьвер, его душила злость и ненависть:
- Спокойствие, говоришь? Вон, батю успокоили уже.
В глазах Арсения стало совсем темно, и он, не видя, наугад, выстрелил в валяющегося плачущего продотрядовца, убившего его отца.
- Трах! – в звенящей тишине щёлкнул револьверный выстрел.
Руку Станкевича, которая машинально поглаживала голову молодого бойца, обожгло. Комиссар поднял ладонь к лицу – она была вся в крови: от выстрела голова продотрядовца лопнула как орех, а из дырки во лбу вытекала кровь вперемешку с мозгами.
- Отряд, к бою! – запоздало заорал Станкевич, и на ходу вытаскивая наган, плюхнулся вниз.
Ребята не подвели своего комиссара и деловито заняли оборону вокруг повозок, направив винтовки в сторону дома. Но было уже поздно: Яценюк, волоча за собой упирающуюся мать и держа наган наизготовку, успел укрыться за створками ворот.
Хотя силы были не равны, наступила патовая ситуация: продотряд мог сколь угодно долго палить по дубовым воротам, не причиняя им особого вреда, а каждый Сенькин выстрел нес смерть. И если численность продотряда была подавляюща, то время играло против них.
- Слышь, Яценюк! – подал голос комиссар, глядя на револьверный ствол, выставленный из-за ворот. – Ты напал на представителя власти. Прояви сознательность, сдайся, и я гарантирую тебе справедливый пролетарский суд.
- Ага, как же, разбежался! – отвечал револьверный ствол из ворот. – Знаю я ваши суды, сам участвовал. А ты попробуй, достань сперва.

В случившейся суматохе никто не обратил внимание на плюгавенького ушастого мужичка, вылезшего из бокового окна дома и задами побежавшего к центру села. Туда же, и тем же путём, устремились, бочком-бочком вылезшие из заварушки, Тихон Оглобля и Санька Гвоздь. Да только вскоре с церковной колокольни, стоявшей на сельской площади, раздались на всё село протяжные тревожные звуки:
- Бу-ум! Бо-ом! Бу-ум! Бо-ом!
Это был набат, не предвещавший для продотряда ничего хорошего.

На круче над великой русской рекой шумит, волнуется людское половодье. То сход крестьянский суд сворит, суд скоротечный, кровавый, неправый. На краю обрыва стоит связанный и избитый комиссар Станкевич. Сноровисто мужики спустили комиссара прямо к кромке воды, к проруби, где стирают бельё бабы, привязали камень. Миг – и тело комиссара приняла студёная волжская вода.
Поднятое по набату село гневно выслушало чудного ушастого городского мужичка, и подпевавших ему двоих комбедовцев. Зашумело, заволновалось людское море при вести о погибели Фрола Яценюка. Не беда, что мироеда мало кто любил при жизни, он был свой, а ЭТИ – ПРИШЛЫЕ! ЧУЖАКИ пришли переписать скот и хлеб, ЧУЖАКИ отбирают добро, ЧУЖАКИ убивают своих. Доколе? И суровые мужики в чапанах и горластые бабы, вооружившись кто чем может, пошли на нацеленные на них винтовки ненавистного продотряда. Поостерегшись стрелять, комиссар дал себя повязать и увести на сход. Рёв тупой и безжалостной людской толпы, впрочем умело управляемой Козлобородым, единым порывом продиктовал строки решения схода:

«За Советы без коммунистов, за Советскую власть без реквизиций и продразвёрстки, за Красную. Армию без принудительной мобилизации!»

Напрасно драл глотку комиссар Станкевич, напрасно грозил карами озлобленным крестьянам, зря обвинял их в антисоветчине и пособничестве Колчаку, договорить ему не дали.
- А батю пошто убил, гад? – заорал прорвавшийся к нему Сенька. – Что за народная власть, которая своих убивает! В расход его!
- В расход! В расход! – заревела толпа.
- Так дело не пойдёт! – подошел председатель коммуны Кондратьев. – Вы, осознаете, что начинаете мятеж? Что противопоставили себя Советской власти?
- Долой!
- Врешь, сукин сын!
- И этот с ними заодно, вязать его!
- В расход его!
В стороне равнодушно стояли разоружённые и отпущенные солдаты. Для латышей, венгров и китайцев это была не их война, не их народ, а красноармейцы из русских сразу перешли на сторону восставших, слились с толпой и орали вместе с ними.
Когда комиссар был утоплен, а Кондратьев и ещё двое активистов были отбиты у толпы и посажены под замок в сельсовете, удовлетворённый народ разошелся по домам. Для большинства из них дело уже было сделано, а о том, что будет дальше они и не думали. Они жили одним днём, и что такое стратегическое планирование им было неведомо. Но затеявший эту кашу Козятин был из другого теста. Поэтому уже вечером, был избран штаб восстания, в котором кроме Яценюка с Козятиным были наиболее радикально настроенные крестьяне, несколько дезертиров, переметнувшиеся красноармейцы и примкнувшие к восстанию уголовники. Срочно с гонцами в другие сёла были посланы подмётные письма, в которых содержался призыв к свержению власти коммунистов.
Вечером того же дня Семён Семёныч говорил ещё не оправившемуся от горя Сеньке:
- Ты, паря, не дрейфь! Эх, кабы не батя твой, царствие ему небесное! Погодить бы малёхо, рановато начали. Но, великое дело начали и назад дороги уже нет. Теперь одна надёжа – на стремительное и успешное наступление белых.
Арсений удивлённо воззрился на сидящего за столом напротив Козятина: «Так вот как он заговорил?»
- И не делай круглые глаза, ты же умный парень, сам должон всё уразуметь. Все эти лозунги про Советы без коммунистов – всё это для черни, для быдла! Не бывает Советов без коммунистов. Большевики – это и есть Советская власть! Убери большевиков – не будет и Советской власти, а будет Колчак, диктатура и Учредительное собрание. Пойми, не бывает в гражданскую войну третьей силы! Ты или на той стороне, или на этой. Раз начали восстание против большевиков – надо идти до конца, к Колчаку, без помощи которого мы и месяца не продержимся. За то и награда нам будет соответствующая! Ведь мы, почитай, все коммуникации Восточного фронта красных разрушим. Соберём силу – разделимся. Ты пойдёшь на Сызрань – дорогу перерезать, а я на Ставрополь – там будет наша столица, там, на границе двух губерний мы сможем поднять весь край.

[NbuhRjirby]

Глава 11. РВС

[align=center]«И сильней, и сильней каждый раз
Вы пугались блистающих глаз.
И вы дрогнули все предо мной,
Увидав, что меж вас – я иной.»
Константин Бальмонт[/align]

Однако, на следующий день, 7 марта, все планы Николая Заломова пошли прахом. Да и достичь заветного Меча Тамерлана оказалось не таким простым делом, как это представлялось накануне. Словно какой-то злой рок преследовал каждого, кто когда-либо прикасался к нему.

Всю ночь, ожидая вестового, Николай предавался размышлениям и предвкушению от скорой встречи с Наталкой. Пока не забылся, вконец измотанный, тревожным сном. Во сне ему явилась Наташа такой, какой он её запомнил в день их последнего свидания. Девушка из сна стояла, умоляюще сложив руки у себя на груди. Но было это почему-то не в московском доме, а на вершине утёса Лоб. Ноги её по колени покрывал высокий ковыль, а ветер развевал волосы. Потом она простерла руки к нему, словно хотела, но не могла подойти. Тогда Николай, чья грудь разрывалась от любви к девушке, сам пошел ей навстречу. Но внезапно в правой руке любимой появился Меч. Смеясь, девушка взмахнула Мечом, и Николай с ужасом увидел, как кисть его руки медленно отделяется от тела и падает в траву. Рука моментально окрасилась кровью, и он с удивлением рассматривал, как красная субстанция фонтаном хлещет из культи. Заливистый звонкий смех Наталки вдруг перерос в издевательский хриплый мужской хохот. Николай с ужасом увидел, как на любимой стали появляться борода и усы. Сначала борода и усы были светло-рыжими, как будто вместо Натальи стоит и улыбается товарищ Фрунзе в легком девичьем платьице. Однако вскоре борода потемнела и стала расти. И вот уже не Наталка стоит перед ним, и не командарм Фрунзе, а хохочущий князь Кронберг, держащий в своей руке отрубленную кисть Николая. Николай целой рукой выхватил из ножен шашку, оказавшейся Мечом Тамерлана и стал надвигаться на Кронберга, пытаясь достать его острием клинка. Дьявольский смех прекратился, на чертах Кронберга отчетливо проступила гримаса ужаса, и, наконец, князь попятился и швырнул отрубленную кисть Николая прямо ему в лицо. Он попытался откинуть отрубленную кисть как досадную помеху, но не тут-то было. Кисть никак не хотела покидать своего бывшего хозяина, вцепившись сзади мертвой хваткой в кожанку парня. Разъяренный Николай обернулся, чтобы отцепить надоевшую руку, глянь, а место хозяина руки уже занято. Окровавленной рукой в Николая вцепился его давний приятель Сенька. Когда он попытался разжать пальцы на вцепившейся в него окровавленной руке, то Сенька, у которого вдруг выросла козлиная бородёнка, приблизил к нему своё лицо, и, дыша на него перегаром, прошипел: «А вот этого я тебе никогда не прощу»! После этого Сенька схватил Николая за грудки и принялся трясти его, что есть мочи.
Выход из сна Николая был тяжёлым. Когда он открыл глаза, то обнаружил отчаянно его трясущего Фролку.
- Ну, ты даёшь спать, командир! – только и сказал Фрол, заметив, что тот открыл глаза. – Никак тебя не добужусь.
- Что случилось? – спросил Николай, едва протерев глаза и взглянув на встревоженное лицо своего вестового.
Даже в детстве он не любил разлёживаться после сна, а уж многолетняя военная привычка выработала в нём своеобразный механизм мгновенного пробуждения, когда мозг сразу начинал соображать и включался в работу. Такое забытье, как случилось в нём на этот раз, произошло, пожалуй, впервые, и ему было даже несколько стыдно перед Фролкой.
- Беда, командир. – стал докладывать Фрол. – Восстание в тылу наших войск.
- Где? Кто? – быстро спросил Заломов.
Он не любил многословия и требовал такой же чёткости и лаконичности от подчинённых.
- Весь правый берег Волги поднялся. Мужичьё. Режут продотрядовцев и сельских активистов, коммунистов и комсомольцев. Есть данные, что взяли Ставрополь. – коротко, как и требовал командир доложил Аниськин, а затем добавил, другим тоном, доверительно, интимно. – Николай Егорыч, сказывают в нашей Васильевке восстание вспыхнуло, тамошние мужики повязали продотряд.
И командир и его вестовой были односельчанами, из села Васильевка, что широко раскинулось на крутых утёсах волжского правобережья. Оба они понимали, что это значит: в случае подавления восстания на его жителей неминуемо обрушаться репрессии, а само село обречено на разорение. Но своим воинским опытом Николай также и понимал, что подобные выступления требовалось давить в зародыше, пока оно окончательно не разрослось. Тем более опасно, что мятежники действуют в тылу Красной Армии, угрожая отрезать войска от центра. На стороне восставших и тот факт, что регулярные части Краской Армии связаны тяжёлыми боями с колчаковскими частями на левом берегу Волги, а на правобережье – лишь отдельные малочисленные отряды рабочих и недавно созданные ЧОН.
- Командир, - обратился к Заломову Фрол, - вас вызывают на заседание РВС армии, к товарищу Фрунзе.
- Так что же ты сразу не сказал? – укоризненно посмотрел на Фрола Николай, а затем посмотрел на свои часы.
Стрелки показывали без четверти три. И уже наступило седьмое марта – подумалось ему. Значит, решил Николай, они заседают с вечера.
- Я буду готов через десять минут. – принялся распоряжаться Николай Заломов. – Ты остаёшься здесь. Оседлай мне Тишку, и, пока меня не будет, собери наши вещи. Сдаётся мне, что наше временное безделье закончилось. Да, и коней накормить не забудь.
В Среднем Поволжье разгоралась чапанная война – восстание крестьян против большевиков. Она охватила огромные территории Среднего Поволжья - Сызранский, Сенгилеевский, Карсунскогий, Ширяевский, Васильевский уезды Симбирской, Ставропольский и Мелекесский уезды Самарской губерний.

Совместное заседание реввоенсовета армии, губкома и губисполкома длилось уже пятый час. В кабинете было душно, и стоял папиросный туман. Фрунзе, не выносил табачного дыма, но вынужден был терпеть, глаза командарма были воспалены от недосыпания, а щёки покрывал неестественный румянец. «Некстати, ой, как некстати!» - думал Михаил Васильевич, слушая очередного оратора. Восстание произошло тот момент, когда полководец готовился к осуществлению своего ЗАМЫСЛА – разгрома Колчака. Ему докладывали, что армии адмирала успешно перешли в наступление. Выманить белых с Уральских гор на равнины, заставить их распылить свои силы, а затем нанести фланговый удар с юга, «под дых». Бугуруслан, потом Уфа, и наступающие части колчаковцев оказываются запертыми в мешке возле Волги. Дальше, с территории Южного Урала, перед наступающей Красной Армией открывались блестящие перспективы. Один из них - повернуть на юг, разгромить Оренбургское и Уральское казачьи войска, и, двигаясь вдоль Урала и Ахтубы, достичь Каспия. Этим ударом можно сразу достичь несколько целей: ликвидировать даже теоретическую возможность соединения возле Царицина армий Колчака и Деникина и разблокировать сражающийся в окружении Ферганский фронт, разгромить мятежное Уральское казачество, самой, по мнению Фрунзе, опасной контрреволюционной силы. Именно из-за необходимости военного разгрома казачества, Фрунзе предпочитал именно такой вариант продолжения наступления, вопреки очевидной целесообразности продолжения натиска на восток, в Сибирь. Фрунзе считал, что после разгрома основных ударных колчаковских сил на подступах к Волге, Колчак обречён, единый фронт его рассыплется на отдельные очаги, а в тылу целые города будут взяты партизанскими армиями и повстанцами. Одолеть Колчака можно будет малыми силами. Иное дело казачество! Это враг стойкий, спаянный круговой порукой и узами родства, сильный верой в свою исключительность и особость.
И вот теперь все планы насмарку из-за каких-то мужиков. Фрунзе постарался унять раздражение: право, не дело попасть под влияние эмоций, а то таких дел наворотить можно. Ведь не в последнюю очередь вина лежит и на советских работников, угнетающих крестьянство похлеще старого режима. Вот один такой сейчас как раз на трибуне стоит, вещает.
На трибуне витийствовал, отчаянно при этом жестикулируя, председатель губисполкома товарищ Галактион. Малограмотный, но политически надёжный, со стажем, он, размахивая руками, призывал карающий меч революции опустить на головы предателей трудового народа. Убеждал в необходимости дальнейшего усиления хлебозаготовок:
- Несознательное крестьянство, - говорил он, - выступая против продовольственной разверстки, объективно выступает на стороне кулачества, противников Советской власти, и на стороне откровенно контрреволюционных элементов. Коммунистические ячейки на деревне должны развивать самую усиленную агитацию за подвоз хлеба к ссыпным пунктам, разъясняя крестьянам, что утайка хлеба является величайшим преступлением перед голодающими братьями - красноармейцами и рабочими… Ячейка, не выполнившая этой задачи, будет преступником перед нашей партией и международной революцией.
«Они так ничего и не поняли!» - раздражение командарма не унималось. – «Своей политикой и призывами к расправам они мне сорвут всю мобилизацию. Мужик будет воевать, лишь зная, что дети дома сыты». Он обратил свой взор к сидящему по левую руку члену реввоенсовета армии и председателю губкома. Красивый, крупный мужчина с высоким лбом и густой копной тёмных волос сейчас представлял собой жалкое зрелище. И без того мясистые губы и щёки до такой степени опухли и обрюзгли, что буквально свисали с его лица, а такой же мясистый крупный нос сейчас словно утонул в опухших щеках. «Опять надрался, гад!» - Фрунзе уже доложили, что посыльные буквально вытащили комиссара из постели очередной любовницы, председателя швейной артели, в прошлом - хозяйки модного салона Зинаиды Архиповны Балахиревой . Всему городу было известно, как охоч был товарищ Колбышев до крепких напитков и слабого пола. Его жена, безликая еврейка в очках с толстыми линзами, была в курсе амурных похождений благоверного, но, будучи фанатичной коммунисткой, смотрела на сие сквозь пальцы, в свете новых моральных коммунистических веяний, кои заключались в том, что собственность – зло, и супруг не имеет права безраздельно владеть своей второй половиной, а должен поделиться с товарищем.
Фрунзе с Колбышевом были старыми партийными товарищами, чья дружба уходила глубоко в подпольные годы. Оттого больнее всего командарму было видеть, как морально разлагается его друг и соратник. Тем полезнее будут те слова, что собирался он им сказать. Встряска нужна им обоим: и оторавшемуся от реалий Галактиону, забывшему в себе пролетарские корни и решившему, что он барчук, и другу и соратнику Валере Колбышеву, тонущему в бутылке и запутавшемуся среди своих женщин.
- Товарищи командиры Красной Армии, партийный и Советский актив губернии! – начал он. – Так дела не делаются, товарищи! Разве для того мы делали революцию, освобождая трудящихся, чтобы надеть на них новое ярмо? Мы сами наплодили из трудового крестьянства, с восторгом приветствовавших Октябрь, новых врагов Советской власти.
- Факты! – закричали с дальних рядов.
- Факты, товарищ командующий? – самодовольная физиономия предгубисполкома Алексея Петровича Галактиона аж лоснилась.
Это выглядело так отвратительно, что Михаилу Васильевичу, невзирая на авторитет командарма, захотелось двинуть по довольной физиономии этого напыщенного, малообразованного дурака.
В этот момент Фрунзе увидел, как в зал бочком входит Заломов и начинает пробираться меж рядами, отыскивая свободное место. Командарм подумал, что вот он, уж он-то не подведёт. Вид надёжного товарища придал Фрунзе решимости, и он продолжил:
- Факты вам нужны? Будут вам факты! – он кивнул председателю ГубЧК. Колоссовский, открыв свою красную папку, достал и выложил перед ним на стол целую стопку жалоб и донесений. Самодовольство горлопанов сразу куда-то улетучилось и они приуныли – шутить с главным чекистом губернии ни у кого желания не было, тем более, что против тех фактов, что томились у Колоссовского в папочке, возразить было нечего. А Фрунзе зачитывал и зачитывал длинный список прегрешений: череду изнасилований и избиений крестьян, незаконных задержаний и незаконных реквизиций, случаев злоупотреблений и чванливого поведения партийных и советских работников.
За время выступления Фрунзе менялось лицо Валерия Колбышева. Неимоверным усилием воли он стёр похмельное выражение на своём лице, оно стало бледным и сосредоточенным.
- Прошу Вас, Валерий Владимирович, придать чрезвычайное внимание фактам злоупотреблений. – обратился Фрунзе к своему товарищу. – Я требую это и как командующий и как член ЦК партии большевиков. Злоупотребившие властью – злейшие враги Советской власти, которые позволяют усомниться в правоте нашего дела. Наша армия – по-преимуществу крестьянская армия, и красноармеец должен быть уверен в своём крепком тыле.
- Обязательно проанализируем и сделаем выводы. – серьёзно и весомо, как он умел когда требуется, произнёс Колбышев. – Ни один факт не останется безнаказанным.
- Я со своей стороны обещаю, что чрезвычайные органы будут и дальше отслеживать ситуацию и бороться с этими безобразными фактами. – вставил свою реплику Колоссовский. – Более того, ЧК готовит аналитическую записку в адрес товарища Дзержинского.
Фрунзе удовлетворённо кивнул и продолжил:
- А теперь о восстании. Чапанное восстание есть факт, и с занятием мятежниками Ставрополя по сути дела открыт ещё один фронт против Советской власти. Его необходимо разгромить в кратчайшие сроки, не считаясь с жертвами и потерями, пока восстание не разрослось до настоящей войны. Если восставшие продержатся хотя бы месяц, то вскрывшаяся ото льда Волга отрежет части Красной Армии от центральных областей Советской России. Это надо понимать, товарищи! В связи с тем, что наличные силы Красной армии заняты борьбой с Колчаком, сил выделить можем мы немного. В основном это чекисты и рабочие отряды, запасные части и необстрелянные красноармейцы из вновь сформированных частей. Мною образован революционно-полевой штаб по борьбе с восстанием. Начальником штаба предлагаю назначить товарища Колоссовского.
Под глухой ропот в зале Казимир Ксавреьевич встал, и оправил гимнастёрку. Многие военные, да и партийные работники были не восторге, что операцию возглавит чекист, но в открытую возразить никто не посмел.

Сразу же, после короткого перерыва началось заседание революционно-полевого штаба. Николай, который к своему удивлению оказался в составе штаба, сидел и внимательно слушал соображения командарма по подавлению восстания. Фрунзе говорил, обращаясь в первую очередь к Колоссовскому:
- В первую очередь требуется решительность, задача – перехватить у восставших инициативу. Не ввязываясь в локальные бои с многочисленными крестьянскими отрядами, нанести удар основными силами по штабу повстанцев в Ставрополе и тем самым обезглавить чапанов.
- А откуда такое название смешное – чапаны? – наклонившись к уху Николая, шёпотом спросил незнакомый щеголеватый командир, судя по выговору, мадьяр.
- Чапан – это такой вид армяка, наподобие халата. Наши мужики его любят носить. – принялся вполголоса разъяснять Заломов. – Он для бедняков. У нас бедного безлошадного мужика так и называют – чапан.
Сидевший за столом президиума Колоссовский, взглянув на шептунов, строго нахмурил брови, и Николай, как последний школяр, закрыл рот и виновато заморгал. План, предложенный РВС армии, поляку нравился, не нравилось ничтожное количество сил и средств, выделяемых для разгрома повстанцев. А тут ещё встрял этот выскочка, Колбышев со своими замечаниями:
- Карательные меры необходимы, но не достаточны. Нужно апеллировать к сознанию трудового крестьянства. Губком и губисполком вышлет в сёла агитаторов для разъяснения продовольственной политики Советской власти. Они донесут своё пламенное большевистское слово до самых дальних уголков Жигулёвских гор.
Колбышева Колоссовский недолюбливал. Хотя, положа руку на сердце, он признавал, что в этом случае руководствуется личными мотивами. Так-то Валерка – мужик инициативный, надёжный. Казимир не мог не признать, что в Октябрьские дни именно деловая хватка и оперативность Колбышева позволили легко и без крови взять власть в губернском городе С. Что же до личного… Тут скорее впору упрекать Зинаиду, за её легкомысленность, доставшуюся в наследство от ветреной молодости, поры, когда она ещё была Мадам Зи-зи и привыкла иметь богатых и влиятельных покровителей. Что, однако, не мешало её склонности к благородным и широким жестам, шла ли речь о спасении гонимых подростков, или укрытии в дни хозяйничанья в городе белочехов самого Колоссовского от ищеек Народной милиции Комуча. Укрывала, к слову говоря, преимущественно у себя в постели. Это последнее и возбудило в нём необоснованные, как оказалось, надежды, что их постельное приключение может перерасти в нечто большее. А тут как назло влез этот лобастый герой-любовник. Вместо злости на непостоянство статной красавицы, на неё вообще трудно было обижаться, Казимир, понимая всю свою субъективность, перенёс своё раздражение на ничего не подозревающего члена РВС армии Валерия Колбышева.
- И будут все немедля уничтожены. – резюмировал он пылкую речь секретаря губкома партии, и добавил ехидно. - Вот они-то, эти мужики, твоих агитаторов в проруби-то и попускают, Валерий Владимирович.
- Что вы предлагаете? Сидеть и ждать? – обиженно вскинул голову Колбышев.
- Я предлагаю сначала сломить военную силу восстания. – ответил Колоссовский. – Тогда, уверяю вас, крестьяне будут значительно более восприимчивы к доводам ваших агитаторов. По моим сведениям руководит повстанцами некто Козятин, особа опасная и весьма хитрая. Ведь что руководители говорят мужикам? Что они, дескать, воюют не против Советской власти, а за неё, только без коммунистов. На местах заново формируют Советы под лозунгом «За Советы без коммунистов!». Этот лозунг очень популярен среди неграмотного крестьянского населения Поволжья. Мужик, при своём политическом невежестве и простецкой наивности вообще убеждён, что большевики и коммунисты – две разные партии. Для крестьянской массы большевики – те, кто дали землю, установили мир, вернули солдата на его крестьянский двор, установили выборный порядок местного самоуправления. А новоявленные коммунисты – ведут войну, реквизируют последнее продовольствие, проводят повальные мобилизации людей и лошадей, чванливо бесчинствуют в деревнях. Вот и захотелось крестьянину по-простецки, по наивному исправить эту подмену. Они не в состоянии понять, что большевики и коммунисты – одна партия, и к этим мерам толкает вынужденная логика гражданской войны, что Советы самой природой своей неразрывно связаны с партией коммунистов. И в этой своей наивности и малограмотности восставшее крестьянство объективно выступает союзником наступающих белогвардейцев. Потому в первую очередь следует обезглавить повстанцев.
Требовалось уточнить ещё несколько моментов, поэтому Колоссовский обратился к Фрунзе:
- Товарищ командарм, несмотря на приданный артиллерийский взвод, сил для наступления на Ставрополь отчаянно мало, а как же соседи? Ведь Симбирскую губернию это касается в первую очередь?
- К 10 марта, когда будет готово наше наступление, со стороны Сызрани на Ставрополь начнут наступление силы Восточного фронта, но им предстоит пробиваться через охваченные восстанием Сенгилеевский и Мелекесский уезды. – стал обстоятельно, как всегда, отвечать Михаил Васильевич. – Преимущественно в бой первыми пойдут интернациональные части, из мадьяр, китайцев, пленных австрийцев и немцев.
- Почему? – невольно вырвалось у Николая
Колоссовский опять неодобрительно покосился на говорившего, однако ответил, усмехнувшись:
- Чтобы не терзали себя неуместными моральными колебаниями.
Фрунзе при этом согласно кивнул.
Предгубчека вообще испытывал сейчас крайнее раздражение. Всё скалывалось как нельзя хуже, и он ощущал, что несмотря ни на что, он не в силах охватить тот громадьё проблем, что свалились на его голову. Это состояние было новым для Колоссовского, привыкшего, что он способен охватить если не всё, то очень многое. Особенно часто эти способности стали проявляться после необычайных событий произошедших с ним во время геологической экспедиции в бассейне Енисея. С годами его мастерство охватывать неохватываемое только усилилось, и он стал воспринимать свою способность как данность. И вот возможность воспринимать и обрабатывать информацию дала сбой. А тут новая напасть: только что посыльный передал сообщение, что в городе восстал полк уральских казаков, отказавшихся идти под Уральск, где в одиночестве погибала, отступив от Лбищенска, героическая Николаевская пехотная дивизия. Сил, достаточных для подавления мятежа, в городе не было. А что если?..
- Позвольте, Михаил Васильевич?
- Да, конечно! – Фрунзе, ставивший задачи армейским командирам, смешался. – Вы же начальник штаба.
- Наступление на Ставрополь лишает восставших головы, но не ликвидирует корней. – Колоссовский стал развивать свою мысль. – Надо лишить восстание подпитки от несознательных крестьянских низов. Предлагаю с этой целью послать в самый центр восставших уездов на Правобережье Волги лёгкий конный отряд, который бы уничтожал базы восстания, ликвидировал мелкие банды, нарушил их связь с центром, восстанавливал Советскую власть в населённых пунктах.
- Мысль дельная, – одобрил командарм четвёртой, – Вопрос в том, где взять кавалерию? У нас едва ли каждый конник на счету!
- Насколько я знаю, под городом целый полк красного казачества без дела стоит.
- Так они же мятежники! – с места взвился несдержанный мадьяр, командир интернационального полка, выделенного для разгрома повстанцев.
- Мятежники. – спокойно согласился Казимир Ксаверьевич, поглаживая свою тщательно отращиваемую эспаньолку. – Ну не хотят уральские казаки кровь своих станичников проливать! У них там семьи дома, дети. Среди белоказаков – их сваты, кумы, братья. А вот против мужиков они, ой, как охотно пойдут! Не любит казак Русь мужицкую, лапотную. Их ещё и сдерживать придётся. А под Уральск предлагаю отправить мужиков мобилизованных, как раз с Правобережья. Тех тоже уговаривать поквитаться с казаками не потребуется.
- Дельно, очень дельно. – сказал Фрунзе. – Только кого мы поставим командовать ими. Прежнего командира они вместе с комиссаром приговорили.
Он стоял в своей любимой позе, поставив одну ногу на стул и уперев локоть в колено. Сверху на раскрытую ладонь легла его русая бородка, которую он невзначай почёсывал. Взгляд его скользил по членам штаба. Все старательно прятали глаза, даже говорливый венгр, вдруг стал что-то сосредоточенно искать у себя в карманах. Один Заломов сидел прямо и выдержал пристальный взгляд командарма.
- Возьмёшься? – спросил Фрунзе. – Приказывать не могу.
Николай кивнул:
- Так точно, командующий армией.
- Ну как, кандидатура товарища Заломова подойдёт? – поинтересовался командарм у Колоссовского.
- Прекрасная кандидатура. – одобрил председатель ГубЧК. – Товарищ сам из этих мест, поэтому знает там каждую тропинку, к тому же – кадровый кавалерист, в седле сидеть умеет не хуже казака, они народ такой – пришлых, да неумех не жалуют. Они и комиссара погнали из-за того, что тот, бывший учитель, на коне держался как мешок с картошкой.
- Значит, решено, – говорил Фрунзе, пожимая руку Николаю, – Принимай полк! Эх, Коля, другие были у меня на тебя планы, да, видно после войны учиться придётся.

Позже, когда Заломов остался вместе с Фрунзе и Колоссовским втроём, обговаривали детали рейда.
- В Жигулёвских лесах зимой снега по пояс. – говорил Николай. – Снег всю мобильность конницы сведет на нет. Поэтому я думаю в одном месте оборудовать лагерь, базу. Для этого мне нужно палатки и печки-буржуйки для обогрева, легкие сани, канистры с керосином, лампы «Летучая мышь» и электрические фонари.
- А это для чего? – удивился Казимир.
- Лампами и фонарями сигналы ночью подавать. Да, без пехоты тоже никак, хотя бы роту, и три пулемёта.
- Будет тебе рота. – легко согласился командарм. – В Сызрани сейчас стоит эшелон с полком Иваново-Вознесенских рабочих, по прибытии его в губернский город С., получишь роту. Да, и комиссара из рабочих у них возьмёшь, Колбышев распорядиться. Пулемёта только два дам, извини, больше не могу. Что ещё?
Заломов, не ожидавший такой щедрости, принялся деловито перечислять, машинально загибая пальцы, боясь ничего не упустить:
- Зимнюю амуницию на каждого красноармейца, хорошо бы белые халаты для маскировки, валенки и рукавицы. По два комплекта боеприпасов на каждую единицу оружия, бомбы, раз уж артиллерии нет. Еды на двое суток, остальное, я думаю, на месте найдём. Лыжи или снегоступы для пехоты, зимние подковы – для коней. Сани с сеном и фуражом, человек раз-два не поест – ничего страшного не произойдет, а лошадь – нет, кони должны быть сыты. Дюжину почтовых голубей – связь со штабом держать. Вот вроде и всё, ничего не забыл.
- Ну и аппетиты у тебя, братец! – почти весело отвечал Фрунзе, делая заметки в записной книжке. – Ну, ничего, я думаю, сможем обеспечить.
- Да, чуть было не забыл: галоши на валенки обязательно, а то с мокрыми ногами весной не больно навоюешь.
- Где я тебе наберу столько калош? – удивлённо воззрился на Николая Колоссовский. – У нас и так многие бойцы всю зиму в ботинках походили.
- У буржуев возьмёшь! – непреклонно требовал Заломов.
- Коля, так их и так уже экспроприировали по самое не могу.
- Не знаю, доставай, где хочешь, а бойцы должны быть обуты. Ну, не поверю, чтобы у буржуев всё до нитки обобрали, что-нибудь да припрятано. Кто из нас ЧК, ты или я?
Вмешался деликатный командарм Фрунзе, просто удивительно, что столь мягкий человек оказался успешным военачальником:
- Всё, всё, спорщики, хватит! Будут тебе, Николай, калоши, товарищ Колоссовский обеспечит.
- И шубы, и одеяла! – потребовал упрямый комполка. – И платки пуховые! Ночевать в зимнем лесу придётся, всё в дело пойдёт.
- Обеспечим! – поспешно сказал Колоссовский, пока Заломов ещё чего-нибудь не вспомнил, а то его аппетиты стали расти как грибы после дождя.
Затем, уточняя детали, командарм сказал:
- На приведение полка в порядок у тебя два дня, в рейд всех не бери. Из полка наберешь не более сотни, самых надёжных. Помни, что ты некоторое время будешь единственным представителем Советской власти в Жигулях. Пленных не держи – отправляй в Сызрань, там будет создан концентрационный лагерь. Действуй жёстко, но не жестоко, помни, что нам с этими крестьянами, ещё контрреволюции хребет ломать.
- Коля, где ты Волгу переходить будешь? – спросил Колоссовский.
- Не думал ещё, лёд крепкий – в любом месте перейти не проблема.
Фрунзе подумал, стоя возле большой карты на стене. Сказал:
- Возле Александровского моста не стоит – повстанцы наверняка разведчиков выставили. Вот, смотри, - он жестом подозвал Николая, - Здесь, на левом берегу, в Екатерининском уезде всё тихо.
- Как раз напротив Екатериновки по льду зимник проложен, там тоже людно. – возразил Заломов. - По зимнику, думаю, не стоит. Лучше в сторонку свернуть, например между Кануевкой и Владимировкой ерики и леса, на реке – поросшие лесом Васильевские острова, на той стороне Волги – Переволоки. Вот там и можно попробовать.

Стоял погожий день седьмого марта тысяча девятьсот девятнадцатого года. После морозной ночи приятно согревающее мартовское солнце прогрело воздух и запахло весной. С крыш весело застучала звонкая капель. Даже злой ветер, бесконечно дующий со стороны Волги, на сей раз не подвёл – разметал несколькими порывами стайки воробьёв, и затих. Из казарм запасного полка на лошадях выехали двое – новый комполка Красного казачества Заломов и его ординарец Аниськин. Они направили коней в сторону Кряжа, пригорода губернского города С., где стоял мятежный полк. Именно этим полком предстояло командовать Николаю. А там – или пан, или пропал!

[NbuhRjirby]

Глава 11. РВС

[align=center]«И сильней, и сильней каждый раз
Вы пугались блистающих глаз.
И вы дрогнули все предо мной,
Увидав, что меж вас – я иной.»
Константин Бальмонт[/align]

Однако, на следующий день, 7 марта, все планы Николая Заломова пошли прахом. Да и достичь заветного Меча Тамерлана оказалось не таким простым делом, как это представлялось накануне. Словно какой-то злой рок преследовал каждого, кто когда-либо прикасался к нему.

Всю ночь, ожидая вестового, Николай предавался размышлениям и предвкушению от скорой встречи с Наталкой. Пока не забылся, вконец измотанный, тревожным сном. Во сне ему явилась Наташа такой, какой он её запомнил в день их последнего свидания. Девушка из сна стояла, умоляюще сложив руки у себя на груди. Но было это почему-то не в московском доме, а на вершине утёса Лоб. Ноги её по колени покрывал высокий ковыль, а ветер развевал волосы. Потом она простерла руки к нему, словно хотела, но не могла подойти. Тогда Николай, чья грудь разрывалась от любви к девушке, сам пошел ей навстречу. Но внезапно в правой руке любимой появился Меч. Смеясь, девушка взмахнула Мечом, и Николай с ужасом увидел, как кисть его руки медленно отделяется от тела и падает в траву. Рука моментально окрасилась кровью, и он с удивлением рассматривал, как красная субстанция фонтаном хлещет из культи. Заливистый звонкий смех Наталки вдруг перерос в издевательский хриплый мужской хохот. Николай с ужасом увидел, как на любимой стали появляться борода и усы. Сначала борода и усы были светло-рыжими, как будто вместо Натальи стоит и улыбается товарищ Фрунзе в легком девичьем платьице. Однако вскоре борода потемнела и стала расти. И вот уже не Наталка стоит перед ним, и не командарм Фрунзе, а хохочущий князь Кронберг, держащий в своей руке отрубленную кисть Николая. Николай целой рукой выхватил из ножен шашку, оказавшейся Мечом Тамерлана и стал надвигаться на Кронберга, пытаясь достать его острием клинка. Дьявольский смех прекратился, на чертах Кронберга отчетливо проступила гримаса ужаса, и, наконец, князь попятился и швырнул отрубленную кисть Николая прямо ему в лицо. Он попытался откинуть отрубленную кисть как досадную помеху, но не тут-то было. Кисть никак не хотела покидать своего бывшего хозяина, вцепившись сзади мертвой хваткой в кожанку парня. Разъяренный Николай обернулся, чтобы отцепить надоевшую руку, глянь, а место хозяина руки уже занято. Окровавленной рукой в Николая вцепился его давний приятель Сенька. Когда он попытался разжать пальцы на вцепившейся в него окровавленной руке, то Сенька, у которого вдруг выросла козлиная бородёнка, приблизил к нему своё лицо, и, дыша на него перегаром, прошипел: «А вот этого я тебе никогда не прощу»! После этого Сенька схватил Николая за грудки и принялся трясти его, что есть мочи.
Выход из сна Николая был тяжёлым. Когда он открыл глаза, то обнаружил отчаянно его трясущего Фролку.
- Ну, ты даёшь спать, командир! – только и сказал Фрол, заметив, что тот открыл глаза. – Никак тебя не добужусь.
- Что случилось? – спросил Николай, едва протерев глаза и взглянув на встревоженное лицо своего вестового.
Даже в детстве он не любил разлёживаться после сна, а уж многолетняя военная привычка выработала в нём своеобразный механизм мгновенного пробуждения, когда мозг сразу начинал соображать и включался в работу. Такое забытье, как случилось в нём на этот раз, произошло, пожалуй, впервые, и ему было даже несколько стыдно перед Фролкой.
- Беда, командир. – стал докладывать Фрол. – Восстание в тылу наших войск.
- Где? Кто? – быстро спросил Заломов.
Он не любил многословия и требовал такой же чёткости и лаконичности от подчинённых.
- Весь правый берег Волги поднялся. Мужичьё. Режут продотрядовцев и сельских активистов, коммунистов и комсомольцев. Есть данные, что взяли Ставрополь. – коротко, как и требовал командир доложил Аниськин, а затем добавил, другим тоном, доверительно, интимно. – Николай Егорыч, сказывают в нашей Васильевке восстание вспыхнуло, тамошние мужики повязали продотряд.
И командир и его вестовой были односельчанами, из села Васильевка, что широко раскинулось на крутых утёсах волжского правобережья. Оба они понимали, что это значит: в случае подавления восстания на его жителей неминуемо обрушаться репрессии, а само село обречено на разорение. Но своим воинским опытом Николай также и понимал, что подобные выступления требовалось давить в зародыше, пока оно окончательно не разрослось. Тем более опасно, что мятежники действуют в тылу Красной Армии, угрожая отрезать войска от центра. На стороне восставших и тот факт, что регулярные части Краской Армии связаны тяжёлыми боями с колчаковскими частями на левом берегу Волги, а на правобережье – лишь отдельные малочисленные отряды рабочих и недавно созданные ЧОН.
- Командир, - обратился к Заломову Фрол, - вас вызывают на заседание РВС армии, к товарищу Фрунзе.
- Так что же ты сразу не сказал? – укоризненно посмотрел на Фрола Николай, а затем посмотрел на свои часы.
Стрелки показывали без четверти три. И уже наступило седьмое марта – подумалось ему. Значит, решил Николай, они заседают с вечера.
- Я буду готов через десять минут. – принялся распоряжаться Николай Заломов. – Ты остаёшься здесь. Оседлай мне Тишку, и, пока меня не будет, собери наши вещи. Сдаётся мне, что наше временное безделье закончилось. Да, и коней накормить не забудь.
В Среднем Поволжье разгоралась чапанная война – восстание крестьян против большевиков. Она охватила огромные территории Среднего Поволжья - Сызранский, Сенгилеевский, Карсунскогий, Ширяевский, Васильевский уезды Симбирской, Ставропольский и Мелекесский уезды Самарской губерний.

Совместное заседание реввоенсовета армии, губкома и губисполкома длилось уже пятый час. В кабинете было душно, и стоял папиросный туман. Фрунзе, не выносил табачного дыма, но вынужден был терпеть, глаза командарма были воспалены от недосыпания, а щёки покрывал неестественный румянец. «Некстати, ой, как некстати!» - думал Михаил Васильевич, слушая очередного оратора. Восстание произошло тот момент, когда полководец готовился к осуществлению своего ЗАМЫСЛА – разгрома Колчака. Ему докладывали, что армии адмирала успешно перешли в наступление. Выманить белых с Уральских гор на равнины, заставить их распылить свои силы, а затем нанести фланговый удар с юга, «под дых». Бугуруслан, потом Уфа, и наступающие части колчаковцев оказываются запертыми в мешке возле Волги. Дальше, с территории Южного Урала, перед наступающей Красной Армией открывались блестящие перспективы. Один из них - повернуть на юг, разгромить Оренбургское и Уральское казачьи войска, и, двигаясь вдоль Урала и Ахтубы, достичь Каспия. Этим ударом можно сразу достичь несколько целей: ликвидировать даже теоретическую возможность соединения возле Царицина армий Колчака и Деникина и разблокировать сражающийся в окружении Ферганский фронт, разгромить мятежное Уральское казачество, самой, по мнению Фрунзе, опасной контрреволюционной силы. Именно из-за необходимости военного разгрома казачества, Фрунзе предпочитал именно такой вариант продолжения наступления, вопреки очевидной целесообразности продолжения натиска на восток, в Сибирь. Фрунзе считал, что после разгрома основных ударных колчаковских сил на подступах к Волге, Колчак обречён, единый фронт его рассыплется на отдельные очаги, а в тылу целые города будут взяты партизанскими армиями и повстанцами. Одолеть Колчака можно будет малыми силами. Иное дело казачество! Это враг стойкий, спаянный круговой порукой и узами родства, сильный верой в свою исключительность и особость.
И вот теперь все планы насмарку из-за каких-то мужиков. Фрунзе постарался унять раздражение: право, не дело попасть под влияние эмоций, а то таких дел наворотить можно. Ведь не в последнюю очередь вина лежит и на советских работников, угнетающих крестьянство похлеще старого режима. Вот один такой сейчас как раз на трибуне стоит, вещает.
На трибуне витийствовал, отчаянно при этом жестикулируя, председатель губисполкома товарищ Галактион. Малограмотный, но политически надёжный, со стажем, он, размахивая руками, призывал карающий меч революции опустить на головы предателей трудового народа. Убеждал в необходимости дальнейшего усиления хлебозаготовок:
- Несознательное крестьянство, - говорил он, - выступая против продовольственной разверстки, объективно выступает на стороне кулачества, противников Советской власти, и на стороне откровенно контрреволюционных элементов. Коммунистические ячейки на деревне должны развивать самую усиленную агитацию за подвоз хлеба к ссыпным пунктам, разъясняя крестьянам, что утайка хлеба является величайшим преступлением перед голодающими братьями - красноармейцами и рабочими… Ячейка, не выполнившая этой задачи, будет преступником перед нашей партией и международной революцией.
«Они так ничего и не поняли!» - раздражение командарма не унималось. – «Своей политикой и призывами к расправам они мне сорвут всю мобилизацию. Мужик будет воевать, лишь зная, что дети дома сыты». Он обратил свой взор к сидящему по левую руку члену реввоенсовета армии и председателю губкома. Красивый, крупный мужчина с высоким лбом и густой копной тёмных волос сейчас представлял собой жалкое зрелище. И без того мясистые губы и щёки до такой степени опухли и обрюзгли, что буквально свисали с его лица, а такой же мясистый крупный нос сейчас словно утонул в опухших щеках. «Опять надрался, гад!» - Фрунзе уже доложили, что посыльные буквально вытащили комиссара из постели очередной любовницы, председателя швейной артели, в прошлом - хозяйки модного салона Зинаиды Архиповны Балахиревой . Всему городу было известно, как охоч был товарищ Колбышев до крепких напитков и слабого пола. Его жена, безликая еврейка в очках с толстыми линзами, была в курсе амурных похождений благоверного, но, будучи фанатичной коммунисткой, смотрела на сие сквозь пальцы, в свете новых моральных коммунистических веяний, кои заключались в том, что собственность – зло, и супруг не имеет права безраздельно владеть своей второй половиной, а должен поделиться с товарищем.
Фрунзе с Колбышевом были старыми партийными товарищами, чья дружба уходила глубоко в подпольные годы. Оттого больнее всего командарму было видеть, как морально разлагается его друг и соратник. Тем полезнее будут те слова, что собирался он им сказать. Встряска нужна им обоим: и оторавшемуся от реалий Галактиону, забывшему в себе пролетарские корни и решившему, что он барчук, и другу и соратнику Валере Колбышеву, тонущему в бутылке и запутавшемуся среди своих женщин.
- Товарищи командиры Красной Армии, партийный и Советский актив губернии! – начал он. – Так дела не делаются, товарищи! Разве для того мы делали революцию, освобождая трудящихся, чтобы надеть на них новое ярмо? Мы сами наплодили из трудового крестьянства, с восторгом приветствовавших Октябрь, новых врагов Советской власти.
- Факты! – закричали с дальних рядов.
- Факты, товарищ командующий? – самодовольная физиономия предгубисполкома Алексея Петровича Галактиона аж лоснилась.
Это выглядело так отвратительно, что Михаилу Васильевичу, невзирая на авторитет командарма, захотелось двинуть по довольной физиономии этого напыщенного, малообразованного дурака.
В этот момент Фрунзе увидел, как в зал бочком входит Заломов и начинает пробираться меж рядами, отыскивая свободное место. Командарм подумал, что вот он, уж он-то не подведёт. Вид надёжного товарища придал Фрунзе решимости, и он продолжил:
- Факты вам нужны? Будут вам факты! – он кивнул председателю ГубЧК. Колоссовский, открыв свою красную папку, достал и выложил перед ним на стол целую стопку жалоб и донесений. Самодовольство горлопанов сразу куда-то улетучилось и они приуныли – шутить с главным чекистом губернии ни у кого желания не было, тем более, что против тех фактов, что томились у Колоссовского в папочке, возразить было нечего. А Фрунзе зачитывал и зачитывал длинный список прегрешений: череду изнасилований и избиений крестьян, незаконных задержаний и незаконных реквизиций, случаев злоупотреблений и чванливого поведения партийных и советских работников.
За время выступления Фрунзе менялось лицо Валерия Колбышева. Неимоверным усилием воли он стёр похмельное выражение на своём лице, оно стало бледным и сосредоточенным.
- Прошу Вас, Валерий Владимирович, придать чрезвычайное внимание фактам злоупотреблений. – обратился Фрунзе к своему товарищу. – Я требую это и как командующий и как член ЦК партии большевиков. Злоупотребившие властью – злейшие враги Советской власти, которые позволяют усомниться в правоте нашего дела. Наша армия – по-преимуществу крестьянская армия, и красноармеец должен быть уверен в своём крепком тыле.
- Обязательно проанализируем и сделаем выводы. – серьёзно и весомо, как он умел когда требуется, произнёс Колбышев. – Ни один факт не останется безнаказанным.
- Я со своей стороны обещаю, что чрезвычайные органы будут и дальше отслеживать ситуацию и бороться с этими безобразными фактами. – вставил свою реплику Колоссовский. – Более того, ЧК готовит аналитическую записку в адрес товарища Дзержинского.
Фрунзе удовлетворённо кивнул и продолжил:
- А теперь о восстании. Чапанное восстание есть факт, и с занятием мятежниками Ставрополя по сути дела открыт ещё один фронт против Советской власти. Его необходимо разгромить в кратчайшие сроки, не считаясь с жертвами и потерями, пока восстание не разрослось до настоящей войны. Если восставшие продержатся хотя бы месяц, то вскрывшаяся ото льда Волга отрежет части Красной Армии от центральных областей Советской России. Это надо понимать, товарищи! В связи с тем, что наличные силы Красной армии заняты борьбой с Колчаком, сил выделить можем мы немного. В основном это чекисты и рабочие отряды, запасные части и необстрелянные красноармейцы из вновь сформированных частей. Мною образован революционно-полевой штаб по борьбе с восстанием. Начальником штаба предлагаю назначить товарища Колоссовского.
Под глухой ропот в зале Казимир Ксавреьевич встал, и оправил гимнастёрку. Многие военные, да и партийные работники были не восторге, что операцию возглавит чекист, но в открытую возразить никто не посмел.

Сразу же, после короткого перерыва началось заседание революционно-полевого штаба. Николай, который к своему удивлению оказался в составе штаба, сидел и внимательно слушал соображения командарма по подавлению восстания. Фрунзе говорил, обращаясь в первую очередь к Колоссовскому:
- В первую очередь требуется решительность, задача – перехватить у восставших инициативу. Не ввязываясь в локальные бои с многочисленными крестьянскими отрядами, нанести удар основными силами по штабу повстанцев в Ставрополе и тем самым обезглавить чапанов.
- А откуда такое название смешное – чапаны? – наклонившись к уху Николая, шёпотом спросил незнакомый щеголеватый командир, судя по выговору, мадьяр.
- Чапан – это такой вид армяка, наподобие халата. Наши мужики его любят носить. – принялся вполголоса разъяснять Заломов. – Он для бедняков. У нас бедного безлошадного мужика так и называют – чапан.
Сидевший за столом президиума Колоссовский, взглянув на шептунов, строго нахмурил брови, и Николай, как последний школяр, закрыл рот и виновато заморгал. План, предложенный РВС армии, поляку нравился, не нравилось ничтожное количество сил и средств, выделяемых для разгрома повстанцев. А тут ещё встрял этот выскочка, Колбышев со своими замечаниями:
- Карательные меры необходимы, но не достаточны. Нужно апеллировать к сознанию трудового крестьянства. Губком и губисполком вышлет в сёла агитаторов для разъяснения продовольственной политики Советской власти. Они донесут своё пламенное большевистское слово до самых дальних уголков Жигулёвских гор.
Колбышева Колоссовский недолюбливал. Хотя, положа руку на сердце, он признавал, что в этом случае руководствуется личными мотивами. Так-то Валерка – мужик инициативный, надёжный. Казимир не мог не признать, что в Октябрьские дни именно деловая хватка и оперативность Колбышева позволили легко и без крови взять власть в губернском городе С. Что же до личного… Тут скорее впору упрекать Зинаиду, за её легкомысленность, доставшуюся в наследство от ветреной молодости, поры, когда она ещё была Мадам Зи-зи и привыкла иметь богатых и влиятельных покровителей. Что, однако, не мешало её склонности к благородным и широким жестам, шла ли речь о спасении гонимых подростков, или укрытии в дни хозяйничанья в городе белочехов самого Колоссовского от ищеек Народной милиции Комуча. Укрывала, к слову говоря, преимущественно у себя в постели. Это последнее и возбудило в нём необоснованные, как оказалось, надежды, что их постельное приключение может перерасти в нечто большее. А тут как назло влез этот лобастый герой-любовник. Вместо злости на непостоянство статной красавицы, на неё вообще трудно было обижаться, Казимир, понимая всю свою субъективность, перенёс своё раздражение на ничего не подозревающего члена РВС армии Валерия Колбышева.
- И будут все немедля уничтожены. – резюмировал он пылкую речь секретаря губкома партии, и добавил ехидно. - Вот они-то, эти мужики, твоих агитаторов в проруби-то и попускают, Валерий Владимирович.
- Что вы предлагаете? Сидеть и ждать? – обиженно вскинул голову Колбышев.
- Я предлагаю сначала сломить военную силу восстания. – ответил Колоссовский. – Тогда, уверяю вас, крестьяне будут значительно более восприимчивы к доводам ваших агитаторов. По моим сведениям руководит повстанцами некто Козятин, особа опасная и весьма хитрая. Ведь что руководители говорят мужикам? Что они, дескать, воюют не против Советской власти, а за неё, только без коммунистов. На местах заново формируют Советы под лозунгом «За Советы без коммунистов!». Этот лозунг очень популярен среди неграмотного крестьянского населения Поволжья. Мужик, при своём политическом невежестве и простецкой наивности вообще убеждён, что большевики и коммунисты – две разные партии. Для крестьянской массы большевики – те, кто дали землю, установили мир, вернули солдата на его крестьянский двор, установили выборный порядок местного самоуправления. А новоявленные коммунисты – ведут войну, реквизируют последнее продовольствие, проводят повальные мобилизации людей и лошадей, чванливо бесчинствуют в деревнях. Вот и захотелось крестьянину по-простецки, по наивному исправить эту подмену. Они не в состоянии понять, что большевики и коммунисты – одна партия, и к этим мерам толкает вынужденная логика гражданской войны, что Советы самой природой своей неразрывно связаны с партией коммунистов. И в этой своей наивности и малограмотности восставшее крестьянство объективно выступает союзником наступающих белогвардейцев. Потому в первую очередь следует обезглавить повстанцев.
Требовалось уточнить ещё несколько моментов, поэтому Колоссовский обратился к Фрунзе:
- Товарищ командарм, несмотря на приданный артиллерийский взвод, сил для наступления на Ставрополь отчаянно мало, а как же соседи? Ведь Симбирскую губернию это касается в первую очередь?
- К 10 марта, когда будет готово наше наступление, со стороны Сызрани на Ставрополь начнут наступление силы Восточного фронта, но им предстоит пробиваться через охваченные восстанием Сенгилеевский и Мелекесский уезды. – стал обстоятельно, как всегда, отвечать Михаил Васильевич. – Преимущественно в бой первыми пойдут интернациональные части, из мадьяр, китайцев, пленных австрийцев и немцев.
- Почему? – невольно вырвалось у Николая
Колоссовский опять неодобрительно покосился на говорившего, однако ответил, усмехнувшись:
- Чтобы не терзали себя неуместными моральными колебаниями.
Фрунзе при этом согласно кивнул.
Предгубчека вообще испытывал сейчас крайнее раздражение. Всё скалывалось как нельзя хуже, и он ощущал, что несмотря ни на что, он не в силах охватить тот громадьё проблем, что свалились на его голову. Это состояние было новым для Колоссовского, привыкшего, что он способен охватить если не всё, то очень многое. Особенно часто эти способности стали проявляться после необычайных событий произошедших с ним во время геологической экспедиции в бассейне Енисея. С годами его мастерство охватывать неохватываемое только усилилось, и он стал воспринимать свою способность как данность. И вот возможность воспринимать и обрабатывать информацию дала сбой. А тут новая напасть: только что посыльный передал сообщение, что в городе восстал полк уральских казаков, отказавшихся идти под Уральск, где в одиночестве погибала, отступив от Лбищенска, героическая Николаевская пехотная дивизия. Сил, достаточных для подавления мятежа, в городе не было. А что если?..
- Позвольте, Михаил Васильевич?
- Да, конечно! – Фрунзе, ставивший задачи армейским командирам, смешался. – Вы же начальник штаба.
- Наступление на Ставрополь лишает восставших головы, но не ликвидирует корней. – Колоссовский стал развивать свою мысль. – Надо лишить восстание подпитки от несознательных крестьянских низов. Предлагаю с этой целью послать в самый центр восставших уездов на Правобережье Волги лёгкий конный отряд, который бы уничтожал базы восстания, ликвидировал мелкие банды, нарушил их связь с центром, восстанавливал Советскую власть в населённых пунктах.
- Мысль дельная, – одобрил командарм четвёртой, – Вопрос в том, где взять кавалерию? У нас едва ли каждый конник на счету!
- Насколько я знаю, под городом целый полк красного казачества без дела стоит.
- Так они же мятежники! – с места взвился несдержанный мадьяр, командир интернационального полка, выделенного для разгрома повстанцев.
- Мятежники. – спокойно согласился Казимир Ксаверьевич, поглаживая свою тщательно отращиваемую эспаньолку. – Ну не хотят уральские казаки кровь своих станичников проливать! У них там семьи дома, дети. Среди белоказаков – их сваты, кумы, братья. А вот против мужиков они, ой, как охотно пойдут! Не любит казак Русь мужицкую, лапотную. Их ещё и сдерживать придётся. А под Уральск предлагаю отправить мужиков мобилизованных, как раз с Правобережья. Тех тоже уговаривать поквитаться с казаками не потребуется.
- Дельно, очень дельно. – сказал Фрунзе. – Только кого мы поставим командовать ими. Прежнего командира они вместе с комиссаром приговорили.
Он стоял в своей любимой позе, поставив одну ногу на стул и уперев локоть в колено. Сверху на раскрытую ладонь легла его русая бородка, которую он невзначай почёсывал. Взгляд его скользил по членам штаба. Все старательно прятали глаза, даже говорливый венгр, вдруг стал что-то сосредоточенно искать у себя в карманах. Один Заломов сидел прямо и выдержал пристальный взгляд командарма.
- Возьмёшься? – спросил Фрунзе. – Приказывать не могу.
Николай кивнул:
- Так точно, командующий армией.
- Ну как, кандидатура товарища Заломова подойдёт? – поинтересовался командарм у Колоссовского.
- Прекрасная кандидатура. – одобрил председатель ГубЧК. – Товарищ сам из этих мест, поэтому знает там каждую тропинку, к тому же – кадровый кавалерист, в седле сидеть умеет не хуже казака, они народ такой – пришлых, да неумех не жалуют. Они и комиссара погнали из-за того, что тот, бывший учитель, на коне держался как мешок с картошкой.
- Значит, решено, – говорил Фрунзе, пожимая руку Николаю, – Принимай полк! Эх, Коля, другие были у меня на тебя планы, да, видно после войны учиться придётся.

Позже, когда Заломов остался вместе с Фрунзе и Колоссовским втроём, обговаривали детали рейда.
- В Жигулёвских лесах зимой снега по пояс. – говорил Николай. – Снег всю мобильность конницы сведет на нет. Поэтому я думаю в одном месте оборудовать лагерь, базу. Для этого мне нужно палатки и печки-буржуйки для обогрева, легкие сани, канистры с керосином, лампы «Летучая мышь» и электрические фонари.
- А это для чего? – удивился Казимир.
- Лампами и фонарями сигналы ночью подавать. Да, без пехоты тоже никак, хотя бы роту, и три пулемёта.
- Будет тебе рота. – легко согласился командарм. – В Сызрани сейчас стоит эшелон с полком Иваново-Вознесенских рабочих, по прибытии его в губернский город С., получишь роту. Да, и комиссара из рабочих у них возьмёшь, Колбышев распорядиться. Пулемёта только два дам, извини, больше не могу. Что ещё?
Заломов, не ожидавший такой щедрости, принялся деловито перечислять, машинально загибая пальцы, боясь ничего не упустить:
- Зимнюю амуницию на каждого красноармейца, хорошо бы белые халаты для маскировки, валенки и рукавицы. По два комплекта боеприпасов на каждую единицу оружия, бомбы, раз уж артиллерии нет. Еды на двое суток, остальное, я думаю, на месте найдём. Лыжи или снегоступы для пехоты, зимние подковы – для коней. Сани с сеном и фуражом, человек раз-два не поест – ничего страшного не произойдет, а лошадь – нет, кони должны быть сыты. Дюжину почтовых голубей – связь со штабом держать. Вот вроде и всё, ничего не забыл.
- Ну и аппетиты у тебя, братец! – почти весело отвечал Фрунзе, делая заметки в записной книжке. – Ну, ничего, я думаю, сможем обеспечить.
- Да, чуть было не забыл: галоши на валенки обязательно, а то с мокрыми ногами весной не больно навоюешь.
- Где я тебе наберу столько калош? – удивлённо воззрился на Николая Колоссовский. – У нас и так многие бойцы всю зиму в ботинках походили.
- У буржуев возьмёшь! – непреклонно требовал Заломов.
- Коля, так их и так уже экспроприировали по самое не могу.
- Не знаю, доставай, где хочешь, а бойцы должны быть обуты. Ну, не поверю, чтобы у буржуев всё до нитки обобрали, что-нибудь да припрятано. Кто из нас ЧК, ты или я?
Вмешался деликатный командарм Фрунзе, просто удивительно, что столь мягкий человек оказался успешным военачальником:
- Всё, всё, спорщики, хватит! Будут тебе, Николай, калоши, товарищ Колоссовский обеспечит.
- И шубы, и одеяла! – потребовал упрямый комполка. – И платки пуховые! Ночевать в зимнем лесу придётся, всё в дело пойдёт.
- Обеспечим! – поспешно сказал Колоссовский, пока Заломов ещё чего-нибудь не вспомнил, а то его аппетиты стали расти как грибы после дождя.
Затем, уточняя детали, командарм сказал:
- На приведение полка в порядок у тебя два дня, в рейд всех не бери. Из полка наберешь не более сотни, самых надёжных. Помни, что ты некоторое время будешь единственным представителем Советской власти в Жигулях. Пленных не держи – отправляй в Сызрань, там будет создан концентрационный лагерь. Действуй жёстко, но не жестоко, помни, что нам с этими крестьянами, ещё контрреволюции хребет ломать.
- Коля, где ты Волгу переходить будешь? – спросил Колоссовский.
- Не думал ещё, лёд крепкий – в любом месте перейти не проблема.
Фрунзе подумал, стоя возле большой карты на стене. Сказал:
- Возле Александровского моста не стоит – повстанцы наверняка разведчиков выставили. Вот, смотри, - он жестом подозвал Николая, - Здесь, на левом берегу, в Екатерининском уезде всё тихо.
- Как раз напротив Екатериновки по льду зимник проложен, там тоже людно. – возразил Заломов. - По зимнику, думаю, не стоит. Лучше в сторонку свернуть, например между Кануевкой и Владимировкой ерики и леса, на реке – поросшие лесом Васильевские острова, на той стороне Волги – Переволоки. Вот там и можно попробовать.

Стоял погожий день седьмого марта тысяча девятьсот девятнадцатого года. После морозной ночи приятно согревающее мартовское солнце прогрело воздух и запахло весной. С крыш весело застучала звонкая капель. Даже злой ветер, бесконечно дующий со стороны Волги, на сей раз не подвёл – разметал несколькими порывами стайки воробьёв, и затих. Из казарм запасного полка на лошадях выехали двое – новый комполка Красного казачества Заломов и его ординарец Аниськин. Они направили коней в сторону Кряжа, пригорода губернского города С., где стоял мятежный полк. Именно этим полком предстояло командовать Николаю. А там – или пан, или пропал!

[NbuhRjirby]

Глава 11. Полыхнуло

[align=center]«Смерть жатву жизни косит, косит
И каждый день, и каждый час
Добычи новой жадно просит
И грозно разрывает нас».
Петр Вяземский[/align]

Действительно, прав оказался Козятин – после известия о событиях в Васильевке полыхнуло всё Поволжье. Уже вечером 5 марта о событиях в Васильевке благодаря курьерам и налаженным связям козятинского подполья прослышали жители большинства близлежащих крупных сел: Ягодное, Мусорка, Усолье, Старая Бинарадка, Усинское, Федоровка, Жигули, Шигоны, Лбище... В них были образованы стихийные группы сопротивления продотрядам, которые разоружали учетчиков зерна и скота. В случае сопротивления продотрядовцев, их убивали на месте, а изуродованные трупы обычно сбрасывали в Волгу. Вооружённые дрекольем, вилами, топорами, гладкостволом, а также берданками и «трёхлинейками» крестьяне, называющие себя «чапанами» преследовали, повергали мучительной смерти коммунистов, комбедовцев, комсомольцев, чекистов, отказывающихся присоединиться к ним красноармейцев. В течение дня 6 марта повстанцы захватили значительную часть Васильевского, Сенгилеевского, Мелекесского, Сызранского и Ставропольского уездов. К вечеру 6 марта в этих уездах образовалась стихийная крестьянская армия численностью не менее 50 тысяч человек, которую возглавил бывший начальник Народной Милиции Комуча Козятин Семён Семёнович.
Козятин решительно повёл наступление на Ставрополь, где оказалась ничтожно мало регулярных частей Красной Армии, впрочем, командование частей, узнав о движении повстанцев, сочли за благо отступить. Вслед за ними дали драпака и члены городского комитета ВКП(б), Советские работники, чекисты. К полудню повстанческая армия заняла Ставрополь, а вечером был созван общегородской сход. Как обычно были сформированы Советы, но «без коммунистов». Козятин лишь посмеивался над дурнями в свою начинавшую отрастать бородёнку – реальная власть в городе принадлежала ему, самого себя назначившим ещё и комендантом, да двум его помощникам – отъявленным головорезам, уголовникам Быку и Берёзе. Да ещё несколько гонцов им были посланы навстречу наступающим колчаковским войскам. На следующий день Ставропольский исполком в местной газете опубликовал своё обращение:

[align=center]Обращение штаба повстанцев к крестьянам
Март 1919 г.[/align]

«Товарищи и братья-крестьяне всей России!

Мы, восставшие крестьяне-труженики, мы – сыны земли и главный фундамент государства, обращаемся к Вам и заявляем, что мы восстали против засилия и произвола тиранов, палачей коммунистов-анархистов, грабителей, которые прикрывались идеей коммунизма, присасывались к Советской власти. Мы объявляем, что советская власть остается на местах, советы не уничтожаются, но в советах должны быть выборные лица известные народу – честные, но не те присосавшиеся тираны, которые избивали население плетями, отбирали последнее, выбрасывали иконы и т.п.
Товарищи и братья-крестьяне! Мы призываем Вас и просим примкнуть к нам и сплотиться воедино в борьбе за справедливое дело.

Да здравствует Советская власть на платформе Октябрьской революции!
Начальник штаба Крох»

Прочитав это обращение, Яценюк скривился в горькой ухмылке: надежды на лёгкое занятие Сызрани оказались призрачными. Сызрань – город с пристанью и железнодорожным мостом через Волгу был ключевым узлом, связывающим войска Восточного фронта с центром страны. На железнодорожных вокзалах города стояли эшелоны с войсками и составы с артиллерией, оружием и боеприпасами для фронта. Именно поэтому Сызрань оказалась не по зубам наспех сколоченному крестьянскому войску. После первых нескольких стычек Красная Армия показала зубы, повстанцы были отбиты. Поскольку взять город с наскоку не удалось, пришлось перейти к осаде. Сызрань была взята в полукольцо пятидесятитысячной крестьянской армией «чапанов». Но перерезать «железку» не удалось, несмотря на несколько удачных диверсий. Поэтому основные силы он вынужден был держать на узком перешейке между Волгой и Усой. Это хоть как-то позволяло надеяться, что отряды красноармейцев не смогут прорваться в Жигули, где находились восставшие сёла.
Обречённость овладела молодым вождём восстания: он понимал, что переход Красной Армии в наступление на повстанцев – лишь вопрос времени. А возможности Красной Армии и упорство большевиков Яценюк представлял хорошо. Иллюзий он не строил: без помощи со стороны Ставрополя Сызрань не взять, своё бы защитить. А там, насколько он мог судить, царила эйфория и безудержное веселье. В один день приходила телеграмма о взятии Сызрани и ставропольские повстанцы на радостях перепились. Протрезвев читали в местной газете:

«В первом номере газеты отпечатана телеграмма из Ягодного о взятии Сызрани. Это сообщение ошибочно. На самом деле Сызрань ещё не взята, а окружена крестьянской армией»

.
Опять все перепились, на сей раз с горя.
Добавляло горечи Сеньке и слабая управляемость его армии. Наспех сформированные отряды повстанцев подчинялись ему плохо. Всяк командир мнил себя атаманом. Каждый отряд был собран из односельчан и из села же были выбранные командиры. Яценюк сознавал, что боевая ценность таких отрядов весьма относительна. С одной стороны, «на миру и смерть красна» и отряды, спаянные узами землячества проявляли стойкость в бою, с другой, если уж уговорятся все разом, то все разом и действуют. Целыми отрядами снимались с позиций и уходили в свои сёла – защищать дома и семьи. За два дня осады его войско лишилось трети состава. Начинала сказываться характерная черта всех крестьянских движений: мужик хорошо защищает только свой дом, а для осознания неизбежности и идти дальше – кругозора не хватает.
А когда через день, девятого марта, невесть откуда взявшаяся конница с тылу, со стороны Переволок, атаковала повстанческие части, Арсений понял: осада Сызрани на этом закончена. Странно одетые лихие конники, с гиканьем и свистом, и шашками наголо налетели неожиданно. Не столько порубили, сколько навели страху. Быстро налетели, и так же быстро схлынули, убравшись с равнины междуречья в лесные скалистые Жигули. Наспех организованная погоня наткнулась на кинжальный пулемётный огонь. Весть о том, что в тылу, там, где стоят их дома и сёла, действует регулярная часть Красной Армии, подействовала на повстанцев отрезвляюще. Если ранее дезертиров был тонкий ручеек, то теперь с фронта возле Сызрани стали сниматься и уходить целыми отрядами. Сеньке не составило труда догадаться, что скоро он останется с одними уголовниками и дезертирами, той сволочью, что некуда деваться, и ему с остатками воинства нужно отходить с равнин возле Сызрани в Жигулёвские горы.
Свой штаб он разместил в Васильевке, а отдельные части – в окрестных деревнях. Кое-как удалось наладить дозорную службу и связь. Под ружьем у него хоть и оставались жалкие крохи прежней армии, но это была всё равно немалая сила – несколько тысяч хорошо мотивированных бойцов, последовательных противников большевиков. Их отличала звериная жестокость, беспощадная ненависть к Советам и… безжалостность к местному населению. Вся, собравшаяся под его знамёна, шваль вела себя с Васильевскими крестьянами, своими союзниками, как с порабощенными. Бывшие в прошлом уголовники и бандиты вламывались в дома к крестьянам, забирали имущество, самогон, насильничали и бесчинствовали. С болью смотрел Арсений на крушение так удачно начатого предприятия. Крестьяне сразу после памятного схода разделились на три части. Первая – упорные враги большевитской власти ушли в поход с Яценюком и Козятиным. Другие, не способные видеть дальше своей околицы, скинув власть коммунистов и комбедов, успокоились, посчитав, что на этом всё закончено. До третьих, наиболее дальновидных, вскоре дошло, что они сотворили в угаре. Они понимали, что расплата неминуема и, кто со страхом, а кто с тупой обречённостью, ожидали прихода красных. Именно среди таких, колеблющихся и неустойчивых, коих было большинство, вёл свою работу, невесть как освободившийся из-под стражи, Тимофей Кондратьев. Сенька всё видел и понимал, но трогать Кондратьева поостерёгся.
Яценюк осунулся и ожесточился. Прежние призраки ненависти вернулись в его душу, порой он не сомневался, что командир таинственной части красных, умело и постепенно сжимающий кольцо вокруг повстанцев - его давний недруг Николка Заломов. В грамотных действиях красных чувствовалось прекрасное знание местности, и психологии местных крестьян. От этих мыслей он зверел ещё больше. Придравшись к незначительному поводу, зарубил отца Николая – Егора Никитича Заломова, который во время конфликта как раз вёл себя спокойно, стараясь держаться в стороне от событий. Это отнюдь не прибавило ему авторитета у односельчан – Заломовых, в отличии от мироедов Яценюков, с селе уважали. Но Сенька себя уже плохо контролировал – им овладели деструктивные, разрушающие личность силы. От превращения человека в зверя оставался лишь один шаг. И он был пройден в случае с Машей.
Через два дня после позорного бегства от Сызрани в штаб, который размещался в здании Совета, вошла строгая и бледная Мария. Лицо Сеньки при виде любимой просияло. Он уже обдумывал, что бы такое сказать приятное девушке, даже открыл для этого рот, но та шагнула к нему, глядя прямо в его лицо бросила:
- Я думала, что ты человек, а ты мразь и убийца!
И со всего размаха влепила ему звонкую оплеуху. В штабе воцарилась мертвая зловещая тишина. Все выжидательно смотрели на Арсения. Яценюком овладела неукротимая волна злости , к тому же оскорбление было нанесено прилюдно, поэтому публичным должен быть ответ.
- Сука! – бешено заорал он и со всей силы ударил ей кулаком в лицо.
Не ожидавшая ответа Мария не удержалась и упала перед ним на четвереньки, на пол из разбитого носа закапала алая кровь.
У Сеньки в глазах забегали бесовские огоньки, он вошел в раж и со всего размаху наподдал ногой девушке в живот.
- Взять её! – скомандовал он своим подручным. – На стол сучку.
Дрожащие от возбуждения и от похоти Санька Гвоздь и Тихон Оглобля под одобрительные взгляды остальных бандитов подхватили сжавшуюся девушку и распластали на столе.
Первым, по праву вожака, Марией овладел Сенька, у которого огоньки в глазах переросли в огромные красно-кровавые круги. Демоны снова восстали в нем. Пока он насиловал девушку, перед его взором проносились картины недавнего прошлого: вот он с корешами катается на санях по вмёрзшим в лёд офицерам, вот он, вместе со всей толпой, насилует малолетних дочек и жену одного из штурманов корабля, вот пьяная матросня глумиться, издевается и убивает отставного старичка-адмирала, имевшего неосторожность выйти на улицу в мундире и при орденах.
Закончив своё дело, он, завязывая портки, бросил подельникам:
- Теперь она ваша.
Вакханалия продолжалась несколько часов. Всё это время Сенька безучастно наблюдал за происходящим, опрокидывая в себя стакан за стаканом крепкую ядрёную сивуху. К ночи истерзанную и окровавленную Машу, или то, что от неё осталось, бандиты выбросили умирать на волжский лёд. И лишь на следующий день протрезвевший Сенька разрешил спустить в прорубь тело комсомолки Марии.

Девятого и десятого марта были периодом наибольших успехов восстания. Одиннадцатого марта, собрав ударные кулаки, в наступление против повстанцев перешли регулярные части Красной Армии. Наступление велось одновременно со стороны Симбирска и губернского города С. в общем направлении на Ставрополь, где находился Штаб восставших. Это не было легкой прогулкой, обречённые сражались отчаянно. Каждое село приходилось брать штурмом. Почти на сутки наступавшие части сдерживало ополчение села Жигули, которое отправило в штаб чапанов отчаянную телеграмму:

В Совет! Жигули! Дайте помощи. Наступает большая сила неприятеля. Товарищи! Скорее, гибнем! Давайте оружия и силы! Начальник штаба В. Минков. 11марта 1919 года. Время 9 часов 10 минут.

Двенадцатого марта Красная Армия подошла к Ставрополю, а на следующий день начался кровопролитий штурм города. Весь день 13 марта 1919 года длился штурм, наконец, четырнадцатого марта красноармейцы при помощи артиллерии и пулемётов овладели городом. Весь штаб восстания погиб, кроме, неведомо какими путями ускользнувшего из Ставрополя, Козятина. Его заместитель Горбунов по кличке Коновод бесследно исчез. Помощники коменданта Бык и Берёза были пленены и расстреляны. Присланный белогвардейцами в качестве военного советника коменданта Козятина и офицера для связи, полковник колчаковской армии Сперанский повешен на площади.
После падения Ставрополя началась агония восстания. Одно за другим пали все крупные сёла восставших уездов. Красные части жестоко подавляли все очаги сопротивления. Особой жестокостью «прославилась» 2-ая Интернациональная рота, сформированная из мадьяр. Чужеземцам была неведома жалость по отношению к местному населению. Последний бой произошел 17 марта 1919 года в колыбели восстания селе Васильевка, обороняемой тысячной бандой Арсения Яценюка. На рассвете повстанцы были выбиты из села сводным отрядом Заломова. Отступавшие мятежники попали в засаду и были расстреляны из пулемётов. Арсений Яценюк скрылся.
18 марта 1919 года командующий 4-ой армией Восточного фронта М.В. Фрунзе телеграфом послал донесение в Реввоенсовет Республики и лично Вождю:

При подавлении восстания убито, пока по неполным сведениям, не менее 1000 человек. Кроме того, расстреляно свыше 600 главарей и кулаков. Село Усинское, в котором восставшими сначала был истреблён наш отряд в 110 человек, сожжено совершенно.

Нет горше доли для страны, чем гражданская война. Нет злее судьбины для человека, чем жизнь по правилу «Око за око. Зуб за зуб».

[NbuhRjirby]

Глава 13. Особый отдел

[align=center]«Гибель близка человечьей породы,
Зевс поднимается пылью на них,
Рухнут с уступов шумящие воды,
Выступят воды из трещин земных.
Смерти средь воя, и свиста, и стона
Не избежит ни один человек,
Кроме того, кто из крепкого клена
Под время выспросит верный ковчег».
Николай Гумилёв[/align]

Чапанная война случилась накануне решающих сражений, которые вскоре развернутся между Волгой и Уралом. Штабы противоборствующих сил напряжённо разрабатывали планы наступления, от исхода которой зависела судьба России. Странная трансформация постепенно стала происходить между «красными» и «белыми». Словно полюсами поменялись они. Большевики, одна из самых антигосударственных партий революции, всегда утверждавшая, что «у пролетариата нет отечества», заняв исторический центр Руси, вдруг предстали силой, отстаивающей государственные интересы страны, защищающей целостность и суверенитет России. Их вождь, буквально исходящий в истерике от упоминаний об интересах России, обзывающий патриотов не иначе как шовинистами и черносотенцами, предававший анафеме слова «патриотизм» и «отечество», не брезговавший брать деньги у врагов, неожиданно заговорил совершенно нетипичными для него фразами «о социалистическом Отечестве в опасности», о том, что отныне они – оборонцы и выступают за защиту Отечества.
Не менее необъяснимая и скрытая вначале для глаз метаморфоза произошла с противоборствующим лагерем. Для белого движения стало шоком, что Россия, которую они искренне любили, оказалась совсем не такой, какой они себе её представляли. «Взбунтовавшиеся рабы», мужицкая, лапотная Русь показала им свой оскал, заявив, что не желает боле жить, как им скажут. Мужичьё само захотело решать свою судьбу. От любви до ненависти – один шаг. Ожесточённые сердца, в поисках союзников против ненавистной совдепии, готовы были продать и предать своё Отечество. Вооруженное и снабжённое на американские доллары воинство Колчака на своих штыках несли для страны новое рабство и положение полуколонии американского капитала. Они разбазаривали доставшийся им золотой запас России, пошли в услужение к интервентам, готовы были растерзать и раздать страну ради победы над большевиками.
В степях Заволжья должна была решиться судьба России. Это была не ставшая уже привычной с Первой мировой битва за кусочки предполья перед эшелонированной обороной. Сражение на встречных курсах, развернувшееся весной и летом 1919 года, было битвой без крепких тылов, с открытыми флангами и дерзким маневрированием больших масс пехоты и кавалерии. Тыл наступающих на Волгу колчаковских войск представлял собой слоёный пирог, где даже в крупных городах сохранялась Советская власть, а по тайге свободно гуляли целые партизанские армии.
А в тылах Красной Армии полыхала Чапанная война. Крестьянское восстание на путях снабжения Восточного фронта красных угрожало хаосом и дезорганизацией всего тыла накануне решающих боев с наступающими частями колчаковской армии. Уже много веков исторический центр Великороссии, ограниченный гигантским ромбом, в вершинах которого находились Новгород, Вологда, Рязань и Нижний, был источником организующего начала государства, местом сборки страны. Силы, владеющие центральной коренной Русью, неизбежно становятся носителями государственнической идеи, и именно такая метаморфоза произошла с большевиками. Оторванные от отложившихся плодородных окраин, скудные земли Нечерноземья кормили и снабжали армию, всё новые и новые эшелоны, состоящие из суровых рабочих и бесконечно терпеливых мужиков, отправлялись на фронт. Это коренная, исконная Русь в очередной раз поднялась на защиту родной земли.
И вот от этого живительного источника грозило отрезать армии Восточного фронта восстание в Поволжье. Именно поэтому восстание было подавлено большевиками быстро и решительно, а анализу причин уделено самое серьёзное внимание. К чести коммунистов они не стали всё сваливать на происки врагов революции. Из взятого штурмом Ставрополя Колоссовский, председатель ГубЧК и руководитель революционно-полевого штаба по борьбе с повстанцами, отправил на имя Председателя ВЧК Дзержинского докладную записку, в которой отметил, что

«крестьяне восставших селений в подавляющем большинстве по имущественному состоянию — середняки; кулаков же на каждое село в среднем не более 5-10 человек»,

а причиной восстания стали нередко безобразные, хищнический действия представителей Советской власти на местах. В те же дни член РВС Восточного фронта писал Ленину и Свердлову:

«…Все лозунги восставших сводятся к одному: «Долой коммунистов. Да здравствует Советская власть». В протоколе собрания крестьян …ской волости говорится так: «Долой от власти партию коммунистов» - и далее – «Всеми силами обязуемся поддерживать нашу власть Советов, возглавляемую партией большевиков
… восстание было подготовлено безобразной деятельностью местных организаций, как советских так и партийных. Безобразия, которые происходили в С…кой губернии, превосходят всякую меру. При взимании чрезвычайного налога употреблялись пытки вроде обливания людей водой и замораживания. Губернские организации смотрели на это сквозь пальцы. При реквизиции скота отнимали и последних кур. В нашем распоряжении есть теперь уже обширный материал о Сенгелеевском уезде, где председатель уездного комитета партии участвовал, будучи членом ЧК, в десятках избиений арестованных и дележе конфискованных вещей и прочее. Партийная организации была теплой компанией грабителей, разбойников, белогвардейцев».

Наряду с действительными вожаками и наиболее ретивыми участниками восстания в расстрельные списки зачастую попали разложившиеся местные советские деятели. А в начале апреля в губернский город С. прибыл всесильный Председатель РВС республики Троцкий, заявивший по горячим следам, что

«восстание крестьян в Поволжье — это грозное предостережение для нас».

Затейливый особнячок в мавританском стиле, утопающий в зелени Воскресенской улицы, с недавнего времени приобрёл среди жителей губернского города С. дурную славу. Поговаривали про чёрные моторы, останавливающиеся у парадного, про светящиеся по ночам окна, и, раздающиеся оттуда, страшные, нечеловеческие крики, шёпотам рассказывали страшные истории про разрезающий тишину ночи, треск револьверных выстрелов, раздающийся со двора особняка.
Особняк занял Глеб Иванович Бокий, назначенный вскоре после чапанных событий начальником Особого Отдела Восточного фронта. Он принялся искоренять контру в губернском городе С. с неистовой страстью убеждённого коммуниста. После разгула «красного террора» в Петрограде, он в этом деле был большой спец. Всё, что приписывала ему, пусть и не в таких масштабах, народная молва, было! Хотя, далеко не все визиты оказывались столь печальны, как об этом твердили народные слухи.

Из записи беседы с командиром роты 220-го Иваново-Вознесенского полка Трофимом Степановичем Бушуевым, проведённой следователем особого отдела штаба Восточного фронта С.Б. Заксом, 24 апреля 1919 года, губернский город С.:

- Трофим Степанович! Я – следователь особого отдела фронта Закс, Соломон Борисович. Хочу подчеркнуть, это не допрос, а так сказать, дружеская беседа. Вы нас очень обяжете, если прольёте свет на некоторые обстоятельства.

На сидевшую напротив крупную мешковатую фигуру из-под пенсне устремились два глаза-пуговки.

- Всегда готов!
- Вы не возражаете, если машинистка будет вести запись нашей с вами беседы?
- Валяйте! Мы – пролетарии, нам от родной партии скрывать нечего!
- Ну, хорошо! Расскажите об обстоятельствах знакомства с командиром полка Красного Уральского казачества Николаем Георгиевичем Заломовым.
- Ах вот оно что! Заинтересовались, значит? Дак, отчего же не рассказать, рассказать можно. Мы уже почитай как полмесяца стояли на запасном пути в Сызрани. Оголодали, поизносились, ребятам дрыхнуть надоело. Правда, в последнее врем по окраинам города постреливать стали – стали в патрулирование ходить. И вот глядим – паровоз к эшелону подцепили, и он уже под парами стоит.
- И?..

Но Бушуев, видимо, быстро говорить не умел. Комроты не спеша достал кисет, отсыпал табачку на клочок газеты и, хорошо послюнявив его кончик, принялся старательно скручивать самокрутку. Поднял на следователя ничуть не испуганные глаза.
- Можно?
- Да-да, пожалуйста. Вы по существу излагайте.
Следователь пододвинул к краю стола пепельницу

- Ты меня не торопи, ишь, быстрый какой! Мутный, я тебе скажу тип, ваш Заломов.
- Вы так полагаете?
- Да, понимаешь, остановили эшелон на Кряжу, не доезжая до губернского города С., объявили построение, и… тут перед строем появилось казачьё. Все сытые, довольные, на упитанных лошадях, а наш брат-рабочий голодный едва стоит.
- Не любите вы, однако, казаков!
- А чё их любить? Чай не бабы! Да и крови прольетарьской попили немало, кровопийцы!
- Должен вам заметить, что это красные казаки.
- Шут их разберёт! Только что погон нет. Зато и лампасы и нагайки имеются. А впереди – командир, значит, ихний.
- Что было дальше?
- Наши здорово на казачьё злые за все их фокусы с рабочим классом, чую – вот-вот кинутся них. Так казачий командир соскочил с коня и к нашему ротному с криком: « Кирюха, братан!» Тот вроде как опешил сначала, а потом сгрёб его в охапку: «Николка, жив, чертяка!». А следом супружница Кирилла, Глафира, на шею командиру бросилась: «Братишка!». Ну, наши и осклабились: свои встретились. Смотрю – и у казачков напряжение схлынуло, тоже, значит, сидят на своих лошадях, лыбяться. Поскалились друг дружке – поладили.
- А они не братья?
- Куда там – побратимы!
- Может просто как у матросов – там все своих братишками кличут?
- Не-е, тут другое, личное. Оне с детства вместе, а Кирюха и Глафира Тимофеевна ещё вроде как побег из тюрьмы Заломову организовали, ещё при царском режиме.
- Продолжайте.
- Пошли, значит, мы в штабной вагон.
- Кто мы?
- От нас Хурманов, как старшой, и мы с Большаковым как ротные. От казаков – Заломов и ещё этот чернявенький – Клёнов, сотник ихний. Товарищ Заломов предъявил мандат и вручил Хурманову пакет. Потом обрисовал ситуацию с восстанием.
- Чьё было решение послать в рейд вашу роту, а не Большакова?
- Хурманова. Вредный он мужик, по-правде говоря. Кирюха так рвался вместе с Николаем, ан нет – приказал мне идти. И Глафиру к нам в комиссары не без умысла послал – уж больно оне с евоной жинкой не ладили. Глафира Тимофевна жёсткая и строгая, и всё время верх над Анной (это хурмановская баба) верх держала. Она и в Иваново шибко идейной была. А ещё в осемнадцатом в агитпоезде с товарищем Троцким по фронтам ездила, говорят, даже расстреливала сама. Вернулась оттуда другим человеком – раньше-то весёлой, говорливой была, а нонче – ни улыбки, ни шутки. Кремень, а не баба!
- Давайте уточним: полк был уже сформирован, был штаб, командиры, штат?
- Чё? Штат?
- Структура и состав полка, расписание должностей и их обязанностей.
- Да не-е! Нас, конечно, никто по подразделениям не разбивал. Сказали, что всё получим на фронте, и командиров нам дадут. В Иванове нам ревком комиссара дал, Хурманова Дмитрия Ивановича, вот он нас и вёл. Разбили нас примерно на две роты, одной командовать меня поставили, другой – Кирюху. Значит, мы навроде командиров рот были. Да, ещё бабы среди нас были, вроде санитарок. Но все понимали, что начальство просто жён своих на фронт тащит, дабы не шибко блудили, чтобы пригляд за бабами ихними был.
- Как я понял, случаи бывали?
- Сам я как говорится, свечку не держал, но ребята поговаривали, что хурмановская Анька – мамзель вольных нравов.
- А супруга Кирилла Большакова?
- Не-е, про Глафиру Тимофеевну ничё плохого сказать не могу – она баба правильная. Да и любовь у них с Кирюхой, я когда незнамши подкатывать к ней было начал, она мне сразу от ворот поворот дала. Ещё и Крюха вслед добавил – так бока намял, что едва оклемалси. Тем более обидно, что она с товарищем Заломовым спуталась.
- Ревнуете?
- Ревность тут не при чем, за Кирюху обида взяла, бабы есть бабы! Все они одинаковы – Кирилла нет – она нового себе нашла. А ещё братьями назывались!
- Значит, ревнуете!
- А хоть бы и так! Чем я хуже того рыжего? Тем, что он – командир? Так это дело нонче не как при царе – сегодня он командир – завтра я буду. Тем боле, что ругались они всё время.
- В чём была суть их разногласий?
- Глафира Тимофевна обвиняла командира в контрреволюции и мягкотелости.
- А вот с этого места подробнее. Как проявлялась контрреволюция товарища Заломова?
- Ругаться они стали с самого начала, как только Волгу перешли. Заломов приказал повернуть на запад и атаковать повстанцев, осаждавших Сызрань, а Кондратьевна говорила, что надо точно следовать инструкции и штурмовать восставшие деревни.
- И что?
- Заломов её не послушал. Он вообще как-то сумел себя так поставить, что ему мало кто возражать смел. Разве что только Глаша. Он обоз и большую часть отряда отправил вместе со своим вестовым – оборудовать лагерь. А сам с полусотней сабель атаковал этих самых, чапанов. Ну и шороху, я скажу, они навели! Добро порубали и тикать. А когда их стали преследовать – напоролись на наши пулемёты, установленные на перешейке у Переволок. Однако, опять же, оборону держать не стали, причесав чапанов, пулемёты снялись с позиций и присоединились к нам.
- Так получается, Заломов оказался прав?
- Получается!

Сказал и добавил через силу:

- После нашего шороха в тылу, они сами буквально за день разбежались от Сызрани по своим деревням.
- Вот вы говорите, что комиссар постоянно предъявлял претензии к командованию товарища Заломова, однако в беседе с нами Глафира Тимофеевна отзывалась о боевой работе командира отряда исключительно в превосходной степени, не упоминала ни каких конфликтах с ним. Как это понимать?

На лице Трофима Бушуева было явно написано замешательство. Наконец он нашел выход:

- Так ведь они друзья, а какой друг не выгородит кореша? К тому же ещё и любовники. Не знаю, что она вам наговорила, только они всё время препирались.
- В чём была суть их разногласий?
- Наш комиссар – боевой товарищ и требовал решительных действий по отношению к повстанцам.
- А Заломов?
- На все требования ссылался на недостаток сил. Только посмеивался и «вам что, не терпится умереть за революцию», говорил. А ещё говорил, что революция – это сама жизнь и смерть ей не к лицу.
- Какое в целом он произвёл на вас впечатление?

Это спросил, сидящий в углу, начособотд фронта.

- Спокойный, уравновешенный, всегда весёлый. Я только один раз видел горе на его лице – когда из полыньи в Васильевке доставали убитых бандитами красноармейцев, коммунистов и просто крестьян. Там был и его отец, и отец Глафиры Тимофевны, и вестовой наш, Фролка, и комсомольцы сельские. Голос никогда не повышает, однако же, все ему подчиняются беспрекословно. А казаки – те вообще боготворили.
- А, что в этом плохого, когда за командиром красноармейцы готовы и в огонь, и в воду. Разве нет?
- Дак ведь они были преданы ему лично, а не Советской власти и коммунистической партии. А если он захочет повернуть свою часть против Советов, то солдаты и казаки пойдут за ним, а не за нами. Ладно казаки они несознательные. Но у наших солдат – рабочая кость, а туда же. И по всем действиям против бандитов была видна его соглашательская позиция.
- Это всё ваши домыслы, а нам нужны конкретные факты!
- Я же и говорю, что он отказывался вести решительную борьбу с бандитами. Оборудовали мы, значит, лагерь в самых лесных дебрях. Там на дубе ещё детский шалаш был. В шалаше-то Заломов и сделал свой штаб. Построили шалаши, палатки и командир выставил охрану. И всё!
- Что всё?
- На этом боевые действия наши закончились, как ни бесилась Глафира Тимофевна.
- Но что-то же вы делали? Иначе не было бы таких блестящих результатов по освобождению целого края.
- Днём он муштровал нас как при царском режиме. Учил незаметно передвигаться, маскироваться, лазать по-пластунски. Показывал, как выбирать цели, метко стрелять. Заставлял чистить оружие. Добивался, чтобы рота в бою действовала как единое целое, учил стрелять залпом и беглым огнём. И казаков гонял, те, правда, сами, в охотку. А ночью отправлял на дороги в дозоры – перехватывать дезертиров, лазутчиков, курьеров.
- И что он с ними делал?
- В том-то и дело, что ничего! Не расстреливал! Допрашивал, а когда накапливалось несколько человек – снаряжал конвой и отправлял в Сызрань.
- Каким образом происходило освобождение деревень?
- Да я даже не понял как! Видимо он просто сговаривался с бандюгами. Его вестовой, Фрол, целыми днями куда-то пропадал, а ночью приводил к Заломову каких-то подозрительных непонятных мужиков. Они закрывались в шалаше, об чём-то беседовали, спорили, иногда кричали. А наутро командир объявлял общий сбор, мы выдвигались в деревню и занимали её. Вязали зачинщиков, если они были, отделяли пришлых от местных и конвоировали их в Сызрань. Иногда расстреливали. Комиссар требовала, чтобы расстрелов было больше, но командир только посмеивался в усы. Говорил ей: «Ух, какие мы стали кровожадные, Глафира Тимофеевна! А если всех за их грехи – в расход! Наверняка же у каждого за душой хоть один грешок, да есть. Или я не прав, Гимназистка?»
- Что бы это могла значить, Трофим Степанович, как вы думаете?
- Не знаю, да только она замолкала, только один раз я услышал, как она ответила, что это подло с его стороны.
- А он?
- Он только пожал плечами: «Разве это подло – спасать людей от озлобленной фурии?» А иной раз просто подойдёт, обнимет её по-братски, и она замолкает. Потом в каждой деревне Заломов собирал сход, на котором объявлял ликвидацию комбедов и восстановление Советской власти, и крестьяне избирали себе новый Совет. Потом, по договорённости с местными крестьянами, вместе с конвоированными отправляли несколько саней с продовольствием в Сызрань.
- Ну, надо признать, что действия Заломова по обезвреживанию повстанцев были весьма эффективны. Без единого боя! Или все-таки бои были?

Нехотя:

- Были! Четырнадцатого марта, когда разгромленные в Ставрополе бандиты побежали в Жигулёвские горы. Тогда наш отряд преградил им дорогу. В два залпа мы развеяли бегущую толпу, а казаки довершили дело, порубив их шашками. Да и мелких стычек наших дозоров и заградительных отрядов было не счесть. А осемнадцатого штурмом брали их осиное гнездо – Васильевку. Тогда у них и произошёл конфликт.
- У кого «них»? прошу выражаться яснее!
-У командира с комиссаром. Когда товарищ Кондратьева увидала, что её батю достали из-под льда, словно обезумела, выхватила наган и давай палить по пленным, застрелила нескольких. Заломов тогда подошёл сзади. Обезоружил её, приказал связать и отнести к себе домой. Он же местный, у него там тоже дом.
- А Кондратьева?
- Отбивалась, ругала его, кричала, что он пособник контрреволюционеров и предатель, угрожала ревтрибуналом.
- Что было потом?
- Сход в тот день не собирали – село было большое, работы много, зачистку поздно закончили. Только затемно выставили караулы, стали на постой. А потом, в ту же ночь, они стали любовниками. Глаша…
- Глафира Тимофеевна!
- Конечно, Глафира Тимофеевна изменила Кириллу Большакову.
- Откуда вы знаете, вы сами были свидетелем измены?

Осклабился.

- Как же, позовут на такое дело, блуд-то ведь без свидетелей происходит. Просто слышно было, я неподалёку был.
- Подглядывали и подслушивали?

Смутился.

- Да не-е, я по делу к ним шёл, а там такое – и подслушивать не надо!
- В общем-то, это не наше дело, подслушивали, так подслушивали.
- Наутро я сижу на завалинке соседней избы, а Заломов у себя на крыльце – картошку чистит. Там же Заломовых целый выводок оказывается: брат, сноха, племянники. Вижу – выходит из дома товарищ Кондратьева, Глафира Тимофеевна, спокойная, только глаза блестят. Чую – заговорили:
«- Как же так, Николка?
- Иначе никак, Глаша! Ты бы не успокоилась.
- Больше никогда?
- Никогда!
- Никому?
- Никому!
- Даже ему?
- Прежде всего – ему!
- Хорошо!
- Комиссар?
- Что, командир?
- Надо похороны организовать мучеников за дело революции: Станкевича, отцов наших, Фролку с Машей…
- Я всё сделаю, братик, побудь пока с семьёй, ни о чём не беспокойся. После обеда сход созовём, тогда и похороним, пусть видят, как хоронит революция своих героев!»
- И зачем вы мне это рассказали? Думаете, особому отделу интересна интимная жизнь красных командиров и моральный облик комиссаров?
- Нет, но…
- Без всяких но! Что было дальше, только кратко.
-В ночь после схода и похорон Заломов зачем-то пошёл в старую помещичью усадьбу, причём один, даже охрану не взял. Там на него напали укрывшиеся недобитки, едва успели отбить его. Если бы комиссар тогда не подняла отряд по тревоге – не успели бы. А на следующий день Заломов срочно отъехал с докладом в Ставрополь – в военно-революционный штаб по борьбе с восстанием, оставив вместо себя своего любимчика – Фёдора Клёнова, командира казачьей сотни, хотя мы с ним и ровны были. Больше мы его и не видели. Потом ещё две недели гоняли по Жигулёвским горам остатки разбитых банд.

Подал голос из своего угла, до сего времени молчавший, Глеб Иванович Бокий:

- Ну, хорошо! Вы нам подробно и живо описали интимную жизнь командира и комиссара. Всё это годиться для оперетки, но не для особого отдела по борьбе с контрреволюцией в армии. Вы упомянули, что товарищ Заломов вёл контрреволюционные разговоры среди солдат, вот об этом нам бы хотелось услышать поподробнее.
- Я просто до этого ещё не дошёл, сейчас начну.
- Ну, так начинайте же!
- Когда, значит, мы стояли лагерем в лесу, по вечерам командир собирал нас возле большого костра и проводил занятия по политграмоте. Комиссар рассказывала о событиях на фронтах, о текущей обстановке, а потом высказывался Заломов. Он, например, говорил, что и кадеты, и большевики – силы города, только кадеты – партия буржуазии, а коммунисты – партия пролетариата. Потом он говорил, что город – это цивилизация, это машины, это будущее государства, и поэтому любая из этих сил вынуждены реквизировать хлеб у деревни, чтобы жил город.
- Что здесь крамольного?
- Но он говорил, что поэтому и кадеты и большевики не знают деревню, не умеют общаться с крестьянином, не понимают мужика. От деревни им нужен хлеб, и чтобы его получить кадеты готовы посадить на шею обратно помещиков, а большевики – бедняков. Он говорил, что это негодная опора, и те, и другие не умеют хозяйствовать на земле. Говорил о вреде комбедов, которые разоряют деревню. Это же явная контрреволюция! Да и ставить знак равенства между революционерами-большевиками и врагами кадетами! Все эти его разговоры встречали одобрение среди казаков. Представляю, что он там наговорил на тайных беседах с местными мужиками! А он пошёл ещё дальше, на другой день сказал, что победу одержит тот, кто привлечёт на свою сторону середняка. Середняк даст хлеб для города и солдат для армии. И добавлял, что кадетам это сделать труднее – за ними помещики, а середняк и так уже наполовину за большевиков, ведь мы дали мужику землю.

Глеб Иванович невольно потёр рано начавшую лысеть голову, невольно копируя Вождя.

- Ну что я вам могу сказать, ваш донос не удался, товарищ Бушуев. Спокойно! Не дёргаться! Опоздали вы! Кто у вас комиссаром? Надо будет поставить на вид товарищу Кондратьевой, на слабую политическую грамотность подчинённых. Ах, комиссар уже не Глафира Тимофеевна? Это дела не меняет! Стыдно не знать решения последнего съезда партии! Как можно быть не в курсе новой политики коммунистов в деревне? Месяц назад прошёл VIII съезд РКП(б). В аккурат, когда вы гоняли бандитов по горам и лесам, Ильич сориентировал партию на новый курс в деревне, направленный на союз со середняком. Ленин в докладе о работе в деревне поставил вопрос о недопустимости насилия по отношению к среднему крестьянству. Комбеды должны быть распущены, и на селе организуются новые выборы в Советы.
- К-как же так? Но ведь Заломов говорил об этом ещё до решений съезда?
- Это только показывает, что товарищ Заломов мыслит так же как и вся партия, думает и действует одновременно с ней. Новый курс проводится ещё с ноября прошлого года! И если комбеды до сих пор не расформированы – это упущение местных органов, ставшее одной из причин восстания.

На потерянного Бушуева было жалко смотреть.

- Ладно, товарищ Бушуев, информация, которую вы предоставили нам, будет полезной. Спасибо за проявленную бдительность! Теперь распишитесь в протоколе и возвращайтесь обратно в полк. Я, надеюсь, вы не рассказали комполка о похождениях его супруги?
- Я не враг сам себе, и пулю в задницу во время атаки схлопотать не тороплюсь!
-Вот и лады! Настоятельно рекомендую помалкивать и обо всём остальном, что поведали нам в этом кабинете.

Когда Бушуев, ответив на рукопожатие Бокия, уже собрался покинуть стены этого кабинета, Глеб Иванович вдруг не отпустил руку командира роты Иваново-Вознесенцев, лишь сильнее сжав её, и пристально посмотрел в глаза собеседнику.

- Трофим Степанович, а вы часом не слышали в разговоре Заломова с Кондратьевой упоминания о некоем Мече Тамерлана? Или может быть видели предмет, похожий на меч?
- Не-е, ничего такого не было. Шашки – видел. У Заломова прекрасная конвойная шашка, все казаки завидовали, а он подарил её своему любимцу – Федьке Клёнову. А меч?.. Нет, не видел! Хотя… Подождите, припоминаю, что после боя в усадьбе, у Заломова появился какой-то длинный предмет, завёрнутый в рогожку, а меч это, или что другое, не скажу, не видел.
- Куда же он потом делся?
- Так его Николай Георгиевич с собой взял, когда в Ставрополь уезжал, больше я его не видел.
- Спасибо, вы нам очень помогли. Можете быть свободны.

[align=center]***[/align]
Когда за командиром роты Иваново-Вознесенского полка Трофимом Степановичем Бушуевым закрылась дверь, Бокий обратился к Соломону Борисовичу Заксу:
- Ну, что вы скажете, Соломон Борисович?
Тот, снял пенсне, протёр его платком и, водрузив его обратно, уточнил:
- О ком, о Заломове, или о Бушуеве?
- Сначала о Бушуеве.
- Мерзкая у нас с вами работа, Глеб Иванович, с мелкими людишками дело приходится иметь, как будто к чему-то липкому прикоснулся. Мне уже с первых минут допроса стало ясно – ещё один обиженный Советской властью – рассчитывал на что-то большее, сам хотел в большие начальники выбиться. Вот и завидует тем, кто ярче и талантливее. Завидует Большакову, что его командиром полка назначили, завидовал, Клёнову, что его Заломов вместо себя оставил, мстит женщине, что не его выбрала. А уж к Заломову просто вселенская ненависть и зависть. И ведь, главное, не врёт, и не сочиняет – правду говорит, но уж очень как-то однобоко.
- Во-во! Совпали наши с тобой выводы. Чувствует себя обойдённым, хочет чего-то большего, хотя комроты для него потолок. К тому же малограмотен. Это же надо, сколько среди коммунистов вот таких недоучек! Погодите, придёт ещё их время, будут и доносить друг на друга, травить и топить.
- Неужели доживм до этого? Не хотелось бы!
- Не хотелось, а что поделаешь? Закон истории! Теперь о Заломове, Ваши впечатления?
- Что сказать-то и не знаю. Через чур самостоятельный молодой человек. Такой действительно может быть опасен. Но операцию он провёл блестяще: малыми силами, малыми потерями вернул Советской власти целый район. Сказывается происхождение – из сельских богатеев, образован, отсюда и суждения вольные.
- Да-а! – задумчиво проговорил Бокий. – Такого, безусловно, лучше иметь на своей стороне. А насчёт происхождения – это вы бросьте, Соломон Борисович, это всё сказки для простого люда – мы ведь тоже с вами не пролетарии. Без нас с вами – образованной передовой части общества, рабочий никогда бы сам не додумался ни до революции, ни до диктатуры пролетариата, а так бы до сих пор боролся за экономические требования: как бы работать меньше, а получать за это больше. Кстати, Заломов до сих пор в Москве, в Академии?
- Совершенно верно!
- Это хорошо! Если за ним приглядывать – блестящий командир может вырасти. Комполка – явно не его уровень, можно смело на бригаду ставить. Михаил Васильевич, кстати, того же мнения. А где сейчас Кондратьева?
- У Белавина. Сами знаете, какой мор нынче. Она как прибыла с отрядом в губернский город С. – сразу впряглась в работу, даже на фронт пока не поехала.
- Ну и нечего ей там делать! Здесь она больше пользы принесёт. Кстати, если вы обратили внимание, что Заломов её Гимназисткой назвал, как вы думаете, почему?
- Может она в гимназии училась?
- Ха! Весьма ценное наблюдение! Вы Соломон Борисович, с протоколами дело имеете, а я с людьми общаюсь, и с горожанами в том числе. Я за последнюю неделю столько узнал о губернском городе С., что даже представить трудно! До войны блистала здесь некая фемина по кличке Гимназистка. Говорят, отбоя от клиентов не было, а перед самой войной влюбилась, вышла замуж и сбежала. Во как! Целый сюжет для авантюрного романа!
- Так вы думаете, Глеб Иванович, что наша комиссар, большевик, и есть та самая Гимназистка? Невероятно!
- Жизнь и не такие сюрпризы преподносит! В прежние времена, бывало, шлюхи и императрицами становились. Если предположить, что это так – объясняются все мотивы. Теперь понятна и власть Заломова над ней, они же все земляки. Их была целая компания – Заломов, Большаков, Кондратьева, ещё какая-то девчонка. Они и зовут-то себя братиками и сестричками. Вместе зажигали в городе, да так, что местные до сих пор вспоминают: драки, убийства, ограбления, поножовщина, побег из тюрьмы. А потом, видишь, в революцию ударились. И такое бывает…
- Что же делать с Мечом? – осторожно спросил Соломон Борисович.
- А ничего не делать?
- Как же, ведь Лев Давыдович…
- Распорядился найти Меч Тамерлана, а не отбирать. Кстати, мы ведь точно и не знаем, Меч ли это, а не черенок от лопаты или удочка.
Закс не удержался и хмыкнул:
- Какой в таком случае ему смысл отдаривать своего конвойца?
- Да! Скорее всего, это Меч. Было бы странно таскать черенок в рогожке. – ответил на смешок Бокий. – А вот почему он избавился от конвойной шашки – вопрос. Махать мечом вместо шашки в современной войне? И вытащить не успеешь – зарубят! Скорее всего, и этот тайный поход в дворянский дом и был затеян для поиска Меча Тамерлана. Ну и пусть владеет им пока. А мы будем издали приглядывать за носителем Меча. Главное для нас – чтобы Меч не попал за границу.
[align=center]***[/align]
Заинтересованный читатель перевернул пожелтевший лист старой папки. Допущенный в святая святых – архив ФСБ – он по заданию руководства разыскивал все документы, связанные с деятельностью секретного отдела ВЧК, руководимого Глебом Ивановичем Боким. Дело о подавлении восстания чапанов в отдалённой от центра губернии лежало на периферии его интересов, но добросовестность исследователя не позволила отложить его в сторону. Теперь он жалел о потерянном времени – кроме записи этой беседы ничего интересного в деле обнаружить не удалось. Протоколы других фигурантов были весьма куцыми и поверхностными, словно неведомый Закс, получив от Бушуева всю необходимую информацию, потерял к делу интерес и остальные беседы проводил проформы ради.
Последним в папке лежал одинокий листок, на котором рукой Закса было написано:
«Расследование прекращено по указанию начальника ВЧК С-ской губернии товарища Колоссовского К.К. Протокол беседы с товарищем Кондратьевой Г.Т. был изъят товарищем Колоссовским К.К».
Это было уже интереснее. «Внутренние разборки в ВЧК? Отголоски внутрипартийной борьбы? – заинтересованный читатель вдруг зевнул. – В любом случае – это дело представляет интерес лишь для историков и писателей». Он попытался взбодриться, но ничего не вышло – сказывался спёртый запах книгохранилища. Иванов Борис Петрович решительно отодвинул папку в сторону и направился у выходу: на свежий возраст, к ласковому солнцу

[NbuhRjirby]

Глава 14. Генерал-полковник вспоминает

[align=center]«Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней».
Пётр Вяземский[/align]

Проходят годы, покрывает седина некогда чёрную голову, редеют прежде лихие кавалерийские усы, слабеет рука, без устали махавшая шашкой, слезятся глаза, метко посылавшие пули из карабина, стал дребезжать в прошлом зычный командирский баритон. Но память, память хранит всё: сражения и битвы, друзей и врагов, подвиги и грехи. Кому передать накопленный опыт, как рассказать о былом, воздать должное бесценным друзьям, побратимам, сослуживцам и наставникам? Пока разум ясен, пока светла голова… Стоп! Звонок в дверь. Кого это нелёгкая принесла?
В канун очередной годовщины Победы выходит постановление Президиума ЦК КПСС «О праздновании 20-летия победы советского народа в Великой Отечественной войне Советского Союза 1041 – 1945 гг.». Партия решила увековечить подвиг народа страны, отразившего самое страшное в истории нашествие объединённого Запада на нашу Родину. Требовалось сохранить для потомков ценные свидетельства участников и очевидцев событий, поэтому в пункте пятом постановления было записано:

«Опубликовать в центральной печати, журналах, республиканских, краевых и областных газетах статьи, очерки, документы и воспоминания, рассказы, фотоиллюстрации и другие материалы, посвященные 20-летию разгрома фашистских захватчиков».

И потянулись к ещё живущим маршалам и генералам Победы инструктора идеологических отделов комитетов партии, уговаривая написать статьи, мемуары и воспоминания. Память слабая? Ничего! В распоряжении полководцев – архивы и целый табун историков из Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и Института истории АН СССР. Пишет плохо? Ладно! Всегда есть целый сонм идеологически правильных референтов и журналистов – «литературных негров», готовых предоставить своё бойкое перо в услужение. А для отражения «правильной» точки зрения бесплатно прилагались надсмотрщики и кураторы из Идеологического отдела ЦК КПСС и ГлавПУра МО СССР.
[align=center]***[/align]
Из мемуаров командира 10-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса генерал-полковника Фёдора Константиновича Клёнова «Прожитое»:

«…Из всех событий Гражданской войны больше всего мне запомнилось не взятие Уфы, и не штурм Перекопа, а незначительный эпизод весны 1919-го года. Почему, спросит меня дотошный читатель? Я и сам не раз задумывался над этим. Это время не отмечено ни грандиозными сражениями, ни героическими деяниями. Он показателен для меня иным – осознанием, сколь бескомпромиссна наша борьба за светлое будущее и сколь ожесточённо сопротивление наших врагов. А ещё – именно тогда я встретил человека, который стал моим Учителем с большой буквы и моим боевым товарищем, с большевиком Заломовым Николаем Георгиевичем. Именно благодаря нему тогда, в голодный март девятнадцатого, произошло становление меня как командира, военачальника.
Знакомство с ним произошло в обстоятельствах, прямо скажем, не очень приятных, во время мятежа полка Уральского красного казачества, где я проходил службу в качестве сотника, или как по-новому, командира эскадрона.
История Уральского казачьего войска всегда была полна противоречий. Уральские (прежде Яицкие) казаки временами то доблестно служили России на восточных пределах государства, то отчаянно бунтовали против порядков в этом государстве. Достаточно вспомнить крестьянскую войну под руководством Емельяна Пугачёва, в которой именно яицкое казачество было главной движущей силой восстания. Царское правительство было так напугано масштабами крестьянской войны, что после кровавого подавления бунта царскими войсками Екатерина II приказала переименовать рек Яик в Урал, в казаков, соответственно, в Уральских.
С этим переименованием происходит известное географическое недоразумение – никакого отношения к Уральским горам, как можно предположить из названия, Уральские казачество не имеет. Станицы и хутора Уральского казачьего войска протянулись в сухой и безводной степи на всём протяжении течения рек Урал и Волга к Каспийскому морю.
По переписи населения в составе Уральских казаков служили русские, малороссы, мордва, чуваши, немцы, крымские и казанские татары, башкиры, калмыки, ногаи, шведы и ливонцы… На начало двадцатого века по вероисповеданию казаки преимущественно были православными христианами, однако встречались представители мусульманства, старообрядчества, буддизма, и даже язычества…»

Далее следует длинная историко-географическая и этнографическая справка об Уральском казачьем войске и личные воспоминания автора о детских годах.

«…Конь для казака не только средство продвижения и домашняя скотина. Он – боевой товарищ казака и его первый помощник в хозяйстве. Сызмальства, и на протяжении всей жизни, конь сопровождал казака. Как человек относится к коню, как сидит на нём, определялся – годный казак, или нет. Холит и лелеет своего коня – хороший муж из казака выйдет, крепко жену любить будет. Ухожен и добр конь у молодца – домовитый, хозяевитый казак получится. Ладно сидит в седле, как влитой и не шелохнётся – добрым воином казак станет.
А тут прислали в наш полк командира – бывшего унтера из смоленских мужиков. Тот к лошади только как к скотине относился, ни норова, ни характера его не разумел. С мужиьчём у наших хлопцев вообще было сложное отношение. Казак – птица вольная, служившая России не за страх – за совесть, всегда на бывших холопов поглядывавал свысока. Оскорбились казаки, что командиром над ними мужика неотёсанного назначили, ни воинского казацкого строя не знавшего, ни на коне толком сидеть не умевшего. Тут много от комиссара зависело – прояви он хоть немного гибкости и понимания особых свойств казачьей породы – может и сладилось бы, и не произошло трагедии. Но комиссар, старый подпольщик из учителей, относился к казакам с плохо скрытой неприязнью, памятуя о полученных ударах казацкой нагайкой при разгоне стачек и маёвок. Поэтому он быстро спелся с командиром, сразу и безоговорочно приняв сторону последнего.
Хлопцы у нас в полку служили горячие, боевые. Ну и пристрелили командира, да и комиссара заодно. Это означало открытый мятеж против Советской власти. За бунт и в мирное времена по головке не погладят, а в условиях гражданской войны и подавно. Наказание за это одно – смерть. Собрали мы митинг, а как по-старому – казачий круг, и ну думу думать, что нам теперь делать. Разное выкрикивали: и в степь вольную уйти, и к своим казакам до хат родных податься, и на соединение с наступающей армии Колчака выдвинуться. Каждый глотку за своё драл. Были и такие, кто предлагал повиниться, сдав зачинщиков.
А согласия всё нет. В это время приезжает в наш полк автомобиль и на трибуну поднимается худой человек с впавшими, заросшими щетиной, землистыми щеками. Сам весь в кожаном, на боку маузер и… никакой охраны, только перепоясанный ремнями рыжий коренастый парнишка рядом с ним. Кричащий до этого полк затих, когда узнал, что на митинг прибыл сам председатель ГубЧК товарищ Колоссовский К.К. О его бесстрашии ходили легенды, поговаривали, что сам чёрт ему помогает: при белочехах он оставался в С-кой губернии на подпольной работе, ловила назойливого поляка вся Народная Дружина Комуча. Ловила, да не поймала. Зато как Красная Армия стала приближаться к губернскому городу С., в городе вспыхнуло восстание, которое исподволь готовил Колоссовскй. Именно под его командованием рабочие дружины не дали взорвать железнодорожный мост, по которому в город вошли красные.
Речь Колоссовского была краткой. Он напомнил нам о революционном долге, о том, что враг стоит у ворот губернского города С., и сейчас не время митинговать. Сказал, что мы – опора Советской власти и делом должны доказать ее доверие. Честно говоря: пронял он нас, смутил, пристыдил, но и вернул нам надежду, что если доведётся умирать, то умрём мы в бою, избежав бесчестья. В конце своей короткой речи он представил нам нового командира полка, который оказался тем самым рыжим хлопцем. Взбодрившиеся было казаки, вновь приуныли: опять вместо своего брата нам прислали очередного мужика, не знающего, с какой стороны у лошади хвост, а с которой – грива.
Рыжий, оказавшийся Николаем Заломовым, выступил вперёд:
- По-о-олк! Строй-СЯ! – заорал он.
Что-что, а глотка оказалась у него, что надо! Переговариваясь и не спеша, казаки оседлали лошадей и кое-как построились. Честно говоря, с дисциплиной у нас в последнее время было не очень. С тоской я глядел на неровный строй, расхлябанный вид казаков и неухоженных лошадей. В прежние времена о таком даже и помыслить было нельзя! Наверное, то же самое творилось на душе нового комполка, так явственно это отразилось на его лице. Полк замер, ожидая, что скажет новый командир. В этот момент к бричке, служившей трибуной, ординарец, совсем ещё юный безусый парнишка, подвёл коня. Да такого, что казаки замерли в восхищении. Перед строем стоял и бил копытом невиданной красоты ахалтекинец. За прекрасным образцом этой породы, мечты любого казака, угадывались носов и родословная. Неужели мужик-деревенщина рискнёт обуздать такого дивного и своенравного зверя? Казаки были в предвкушении командирского конфуза.
Никто не ожидал того, что произошло потом! Заломов, соскочив с брички, легко взметнул своё тело вверх, и с наскоку вскочил на коня. Перед изумлённым строем поднял коня на дабы, осадил его и, взметнув вверх шашку, заставил гарцевать животное. Сидя на гарцующем сказочном красавце новый комполка произнёс короткую, но пламенную речь.
- Красноармейцы! Казаки! Братья! Грозный враг с востока идёт на нас. Вооружённый американскими снарядами и английскими пулемётами, он несёт на своих штыках власть помещиков и капиталистов, гнёт мирового капитала! А в наших тылах прячется по углам недобитый враг! За спиной наших победоносных красных богатырей крадётся по тёмным закоулкам нашей революционной Родины чёрная измена. Я верю, что красные казаки преданы делу революции, что мы всегда на страже интересов трудового народа. Защитим нашу Советскую Родину до последней капли нашей красной революционной крови! Да здравствует наша революция! Да здравствует революционный союз рабочего класса, крестьянства и трудового казачества! Да здравствует наша Советская Родина! Да здравствует наша победоносная Красная Армия! Ура, товарищи!
Ответом ему было громогласное:
- Ура-а-а!
Казаки безоговорочно, как своего, приняли нового командира.
Тут я обратил внимание, что один из казаков, самый горячий говорун на давешнем митинге, целится в нового командира из карабина. Недолго думая, я выхватил револьвер и почти не целясь, выстрелил в бузотёра. Оба выстрела прозвучали почти одновременно. Я не попал, но сбил казаку прицел, и пуля прошла мимо Николая Заломова. Лишь с его головы слетела простреленная папаха. Тотчас ближние казаки набросились и скрутили стрелявшего – спонтанный бунт, по всей видимости, мог остаться без особых последствий для личного состава, поэтому хлопцы не хотели рисковать и сорвать наметившийся процесс. Стрелявшего, и ещё трёх зачинщиков мятежа, под конвоем увёз товарищ Колоссовский, и я, право, не знаю, что с ними сталось. Однако, думаю, что в условиях гражданской войны, разговор с ними был коротким – к стенке!
Уже первое совещание командного состава полка показало, как отличается Заломов от прежних командиров. Никакой жвачки! Предельно конкретная постановка задач. Высокая требовательность в смысле воинской дисциплины. Возмущённый внешним видом казаков и конского состава, командир дал сутки на приведение в порядок. Ещё мы узнали, что полк придаётся к 25-й стрелковой дивизии, которая поле занятия Уральска нацелилась на взятие Лбищенска. На соединение с войсками дивизии полк был выдвинут в неполном составе – без командира и моего эскадрона. Нам предстояло вместе с приданной нам ротой пехоты принять участие в усмирении восстания чапанов, полыхающего на западном берегу Волги.
Чапанная война стала результатом ошибки некоторых представителей советской власти при проведении продовольственной политики, в результате чего отчаявшееся трудовое крестьянство стало восприимчиво к кулацкой и белогвардейской агитации…»

Дальнейшее повествование о причинах чапанного восстания и действиях повстанцев было подвергнуто цензуре со стороны кураторов из Идеологического отдела ЦК КПСС.

«…Через день, мы выступили в поход. Уже при совершении марша сказалась расчётливость и осторожность нашего командира. Местом переправы был выбран не хорошо просматриваемый зимник, а покрытые лесом Васильевские острова. Перед переходом основных сил на противоположный берег была выслана конная разведка, которая и доложила, что путь свободен. Наш отряд насчитывал сотню сабель и столько же штыков с тремя пулемётами, полтора десятка подвод с боеприпасами, продовольствием и фуражом. На каждого пехотинца были заготовлены лыжи или снегоступы. Отряд имел диковинный вид, а всё потому, что Заломов одел красноармейцев в вещи, реквизированные у буржуев: галоши, дамские шубы, невообразимые шапки, бабьи платки, тёплые рукавицы и даже муфты. Зато все были в тепле! Я вообще впервые видел, что отряд можно так хорошо вооружить, снабдить, обмундировать и экипировать.
Перейдя на другой берег Волги в районе Переволок, мы оказались на территории охваченной восстанием, в тылу войск повстанцев, осаждавших Сызрань, узловую станцию, через которую шёл основной поток, снабжавший левый фланг Восточного фронта Красной Армии.
Надо сказать, что театр военных действий, на котором нам предстояло оперировать, отличался от того, где мы воевали до сих пор. Он характеризовался пересечённой и лесистой местностью: покрытые лесом Жигулёвские горы с многочисленными лощинами, оврагами и ручьями и речушками, и редколесье на перешейке между Усой и Волгой. К этому надо добавить снег и начавшуюся весну. Не раз мы с благодарностью вспоминали предусмотрительность нашего командира, настоявшего на обеспечении отряда всем необходимым для ведения боевых действий в таких условиях. Создалось, такое впечатление, что товарищ Заломов предусмотрел всё до мельчайших деталей, вплоть до снегоступов для людей и коней.
Боевая работа комполка в этот период достойна всяческих подвал. Его голова учитывала все факторы. Не знаю, чем я ему приглянулся, то ли оттого, что спас ему жизнь, или это произошло потому, что мы с ним были ровесники, но Николай явно выделил меня среди остальных командиров. Подолгу беседовал со мной, объяснял свои решения и действия и, чем я сильно горжусь, даже советовался со мной. Его наставничество было для меня второй школой, после трёх классов церковной-приходского, поэтому я считаю красного командира Заломова своим первым учителем в военном деле.
А поучиться было чему! Первое же сражение на том берегу было лихим и дерзким по замыслу. Николай Заломов вознамерился деблокировать осаждаемую Сызрань. И это столь малыми силами! План предусматривал молниеносную атаку кавалерии на позиции повстанцев с тыла и такое же стремительное отступление. Командир умел думать не только за себя – он умел предугадывать ходы противника. Заломов психологически точно предсказал действия восставших крестьян. Он вообще в этой компании проявил себя превосходным знатоком крестьянской психологии. Командир точно рассчитал, что после первой паники, враг поймёт ничтожную численность атакующих, и когда мы отступим, начнёт преследование. Поэтому возле небольшого леска вдоль дороги он устроил засаду из двух пулемётов. Причём он распорядился не оборудовать для них позиции, а оставить на санях, развернув в сторону дороги. Нас Заломов специально предупредил, чтобы дёру давали мы не шибко, не отрываясь от преследователей. Вошедшие в раж преследователи, не заметили как попали в западню, пока не наткнулись на перекрёстный автоматический огонь двух пулемётов, к которым добавилось несколько дружных залпов спешившихся казаков. Охладили мы их пыл так, что из бандитов и помыслить никто не мог о продолжении преследования: мало ли какие ещё хитрости приготовили им эти странно одетые люди. Уже позже, на месте, которое наш командир выбрал для стоянки, он мне разъяснил суть этого короткого боя. Заломов считал, что наличие крепкой организованной и хорошо вооруженной силы в тылу, приведёт к развалу фронта повстанцев под Сызранью. Мужики неизбежно бросят позиции и побегут к своим домам. Так оно произошло, и в течении последующих дней наши дозоры наблюдали ручейки горе-вояк, разбегающихся по жигулёвским деревненькам. Так одним молниеносным ударом Николаю добился того, что прежде монолитные силы противника были раздроблены на мелкие отряды самообороны в деревнях и сёлах. Теперь предстояло главное – брать эти населённые пункты поочередно, восстанавливая там Советскую власть.
Отдельно стоит сказать и об организации нашим командиром лагерной жизни. Местом для стоянки была выбрана большая поляна со старым дубом в центре. Поляна занимала центральное положение по отношению к основным населённым пунктам С-кой Луки. Примечательно, что Заломов, будучи уроженцем здешних мест, выбрал для военного лагеря место детских игр: на дубе висел сделанный детскими руками довольно основательный шалаш, в котором командир устроил свой штаб. Их было трое, трое друзей детства в нашем отряде – наш командир Николай Заломов, наша боевая подруга, пламенный комиссар, наша несгибаемая Глафира Кондратьева и наш маленький Данко с горящим сердцем, наш проводник и связной, незаменимый помощник командира, Фрол Аниськин. Жигули было их лесным царством, их домом, где известна каждая тропинка, каждый овражек, каждый родничок. А мы – вольные степные казаки и жители чадящих фабрик Иваново – чувствовали себя в лесу как в чуждом мире, в окружении врагов. Мы не знали леса и боялись его, целиком полагаясь на неразлучную троицу друзей.
Горстка бойцов Красной Армии ощущал себя в оборудованном лесном лагере как в неприступной крепости. Под руководством командира в лагере были созданы все условия для походной жизни: построены шалаши для личного состава и загоны для лошадей, на подходах к лагерю выросли завалы и засеки, а в трёх оставшихся проходах встали недремлющие часовые. На дальних подступах были оборудованы позиции для секретов, между которыми нёс службу пеший дозор. Лесные дороги и тропы перекрыли конные разъезды. Да так плотно, что нам удалось нарушить сообщение между восставшими населёнными пунктами. Все связные нами перехватывались и брались в плен.
Оставить деревни в информационной блокаде, лишить их связи с внешним миром, тоже было одним из замыслов командира. Для непроницаемости блокады даже были перерезаны телеграфные линии. Лишённые связи повстанцы уже скоро стали ощущать себя в окружении, и в головы бандитов стала закрадываться подленькая мыслишка, что они остались одни, а остальные пункты сопротивления пали. В дальнейшем Заломов блестяще воспользовался их чувством неуверенности и необеспеченности.
В первое время, кроме обустройства и несения дозорной и патрульной службы, мы под руководством командира занимались боевым слаживанием и военным обучением. В первую очередь это касалось Иваново-вознесенских ткачей, которым, кроме революционного энтузиазма, нечего было противопоставить контре. Их он учил элементарным азам пехотной премудрости: действиям в сомкнутом строю и в качестве охотников, умению скрытно передвигаться на местности и маскироваться, выбирать и оборудовать позицию, залповой и беглой прицельной стрельбе. Не забывал и про штыковой бой, отмечая при этом, что рукопашному бою и штыковому контакту в скором времени предстоит остаться в прошлом. К обучению рабочих Заломов привлёк и нас, а когда услышал ворчание среди некоторых казаков, рассказал нам свои мыслях о роли кавалерии в современной войне.
Условно всю кавалерию можно разделить на два типа: гусарскую и драгунскую. На основании опыта Первой мировой войны Николай Заломов придерживался мнения, что будущее – за кавалерией драгунского типа, по сути – посаженной на коня пехоты. Возросшая огневая мощь армий, насыщение войск автоматическим оружием приводит к тому, что кавалерийские атаки становятся бессмысленными. Ценность конницы – в её мобильности, где конь останется только как средство передвижения и доставки бойца на поле боя. Правда, при этом он считал необходимым усиление огневой мощи конных частей, путём насыщения их автоматическим оружием и собственной артиллерией. Поэтому и от казаков командир требовал умения стрелять, ползать, маскироваться, атаковать в пешем строю. Надо сказать, что идеи Заломова обогнали время, и только к середине тридцатых годов началось перевооружение и изменение организационно-штатной структуры кавалерийских корпусов, что позже блестяще оправдалось во время Великой Отечественной войны.
Вскоре заломовской науке предстояло оправдаться практикой. Когда стало известно, что Красная Армия начала штурм Ставрополя, а связь с военно-революционным штабом была налажена при помощи голубиной почты, наш отряд устроил засаду на пути вероятного бегства повстанцев. Командиром была поставлена боевая задача: организованные отряды мятежников ни в коем случае не должны проникнуть в Жигули. Для этого у самой Волге была устроена засада: на склонах горы Могутовой были наскоро оборудованы огневые позиции, а кони были укрыты в лощине неподалёку. Когда на этой стороне Волги появились отступавшие части повстанцев, наш отряд несколькими залпами произвёл страшное опустошение среди бандитов. Вступившие в дело пулемёты довершили разгром, заставив противника в панике разбегаться. После этого наступил черёд казацкой лавы –рассыпного строя конницы. Сражение превратилось в отчаянную рубку восставших. Повезло только тем, кто успел добежать до спасительного леса. Задача была решена – отрядам восставших не удалось организовано отступить и закрепиться в населенных пунктах Жигулёвских гор, хотя в дальнейшем нам пришлось изрядно погоняться за отдельными группами и одиночками.
Но не стоит думать, что мы занимались только военными играми и устроили пикник в лесу. Одновременно с обучением началась планомерная зачистка и освобождение от бандитов территории, охваченной восстанием. Метод, который при выполнении этой задачи использовал командир, весьма характерен для его натуры, стремящийся избежать ненужного кровопролития там, где нужного результата можно достичь и без оного. Во всяком случае, Заломов явно предпочитал умиротворение усмирению. Хорошее знание крестьянской психологии позволило ему решить вопросы восстановления Советской власти быстро и эффективно. Командир учёл известную инертность крестьянского мышления, неспособность мужика надолго отрываться от своего хозяйства, стихийное стремление к пусть плохому, но порядку. Тем более, что основная масса крестьянства стала явно тяготиться примкнувшими к восстанию бандитскими элементами. Благодаря уголовникам грабежи, насилия и кровавые расправы стали обычным делам в населённых пунктах, охваченных восстанием.
Неоценимую помощь Заломову оказал при этом его ординарец Фрол Аниськин. Благодаря прекрасному знанию местности и людей, паренёк тайно появлялся в восставших деревнях, связывался с уцелевшими активистами, просто авторитетными людьми, и приглашал их на переговоры. Уж не знаю, какие слова находили командир и комиссар для в конец запутавшихся крестьян, но факт оставался фактом: на следующий день деревня бралась в кольцо нашим отрядом, и, переходя от двора к двору, мы планомерно очищали её от преступных элементов. Действовали быстро и решительно. Село или деревня разбивались по улицам, по обеим сторонам которой от двора к двору передвигались смешанные конно-пехотные группы. В то время как пешие бойцы досматривали дом и подворье, казаки, окружив дом со стороны улицы и задворок, держали дом под прицелом. После зачистки двора переходили к следующему, методично передвигаясь к центру села. Благодаря таким методам предосторожности восстановление Советской власти происходило практически бескровно: арестовывались обезоруженные мятежники, созывался сход, на котором избирался Совет. Расстрелы? Куда же без них! Но Заломов никогда не увлекался оными. Впрочем, некоторых особо явных зачинщиков, виновных в кровавых расправах над коммунистами, комсомольцами и советскими активистами, приговаривал к расстрелу ревтрибунал, созданный частью из красноармейцев отряда, частью местных жителей. Что характерно, по инициативе командира к расстрелу были приговорены не только криминальные элементы и бандиты, но и некоторые уцелевшие комбедовцы, виновные в издевательствах над крестьянами.
Наиболее ответственно Заломов подошел к освобождению родного села Васильевки, где засела крупная и организованная банда Яценюка. Оно оказалось и самым тяжёлым для нашего отряда. В этой операции нашёл свой последний час наш отчаянный разведчик, любимец отряда Фрол Аниськин. Я присутствовал на совещании по разработке плана освобождения Васильевки. И стал невольным свидетелем перепалки, возникшей у командира со своим вестовым. Тяжелые предчувствия угнетали Николая, который осознавал всю сложность зачистки, растянувшегося на три версты вдоль Волги, уездного населенного пункта, имеющего много улиц, проулков, тупиков и скотопрогонов. Он категорически не хотел посылать Фрола, предпочитая наведаться в село самому. Отчего-то командир был уверен, что заговорён, и смерть на сей раз ему не грозит. Вызывалась пойти и наш комиссар – Глаша, Глафира Тимофеевна Кондратьева, тем более, что, прежде всего, требовалось установить контакт с председателем васильевской трудовой коммуны им. Степана Разина Тимофеем Кондратьевым, её родным отцом. Но Заломов категорически отверг кандидатуру товарища Кондратьевой. Неуступчив был и всегда беспрекословно подчинявшийся командиру Фрол. Самое любопытное, что комиссар на сей раз поддержала паренька. Приводила аргументы, что не стоит рисковать командиру отряда, говорила, что отряду без него конец, что он из-за своего упрямства рискует сорвать задание РВС. Говорила горячо, убедительно. Поддержал Глафиру Тимофеевну и я. Под доводом аргументов и наших соединённых усилий Николай нехотя сдался. Уже когда Фрол ушёл, комиссар призналась, что в Васильевке у Фролки осталась невеста – Маша, которую хлопец не видел почти год. Заломов вспылил:
- Знал бы – точно не пустил! Сам погибнет и дело погубит!
Как в воду глядел! На исходе вторых суток стало ясно – ждать дальше не имеет смысла. Командир осунулся и почернел. Комиссар отмалчивалась. Но и медлить больше было нельзя. На этот раз пришлось брать село штурмом, Заломов отказался от планомерной зачистки села. Им была поставлена задача – выдавить противника из села в направлении лощины. Лощина, зажатая между двумя крутыми утёсами, изливалась маленькой речушкой в Волгу. Именно эта лошина, расположенная неподалёку от села, должна стать могилой для банды.
Всю ночь отряд занимал позиции, а с рассветом на окраине застрекотал пулемет, и раздалась беспорядочная стрельба. Это начал выполнятся командирский замысел. Полуодетые похмельные бандиты стали выбегать из изб и с испугу палить в разные стороны. Они не знали точно, где находится враг и в рассветном сумраке он казался им повсюду. Тем временем в село со свистом, гиканьем и криками «Ура!» ворвалась моя сотня с шашками наголо. Ворвалась – и тут же рассыпалась по улицам – рубить контру. Вот где пригодился атакующий порыв конной лавы! Бандитам с пьяных глаз казалось, что казаками заполнены все улицы. Одна мысль – бежать овладела ими. А нам это и было надо! Мои хлопцы зажимали и рубили противника в переулках и тупиках, топтали копытами лошадей на улицах, настигали в огородах. Пехота, недавно обученные ивановские ткачи, подавляла огнём стихийно возникающие очаги сопротивления и брала штурмом дома, где засели бандиты. На своём горячем ахалтекинце Заломов был в гуще боя, успевал всюду, перекрикивая шум схватки, отдавал приказы: «Руби!», «Отсекай!», «Гони их!», «Бомбами, огонь!» Он торопил нас, ибо в скоротечности боя, пока бандиты не разобрались, что нас ничтожная горстка, был секрет его успеха.
Неприкрытым оставалось лишь одно направление – в сторону лощины, которая казалась бандитам спасением от лошадиных копыт и казачьих сабель. Повстанцам ничего не оставалось сделать, как попытаться уйти от преследования вверх по лощине – месту, где бесполезная атакующая мощь казачьей кавалерии. Они не знали, что по распоряжению нашего командира, накануне ночью на склонах лощины были оборудованы две огневые точки для пулемётов, и заняли позиции тридцать лучших стрелков. Лощина оказалась смертельной ловушкой, мешком для бандитов…»

Далее следует подробное описание окончательного разгрома последнего крупного отряда чапанов.

«…После боя вместе с сельскими активистами доставали из проруби жертв бандитского террора: комиссара Станкевича, пленных красноармейцев со следами пыток, батю командира – Егора Заломова, батю комиссара – Тимофея Кондратьева, убитых комсомольцев, и Машу с Фролкой. Синий труп Марии, был обезображен издевательствами, но гримаса смерти не затронула чистого девичьего лица. Фрола долго пытали перед смертью, и выражение лица юного разведчика было омрачено печатью страданий. Изверги на его спине и груди вырезали звёзды, выжгли глаза, отрезали член и сунули ему в рот. Мрачно стояли васильевские крестьяне, только сейчас начинающие понимать, что они натворили.
Мало кто спал этой ночью – плач стоял по селу. Всю ночь красноармейцы и мобилизованные жители села жгли костры и копали могилы для похорон жертв бандитского террора. На следующий день при всем стечении народа, комиссар зачитала приговор. К расстрелу приговаривались несколько наиболее отъявленных головорезов, виновных в расстрелах и пытках, грабежах и изнасилованиях. По настоянию командира ревтрибунал приговорил к расстрелу и председателя местного комбеда Прокопа Меринова за его издевательства над жителями села. Все дни восстания эта тварь, с которой, собственно говоря, всё и началось, просидела под арестом в подвале сельсоветовского дома, стараясь поменьше напоминать о себе. Гад, трясясь от ужаса, молча сидел и слушал, как над ним зверски насиловали Марию, убивали пойманного на встрече с нашим связным Тимофея Кондратьева, глумились над Фролом, тщетно пытаясь выведать стоянку нашего отряда.
Приговор был приведён в исполнение немедленно, на глазах сельчан. Одно омрачало справедливость возмездия – Сеньке Яценюку вместе с несколькими своими приспешниками удалось выскочить из западни. После этого состоялись похороны. Плакала наш комиссар, Глафира, Глаша. Сумрачен стоял Николай, рыжие кудри которого у висков тронула седина. Облачённую в белое платье Машу похоронили рядом с нашим маленьким разведчиком. Смерть повенчала влюблённых…»

Летом 1966 года генерал- полковника Фёдора Константиновича Клёнова навестил таинственный незнакомец. Агенты наружного наблюдения не смогли определить время визита, как и время выхода незнакомца, утверждая в своих отчётах, что «он явился из ниоткуда и ушёл в никуда». При этом они описывали такие странные явления, что в отношении сотрудников была назначена принудительная психиатрическая экспертиза. После визита Ф.К. Клёнов уничтожил часть рукописи путём сожжения, наотрез отказываясь восстановить уничтоженный фрагмент. На все просьбы он, глядя мимо собеседника, бормотал:
- Всё сделаю как надо, Коля! Всё сделаю…

«…Блестяще оправдался гениальный замысел Михаила Васильевича Фрунзе по разъединению колчаковских войск. Потерпев поражение в предгорьях Урала, основные силы белогвардейцев стали откатываться на восток. А Уральские казаки, осознавая, что не могут оставить своих жён и детей, свои родные станицы, повернули в свои заволжские степи. Командование Уральской армии отдало приказ с боями отступать на юг. В тяжелейших условиях, без воды и еды, без фуража и медикаментов наступал героический Туркестанский фронт. Уральская армия, под командованием генерал-лейтенанта В.С. Толстова отходила в общем направлении на Гурьев. С армией двигались многочисленные обозы – казаки, снимаясь с насиженных мест, выводили всё: семьи, скот, утварь. Красные части встречали на своём пути лишь пустые станицы, отравленные колодцы и сожжённую степь.
С тяжёлым чувством наблюдали казаки нашего полка за этим великим исходом Уральского казачества. Смурно было у нас на душе: там, с отступающей армией были наши семьи, дети, отцы и матери, сердечные привязанности. Словно уходило навсегда что-то родное, умирала частичка собственной души. Так получилось, что не с кем было поговорить по душам с хлопцами, наставить на истинный путь, зажечь огонь веры в их сердцах. Подло был убит легендарный Чапай, наш второй отец, за которым казаки готовы были и в огонь и в воду. Осталась в губернском городе С. с ранеными наша сестричка, наш пламенный комиссар Глаша Кондратьева. В больничном загоне метался в горячечном бреду наш боевой командир, спокойный и рассудительный Коля Заломов, которому верили мы как родному старшему брату. Некому было отвратить наш полк от роковой ошибки. И мы сделали её…»

Следующая часть рукописи была не допущена к печати военными цензорами из ГПУ СА и ВМФ. Обращение автора мемуаров Ф.К. Клёнова к своему боевому товарищу начальнику ГПУ генералу армии А.А. Епишеву результатов не дало. Заслуженный герой войны не решился собственноручно отказать своему старому приятелю. По поручению начальника Главпура письмо с отказом написал его референт, профессор Военно-политической академии имени В.И. Ленина Дмитрий Антонович Волкогонов. В ответе, который получил Фёдор Константинович Клёнов, в частности была фраза:

«В условиях напряжённой международной обстановки, когда против нашей страны и нашей партии ведётся беспрецедентная идеологическая и психологическая война, мы не должны вкладывать оружие в руки наших врагов»

. Получив отказ Фёдор Константинович горько улыбнулся своему литобработчику, со страхом ожидавшему генеральского гнева:
- Умный поймёт, между строк прочитает! – и обречённо махнул рукой.

«…В марте 1920 года остатки полка оказались на берегу Чёрного моря – в Новороссийске. На наших глазах свершилась катастрофа, постигшая Вооруженные силы юга России. Подлинные хозяева белогвардейцев – англичане заявили, что могут эвакуировать не более пяти-шести тысяч человек. Донцы и кубанцы были полностью дезорганизованы и в панике бежали под натиском Красной Армии. Добровольцы отступали вдоль железной дороги, по которой в Новороссийск прорывались штабной поезд неудачливого главнокомандующего Деникина и белогвардейские бронепоезда. Параллельным курсом продвигались будёновцы.
Военные корабли англичан открыли артиллерийский огонь по горам, окружавшим город, не давая красным приблизится к Цемесской бухте. А на берег высадился батальон Королевских шотландских стрелков – прикрывать эвакуацию костяка Добармии. «Союзники» показали себя в полной мере.
Всю ночь 26 марта горели склады и цистерны с нефтью, было светло как днём. А утром водная морская гладь была пустынна – все корабли ушли, оставив на берегу более 10 000 тысяч солдат, казаков и офицеров. Когда от стенки причала отплывал последний транспорт, на окраины города ступили первые части Красной Армии.
Передо мною как командиром полка и всеми казаками со всей своей неприглядной откровенностью встал вопрос: что делать дальше? И второй, не менее важный: а простят ли? Простили! На западе нашей молодой Советской Республики начиналась новая война – с белополяками, захватившими Киев. Потрёпанной в боях Первой Конной армии товарища Будённого С.М. требовалось пополнение, остатки нашего полка были сведены в эскадрон и влились в состав 14-ой кавалерийской дивизии, начальником которой был товарищ Пархоменко А.Я. Я был назначен командиром эскадрона. И уже через несколько дней Первая Конная выступила в глубокий рейд по степям Украины в сторону польского фронта…»

Повествование о героических сражениях с белополяками пропущено, как не имеющее отношения к повествованию.

«…После тяжелейших сражений под Львовом и Варшавой, Конармия была переброшена на врангелевский фронт. Там судьба вновь свела меня с Николаем Заломовым и его верным ординарцем зеленоглазой Натальей, которая была хоть и бабой, однако же, я ещё по Уфе знал, что рубить шашкой она может не хуже заправского казака. Я уже не раз писал, что красная кавалерия потеряла в лице Заломова одного их лучших своих командиров, но техническая сторона его натуры одержала в нём верх. Вот и на Южный фронт он приехал вместе с новым командующим Фрунзе и занимался вопросами организации эффективного артиллерийского огня, хотя и официально начальником артиллерии числился совершенно другой человек. Это благодаря его безукоризненным расчётам и удачному расположению артиллерийских огневых позиций были разбиты батареи на Перекопе. Он был одержим идеей технического перевооружения армии, и после окончания гражданской войны занимался этими вопросами в комиссии, возглавляемой заместителем наркома Тухачевским»

.
Большая часть воспоминаний Ф.К. Клёнова посвящена сражениям Великой Отечественной войны. В результате ознакомления с материалами, Центральный комитет КПСС принял решение об издании мемуаров ограниченным тиражом. После издания книги Ф.К. Клёнова «Прожитое», ей был присвоен гриф «ДСП». Весь тираж поступил в спецотделы центральных, республиканских и областных библиотек, библиотек институтов АН СССР, секретные библиотеки штабов военных округов, соединений, частей, военных училищ и академий ВС СССР. Ни один экземпляр не поступил в открытую продажу.

[NbuhRjirby]

Глава 18. Отложенное возмездие

[align=center]«Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звёздная мишура,
да будет надежда
ладони греть»
Иосиф Бродский[/align]

Николай сидел на полу возле окна, прислонившись к спиной к стене. Попробовал высунуть голову, но выпущенная из винтовки пуля, с жужжаньем вгрызлась в оконную раму и заставила его вновь пригнуться. Обложили!
- Эй! Колян! – раздался торжествующе-ёрнический голос Сеньки. – Дом окружён! Окно под прицелом. Твои лампасники дрыхнут и тебе не помогут. Ты попался! Давай, выходи, поговорим! Решим, наконец, все наши негоразды.
Николай, отстегнув магазин, с надеждой туда посмотрел, хотя знал, что оставалось всего три патрона. Рядом лежал такой заветный, такой желанный, но абсолютно бесполезный Меч Тамерлана. Не с мечом же идти на пули!
Всё казалось, предусмотрел! Всё учёл! Освободил село, а про полуразрушенную усадьбу Воиновых и не вспомнил, полководец хренов! Хотя должен бы догадаться, что именно сюда пойдут в первую очередь хорониться уцелевшие бандиты. Вообще, ошибок было во время рейда совершено немало. А цена ошибки – человеческая жизнь! Любая жизнь – и жизнь безвестных крестьян и красноармейцев, и жизнь близких и родных. К себе Николай привык предъявлять высокие требования, вот и сейчас, попав в ловушку, думал, что это не только из-за того, что в своих расчётах не учёл помещичий дом, но и расплата за все предыдущие ошибки. Не пойди он тогда под Сызрань – не полезла бы вся эта бандитская сволочь обратно в деревни, ударь он сразу по Васильевке, не размениваясь на мелкие и никому не нужные деревеньки, возможно, не удалось бы уйти вожакам. А, главное, были бы живы и их с Глашей отцы, и Фролка с Машей. Да нет, всё сделано верно, дело – главное, личное – потом. Но слишком велика заплаченная цена, почти неподъёмна. Его аж передёрнуло – перед глазами стояли давешние похороны: скорбный взгляд Глаши, брат Иван со всклокоченной бородой, рыдающая на его плече сноха Катя, Мишутка с Андрейкой, племяшки, держащиеся за её подол, лежащая в гробу вся в белом, красивая в смерти, Маша, и её жених, юный красноармеец Фрол, так мало видевший хорошего в своей короткой жизни.
«Да-а! Грехов ты, братец, набрал немало! – подумал он про себя.- Если, в самом деле, Всевышний существует – ввек не отмолишься!» Ещё и Глашу в постель уволок! Хоть и не привлекала его вовсе эта русоволосая красавица с типично русским лицом, он относился к ней, скорее как к старшей сестре, однако же, не видел другого выхода – нужно было её к жизни возвратить. И непонятно теперь как Кириллу в глаза смотреть. Хотя, очень даже понятно – после этой передряги смотреть в глаза уже никому не придётся, разве что с того света.
[align=center]***[/align]
После сельского схода и похорон жертв бандитского террора он утянул Глашу к себе в дом – нечего ей в пустой избёнке одной делать – только страдать в одиночестве по зарубленному бандитами Тимофею, её отцу. На ужин Катерина Евграфовна соорудила домашнюю лапшу с грибами, да на закуску Иван достал остатки капусты из кадки в подвале. По нонешним временам вышел пир горой – Николай ещё по годам жизни у Катерины с Алексеем знал – его сноха из тех хозяек, что из топора смогут приготовить такое блюдо, что и на царский стол не стыдно поставить.
- Кушайте, рОбята, кушайте! – приговаривала сноха, как и прежде стоявшая в стороне и с любовью глядевшая на жующих. – Я ещё вам смальца пОжарила, макайте хлебушек.
Иван ел молча, хмуро и сосредоточенно. Видом он был настоящий русский богатырь, какими их рисовали художники – косматый и бородатый здоровенный детина. На что уж крепок был Николай, однако же, весьма бледно смотрелся на фоне старшого, куда уж тогда до него было обычным людям. Мрачного старшего братца, по правде говоря, Николай всегда побаивался, в отличие от весёлого Алексея, да большая разница в возрасте сказывалась: он и помнил то его всегда взрослым, всегда работающим в карьерах отца.
Покойный отец старшего сына не баловал образованием, сызмальства приучал к труду. Это уж младших он, да когда развернулся, надумал обучить книжной премудрости. А вся жизнь Ивана прошла меж мела, известняка, каменной пыли, на стропилах да выработках. Зато свою каменную премудрость изучил он вдоль и поперёк. Знал, какой камень годится на щебень для насыпи, а какой в город – для мостовой, какие камни можно перетереть для меловой посыпки, а какие годны для дробления. Только его и видел Георгий Никитич своим наследником, продолжателем своего дела. Иван Георгиевич, прожив свою жизнь среди камней, и сам стал подобен камню – суровый и немногословный – он к своему сороковнику так и остался бобылём. Тем более была удивительной та нежность, с который Иван относился к своим племянникам и вдове погибшего брата.
- Кушай, Ванюша, а тО уж бОльно рабОта тяжёлая у тебя. – голос Катерины, пододвигающей тарелку к Ивану, прервал размышления Николая.
И заставил его заёрзать – уж он хорошо знал этот полный нежности тон снохи. Неужто здесь что-то слаживается?
- Я на тебя рассчитывал, Иван! – продолжил он начатый ещё на сходе разговор.
Дело в том, что когда выбирали сельский Совет, кто-то выкликнул кандидатуру Заломова, Ивана Егорыча, которую сельчане дружно поддержали:
- Давай, Егорыч! – кричали. – Ты мужик правильный.
- И батю твого все уважали, и брательник – красный командир.
- Виноватые мы – поверили этому пройдохе Яценюку, а с тобой не забалуешь.
- Вы с батей завсегда по-справедливости дела делали, по-справедливости и нами правь.
Однако, Иван наотрез отказался от такой чести. Взобрался на телегу, перекрестился на Храм Божий, поклонился миру:
- Извиняйте братцы, перед всем миром прошу – избавьте от такой ноши. Недостоин я, не могу.
У Николая, который уж было подумал, что это было бы хорошим выходом, аж рот открылся от неожиданности. Вот поэтому он и высказал сейчас недовольство отказом брата.
- Да ты пойми, дурачок! – не обидевшись, снисходительно отвечал старший братец. – Нельзя мне. Тебя же первого заклюют, случись что.
- А ведь это верно! – неожиданно поддержала Ивана Глаша. – И как только мы сами не подумали об этом. Да и происхождение у него неподходящее – кулацкое.
- Значит, в армии служить, кровь проливать, ничего, можно! – взорвался Николай. – Умереть за революцию происхождение позволяет, а на деревне руководить – нет?!
- Именно! – продолжила Глаша. – Для армии пойдёт, а для деревни – уж извини. Любое его действие под лупой рассматривать будут – а не хочет ли кулак снова односельчан в кабалу заграбастать.
- Молодец! Хорошая девочка, правильно мыслишь. – Иван протянул свою граблю-пятерню и потрепал Глашу по голове.
И это боевого комиссара отряда! «Да! Дела! Чудные вещи творятся с нелюдимым братцем». – подумал Заломов.
– Что, командир? Утёрла тебе нос Тимофеева дочка?
- Утёрла. – со вздохом признал Николай.
Сразу стало несколько повеселее, хоть поводов для веселья особо не было, похороны ещё стояли перед глазами. Даже Глаша несколько отошла от своей отстранённости, вон как щёчки порозовели. Весь день Николай украдкой приглядывал за своим комиссаром. Глаша была молчалива, к ней вернулось всегдашнее спокойствие. Уже лучше! Простила ли она его за проведённую ночь, он не знал. Но эмоциональная встряска, которую получила девушка, явно пошла ей на пользу. Отдавалась она ему бурно, страстно, неистово, так, что Николай понимал: теперь, глядя на Кирилла, он всегда будет испытывать чувство стыда и неловкости. Однако же, и по-другому было нельзя. Были учителя в жизни Заломова, которые так же и ему помогли справиться с горем.
[align=center]***[/align]
Лиза! При воспоминании о ней, как всегда возникло чувство неудовлетворённости, недосказанности. Зря он с ней так плохо расстался. Не сумел понять и быть снисходительным к запутавшейся и запуганной девушке. А сейчас она вместе со своими товарищами-циркачами лежит где-то в донецкой степи, зверски убитая бандитами-самостийниками.
Мыслями Николай Заломов вновь вернулся в весну восемнадцатого года. Заломов тогда вместе с крановщиком Ворошиловым и слесарем Пархоменко формировали из красногвардейских отрядов рабочих Донбасса регулярные части Красной Армии. После установления Советской власти в Москве, Заломов сам попросился на Донбасс к Фёдору Андреевичу Сергееву, более известному как товарищ Артём. Его, с детства интересующегося металлургией, всегда влекло в этот регион – индустриальное сердце России. Николая воодушевила идея товарищей Артёма и Васильченко, что в основе создаваемых автономных республик должен лежать территориально-производственный, а не национальный принцип. В феврале 1918 года Заломов принял участие в IV областном съезде Советов рабочих депутатов Донецкого и Криворожского бассейнов, на котором была провозглашена Донецко-Криворожская советская республика. Вместе с делегатами съезда он бурно аплодировал словам коммуниста Семёна Васильченко:

«По мере укрепления Советской власти на местах федерации Российских Социалистических Республик будут строиться не по национальным признакам, а по особенностям экономически-хозяйственного быта. Такой самодовлеющей в хозяйственном отношении единицей является Донецкий и Криворожский бассейн. Донецкая республика может стать образцом социалистиче¬ского хозяйства для других республик».

Донкривбасс создавался трудно. Слишком много разнородных сил препятствовало образованию республики. Откровенно враждебную позицию занимало контрреволюционное Всевеликое войско Донское, на чьи территории распространялась юрисдикция новообразованной республики. Развернули борьбу против ДКР самостийники Центральной Рады, чьи аппетиты простирались на земли аж до Каспия. Ситуация осложнялась отсутствием единства среди большевиков. В партии существовали настроения, что главной опасностью для революции есть русский великодержавный шовинизм. Эта прослойка потворствовала националистам, разрывающая единое тело России на национальные куски. Ильич явственно колебался. С одной стороны его бесило любое напоминание о русских и их национальных интересах, а с другой – уж больно привлекательна была идея образования на Юге России мощного промышленного сегмента с боевым и сознательным рабочим классом.
Влиятельная группа большевиков настаивала на создании некой Украины, выдуманного государства, доколе никогда не существовавшего. Эти люди деятельно интриговали против планов создания ДКР. По мере разгорания гражданской войны на территории юга России возникло несколько враждебных друг другу государств. Та же Украина была представлена киевской Центральной Радой и харьковским правительством Советской Украины. Получалось, что одновременно в Харькове сосуществовали две власти – Кривдонбасса и Украинской Советской республики. Две управленческие структуры, два центра власти, две системы подчинения, две Красных Армии – сам черт ногу сломит. Надо ли говорить, что Заломов деятельно поддерживал идею ДНР и по мере сил принимал участие в её создании.
Уже 9 февраля 1918 года делегация Украинской Народной Республики подписала сепаратный мир с Германией и Австро-Венгрией. Центральные державы признали Украину, причём в тех границах, которые делали невозможным существование ДКР. А заключенный в марте «похабный» Брестский мир подтвердил отторжение от России Украины. Советское правительство обязалось признать мирный договор с Центральной Радой. После подписания деятелями УНР договора о помощи с Центральными державами, немецкие и австрийские войска приступили к оккупации украинской территории. В очередной раз адепты украинства ради борьбы с Россией призвали врагов на свою территорию. Немецо-австрийские войска, не торопясь двигались на эшелонах с запада на восток, для маскировки выдвигая перед собой бутафорских шароварников УНР. Для Донкривбасса критическая ситуация сложилась в начале апреля, когда противники вплотную приблизились к Харькову. Разбитые советские дивизии откатывались назад. Заломов покинул Харьков 7 апреля на последнем эшелоне вместе с товарищем Артёмом, когда с запада в город уже входили первые немецкие части.
В Луганске, куда переехало правительство ДНР скопилось множество разбитых советских частей, которые были сведены в 5-ую армию, которую возглавил старый большевик К.Е. Ворошилов. Армией сие скопище вооружённых людей назвать можно было лишь с большой натяжкой. По сути это были отдельные отряды рабочих, сил местной самообороны и бывшие солдаты, массово драпавшие с фронта. Противостоять против немцев наличной силой было бы верхом сумасбродства. Центральный ревком Донбасса принял решение на эвакуацию в сторону Царицына и Воронежа. Вывозилось всё: составы с углём, банковские ценности, эшелоны с хлебом, даже телефонные аппараты и кабель, угонялись вагоны и подвижной состав. Покидали обжитые места рабочие с семьями.
Николай, на плечи которого легли заботы по эвакуации населения, в один из дней подошёл Артёму:
- Всё, Фёдор, не могу больше, отпусти меня.
Фёдор Андреевич поднял на Заломова воспалённые от недосыпания, красные глаза:
- Что так?
- К Клемент Ефремовичу пойду. Я всё-таки кадровый военный. Стыдно с бабами и детишками возиться, когда немец прёт.
- А эвакуацией кто заниматься будет? Я один?
- Не надо Фёдор, не один ты – есть люди. А моё место там, на фронте.
- Понимаю. – старый большевик Фёдор Андреевич Сергеев (Артём) положил руку Заломову на плечо. – Ты, кстати, в армии не по кавалерии случайно был?
- В драгунах служил.
- Вот и ладно, а то ружей и кулемётов с нас достаточно, припасов боевых тоже, даже и пушки есть. Рабочие бронепоезда изготовили. А вот с конницей у нас плохо дело.
- Нам же по казацкой земле в Царицын пробиваться, а с казаками без кавалерии никуда.
- Вот то-то и оно! Значит так, дуй в ревком, за предписанием, скажешь, что я подпишу. А я свяжусь с Ворошилом.
После разговора с Ворошиловым, который явно обрадовался новому назначенцу, Николай возглавил кавалерийский полк, который, однако, ещё предстояло сформировать. Как и 5-ю армию, командиром которой постановлением СНК Донкривбасса назначен Климент Ефремович Ворошилов. По сути, армия представляла собой разнородные конгломераты остатков 5-ой армии Украинской Советской республики, Одесской армии (3-ей армии), Донецкой армии, рабочих красногвардейских отрядов Донбасса, местных отрядов самообороны, моряков Черноморского флота, крестьянских и казачьих партизанских отрядов. Оружия и боеприпасов было достаточно. На вооружении были пулемёты, артиллерия и бронепоезда. Но не было никакой организации, умения воевать и дисциплины. Времени на формирование и боевое слаживание тоже было отчаянно мало– с запада напирали австрияки с немцами и их шавки, гайдамаки, которые храбрыми становились лишь в присутствии союзников. Пограбить да понасильничать, однако, они были большие мастера.
Но именно эти опереточные войска новообразованных украинцев нанесли Заломову незаживающую душевную рану. В один из дней, будучи по каким-то делам в штабе армии, он был окликнут очень знакомым женским голосом:
- Николка!
Николай удивлённо поднял бровь и обернулся – его сто лет уже так никто не называл. У окна в скромном синем платочке и душегрейке стояла Лиза. Лизетт!
Она подошла, обвила его шею руками, заглянула в глаза, потянула губы для поцелуя. Он мягко отстранился, освободив свою шею из плена её рук. Николай уже давно, с того самого случая, освободил себя от сердечных привязанностей, заморозил своё сердце, закупорил душу, предпочитая случайные и мимолётные связи.
- Ты что здесь делаешь? Джембаз где? – спросил Заломов, одновременно машинально разглядывая лицо девушки.
Постарела? Нет, скорее, повзрослела. Но всё так же красива. Да время добавило несколько морщин на её лицо. Лёгкая тень после слов Николая омрачила её чело, но ничего, справилась быстро.
- Джембаз у командарма, задачу получает.
- Да кто вы такие?
- Цирковые, как и прежде.
- А при чём здесь армия?
- Так мы завтра навстречу немцам отправляемся. Будем давать представления, как и прежде, заодно присматриваться.
- Так вы разведка! Это же опасно!
- Не опаснее чем раньше. Помнишь, чем тогда занимались? Цирк ведь прикрытием только был.
- Тогда – другое дело! – возразил Николай. – И цена была иной. Попадись мы тогда, ну, розгами казаки угостят, да в Сибирь отправят. А сейчас война – выход только один – расстрел!
- Не дрейфь, Николя! Выдюжим! Не впервой. – это незаметно подошедший сзади Джембаз хлопнул его по плечу.
Вечер был наполнен воспоминаниями, ибо провёл его Николай со старыми друзьями. Надо же, а каменное сердце немного сжалось при виде почти родных людей. Был тёплый апрельский вечер, поэтому собрались у костра. Пекли мёрзлую прошлогоднюю картошку, пили пустой, едва подкрашенный чай, вспоминали былое, размышляли о настоящем, мечтали о будущем. А утром кибитки снялись и вместе с солнцем двинулись на запад, встречь надвигавшемуся неприятелю.
В последний раз Заломов увидел Лизу 24 апреля в штабном вагоне командарма, куда Ворошилов вызвал его. В углу вагона сидел оборванный мальчик-пстушок и жадно пил воду, рядом лежали неизменные спутники пастуха: пастуший рожок и кнут. Командарм стоял за столом и читал маленький оборванный клочок бумаги. Рядом заглядывал через командармовское плечо начдив Пархоменко, с которым Николай в последнее время сдружился.
- Прибыл? – полуутвердительно спросил, отрываясь от чтения Ворошилов. – Вот и добре. Твой полк включается в состав дивизии Пархоменко. Плохи дела, Коля, разведка докладывает, - он кивнул в сторону маленького лазутчика, - Что немец замечен на станции Родаково.
Пастушок тем временем перестал пить, отнял руку с кружкой от чумазого лица и к немалому изумлению Николая превратился в Лизу, переодетую в мальчика.
- Оттуда до Луганска рукой подать. А здесь люди, правительство республики, нужно выгадать несколько дней. – продолжал Ворошилов. – Саша, тебе с твоей дивизией надо задержать немца. Всё ясно, хлопцы?
- Так точно! – одновременно ответили Пархоменко и Заломов.
- Выполнять!
Уже на выходе, хлопнув Пархоменко по плечу, Заломов сказал:
- Погодь, Сашко! Я тут задержусь ненадолго, поговорить мне надо. А после сразу к тебе, померкуем.
- Добре! Тики трошки, чекаю тебя в штабе дивизии.
Догнал, идущую в столовую Лизу:
- Куда ты теперь?
Девушка обернулась и посмотрела на Николая без улыбки:
- Как куда, к своим!
- Не надо, не ходи, вы свою задачу выполнили, наших предупредили. Тебе возвращаться опасно.
- Я товарищей своих не брошу. Только вместе.
- Им тоже возвращаться пора!
- Вот вместе и вернёмся. Прощай, Коля! Любила тебя больше жизни, а оно вон как вышло.
Посмотрела а глаза, ожидая чего-то, но Николай стоял, словно одеревенел и просто молча глядел на Лизу.
Девушка хлестнула плетью, подняв дорожную пыль, словно махнула рукой, развернулась и пошла своей неповторимой грациозной поступью циркачки. Заломов смотрел ей вслед и молча корил себя: «Хоть бы поцеловал, она ведь ждала! Эх, дубина стоеросовая!» Через некоторое время он уже скакал на своём ахалтекинце Тишке в расположение полка, и уже другие мысли занимали его голову. Ночью все наличные силы дивизии сосредоточились у станции Меловой, что на полпути между Родаково и Луганском. Имея бронепоезда, Пархоменко намеревался встретить неприятеля на перегоне Родаклво – Меловая и нанести ему огневое поражение броневой артиллерией. Полку Заломова поручался смелый флановый манёвр и удар на сообщения группировки оккупантов их прихлебателей из так называемой армии Украинской Народной республики.
В боях 25-26 апреля 1918 года родилась 5-ая армия как грозная боевая сила. Были разгромлены две немецкие пехотные дивизии, в качестве трофея части Красной Армии разжились двумя взятыми в бою батареями и двумя десятками пулемётов. В результате удара кавполком Заломова по тылам наступающих войск были захвачены два самолёта и весь армейский обоз.
Но руководство ДКР и командование армии сознавало, что это лишь временный успех. 28 апреля пришлось оставить Луганск. Правительство Донкривбасса эвакуировалось на станцию Миллерово, где состоялось совместное совещание Совета Народных комиссаров ДКР и военного совета 5-ой армии. По предложению Ворошилова было принято решение об отступлении на Царицын. В принципе, другого решения, кроме гибели, и не было. Заняв станцию Чертково, немцы отрезали путь на север – в направлении Воронеж-Москва. Ростов на юге был занят белоказачьими бандами атамана Краснова. Оставался свободным лишь узкий коридор в сторону востока – по донским степям на Царицын.
Начался легендарный Царицынский поход. Более трёх тысяч вагонов везли рабочих и их семьи, государственное имущество и ценности. Перегонялись паровозы. В голове и хвосте колонны следовали бронепоезда прикрытия. На флангах – по просёлочным дорогам – беженцев охраняли, двигавшиеся параллельно, кавалерийские части. В их числе был и полк Заломова. По всему пути следования шли ожесточённые бои с белоказаками. Приходилось отражать по несколько атак в день. По ним стреляли пулемёты с самолётов, на их пути отравлялись колодцы и мосты, выводились из строя водокачки. Армия несла потери, но и к ней постоянно подходили пополнения – местные отряды шахтёров, остатки рагромленных полков Красой Армии, казаки из «красных» станиц, не признающих власть белогвардейского Войскового круга Всевеликого Войска Донского.
Николай не уставал восхищаться мужеством Пархоменко, который, прикрывая всех, отступал на последнем бронепоезде. Не раз его хоронили, но на очередной станции вновь появлялся потрёпанный бронепоезд с, неизменно крутящим ус, удалым начдивом.
Побратались они с Пархоменко во время бойни на станции Суровикино, что распложена перед самым Доном. На станции стоял готовый к прорыву санитарный поезд с ранеными красноармейцами. До Царицына оставалось уже недалеко, командование армии не могло бросить раненых бойцов и стало готовить операцию прорыва. На рассвете 23 мая белоказаки открыли артиллерийский огонь по эшелону, невзирая на разрывающийся над ним флаг Красного Креста. К 9 часам на станцию прорвались белые, и началась кровавая расправа. Беспомощных раненых и медперсонал кололи штыками и расстреливали. На помощь через неприятеля удалось прорваться мотобронедрезине, на которой были Ворошилов, Пархоменко и Заломов. Пока Ворошилов возглавил бой, Заломов с Пархоменко занялись спасением оставшихся в живых. Под огнём удалось подогнать паровоз. Заломов встал к топке, Пархоменко занял место машиниста. Несмотря на ранение Александра Пархоменко, им удалось вывести эшелон. Из шести сотен раненых красноармейцев удалось спасти 70 человек. Оставалось сделать последнее усилие – форсировать Дон.
[align=center]***[/align]
Воспоминания Николая были прерваны внезапно возникшим шумом. Это вернулись с улицы племянники. С визгом ребятня подбежала к Ивану. Андрейка, как более смелый, взгромоздился к дяде Ване на колени, а Мишутка просто встал рядом, облокотившись на могучую дядину ногу. Без уморы на это зрелище смотреть было нельзя. «А ведь они его нисколько не боятся!» - подумал Николай, с удивлением наблюдая эту картину. Иван, достав из-за пазухи тряпку, развернул её, достал оттуда два кусочка сахара и угостил ребят. Лицо этого косматого чудовища осветила необычная для него нежность. Детишки же принялись сосредоточенно сосать небывалое по нынешним голодным временам лакомство.
- А ну, брысь ОтседОва, постелы, неча вам здесь делать! – замахнулась Катерина полотенцем, но больше для вида. – Балуешь ты их, Ванюша.
А Иван, поймав внимательный взгляд Николая, продолжил начатый ранее разговор.
- Вот видишь, куда я теперь без них? Мне племяшек поднимать надо, а не штаны в Советах просиживать. Да и не говорун я никакой, это вы с Лёшкой, - тут он мельком взглянул на вдову, - Пусть земля ему будет пухом, шибко грамотные были, да шустрые. А моё дело – камни ворочать. Артель-то без меня загнётся. Загнётся же?
- Загнется! – вынужден был со вздохом признать Николай.
- Ну вот, а людям хоть какая-никакая копейка выгорит за труды. Землица-та наша, сам знаешь – и смех, и грех. Да и не могу я в поле, с детства одни камни ворочал.
- А нужны по нынешним временам твои камни?
- А как же! Не ты один с беляком воюешь, мои камни тоже. Ко мне уже и командующий ваш анженера присылал, Дмитрия Михайловича.
- Карбышева?
- Вроде его. Будут они цельный каменный оборонительный пояс вокруг губернского города С. возводить. Против Колчака, значит. Да и на мосты камень нужен, опять же, щебень – насыпи укреплять, чтобы тяжёлые бронепоезда проходили.
Это было новостью для Николая. Нет, он знал, что по поручению Фрунзе, Дмитрий Карбышев, молодой и талантливый военный инженер, возводит укрепрайоны возле волжских городов, знал, что на заводах и депо города собираются мощные бронепоезда для грядущего контрнаступления. Но не подозревал, что столь грандиозное дело затронет даже такого дремучего человека, каким представлялся ему старший брат. «Ошибка, однако! – с досадой подумал он про себя. - Плохо в людях разбираешься, товарищ Заломов. Что за руководитель из тебя выйдет, если родного брата разглядеть не сумел?».
- А как возить будут? – спросила Глаша.
- Да вот, вам спасибо – дорога на Сызрань теперь свободна. Пока возами до Сызрани, а там – по железке. А как Волга вскроется – знамо как – баржами. Уже недолго осталось.
- Ну да ладно! – Николай достал брегет из кармана, посмотрел – вечерело.- Вы тут сидите, а я пошёл, дело есть.
- Куда ты на ночь глядя? – забеспокоилась Катерина.
- Недалеко тут…
- Туда? – догадалась Глаша. – А чё, днём нельзя?
- Днём некогда, и лишние глаза мне ни к чему. Дозоры проверь!
- Проверю. – пообещала комиссар. – Но всё-таки лучше взял бы кого.
Он словно не услышал, продолжая досказывать своё:
- Проверишь – и сразу сюда. В свой дом не ходи. Иван, Катя, присмотрите за ней?
- А как же! - ответила за двоих Катерина. – Мы её никуда не Отпустим. Глаша, я пОстелю тебе у меня, не возражаешь? Покумекаем О нашем, О бабскОм.
Пользуясь тем, что они немного отвлеклись, Николай, перепоясался ремнями, нацепил на плечо деревянную кобуру с маузером, подумал и, подстраховавшись, захватил дополнительную обойму, и вышел за дверь.
Пока шел по тысячекратно исхоженному пути, думал, что воспоминания нахлынут так, что сердце готово будет выпрыгнуть. Действительность оказалась куда прозаичней: ничего не ёкнуло, не затрепетало. Кровавые события последних дней, тяжёлые потери близких и дорогих людей, заслонили полудетские переживания, связанные с Мечом Тамерлана. Даже как-то и не верилось, что в его руках скоро будет ключ в его любимой, к его Наталке.
Помещичий дом и в пору детства Николая не производил впечатления, а сейчас он тем более представлял из себя весьма унылый вид. Будучи заброшен ещё до германской, господский дом постепенно разрушался. В революцию васильевские мужики окончательно привели усадьбу в запустение, растащив мебель, и стёкла. Покинутый дом, зияя чёрными оконными провалами, оставлял, у всякого увидевшего его, гнетущее впечатление. Ветер гулял по его пустым комнатам, может быть, поэтому бандиты выбрали в качестве своего штаба не заброшенное имение, а вполне уютный дом земской управы.
Торкнуло, что называется, Николая, лишь когда он оказался внутри господского дома. Он столько лет шёл к разгадке тайны исчезновения Наташи, переборол столько препятствий и обстоятельств, которые то и дело возникали у него на пути. Чего только стоили последние несколько дней, когда он, преодолевая искушение, не бросился сломя голову в Васильевку, а спокойно и методично сжимал кольцо вокруг оплота восстания. Он запретил себе думать о Наталке. Старался не вспоминать письмо, которое лежало во внутреннем кармане кожанки и жгло его сердце. Ожидал, когда дозреет ситуация, что повстанцы осточертеют крестьянам хуже горькой редьки, когда вакханалия свободы и вседозволенности так надоест, что местный житель будет воспринимать Красную Армию, как освободителей. Постепенно готовил из ивановских рабочих умелых солдат, а из искренних и честных, но недалёких и необразованных казачков сознательных бойцов за дело революции. Для эффективных действий ему требовалось боеспособная часть, а не наспех сколоченная толпа вооружённых людей. И у него это получилось! Пред его глазами был пример, на который Заломов неосознанно равнялся.
[align=center]***[/align]
Он часто задавал себе вопрос, каким образом человек никогда не служивший в армии, без всякого боевого опыта, смог сорганизовать в единый военный механизм целую армию?