Глава 11
От автора
Этот роман альтернативно-исторический. Мало кто сведущ в событиях описываемой эпохи. Да и кого интересует история кельтских племен, когда племена Цизальпинской Галлии уже как два тысячелетия назад полностью ассимилировали с той нацией, которую мы сейчас называем римлянами? Все же полагаю, что будет нелишним поведать читателю о лигурах. К 176 году до нашей эры лигуры овладели Бононией и Мутиной, то есть городами, принадлежащими в описываемое время бойям.
Покорив бойев и инсубров, римлянам так и не удалось справиться с западными лигурийскими племенами, жившими в генуэзских Апеннинах и приморских Альпах. Их покорение произошло гораздо позже. Поэтому, если боги действительно благосклонны к нашему герою, то без покорения лигуров о расцвете союза кельтских племен в Цизальпинской Галлии не может быть и речи.
Конечно же, Алексей об этом ничего не знал и действовал частью по наитию. И если решение лигурийского вопроса важно с точки зрения отдаленного будущего кельтских племен, то задача создания государства кельтов практически, если вспомнить их историю, неразрешима.
Вот что писали о кельтах древние историки. Для свободных кельтов, говорит Цицерон, считалось постыдным возделывать землю собственными руками. Земледелию они предпочитали пастушеский образ жизни и даже на плодородных равнинах реки По занимались преимущественно разведением свиней, мясом которых питались и вместе с которыми проводили дни и ночи в дубовых рощах.
Они не знали привязанности к родной пашне, которая свойственна италикам и германцам; напротив того, они любили селиться в городах и местечках, которые стали у них разрастаться и приобретать значение, как кажется, ранее, чем в Италии.
Их гражданское устройство было несовершенно; не только их национальное единство имело лишь слабую внутреннюю связь - что, впрочем, можно заметить у всех народов в начале их развития, - но даже в их отдельных общинах не было единодушия и твердо организованной системы управления, не было серьезного духа гражданственности и последовательных стремлений к какой-нибудь определенной цели.
Они подчинялись только военной организации, которая, благодаря узам дисциплины, освобождает от тяжелого труда владеть самим собой.
«Выдающиеся особенности кельтской расы, - говорит ее историк Тьерри, - заключаются в личной храбрости, которой она превосходит все народы, в открытом, стремительном, доступном для всякого впечатления темпераменте, в больших умственных способностях, но вместе с тем в чрезвычайной живости, в недостатке выдержки, в отвращении к дисциплине и порядку, в хвастливости и нескончаемых раздорах, порождаемых безграничным тщеславием».
Почти то же говорит в немногих словах Катон Старший: «Двум вещам кельты придают особую цену - уменью сражаться и уменью красно говорить». Такие свойства хороших солдат и вместе с тем плохих граждан служат объяснением для того исторического факта, что кельты потрясли немало государств, но сами не основали ни одного.
Всюду, где мы встречаемся с ними, они всегда готовы двинуться с места, то есть, выступить в поход, всегда отдают предпочтение перед земельною собственностью движимости и, главным образом золоту, всегда занимаются военным делом как правильно организованным разбойничеством или даже как ремеслом за условную плату и притом так успешно, что даже римский историк Саллюстий признавал превосходство кельтов в военном деле над римлянами.
Судя по их изображениям и дошедшим до нас рассказам, это были настоящие ландскнехты древних времен. Некоторые черты напоминают средневековое рыцарство, в особенности, незнакомая ни римлянам, ни грекам привычка к поединкам.
Не только на войне они имели обыкновение вызывать словами и телодвижениями врага на единоборство, но и в мирное время они бились между собою на жизнь и на смерть, одевшись в блестящие военные доспехи. Само собой разумеется, что за этим следовали попойки. Таким образом, постоянно сражаясь и совершая так называемые геройские подвиги то под собственным, то под чужим знаменем, они вели бродячий солдатский образ жизни, благодаря которому рассеялись на всем пространстве от Ирландии и Испании до Малой Азии; но все, что они совершали, расплывалось, как весенний снег, и они нигде не основали большого государства, нигде не создали своей собственной культуры.
***
Человек предполагает, а Бог располагает – верно люди говорят. Я вот полагал, что как только стану бренном инсубров, так пойду с армией на земли лигуров. Если Геную и не возьму, то контрибуцию получу изрядную. А вышло все иначе.
После трех дней гуляний по поводу моей коронации явился Артоген и сказал прямо:
- Завтра я ухожу в Иллирию, – молчу в ответ. Смотрю удивленно, мол, что же ты слово свое не держишь? Он правильно истолковал мое молчание. - Инсубры приняли тебя своим бренном. Нескоро ты теперь сможешь покинуть Мельпум. Я обещал тебе покорить лигуров. Сколько мне ждать? Мельпуму не прокормить воинов, что стоят лагерем у стен.
Тут он прав. Я об этом даже не задумывался.
- Твоя месть может подождать, - собственно пытаюсь выяснить, а может ли? Артоген внимательно слушает, по крайней мере, глаза не мечут молнии и не леденеют, как обычно случается, когда он с чем-то не согласен. – Я сейчас не могу покинуть оппидум, но ты можешь пойти на лигуров сам от моего имени, и Алаш со Сколаном не откажутся составить тебе компанию.
- Нет, бренн. Яподы должны быть наказаны.
Мне показалось, что Артоген закончил разговор. Он слегка поклонился, будто собрался уйти. Мысли о том, что уход Артогена существенно осложнит мне жизнь, если не дам понять лигурам, что инсубры теперь не лакомая добыча, равно как и осознание, что я не могу сейчас покинуть Мельпум, прокатились лавиной и заставили сердце сжаться. Нельзя отпускать ни сенонов, ни присягнувших Артогену лигуров.
- Обсудим это, - я намеренно не стал проверять его реакцию на мое предложение. Как ни в чем не бывало, иду к столику, наливаю нам вино. Подаю вождю сенонов кубок. – Мудрые люди, когда говорят о мести, то сравнивают этот акт с кулинарным блюдом, которое особенно хорошо, если подано холодным.
Артоген обычно сам не прочь пофилософствовать, клюет на приманку: делает глоток вина, смотрит заинтересованно.
– Сеноны покорили Этрурию и уничтожили Рим. Сейчас дань с Этрурии получают бойи. Они не воюют ни с кем только потому, что у них нет вождя. Меня поддерживает Хундила. Полагаю, что скоро он посетит Мельпум. Возможно, что Совету бойев станет не по душе, если зять Хундилы – бренн инсубров - возьмет под свою руку и Парму, и Мутину, и Бононию.
- Твои планы мне понятны, но при чем тут моя месть яподам? Мне нет никакого дела до проблем бойев. Прости, бренн, – он залпом осушил кубок.
- Постой. Выслушай меня, – Артоген поставил кубок и, скрестив на груди руки, без энтузиазма приготовился слушать. – Что ты станешь делать, когда сожжешь десяток жалких оппидумов яподов?
Смотрю ему в глаза так, будто важнее для меня ничего на свете нет, чем его ответ.
- Пойду на далматов (иллирийское племя, покорено римлянами во время Иллирийской войны 35-33 гг. до н. э.), - высокомерно отвечает Артоген.
- Нет! Никуда ты не пойдешь. Потому, что к тому времени все другие племена кельтов перегрызутся между собой, а этруски обязательно попытаются вернуть свои оппидумы. У нас есть шанс сейчас объединить сенонов, бойев и инсубров, окончательно повергнуть лигурийцев и выйти к морю, чтобы наши купцы торговали с Карфагеном. А потом и Иллирия падет к нашим ногам.
- Почему ты говоришь «к нашим ногам», бренн ты, а не я?
- Это неважно! Важно то, что ты сейчас волен выбирать, а я – нет. Вот и уговариваю тебя ради общего блага. Не только моего или твоего. Ради светлого будущего! – прячу улыбку. О светлом будущем хорошо сказал.
- Хорошо сказал, - мне стоило больших усилий остаться невозмутимым. Артоген заговорил как раз в тот момент, когда я произносил мысленно те же слова. - Хорошо говоришь, но если я замечу, что твои слова расходятся с делом, стану тебе врагом.
- Значит, ты согласен идти на Геную? – я даже не обиделся на вдруг изменившийся тон и прозвучавшую угрозу.
- Тебе Генуя, а мне добыча!
- А если не возьмешь Геную? – отвечаю, а сам думаю, что торгующийся галл уровня Артогена – это успех!
- Тогда поделим поровну.
- Договорились! – хотел рассказать ему о «шкуре неубитого медведя», но передумал.
- Когда собираешься выступить?
- Завтра. Я буду готов сделать это завтра, - Артоген налил себе вина, выпил, поклонился и, пребывая в глубокой задумчивости, покинул меня.
***
Сегодня в трапезной народу собралось не меньше, чем обычно. Но праздник окончился, и здравицы уже не звучат. Да и слух о предстоящем походе в Лигурию дал повод пошептаться на эту тему за обедом.
Покидая застолье, я попросил Марцию потихоньку вызвать ко мне Алаша, Сколана и Вуделя.
Вирцелла еще не закончила массировать мне плечи, когда явились компаньоны. Топчутся у входа. Чувствую с ними себя настоящим бренном. По правде сказать, ребята выглядят иначе, чем при первом знакомстве: в роскошной броне, широкие пояса на них украшены золотом, на шее и руках золота килограмма по полтора.
Сколан ухо проколол и повесил лигурийскую серьгу с красным камнем. Не рубином, как по мне - просто стекляшка. Поверх кольчуг на них яркие куртки, отороченные мехом. Снаружи градусов тридцать, в покоях чуть меньше. Они по этому поводу не парятся.
Смотрю на них и улыбаюсь.
Заметили - таких широких улыбок в ответ на моей Земле по нынешней жизни и не увидишь.
Вирцелла выскользнула за дверь, поднимаюсь с ложа. Смотрю Вуделю в глаза:
- Что с моей дружиной? Ты отобрал людей?
- Да, бренн, лучшие из лучших. Они готовы служить тебе.
- Чем они сейчас заняты? – смотрю на Алаша, все-таки это его люди. Ему будто все равно. Внимает ответам Вуделя так, будто отругать готов, если он чего-то не сделал для меня.
- Два десятка тут, сотня на стенах, остальные следят за порядком в оппидуме. Инсубры радуются, что теперь у них закон есть.
- Завтра армия пойдет в Лигурию. Возьмешь сотню, пусть разбирают осадные башни лигуров и строят бараки у западных ворот оппидума. Вторая сотня пусть несет службу. Потом поменяешь их. Если для строительства что-то понадобится, купи или обменяй. Ничего не бери просто так. Понял?
- Да, бренн.
- Иди. Мне нужно обсудить с доблестными вождями бойев предстоящий поход. Вудель ушел, а вожди, услышав столь лестный о себе отзыв, снова расцвели.
Приглашаю их присесть. Вчера обзавелся четырьмя массивными креслами. Марция все не могла взять в толк, зачем в личных покоях столько посадочных мест, для кого? Но, уяснив, что я так хочу, разрулила проблему за полчаса: дворовые притащили эти «троны».
Расселись. Молчу. Подбираю слова, чтобы сообщить весьма амбициозным военачальникам о том, что я в поход не пойду и подчиняться им придется Артогену. Решил говорить о деле, а там видно будет. Все одно эти ребята не утруждаются сокрытием своих эмоций.
- Лигуры должны заплатить нам. Но не кровью, а золотом, – кивают оба, соглашаясь. – Еще важно, чтобы порт Генуи был открытым для наших купцов. Если лигуры устрашаться и заплатят, то оставите в Генуе надежных людей. Лучше, из твоих всадников, Сколан.
- Да, бренн, верно, - отвечает Сколан.
- Чтобы и весть могли прислать, если что, и купцов наших встретить и обеспечить им охрану в Генуе. У Артогена сейчас воинов больше чем у нас, - смотрю на них.
- Да, бренн Алатал. Окрутил он лигуров. А ведь это я взял их жен и детей, - сокрушается Алаш.
- То, что он окрутил воинов лигуров, то нам на руку. У меня дела в оппидуме. Нужно Хундилу повидать. Да и вам смотреть за лигурами, что за волками в лесу. Больше суеты, чем пользы.
- Это хорошо, что Артоген их под руку взял. Дикие они, - соглашается Сколан.
- Так вот Артогену передо мной и ответ нести за поход в Лигурию. А вы, чтобы вины на бойях никакой не было, если что, во всем его слушайтесь.
- Верно, бренн, это ты хорошо придумал! – Алаш вскочил на ноги и ударил себя по ляшкам.
- Если Генуя не покориться Артогену, то это его позор будет, - потирая ладонями, добавляет Сколан.
- Да, - подтверждаю. - Но лучше бы у него все получилось. Нам от этого только польза будет. Поэтому идите к нему прямо сейчас и скажите, что готовы делать все, как он скажет. Договорились?
- Да, бренн. Жаль, что ты тут остаешься, – Алаш правой придержал ножны, а левой снова хлопнул себя по ноге. Свысока посмотрел на Сколана и, широко шагая, двинулся к выходу.
- Бренн, я буду присылать вестников, - обещает Сколан и, задрав подбородок, бросает надменный взгляд в спину Алашу.
***
Пожалуй, впервые за время, проведенное в этом мире, я задумался: «А что мне делать теперь?» Все, что со мной произошло, – просто случилось. Даже то обстоятельство, что сейчас мне необходимо оставаться в Мельпуме, – всего лишь объективная необходимость, а не волевой акт, продиктованный моим желанием.
У меня на шее сидят если не десять тысяч горожан, то, по крайней мере, тридцать всадников и пару сотен личных дружинников. Они охраняют этот гребаный оппидум, и я должен получать за это какие-то налоги с тех самых горожан.
Как-то еще в прошлой жизни мы с товарищем обсуждали тему попаданцев в современной фантастической литературе. Сошлись на том, что «прогрессорство» - чистой воды вымысел. Легко писать, когда под рукой интернет, а случись такой казус – «попаданство» - с любым из авторов, вряд ли получилось бы так, как на бумаге.
Сила современного человека в том, что почти любой из нашего общества за счет накопленной за жизнь информации мог бы в той или иной мере стать неплохим менеджером. А что до «прогрессорства»… Например, я знаю, как получить порох. В общих чертах - это смесь селитры, серы и угля. Где взять серу – не знаю, но могу кому-нибудь поручить поискать. Пропорции – тоже не знаю, но можно поэкспериментировать. Теперь вопрос – зачем?
Можно пушки из бронзы отлить. Но не сейчас. Хотя это мысль! Сейчас нужно идти к старикашке-друиду, как его там зовут, по моему, Игель, и выяснить, кто сколько мне тут должен, уж коль я принят инсубрами в бренны.
Только один вопрос мне покоя не дает: у галлов нет письменности, как они ведут учет? Интересно, сам Игель писать и читать умеет?
Выглядываю за дверь, в карауле Хоэль с Уэном стоят.
- Помните того друида, что меня бренном от всего Мельпума признал? - спрашиваю обоих компаньонов.
- Игеля? Он тут - по соседству живет, - отвечает Хоэль.
- Веди к нему.
Вышли из «дворца», в голову пришла мысль, что неплохо бы усилить делегацию к друидам десятком копий. Говорю Уэну:
- Мы тут подождем, найди Вуделя и приведи десяток парней из пешей дружины и всех всадников, кого повстречаешь.
Уэн побежал исполнять приказ, а вокруг нас народ стал собираться, поглазеть на бренна, видно, захотелось.
Когда собравшаяся толпа перекрыла и без того узкую улочку, я решился спросить горожан, чего они хотят, собравшись тут.
- Жители Мельпума, если хотите говорить со мной, можете начинать. Если вопросов нет, расходитесь, а то мои воины не смогут пройти, - улыбаюсь.
Услышав о воинах, кое-кто из толпы предпочел ретироваться. Из тех, кто остался, вышел вперед один, коренастый, одетый в кожаные штаны и куртку на голый торс. Пригладив почти черную шевелюру, что для галла странно, говорит:
- Удачи, Бренн. Может, найдется у тебя для меня служба?
Хоэль схватился за меч, в толпе ахнули, мужик отступил, но не побежал. Наверное, он что-то не то сказал, но мне все равно. Взяв Хоэля за предплечье, останавливаю.
- Как зовут тебя и что умеешь делать? – спрашиваю.
- Я из Сард (Сарды - город древнего мира. Был расположен в Малой Азии на территории современной Турции), тут меня Сардом и называют, а могу все, что руки других могут. Предпочитаю строить. Да только отстроились в Мельпуме уже все. Вот и нет теперь у меня работы.
Быстро прикинув и решив, что наличие в оппидуме безработных галлов – это хорошо, кричу так, что бы все на улице расслышали:
- Я дам работу всем, кто хочет работать. Завтра с утра приходите, стража всех впустит, – Сарду говорю уже тише: - А ты подожди меня тут. Поговорим позже.
Он поклонился, и победоносно поглядывая на горожан в толпе, отошел в сторону. Сложил на груди руки и замер, уставившись вдаль.
Толпа качнулась и, словно стая мальков, после броска щуки, прыснула в стороны. За Вуделем строем шли человек двадцать дружинников в кольчугах-безрукавках, с огромными щитами и длинными копьями в руках. Спустя минуту улица опустела, остался только гордый строитель из Сард.
Уэна с всадниками я решил не ждать. Пошли на подворье к Игелю. Старик уже был там, словно дожидался. В этом я ничего удивительного не усмотрел: совсем рядом на улице недавно шумно было.
- Зачем пожаловал, бренн? – говорит степенно, а рожа недовольная, морщится, поджимает губы.
- Хочу с Советом о делах оппидума потолковать.
- Твое дело война, а мирные дела Совет сам решает! – Игель от возмущения даже петуха пустил. Немного смутившись, пробасил: - Совет сам решать будет.
- У меня в оппидуме дружина, да и для армии всегда дело найдется. Я хочу знать, что город отдавал бренну?
- Бренн получит сто рабов (так галлы считали, 1раб – 20 коров), - выдавил из себя друид и собрался уйти.
- Постой, почему сто, а не пятьдесят? – друид развернулся, нужно было видеть его лицо! Вудель прыснул от смеха, а за ним и дружинники. – Так дела не решаются. Сегодня Мельпум даст сто рабов, а завтра?
- И со следующим падением листьев с деревьев даст.
- А если я Геную возьму, и купцы из Мельпума повезут товары в Карфаген, как тогда ты посчитаешь, что мне причитается?
Игель прищурился и с вызовом бросил:
- Пока ты не взял оппидум лигуров и армия твоя, как пришлого разбойника, у стен стоит.
После этих слов и Вудель и Хоэль обнажили мечи. Пришлось прикрикнуть на них, чтобы успокоились. А старик все же испугался. Попятился к огромным арочным дверям-воротам, из-за которых уже выглядывали другие члены Совета Мельпума.
- Геную я пока действительно не взял, но как считать доходы города будешь, знать хочу. И какая часть от них мне за охрану и на ремонт стен причитается, – пришлось почти кричать, чтобы он расслышал все наверняка.
- Мы подумаем, - выкрикнул Игель и засеменил прочь.
Я не стал ждать, пока он скроется в здании, вышел на улицу. «С этим Советом каши не сваришь», - мои надежды на то, что друиды станут чиновниками Мельпума, похоже, не оправдались. Придется действовать по-другому.
Я отпустил Вуделя и дружинников, прихватил по пути Сарда и вернулся во «дворец». Марция принесла перекусить на двоих в покои.
От моей демократичности Сард язык проглотил. Сидит в кресле, как суслик на холмике у норы, дышать боится.
- Угощайся, - широким жестом указываю на сервированный стол.
Он робко потянулся к вину.
- Благодарю, Бренн.
Чтобы не смущать его, я налил себе вина и отрезал кусочек сыра. Когда Сард опрокинул пару кубков и покончил с ногой барашка, решаю продолжить разговор:
- Расскажи мне о себе.
Сард смочил пальцы в серебряной вазе - ее Марция стала подавать к трапезе по моему распоряжению - и обтер полотном вьющиеся усы и бородку, чем приятно удивил. У галлов моя любовь к гигиене пока не прижилась.
- Меня воспитал финикиец Патрокл. Сам он родом из Афин, но греков не любил. Я могу построить все, что угодно. Патрокл строил и дома в Карфагене и корабли. – Сард задумался.
- А как ты тут оказался? – спрашиваю, скорее, для того, чтобы он вынырнул из глубин воспоминаний и продолжил отвечать на интересующие меня вопросы.
- Пять лет назад мы с учителем плыли к Сицилии. Почти у самого берега нас потопила квинквирема (или пентера — боевое гребное судно с пятью рядами вёсел, расположенных один над другим или в шахматном порядке) лигуров. Учитель утонул, а я попал в плен. Через полгода меня подарили бренну Мельпума Гатлону. Я построил для него этот дом и был отпущен на свободу. Идти мне было некуда, а галлы оказались не слишком щедры. Вот и перебиваюсь теперь кое-как: колю дрова, ношу поклажу, – Сард опрокинул еще один кубок и снова его взгляд погрустнел, глаза застыли, словно стекло.
- Постой, Сард. Как тебя звал Патрокл?
- Афросиб, бренн.
- Так вот, Афросиб. Хочу я, чтоб выбрал ты место хорошее у стен Мельпума, где сейчас стоят большие пустыри, и построил мне там каменный оппидум, – перс оживился. - Сможешь?
- Я смогу, бренн!
- Ты писать умеешь?
- И на финикийском, и на греческом. Даже местных друидов руны чуть-чуть разбираю, - Афросиб горделиво выпятил грудь и снова потянулся к кувшину с вином.
- Постой, хватит пить. Давай о деле поговорим.
Он разочарованно вздохнул, но, видимо, какая-то мысль внезапно его посетила: спина выпрямилась, глаза оживились. Теперь он стал само внимание.
Я бросаю на стол мешочек с этрусским золотом.
- Бери. Это на расходы. На первое время. Я хочу лучший оппидум, но не для роскоши, а чтобы удобен был и от врагов хорошей защитой, – Афросиб слушает и кивает. – Купи свитки, если найдешь их тут, или кожу ягненка и напиши все, что сможешь, о своих планах. Жить теперь будешь в этом доме. Марция позаботится об этом. Завтра сюда придут желающие поработать. Вот их и возьмешь на первое время. Будут вопросы, не стесняйся, задавай прямо мне.
Я, конечно, понятия не имею, где перс возьмет камень и как он будет платить людям, что согласятся работать. Но полагаю, что, если возникнет в чем нужда у него, теперь обязательно скажет. Тогда и подумаю, как и что смогу предпринять.
- Все сделаю, бренн. Будет оппидум, – он перышком слетел с кресла и обхватил руками мои колени.
Кричу:
- Марция! - врывается перепуганная девушка. - Познакомься с Афросибом и найди ему место для ночлега. Теперь он будет жить тут.
14.02.2023 Умер Евгений Владимирович Щепетнов.
Ушёл всеми любимый писатель и человек.
Он создал множество интересных, увлекательных и захватывающих миров.
Его творчество, его книги навсегда останутся в нашей памяти.
Как и сам Евгений Владимирович.
Его оптимизм, юмор, целеустремленность, открытость.
Царствие небесное вам, Евгений Владимирович.
Спасибо вам за ваше творчество.
Желаем вам переродиться в ваших мирах.
Ушёл всеми любимый писатель и человек.
Он создал множество интересных, увлекательных и захватывающих миров.
Его творчество, его книги навсегда останутся в нашей памяти.
Как и сам Евгений Владимирович.
Его оптимизм, юмор, целеустремленность, открытость.
Царствие небесное вам, Евгений Владимирович.
Спасибо вам за ваше творчество.
Желаем вам переродиться в ваших мирах.
Красников Валерий "Божественное вмешательство"
Роман, альтернативная история,приключения, фэнтези.
Модератор: Модераторы
-
Sehfir
- Бывалый
- Posts in topic: 32
- Сообщения: 268
- Зарегистрирован: 26 окт 2015, 05:49
- Пол: Муж.
- Откуда: Сахара
Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"
Глава 12
Прошел почти месяц, как я стал бренном инсубров. И только сегодня под вечер в Мельпум приехал Хундила с Гвенвилл. По этому поводу я закатил пир горой. Пришли даже друиды из Совета.
До меня регулярно доходят слухи, что влиятельные старцы мутят народ, плохо говорят о новом правителе инсубров. Но это зря они делают: за месяц в оппидуме многое изменилось, и людям эти перемены по сердцу. Ведь жить в мире и под защитой после безвластия и войны – уже не мало!
Перед застольем я вкратце изложил Хундиле о проблемах с местными друидами. Мы с Гвенвилл засиживаться не стали, а Хундила, может, утром, что и расскажет интересного.
Скоро утро наступит. Гвенвилл спит, обняв меня, словно вьюнок дерево. Лежу и обдумываю, о чем завтра стану говорить с Хундилой. Наверное, не стоит говорить об отстроенных казармах и тренировках между службой в оппидуме дружины. Строительство замка не скрыть: сейчас в возведении оппидума бренна в той или иной мере принимает участие весь город, ведь я щедро оплачиваю работу серебром.
Поначалу желающих получить работу пришло не больше сотни. Правда, двое из них оказались греками. Мелетий сейчас с тримарцисием Бренагона объезжает деревни инсубров. Он ведет перепись людей и их имущества, а, главное, доводит до сведения крестьян первый указ бренна: «Два раза в год за справедливый суд и защиту доставлять в Мельпум каждую пятую голову из приплода, часть собранных ягод, добытых в лесах других припасов, рыбы и от промыслов. А кто землю возделывает – ничего из урожая не дает три года. И пусть не заботится о продаже. Бренн все купит по справедливой (к сожалению, понятия рыночной цены у галлов нет) цене». Уж очень мне хотелось покрепче привязать крестьян к земле, да и на будущее обеспечить надежный запас продовольствия.
Долго спорили по поводу «бренн купит». Галлы, в основном, куда лучше понимали обмен. Но Мелетий пообещал, что сможет правильно растолковать указ.
Второго грека зовут Полибий. Выглядит стариком в свои сорок пять, но теперь важно шествует по узким улочкам Мельпума в сопровождении двух щитоносцев и тоже ведет перепись. С особым пристрастием описывает склады пришлых купцов и местных ремесленников. С купцов решили брать треть от ввозимых товаров. Полибий говорит, что все равно будут привозить: галлы могут золотом оплатить отрез понравившейся ткани.
По экспорту моя политика протекционизма Мельпуму – налицо: на два года вывоз всего произведенного в оппидуме без пошлин. Со скорняков, ювелиров, гончаров и кузнецов я пока решил истребовать десятую часть от всего, что делают они за месяц. Когда раздумывал об этом налоге, всерьез почувствовал недостаток отсутствия у инсубров денежной системы. Кстати, пока недовольных нововведениями нет. Видно Совет обирал народ покруче, чем я.
Из-за отсутствия денег постоялых дворов и трактиров в Мельпуме нет. Народ гуляет в общественных избах, куда каждый несет, что имеет. Эти бесконечные пьянки «на халяву» меня, конечно, не радуют, но народ злить не хочу.
«Нужно завтра Хундилу напрячь, чтобы подумал, как из Этрурии специалистов привлечь и организовать в Мельпуме собственный монетный двор. У меня золота килограмм пятьдесят имеется и серебра только в посуде килограмм двести. Начать можно, а там, когда люди привыкнут расплачиваться деньгами, и этрусские в оборот пойдут, и из Карфагена», - с этой мыслью успокаиваюсь. Закрываю глаза и, вспомнив, что от Артогена до сих пор нет никаких вестей, снова не могу уснуть. Вспоминаю о приятных мелочах вроде запущенной в эксплуатацию коптильни и об окончании строительства ледника. Успокаиваюсь.
***
- Мы шли к Генуе восемь дней. Лигуров в пути даже не видели. Генуя, тфу! У нас деревни больше! В деревянном оппидуме остались одни старики. Лигуры ушли на кораблях в море. Две недели Артоген ждал, надеясь захватить добычу, что в гавань зайдут купеческие корабли. Взбешенный, он с присягнувшими лигурами пошел к Фельсине (этрусское название современной Болоньи). Сенон думает, что ты его обманул, когда пообещал за Геную всю добычу. В оппидуме остался Алаш и пять сотен его воинов. У них припасов, может, на неделю и хватит. Мы скакали не жалея коней, пешие дойдут к Мельпуму дня через три, - Сколан выглядит измученным и виноватым.
Хундила хмуро поглядывает на меня. Наверное, размышляет, в силе или нет наша утренняя договоренность по поводу свадьбы с Гвенвилл.
А как хорошо начался день! Хундила уговорил друидов Мельпума перебраться в Мутину. Наобещал им с три короба чего-то. Неважно, главное – результат.
Терпеливо выслушав мои доводы о важности товарно-денежных отношений, пообещал тайно найти мастеров, которые смогут наладить чеканку монеты в Мельпуме. Мне даже удалось избежать обсуждения всех моих реформ. Уж очень не хотелось сейчас посвящать Хундилу в планы сознания настоящего государства у инсубров. Мог ведь и не одобрить. Ну да, опять свадьба и вроде как вынужденная. Почти ультиматум типа «сначала деньги, потом – стулья».
Говорю Сколану:
- Отдохни, наберись сил. Я подготовлю Артогену подарки. Через два дня моя свадьба. После возьмешь дары и со своими всадниками попробуешь помочь Артогену в войне с иллирийцами. Если успеешь. Об Алаше не волнуйся. Сегодня же отправлю ему припасы. Иди, отдыхай.
Сколан, странно поглядывая на Хундилу, уходит. Чувствую себя разбитым и на душе тяжесть. Откуда мне было знать, что Генуя - вроде как пиратская база лигуров - на самом деле оказалась не городом за каменными стенами, а жалкой деревней! Что благодаря удобной бухте Генуя - это всего лишь небольшой транзитный порт. Одной заботой больше: не имея собственного флота, содержать бесполезный теперь порт за сто километров от Мельпума.
Хундила, словно угадав мои мысли, говорит:
- Оставь лигуров. Они теперь неопасны, – не вижу смысла объяснять ему, что земли лигуров мне еще пригодятся. Что уже мечтаю о десятках укрепленных оппидумов там. Да и выход к морю, доставшийся так легко сейчас, стоит будущих усилий.
- Ты прав. Плохо, что Артоген зол, - отвечаю.
- Не беспокойся об этом и Сколана не торопи. Пусть Артоген свернет себе шею в Иллирии. Ему не победить яподов.
Понимаю, что Хундила прав. Артоген может стать очень влиятельным, а, главное, самостоятельным вождем в Галлии. Да что там стать, он такой и есть. Но все равно хочу ему помочь.
- Так и сделаю, но сейчас нужно об Алаше позаботиться. Прости, оставлю тебя ненадолго.
- Это нужно, - кутаясь в меха, позевывая, соглашается Хундила.
***
Свадьба без драки – не свадьба! Уже месяц, как в Мельпуме стараниями дружинников царят покой и порядок. Но моя свадьба окончилась двумя десятками поединков и сотнями разбитых голов.
Женили нас Хундила и Игель. Водили в дубовую рощу на капище, шаманили там, разжигая костры и пуская кровь бычку. Чтобы отвлечь себя от друидских обрядов, я мысленно славил всех богов за Мельпум и Гвенвилл.
Умертвив бычка, нас попросили взяться за руки крест-накрест. Обвязали цветными лентами запястья и долго бубнили за нас клятвы. Мы лишь потом сказали, что, мол, клянемся, на том обряд и закончился.
Хундила засветил воз приданого, а Вудель, к моему удивлению, – не меньший, со всяким барахлом. Так принято – сколько невеста в дом принесла, столько же и жених добавить должен. Правда тот воз для меня дружина собрала.
Ну а потом, как водится, – пир горой. И не только в трапезной бренна - в оппидуме не пили вино только дети малые. С каждым новым часом этой грандиозной попойки количество подарков от горожан увеличивалось россыпями у стен трапезной. К утру она походила на крытый рынок, где торговцы, бросив товары, решили погулять.
И на второй день кутили и на третий.
Сколана и его всадников я все же отправил с подарками к Артогену. Хундила уехал в Мутину и, как обещал, увез с собой почти весь Совет Мельпума.
Воины Алаша, вернувшиеся из похода на Геную, получив от меня приличные «подъемные», отправились по домам собирать урожай и готовиться к зиме. Гарнизон оппидума пополнился на сто пятьдесят человек, изъявивших желание стать дружинниками бренна.
Моя любимая Гвенвилл в течение недели терпела, а потом стала задавать вопросы, чем я целыми днями занимаюсь и почему она видит меня только по ночам.
Целую ее, понимая, что никак не смогу отмалчиваться дальше. Засыпая, каждую ночь думаю об этом.
Прошел почти месяц, как я стал бренном инсубров. И только сегодня под вечер в Мельпум приехал Хундила с Гвенвилл. По этому поводу я закатил пир горой. Пришли даже друиды из Совета.
До меня регулярно доходят слухи, что влиятельные старцы мутят народ, плохо говорят о новом правителе инсубров. Но это зря они делают: за месяц в оппидуме многое изменилось, и людям эти перемены по сердцу. Ведь жить в мире и под защитой после безвластия и войны – уже не мало!
Перед застольем я вкратце изложил Хундиле о проблемах с местными друидами. Мы с Гвенвилл засиживаться не стали, а Хундила, может, утром, что и расскажет интересного.
Скоро утро наступит. Гвенвилл спит, обняв меня, словно вьюнок дерево. Лежу и обдумываю, о чем завтра стану говорить с Хундилой. Наверное, не стоит говорить об отстроенных казармах и тренировках между службой в оппидуме дружины. Строительство замка не скрыть: сейчас в возведении оппидума бренна в той или иной мере принимает участие весь город, ведь я щедро оплачиваю работу серебром.
Поначалу желающих получить работу пришло не больше сотни. Правда, двое из них оказались греками. Мелетий сейчас с тримарцисием Бренагона объезжает деревни инсубров. Он ведет перепись людей и их имущества, а, главное, доводит до сведения крестьян первый указ бренна: «Два раза в год за справедливый суд и защиту доставлять в Мельпум каждую пятую голову из приплода, часть собранных ягод, добытых в лесах других припасов, рыбы и от промыслов. А кто землю возделывает – ничего из урожая не дает три года. И пусть не заботится о продаже. Бренн все купит по справедливой (к сожалению, понятия рыночной цены у галлов нет) цене». Уж очень мне хотелось покрепче привязать крестьян к земле, да и на будущее обеспечить надежный запас продовольствия.
Долго спорили по поводу «бренн купит». Галлы, в основном, куда лучше понимали обмен. Но Мелетий пообещал, что сможет правильно растолковать указ.
Второго грека зовут Полибий. Выглядит стариком в свои сорок пять, но теперь важно шествует по узким улочкам Мельпума в сопровождении двух щитоносцев и тоже ведет перепись. С особым пристрастием описывает склады пришлых купцов и местных ремесленников. С купцов решили брать треть от ввозимых товаров. Полибий говорит, что все равно будут привозить: галлы могут золотом оплатить отрез понравившейся ткани.
По экспорту моя политика протекционизма Мельпуму – налицо: на два года вывоз всего произведенного в оппидуме без пошлин. Со скорняков, ювелиров, гончаров и кузнецов я пока решил истребовать десятую часть от всего, что делают они за месяц. Когда раздумывал об этом налоге, всерьез почувствовал недостаток отсутствия у инсубров денежной системы. Кстати, пока недовольных нововведениями нет. Видно Совет обирал народ покруче, чем я.
Из-за отсутствия денег постоялых дворов и трактиров в Мельпуме нет. Народ гуляет в общественных избах, куда каждый несет, что имеет. Эти бесконечные пьянки «на халяву» меня, конечно, не радуют, но народ злить не хочу.
«Нужно завтра Хундилу напрячь, чтобы подумал, как из Этрурии специалистов привлечь и организовать в Мельпуме собственный монетный двор. У меня золота килограмм пятьдесят имеется и серебра только в посуде килограмм двести. Начать можно, а там, когда люди привыкнут расплачиваться деньгами, и этрусские в оборот пойдут, и из Карфагена», - с этой мыслью успокаиваюсь. Закрываю глаза и, вспомнив, что от Артогена до сих пор нет никаких вестей, снова не могу уснуть. Вспоминаю о приятных мелочах вроде запущенной в эксплуатацию коптильни и об окончании строительства ледника. Успокаиваюсь.
***
- Мы шли к Генуе восемь дней. Лигуров в пути даже не видели. Генуя, тфу! У нас деревни больше! В деревянном оппидуме остались одни старики. Лигуры ушли на кораблях в море. Две недели Артоген ждал, надеясь захватить добычу, что в гавань зайдут купеческие корабли. Взбешенный, он с присягнувшими лигурами пошел к Фельсине (этрусское название современной Болоньи). Сенон думает, что ты его обманул, когда пообещал за Геную всю добычу. В оппидуме остался Алаш и пять сотен его воинов. У них припасов, может, на неделю и хватит. Мы скакали не жалея коней, пешие дойдут к Мельпуму дня через три, - Сколан выглядит измученным и виноватым.
Хундила хмуро поглядывает на меня. Наверное, размышляет, в силе или нет наша утренняя договоренность по поводу свадьбы с Гвенвилл.
А как хорошо начался день! Хундила уговорил друидов Мельпума перебраться в Мутину. Наобещал им с три короба чего-то. Неважно, главное – результат.
Терпеливо выслушав мои доводы о важности товарно-денежных отношений, пообещал тайно найти мастеров, которые смогут наладить чеканку монеты в Мельпуме. Мне даже удалось избежать обсуждения всех моих реформ. Уж очень не хотелось сейчас посвящать Хундилу в планы сознания настоящего государства у инсубров. Мог ведь и не одобрить. Ну да, опять свадьба и вроде как вынужденная. Почти ультиматум типа «сначала деньги, потом – стулья».
Говорю Сколану:
- Отдохни, наберись сил. Я подготовлю Артогену подарки. Через два дня моя свадьба. После возьмешь дары и со своими всадниками попробуешь помочь Артогену в войне с иллирийцами. Если успеешь. Об Алаше не волнуйся. Сегодня же отправлю ему припасы. Иди, отдыхай.
Сколан, странно поглядывая на Хундилу, уходит. Чувствую себя разбитым и на душе тяжесть. Откуда мне было знать, что Генуя - вроде как пиратская база лигуров - на самом деле оказалась не городом за каменными стенами, а жалкой деревней! Что благодаря удобной бухте Генуя - это всего лишь небольшой транзитный порт. Одной заботой больше: не имея собственного флота, содержать бесполезный теперь порт за сто километров от Мельпума.
Хундила, словно угадав мои мысли, говорит:
- Оставь лигуров. Они теперь неопасны, – не вижу смысла объяснять ему, что земли лигуров мне еще пригодятся. Что уже мечтаю о десятках укрепленных оппидумов там. Да и выход к морю, доставшийся так легко сейчас, стоит будущих усилий.
- Ты прав. Плохо, что Артоген зол, - отвечаю.
- Не беспокойся об этом и Сколана не торопи. Пусть Артоген свернет себе шею в Иллирии. Ему не победить яподов.
Понимаю, что Хундила прав. Артоген может стать очень влиятельным, а, главное, самостоятельным вождем в Галлии. Да что там стать, он такой и есть. Но все равно хочу ему помочь.
- Так и сделаю, но сейчас нужно об Алаше позаботиться. Прости, оставлю тебя ненадолго.
- Это нужно, - кутаясь в меха, позевывая, соглашается Хундила.
***
Свадьба без драки – не свадьба! Уже месяц, как в Мельпуме стараниями дружинников царят покой и порядок. Но моя свадьба окончилась двумя десятками поединков и сотнями разбитых голов.
Женили нас Хундила и Игель. Водили в дубовую рощу на капище, шаманили там, разжигая костры и пуская кровь бычку. Чтобы отвлечь себя от друидских обрядов, я мысленно славил всех богов за Мельпум и Гвенвилл.
Умертвив бычка, нас попросили взяться за руки крест-накрест. Обвязали цветными лентами запястья и долго бубнили за нас клятвы. Мы лишь потом сказали, что, мол, клянемся, на том обряд и закончился.
Хундила засветил воз приданого, а Вудель, к моему удивлению, – не меньший, со всяким барахлом. Так принято – сколько невеста в дом принесла, столько же и жених добавить должен. Правда тот воз для меня дружина собрала.
Ну а потом, как водится, – пир горой. И не только в трапезной бренна - в оппидуме не пили вино только дети малые. С каждым новым часом этой грандиозной попойки количество подарков от горожан увеличивалось россыпями у стен трапезной. К утру она походила на крытый рынок, где торговцы, бросив товары, решили погулять.
И на второй день кутили и на третий.
Сколана и его всадников я все же отправил с подарками к Артогену. Хундила уехал в Мутину и, как обещал, увез с собой почти весь Совет Мельпума.
Воины Алаша, вернувшиеся из похода на Геную, получив от меня приличные «подъемные», отправились по домам собирать урожай и готовиться к зиме. Гарнизон оппидума пополнился на сто пятьдесят человек, изъявивших желание стать дружинниками бренна.
Моя любимая Гвенвилл в течение недели терпела, а потом стала задавать вопросы, чем я целыми днями занимаюсь и почему она видит меня только по ночам.
Целую ее, понимая, что никак не смогу отмалчиваться дальше. Засыпая, каждую ночь думаю об этом.
-
Sehfir
- Бывалый
- Posts in topic: 32
- Сообщения: 268
- Зарегистрирован: 26 окт 2015, 05:49
- Пол: Муж.
- Откуда: Сахара
Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"
Часть четвертая
Младший центурион Септимус Помпа
Глава 13
- За нашу двенадцатую манипулу и старшего центуриона Алексиуса! - еле ворочая языком, пробормотал Мамерк и тяжело опустился на табурет.
Его соплеменник Нумерий из эквов (древний италийский народ, живший в горах к востоку от Лациума, враждебно относившийся к Риму, но, в конце концов, покоренный римлянами в 302 г. до Р.Х.) недовольно проворчал,
- За Алексиуса, слава ему, пьем всю ночь. А давайте выпьем за нашего центуриона Септимуса!
- И то дело, выпьем за Септимуса! – Одобрил великан Руфус (Rufus - рыжий). Поговаривали, будто он из галлов.
- А давайте, - согласился Мамерк.
- Спасибо, друзья, - пуская скупую слезу, Септимус Помпа выплеснул чуть-чуть из кубка на землю и, бормоча слова благодарности Тину (греческий Зевс и римский - Юпитер) влил в себя содержимое.
Скрипнули ржавые петли, и друзья услышали гнусавый голос ненавистного Мариуса Кезона.
- У-у, козье вымя, дети осла! По какому поводу гуляете? – выставив вперед ногу в лубках, он оперся спиной о дверь и вытер лоб. – Сейчас я вам напомню, кто тут командует, - Мариус встряхнул плетку, на кончиках кожаных ремней брякнули загнутые в кольца гвозди.
Глаза Руфуса налились кровью, и без того вечно румяные щеки стали бордовыми. Он схватил табурет и запустил в бывшего старшего центуриона двенадцатой манипулы. Тот смог увернуться. Но травмированная нога подвела и, не удержав равновесия, Мариус, поминая Аиту (Аид, Гадес), рухнул на земляной пол.
Септимус бросился к ворочающемуся на полу Мариусу и, схватив того за горло, срываясь на крик, зашипел:
- Теперь в двенадцатой старшим центурион Алексиус Спуринна Луциус! А ты проваливай, пока цел!
Отпустив хрипящего Мариуса, Септимус поднялся и тут же вскрикнул от боли - бывший командир таки достал плеткой по ногам.
- Твой Алексиус кормит ворон, скоро и ты с ним встретишься, - брызжа слюной и силясь подняться, пообещал Мариус Кезон.
Позже Септимус признался друзьям, что все равно не жалеет о содеянном, хоть в тот момент просто не смог справиться с собой. Он наступил ногой, обутой в калиги, на лицо Мариусу и вогнал кинжал тому в горло. Обернувшись к друзьям, увидел, что половина солдат манипулы уже на ногах.
Руфус подошел к Септимусу и плюнул на бьющегося в конвульсиях Мариуса.
- Это тебе за Алексиуса! - громко, так, чтобы все проснувшиеся услышали, сказал он. - Этот выкидыш убил нашего центуриона!
Протрезвевшие Мамерк и Нумерий со словами: «За Алексиуса», - сделали то же, что и Руфус. За ними пошли Квинтус, Тиберий и Прокулус. Когда Мариус Мастама - опальный сын уважаемого сенатора Этрурии - почтил плевком на труп центуриона в память Алексиуса Спуринны, и остальные сочли своим долгом сделать то же.
- Всем спать. Мы сами позаботимся о теле, - приказал солдатам Септимус, а старые, еще по контубернию, друзья, дружески похлопывая по спинам нерасторопных, позаботились о том, чтобы приказ центуриона был выполнен как можно быстрее.
Вдесятером они покинули здание казармы и направились к выходу в город. Септимус и Руфус, поддерживая под руки тело Мариуса, несли его так, как обычно приносили в лагерь упившихся легионеров.
У ворот к ним навстречу вышел часовой. Разглядев в свете факела гребешок центуриона на шлеме Септимуса, махнул рукой и вернулся в сторожевой домик.
Минут через десять тело Мариуса погрузилось в зловонные воды городской канализации. «Даже если его и обнаружат, то это к лучшему. Любой бродяга мог позариться на имущество инвалида», - пояснил свое решение друзьям Септимус.
Назад вернулись, держа под руки Прокулуса, на случай, если часовой вспомнит о ночной вылазке контуберния, решили настаивать, что, мол, вино кончилось. Пьяными все были, вышли из лагеря, потом центурион Септимус приказал возвращаться.
Септимус уснул сразу. Но сон его прервали звуки буцины так быстро, что прежде, чем встать с лежака, он помянул всех демонов от Ванфа до Хару. Потом проклятия Септиптимуса обрушились на сенат, принявший решение о строительстве дороги к Тарквинии. Все знают, что по старой дороге от Тарквинии к развалинам Рима уже давно никто не ходит. Весь день под палящим солнцем манипуле Септимуса предстояло носить булыжник, копать и трамбовать каменистый грунт. Не для того ли, что бы сабинам стало легче ходить на Этрурию?
Мешки с едой и водой на плечах, из оружия – только глаудиусы, без доспехов и скутумов, в одних только туниках шесть манипул второго легиона Этрурии с первыми лучами солнца вышли из города.
На манипулу Септимуса приходилась одна телега, запряженная старым волом. На телегу легионеры погрузили инструменты – лопаты, корзины для земли, заступы. Измученный ночными событиями Септимус взобрался на телегу и, отчаянно борясь со сном, разглядывал таблички, расставленные по обочине. Табличек было много: вначале номер манипулы, затем контуберния. Наконец он увидел табличку с номером «двенадцать». Слез с телеги и, потирая голову у правого виска, стал разводить контубернии манипулы по размеченным участкам.
Полдня углублялись, отсыпая землю на обочину, потом трамбовали деревянными колодами. Септимус, превозмогая ноющую головную боль, с остервенением долбил окаменевшую землю.
Небо затянуло тучами, заморосил дождик. Боль отступила, но легче не стало. Септимус чувствовал странную тревогу. Он вглядывался в лица солдат и размышлял о том, стал ли он убивать центуриона Мариуса, если бы был трезв?
За обедом солдаты подшучивали друг над другом, в общем – все, как обычно, будто ночью ничего и не произошло. Септимус повеселел и решил, что правильно сделал, отомстив убийце Алексиуса.
Когда на небе появились первые звезды, на обочине будущей дороги уже лежали ровными рядами камни. Завтра этими камнями солдаты вымостят подготовленный сегодня участок дороги. После недолгих сборов манипула Септимуса направилась к городу.
У городских ворот стражник сделал знак остановиться. Септимус подошел к нему и, уперев руки в бока, повел головой так, что хрустнули шейные позвонки. Он сделал это намеренно, чтобы часовой смог получше рассмотреть гребень на его шлеме.
- В своем ли ты уме, что позволяешь себе останавливать нас? Мы весь день работали как мулы!
- Простите, центурион. У меня приказ от консула Прастины для старшего центуриона двенадцатой манипулы.
Липкий страх медленно поднимался откуда-то снизу, сжимая сердце. Септимус, собравшись духом, твердо произнес:
- Я - Септимус Помпа, младший центурион двенадцатой манипулы, слушаю тебя.
- Консул срочно требует к себе старшего центуриона Мариуса Кезона.
«Как? Как это возможно? Старший центурион манипулы – Алексиус Спуринна!» - страшная догадка молнией мелькнула и оглушила, словно над головой прогремел гром. - Консул причастен к смерти Алексиуса. Мамерк, Нумерий, Руфус, Квинтус, Тиберий, Прокулус, друзья стояли за его спиной и все тоже слышали. Септимус повернулся к ним и увидел на их лицах полное равнодушие - «Неужели они не понимают?»
Стражник воспринял удивление Септимуса по-своему:
- Его нет с вами?
- Он давно уже не с нами, - меланхолично, но достаточно громко, чтобы стражник услышал, произнес Руфус. Остальные, кто стоял за спиной Помпы, дружно закивали, поддакивая.
- Проходите, - часовой отошел в сторону, пропуская манипулу в город.
Септимус дал команду продолжить движение, а сам задержался, наблюдая за стражником.
Из флигеля, пристроенного к башне, вышел офицер. Стражник что-то сказал ему, тот запрыгнул на коня, взял под уздцы второго и ускакал в город. «Все верно. Второй конь для Мариуса. Нет никакой ошибки», - Септимус брел за своей манипулой, едва переставляя ноги.
Ему было трудно понять, как после таких почестей, оказанных Алексиусу консулом, в манипулу вернулся Мариус. И не просто вернулся. Раньше он не позволял себе так разговаривать с новобранцами контуберния Помпы. Теперь от пришедшей ясности легче не стало - признание в убийстве молодого центуриона вызвано отнюдь не отчаянием и не желанием досадить, Мариус Кезон знал – за ним стоит консул.
***
Об исчезновении центуриона Мариуса Кезона, казалось, забыли или решили оставить все, как есть. Манипула Септимуса третий день строила дорогу и даже получила похвалу от бенефициария (должностное лицо отвечающая за строительство и эксплуатацию дороги).
Септимус пригласил бенефициария – толстенького коротышку Клеона - выпить вина. Тот принял приглашение и, когда контубернии расселись на обочине перекусить, присоединился к Септимусу и его друзьям.
Клеон пил вино, почти не разбавляя водой. Септимус решил, что для того, кто принимает работу, жалеть вина не стоит, и охотно подливал. Захмелевшего чиновника потянуло поговорить. Размахивая руками, чтобы привлечь внимание центуриона, он, пытаясь говорить как можно тише, на самом деле почти прокричал:
- А знаете, что сейчас происходит в Этрурии? – солдаты контуберния тут же затихли, а Клеон вначале поднял указательный палец вверх, затем приложил его к губам. - Цы-ы-ыц, никому не слова, – убедившись, что все его внимательно слушают, он продолжил: - В ночь после меркурия, помните, когда состязались только две манипулы. Ну, помните?
Друзья дружно закивали. Септимус подлил бенефециарию в кубок еще вина. Клеон тут же опустошил его.
- Что дальше-то было, Клеон? – спросил Руфус.
- Ну, так вот. Зятек сенатора Спуринны будто убил его, а сам сбежал. Но кое-кто в сенате подозревают в двойном убийстве консула Прастину. Ну, скажите мне – оно нам надо, когда проклятые сабины вот-вот вторгнутся в Этрурию? – друзья слушали, затаив дыхание. – С другой стороны, если Алексиус Спуринна сбежал, то почему Спуриния – дочь сенатора, разодрав лицо до крови, ходит по форуму, проклиная консула?
- Да она же ведьма! – воскликнули в один голос эквы, Мамерк и Нуберий.
- Цыц, я сказал! - совсем, как трезвый, приказал Клеон. – Не одни вы такие умные. Но ведь война неизбежна. Что скажешь, центурион?
Септимус ничего не успел ответить бенефициарию. Само проведение вмешалось: поднимая облака пыли, мимо пронесся всадник. Он кричал: «Сабины!»
Друзья из контуберния и толстяк Клеон услышали эту весть трижды, пока всадник не скрылся из виду.
- Запрещаю передвигаться по новой дороге верхом! - прокричал бенефициарий и завалился на спину.
- Клеон от страха обеспамятовал, – предположил Руфус.
- На телегу его, манипуле строится, - Септимус понял, что на этот раз боги на его стороне. «Война – это лучше, чем расследование гибели старшего центуриона Мариуса Кезона», - так он тогда думал.
Младший центурион Септимус Помпа
Глава 13
- За нашу двенадцатую манипулу и старшего центуриона Алексиуса! - еле ворочая языком, пробормотал Мамерк и тяжело опустился на табурет.
Его соплеменник Нумерий из эквов (древний италийский народ, живший в горах к востоку от Лациума, враждебно относившийся к Риму, но, в конце концов, покоренный римлянами в 302 г. до Р.Х.) недовольно проворчал,
- За Алексиуса, слава ему, пьем всю ночь. А давайте выпьем за нашего центуриона Септимуса!
- И то дело, выпьем за Септимуса! – Одобрил великан Руфус (Rufus - рыжий). Поговаривали, будто он из галлов.
- А давайте, - согласился Мамерк.
- Спасибо, друзья, - пуская скупую слезу, Септимус Помпа выплеснул чуть-чуть из кубка на землю и, бормоча слова благодарности Тину (греческий Зевс и римский - Юпитер) влил в себя содержимое.
Скрипнули ржавые петли, и друзья услышали гнусавый голос ненавистного Мариуса Кезона.
- У-у, козье вымя, дети осла! По какому поводу гуляете? – выставив вперед ногу в лубках, он оперся спиной о дверь и вытер лоб. – Сейчас я вам напомню, кто тут командует, - Мариус встряхнул плетку, на кончиках кожаных ремней брякнули загнутые в кольца гвозди.
Глаза Руфуса налились кровью, и без того вечно румяные щеки стали бордовыми. Он схватил табурет и запустил в бывшего старшего центуриона двенадцатой манипулы. Тот смог увернуться. Но травмированная нога подвела и, не удержав равновесия, Мариус, поминая Аиту (Аид, Гадес), рухнул на земляной пол.
Септимус бросился к ворочающемуся на полу Мариусу и, схватив того за горло, срываясь на крик, зашипел:
- Теперь в двенадцатой старшим центурион Алексиус Спуринна Луциус! А ты проваливай, пока цел!
Отпустив хрипящего Мариуса, Септимус поднялся и тут же вскрикнул от боли - бывший командир таки достал плеткой по ногам.
- Твой Алексиус кормит ворон, скоро и ты с ним встретишься, - брызжа слюной и силясь подняться, пообещал Мариус Кезон.
Позже Септимус признался друзьям, что все равно не жалеет о содеянном, хоть в тот момент просто не смог справиться с собой. Он наступил ногой, обутой в калиги, на лицо Мариусу и вогнал кинжал тому в горло. Обернувшись к друзьям, увидел, что половина солдат манипулы уже на ногах.
Руфус подошел к Септимусу и плюнул на бьющегося в конвульсиях Мариуса.
- Это тебе за Алексиуса! - громко, так, чтобы все проснувшиеся услышали, сказал он. - Этот выкидыш убил нашего центуриона!
Протрезвевшие Мамерк и Нумерий со словами: «За Алексиуса», - сделали то же, что и Руфус. За ними пошли Квинтус, Тиберий и Прокулус. Когда Мариус Мастама - опальный сын уважаемого сенатора Этрурии - почтил плевком на труп центуриона в память Алексиуса Спуринны, и остальные сочли своим долгом сделать то же.
- Всем спать. Мы сами позаботимся о теле, - приказал солдатам Септимус, а старые, еще по контубернию, друзья, дружески похлопывая по спинам нерасторопных, позаботились о том, чтобы приказ центуриона был выполнен как можно быстрее.
Вдесятером они покинули здание казармы и направились к выходу в город. Септимус и Руфус, поддерживая под руки тело Мариуса, несли его так, как обычно приносили в лагерь упившихся легионеров.
У ворот к ним навстречу вышел часовой. Разглядев в свете факела гребешок центуриона на шлеме Септимуса, махнул рукой и вернулся в сторожевой домик.
Минут через десять тело Мариуса погрузилось в зловонные воды городской канализации. «Даже если его и обнаружат, то это к лучшему. Любой бродяга мог позариться на имущество инвалида», - пояснил свое решение друзьям Септимус.
Назад вернулись, держа под руки Прокулуса, на случай, если часовой вспомнит о ночной вылазке контуберния, решили настаивать, что, мол, вино кончилось. Пьяными все были, вышли из лагеря, потом центурион Септимус приказал возвращаться.
Септимус уснул сразу. Но сон его прервали звуки буцины так быстро, что прежде, чем встать с лежака, он помянул всех демонов от Ванфа до Хару. Потом проклятия Септиптимуса обрушились на сенат, принявший решение о строительстве дороги к Тарквинии. Все знают, что по старой дороге от Тарквинии к развалинам Рима уже давно никто не ходит. Весь день под палящим солнцем манипуле Септимуса предстояло носить булыжник, копать и трамбовать каменистый грунт. Не для того ли, что бы сабинам стало легче ходить на Этрурию?
Мешки с едой и водой на плечах, из оружия – только глаудиусы, без доспехов и скутумов, в одних только туниках шесть манипул второго легиона Этрурии с первыми лучами солнца вышли из города.
На манипулу Септимуса приходилась одна телега, запряженная старым волом. На телегу легионеры погрузили инструменты – лопаты, корзины для земли, заступы. Измученный ночными событиями Септимус взобрался на телегу и, отчаянно борясь со сном, разглядывал таблички, расставленные по обочине. Табличек было много: вначале номер манипулы, затем контуберния. Наконец он увидел табличку с номером «двенадцать». Слез с телеги и, потирая голову у правого виска, стал разводить контубернии манипулы по размеченным участкам.
Полдня углублялись, отсыпая землю на обочину, потом трамбовали деревянными колодами. Септимус, превозмогая ноющую головную боль, с остервенением долбил окаменевшую землю.
Небо затянуло тучами, заморосил дождик. Боль отступила, но легче не стало. Септимус чувствовал странную тревогу. Он вглядывался в лица солдат и размышлял о том, стал ли он убивать центуриона Мариуса, если бы был трезв?
За обедом солдаты подшучивали друг над другом, в общем – все, как обычно, будто ночью ничего и не произошло. Септимус повеселел и решил, что правильно сделал, отомстив убийце Алексиуса.
Когда на небе появились первые звезды, на обочине будущей дороги уже лежали ровными рядами камни. Завтра этими камнями солдаты вымостят подготовленный сегодня участок дороги. После недолгих сборов манипула Септимуса направилась к городу.
У городских ворот стражник сделал знак остановиться. Септимус подошел к нему и, уперев руки в бока, повел головой так, что хрустнули шейные позвонки. Он сделал это намеренно, чтобы часовой смог получше рассмотреть гребень на его шлеме.
- В своем ли ты уме, что позволяешь себе останавливать нас? Мы весь день работали как мулы!
- Простите, центурион. У меня приказ от консула Прастины для старшего центуриона двенадцатой манипулы.
Липкий страх медленно поднимался откуда-то снизу, сжимая сердце. Септимус, собравшись духом, твердо произнес:
- Я - Септимус Помпа, младший центурион двенадцатой манипулы, слушаю тебя.
- Консул срочно требует к себе старшего центуриона Мариуса Кезона.
«Как? Как это возможно? Старший центурион манипулы – Алексиус Спуринна!» - страшная догадка молнией мелькнула и оглушила, словно над головой прогремел гром. - Консул причастен к смерти Алексиуса. Мамерк, Нумерий, Руфус, Квинтус, Тиберий, Прокулус, друзья стояли за его спиной и все тоже слышали. Септимус повернулся к ним и увидел на их лицах полное равнодушие - «Неужели они не понимают?»
Стражник воспринял удивление Септимуса по-своему:
- Его нет с вами?
- Он давно уже не с нами, - меланхолично, но достаточно громко, чтобы стражник услышал, произнес Руфус. Остальные, кто стоял за спиной Помпы, дружно закивали, поддакивая.
- Проходите, - часовой отошел в сторону, пропуская манипулу в город.
Септимус дал команду продолжить движение, а сам задержался, наблюдая за стражником.
Из флигеля, пристроенного к башне, вышел офицер. Стражник что-то сказал ему, тот запрыгнул на коня, взял под уздцы второго и ускакал в город. «Все верно. Второй конь для Мариуса. Нет никакой ошибки», - Септимус брел за своей манипулой, едва переставляя ноги.
Ему было трудно понять, как после таких почестей, оказанных Алексиусу консулом, в манипулу вернулся Мариус. И не просто вернулся. Раньше он не позволял себе так разговаривать с новобранцами контуберния Помпы. Теперь от пришедшей ясности легче не стало - признание в убийстве молодого центуриона вызвано отнюдь не отчаянием и не желанием досадить, Мариус Кезон знал – за ним стоит консул.
***
Об исчезновении центуриона Мариуса Кезона, казалось, забыли или решили оставить все, как есть. Манипула Септимуса третий день строила дорогу и даже получила похвалу от бенефициария (должностное лицо отвечающая за строительство и эксплуатацию дороги).
Септимус пригласил бенефициария – толстенького коротышку Клеона - выпить вина. Тот принял приглашение и, когда контубернии расселись на обочине перекусить, присоединился к Септимусу и его друзьям.
Клеон пил вино, почти не разбавляя водой. Септимус решил, что для того, кто принимает работу, жалеть вина не стоит, и охотно подливал. Захмелевшего чиновника потянуло поговорить. Размахивая руками, чтобы привлечь внимание центуриона, он, пытаясь говорить как можно тише, на самом деле почти прокричал:
- А знаете, что сейчас происходит в Этрурии? – солдаты контуберния тут же затихли, а Клеон вначале поднял указательный палец вверх, затем приложил его к губам. - Цы-ы-ыц, никому не слова, – убедившись, что все его внимательно слушают, он продолжил: - В ночь после меркурия, помните, когда состязались только две манипулы. Ну, помните?
Друзья дружно закивали. Септимус подлил бенефециарию в кубок еще вина. Клеон тут же опустошил его.
- Что дальше-то было, Клеон? – спросил Руфус.
- Ну, так вот. Зятек сенатора Спуринны будто убил его, а сам сбежал. Но кое-кто в сенате подозревают в двойном убийстве консула Прастину. Ну, скажите мне – оно нам надо, когда проклятые сабины вот-вот вторгнутся в Этрурию? – друзья слушали, затаив дыхание. – С другой стороны, если Алексиус Спуринна сбежал, то почему Спуриния – дочь сенатора, разодрав лицо до крови, ходит по форуму, проклиная консула?
- Да она же ведьма! – воскликнули в один голос эквы, Мамерк и Нуберий.
- Цыц, я сказал! - совсем, как трезвый, приказал Клеон. – Не одни вы такие умные. Но ведь война неизбежна. Что скажешь, центурион?
Септимус ничего не успел ответить бенефициарию. Само проведение вмешалось: поднимая облака пыли, мимо пронесся всадник. Он кричал: «Сабины!»
Друзья из контуберния и толстяк Клеон услышали эту весть трижды, пока всадник не скрылся из виду.
- Запрещаю передвигаться по новой дороге верхом! - прокричал бенефициарий и завалился на спину.
- Клеон от страха обеспамятовал, – предположил Руфус.
- На телегу его, манипуле строится, - Септимус понял, что на этот раз боги на его стороне. «Война – это лучше, чем расследование гибели старшего центуриона Мариуса Кезона», - так он тогда думал.
-
Sehfir
- Бывалый
- Posts in topic: 32
- Сообщения: 268
- Зарегистрирован: 26 окт 2015, 05:49
- Пол: Муж.
- Откуда: Сахара
Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"
Глава 14
В чистом небе без единого облачка солнце стояло высоко, и хоть роса на траве еще приятно холодила ноги, доспехи уже разогрелись. Септимус изнывал от жары и мечтал избавиться хотя бы от шлема.
Второй легион с ночи стоял на вершине пологого холма, сверху донизу покрытого маленькими желтыми цветами и чахлой травой. Под утро замерзшие, сейчас солдаты с грустью поглядывали на долину у реки. Слабый ветерок оттуда приносил свежесть. А младший центурион двенадцатой манипулы мечтал оказаться в сырой дубовой роще, где на мягком ковре из моха он смог бы отоспаться вдоволь.
- Хорошо сейчас первому. В лесу прохладно, – словно угадав мысли друга, мечтательно произнес Руфус.
- Хорошо. А еще им реку переходить. Я бы сейчас окунулся, – ответил Септимус.
- Как думаешь, нам сражаться придется с сабинянами или фалангой самнитов?
- Смотри! – Септимус указал на поднимающуюся вдали пыль. - Сабиняне скачут! Консул ошибся, ожидая атаки самнитов.
Всадников заметили не только друзья. Завыла буцина, манипулы легиона начали перестраиваться: гастаты выдвинулись вперед и приготовили хасты, воткнув их в землю перед собой. Септимус положил руку на плече Руфусу.
- Всадники на холм не пойдут, вот увидишь! Скоро подойдет фаланга самнитов. Командуй второй центурией. Нам всего-то нужно удержать этот холм. Первый легион переправится через Тибр и ударит в спину самнитам. Построимся, как учил Алексиус, в каре и будем держаться.
- Я понял тебя Септимус, но за такое самоуправство трибун Тулий может и наказать.
- Посмотри вперед, - всадники-сабины остановились у подножия холма, заняв долину вплоть до реки. - Их очень много, они обойдут холм и не дадут никому уйти. Холм же слишком пологий, фаланга самнитов ни за что не разорвет строй. Нам с этого холма только вперед и можно, пробив брешь в фаланге. Если отступим, то Этрурию больше не увидим.
- Так будем бить фалангу клином?
- Только так, Руфус. Если удастся разорвать их строй, иди на сближение со мной.
- Я понял, командир.
Руфус на счастье погладил гребешок на шлеме Септимуса и побежал на левый фланг манипулы, выкрикивая: «Вторая центурия! Всем слушать меня!»
Септимус проводил взглядом друга и громко крикнул: «Центурия! Каре!» Каждый в центурии уже знал свое место. Солдаты бежали к центуриону и становились, как на учениях перед меркурием.
Обе центурии ощетинились хастами и пилами. Центурионы второй и десятой манипул, чьи солдаты стояли в три линии, поражаясь происходящему, поглядывали на построение двенадцатой.
Рядом с Септимусом стали верные друзья из контуберния. Нумерий, чтобы избавиться от волнения воскликнул: «Какого демона им нужно?!»
- Ты тогда еще не родился, - начал отвечать Мариус Мастама – сын сенатора, - никто из нас еще не родился. То было во времена Ромула. У римлян было много мужчин и мало женщин. Вот и решили они похитить женщин у сабинян. Решили и сделали. А когда сабиняне пришли за своими женщинами, началась кровавая битва. И вышли к сражающимся сабинянки с младенцами на руках, и с тех пор римляне и сабиняне жили как один народ. И бились вместе против царей Этрурии.
- И что с того? Рим-то сейчас в руинах, - возразил Нумерий.
- Сабиняне в прошлом году присылали послов в Этрурию. Просили они разрешения у сената на восстановление города. Но наши отцы еще помнят, сколь силен был Рим, поэтому и отказали.
- А-а-а, - так выразил свое отношение к услышанному Нумерий.
Всадники-сабины пришли в движение. Конная лава разделилась на два рукава. Они скакали, потрясая дротиками, огибая холм.
Вдали засверкали, отражая солнечные лучи, шлемы и щиты фаланги самнитов. Кое-кто из солдат первого легиона Этрурии бросил легкие пилы, рассчитывая сразить кого-нибудь из скачущих сабинян.
Крики центурионов быстро успокоили солдат, столь неэффективно решивших воспользоваться оружием: дротики летели дальше, чем обычно (до 60м.), но, чтобы поразить врага требовался вдвое, а то и втрое дальний бросок.
Маневр конницы противника все же вынудил трибуна легиона развернуть линию триариев спиной к принципам и гастатам.
- Смотри Септимус, они так же, как и мы, хотят прикрыть тылы, но фланги манипул оставляют незащищенными! Трибун не думает. Он, так же, как и отцы Этрурии, привык хорошо делать то, чему когда-то научился! – прокричал Мастама.
- Жаль, что с нами нет Алексиуса, - ответил Септимус, сжимая древко пилума. Он чувствовал слабость в ногах и легкое головокружение. «Уж лучше битва, чем ожидание», - промелькнула мысль. Сердце забилось ровно, страх отступил. – Братья! Сегодня Харун (демон смерти, у греков – Харон) заберет многих, но попросим Мариса, чтобы это произошло с нами как можно позже!
Септимус воодушевившись своей речью, ударил пилумом о край скутума. Центурия зазвенела железом, и вскоре весь первый легион бряцал оружием, готовясь к сражению.
Всадники-сабиняне остановились, а фаланга самнитов ускорилась. Уже можно было разглядеть лица атакующих в первой линии. Длинные копья покачивались в такт шагам, круглые щиты, оббитые медью, сверкали на солнце так сильно, что Септимус, разглядывающий самнитов, закрыл глаза и тыльной стороной ладони утер навернувшиеся слезы.
Велиты, (разновидность лёгкой пехоты в древнеримской армии, часто использовались как застрельщики) спустившись к подножию холма, начали метать пилы. Фаланга поначалу замедлилась, но спустя мгновение самниты перешли на бег, заставив легковооруженных воинов искать укрытия за линией принципов.
Септимус что есть силы закричал:
- В атаку! Клин!
Центурия, перестраиваясь на ходу, пошла в атаку. Броски дротиков выбили в линии самнитов приличную брешь. Длинные копья опустились, пропахав борозды в земле. Септимус, бегущий во главе клина, наступил на опущенное копье, подпрыгнул и врезался скутумом в опешивших гоплитов. Началась резня. Легионеры двенадцатой кололи из-за щитов в лицо, шею, руки и выше поножей, в ноги гоплитов.
Туски Септимуса продвигались к центурии Руфуса, оставляя за собой трупы самнитов. Среди тех поднялась паника: задние ряды не видели, что творилось впереди, передние теряли товарищей одного за другим. Многие из них по-прежнему не выпускали из рук ставшие неподъемными хасты (тут воевала не македонская фаланга сариссофоров). Висящие на руке щиты не защищали от метких уколов гладиусами. Центурии двенадцатой манипулы второго легиона почти без потерь вырезали два десятка рядов самнитской фаланги и соединились, выйдя из боя за спинами гоплитов.
Септимус, опасаясь атаки всадников, построил манипулу в каре. Самниты продолжали восхождение на холм, тесня манипулы тусков. А кавалерия сабинян все не нападала.
Центурион Помпа оглянулся и понял, что на помощь первого легиона теперь рассчитывать не стоит. Сабиняне, заметив переправу тусков через Тибр, покинули окрестности холма и теперь бьются с легионом консула. Нет, не бьются – убивают мечущихся в панике и в воде, и на суше легионеров.
- Руфус! Манипулу в две линии! Ударим в спину фаланге пока не поздно!
Команда центуриона выполнялась, едва достигнув ушей очередного солдата. Некоторые сами сообразили, увидев, что каре распадается и товарищи на бегу подхватывают с земли не поврежденные пилы и хасты.
Солдаты Септимуса, держась за спиной у гоплитов, метнули дротики и бросились в атаку. Кое-кто из самнитов оборачивался, но тут же умирал от удара гладиусом или пилума, брошенного легионером со второй линии манипулы.
Никто из самнитов не покинул холм, но и от второго легиона осталось не больше пяти манипул.
Трибун Тулий лежал, укрытый пурпурным плащом, с ужасной раной от сабинянского дротика, угодившего в рот. Когда сабиняне заметили переправу первого легиона и, оставив за холмом две сотни всадников, ускакали, трибун решил с сотней кавалерии тусков при поддержке ополченцев напасть на них. Сабинян отогнали. Триарии теперь могли не беспокоится о своем тыле, но дротик, брошенный меткой рукой сабинянина, лишил второй легион тусков командира.
Септимус смотрел то на тело Тулия, то на сабинян, добивающих первый легион. Он понимал, что помочь консулу уже никто не в силах. «Нужно уходить, но куда? Всадники догонят».
- Ты, кажется, Септимус? – услышал он за спиной. Обернулся.
Старший центурион первой манипулы в кольчуге, заляпанной уже загустевшей кровью, смотрел устало.
- Я - Гней Публий, слышал обо мне? – Септимус молчал, размышляя о том, что понадобилось столь прославленному воину от него. – Вы победили нас на меркурии! – Щека Гнея с огромным шрамом стала поддергиваться, от чего рваный рубец зашевелился, словно змея.
- Конечно, слышал. Им не выжить, - Септимус указал рукой на битву у переправы.
- Без тебя мы все сейчас лежали бы рядом с Тулием. Командуй, пока не поздно, центурион.
Предложение Гнея Публия, если бы Септимус вообще когда-нибудь мог подумать о такой возможности, наверное, удивило бы или напротив, сделало его невероятно гордым собой.
Сейчас он просто кивнул, соглашаясь, и, набрав в грудь побольше воздуха, закричал:
- Собрать оружие, манипулам строиться в походную колонну!
Гней Публий ударил себя в грудь, улыбнулся, и слово в слово повторил приказ Септимуса. Закричали и другие выжившие в битве центурионы.
Остатки легиона отходили к Клузию. Двадцать всадников трибуна, оставшиеся в живых из сотни, хоть и нагруженные трофеями, ушли далеко вперед. Несколько раз Септимус останавливал колону и объяснял, что нужно делать в случае, если появятся сабиняне. Солдаты несли на себе двойной запас дротиков и были измотаны битвой, но держались, полны решимости - все-таки они разбили самнитов. А если доберутся до крепостицы, где консул оставил интендантов, то и скотоводам-сабинам тогда не на что рассчитывать.
Услышав в который раз: «Сабины!» - солдаты строились в каре по центуриям на расстоянии двух бросков пилума друг от друга и метали дротики в воображаемого противника, высоко поднимая щиты после каждого броска. Септимус обещал им, что так они смогут победить и всадников.
Наверное, сабины удовлетворились победой над первым легионом, а, может, и консула Прастиния пленили и теперь рассчитывают и так получить все, чего хотят. Так или иначе, но Септимус Помпа беспрепятственно довел солдат до деревянной крепости, построенной пару месяцев назад между Клузием и Тарквинии, как только Этрурия решилась воевать с сабинянами и самнитами.
***
«Разбиты…» - шептались гражданские. Префект Гай Велий, вытирая полотном потеющий лоб, спешил к выходу из крепости навстречу двум десяткам всадников из турмы Тулия. «Не может быть! Боги, сжальтесь надо мной», - шептал префект, понимая, что манипула обслуги даже за стенами укрепления не устоит перед объединенными силами самнитов и сабинян, разбивших легионы Прастиния.
Всадники спокойно въехали через распахнутые ворота. Луций Дасумий Туску, декурион из турмы трибуна, увидев префекта, спешился и доложил:
- Центурион Септимус Помпа ведет манипулы второго легиона в крепость. Солдаты устали. Нужно подготовить достойный ночлег и еду.
- Как центурион? Где консул? Что с Тулием? – заикаясь от волнения, спросил десятника Гай.
- Первый легион разбит всадниками-сабинянами. Что стало с консулом мне не известно. Септимус Помпа спас наши задницы. Фаланга самнитов вырезана до последнего гоплита. Тулий погиб. Его тело вон на той лошади, - Луций указал на рыжую кобылу. Теперь Гай догадался, что сверток на ее спине и есть тело Тулия. – Наш трибун заслужил погребальный костер. А если сабиняне уйдут к Тарквинию, то мы вернемся, чтобы достойно похоронить павших братьев.
- Сабиняне не станут воевать больше! Гней, позаботься о воинах, - распорядился префект. И, не обращая внимания на старого слугу и прибывших всадников, поспешил в свои апартаменты, где его ждали мешки с серебром, выданные сенатом Этрурии на компанию.
«Вот свезло, так свезло! - радовался интендант. - Конница сабинян крепость не возьмет, а серебро первого легиона достанется мне! Что делать в забытой Богами Этрурии теперь? Хорошо бы столковаться - да хоть и с декурионом! - и отплыть в Карфаген. Вот заживу!»
Префект Гай забыв обо всем на свете, делил серебро на свое и то, что он предъявит военным. Он не заметил надвигающихся сумерек и когда услышал голос Гнея, даже разгневался.
- Господин, в крепость прибыло почти пять сотен солдат.
- Я занят! К демонам их! – заорал префект.
- Господин! Они требуют еды и крова, - и тут Гай, наконец, услышал, что именно ему говорит слуга.
Хрустнул засов, дверь распахнулась, на пороге замаячили широкоплечие фигуры солдат с зажженными факелами.
Префект Гай Велий уселся на мешок с серебром и схватился за сердце.
- Командир, эта крыса отошла к Харону, - Нумерий отпустил плечо префекта и тот рухнул на свежевыструганные доски пола.
- Руфус, поставь охрану. Где ты там, Гней? Теперь ты префект в лагере. Я хочу, чтобы солдаты поели поскорей.
Септимус хлопнул по плечу Руфуса и вышел из дома. Отыскав взглядом слугу отошедшего к богам префекта, грозно спросил снова:
- Ты слышал меня?
- Да, господин. За домом префекта продовольственный склад, а казармы солдат на юге лагеря.
- Ведите солдат в казармы, старшим в контуберниях получить еду.
Центурионы второго легиона отсалютовали Септимусу и с улыбками разошлись.
«Из нашего молодого трибуна будет толк», - услышал Септимус брошенную кем-то из центурионов фразу.
- Это приятно, быть трибуном, - прошептал Септимус и направился вслед за Гнеем к складам.
В чистом небе без единого облачка солнце стояло высоко, и хоть роса на траве еще приятно холодила ноги, доспехи уже разогрелись. Септимус изнывал от жары и мечтал избавиться хотя бы от шлема.
Второй легион с ночи стоял на вершине пологого холма, сверху донизу покрытого маленькими желтыми цветами и чахлой травой. Под утро замерзшие, сейчас солдаты с грустью поглядывали на долину у реки. Слабый ветерок оттуда приносил свежесть. А младший центурион двенадцатой манипулы мечтал оказаться в сырой дубовой роще, где на мягком ковре из моха он смог бы отоспаться вдоволь.
- Хорошо сейчас первому. В лесу прохладно, – словно угадав мысли друга, мечтательно произнес Руфус.
- Хорошо. А еще им реку переходить. Я бы сейчас окунулся, – ответил Септимус.
- Как думаешь, нам сражаться придется с сабинянами или фалангой самнитов?
- Смотри! – Септимус указал на поднимающуюся вдали пыль. - Сабиняне скачут! Консул ошибся, ожидая атаки самнитов.
Всадников заметили не только друзья. Завыла буцина, манипулы легиона начали перестраиваться: гастаты выдвинулись вперед и приготовили хасты, воткнув их в землю перед собой. Септимус положил руку на плече Руфусу.
- Всадники на холм не пойдут, вот увидишь! Скоро подойдет фаланга самнитов. Командуй второй центурией. Нам всего-то нужно удержать этот холм. Первый легион переправится через Тибр и ударит в спину самнитам. Построимся, как учил Алексиус, в каре и будем держаться.
- Я понял тебя Септимус, но за такое самоуправство трибун Тулий может и наказать.
- Посмотри вперед, - всадники-сабины остановились у подножия холма, заняв долину вплоть до реки. - Их очень много, они обойдут холм и не дадут никому уйти. Холм же слишком пологий, фаланга самнитов ни за что не разорвет строй. Нам с этого холма только вперед и можно, пробив брешь в фаланге. Если отступим, то Этрурию больше не увидим.
- Так будем бить фалангу клином?
- Только так, Руфус. Если удастся разорвать их строй, иди на сближение со мной.
- Я понял, командир.
Руфус на счастье погладил гребешок на шлеме Септимуса и побежал на левый фланг манипулы, выкрикивая: «Вторая центурия! Всем слушать меня!»
Септимус проводил взглядом друга и громко крикнул: «Центурия! Каре!» Каждый в центурии уже знал свое место. Солдаты бежали к центуриону и становились, как на учениях перед меркурием.
Обе центурии ощетинились хастами и пилами. Центурионы второй и десятой манипул, чьи солдаты стояли в три линии, поражаясь происходящему, поглядывали на построение двенадцатой.
Рядом с Септимусом стали верные друзья из контуберния. Нумерий, чтобы избавиться от волнения воскликнул: «Какого демона им нужно?!»
- Ты тогда еще не родился, - начал отвечать Мариус Мастама – сын сенатора, - никто из нас еще не родился. То было во времена Ромула. У римлян было много мужчин и мало женщин. Вот и решили они похитить женщин у сабинян. Решили и сделали. А когда сабиняне пришли за своими женщинами, началась кровавая битва. И вышли к сражающимся сабинянки с младенцами на руках, и с тех пор римляне и сабиняне жили как один народ. И бились вместе против царей Этрурии.
- И что с того? Рим-то сейчас в руинах, - возразил Нумерий.
- Сабиняне в прошлом году присылали послов в Этрурию. Просили они разрешения у сената на восстановление города. Но наши отцы еще помнят, сколь силен был Рим, поэтому и отказали.
- А-а-а, - так выразил свое отношение к услышанному Нумерий.
Всадники-сабины пришли в движение. Конная лава разделилась на два рукава. Они скакали, потрясая дротиками, огибая холм.
Вдали засверкали, отражая солнечные лучи, шлемы и щиты фаланги самнитов. Кое-кто из солдат первого легиона Этрурии бросил легкие пилы, рассчитывая сразить кого-нибудь из скачущих сабинян.
Крики центурионов быстро успокоили солдат, столь неэффективно решивших воспользоваться оружием: дротики летели дальше, чем обычно (до 60м.), но, чтобы поразить врага требовался вдвое, а то и втрое дальний бросок.
Маневр конницы противника все же вынудил трибуна легиона развернуть линию триариев спиной к принципам и гастатам.
- Смотри Септимус, они так же, как и мы, хотят прикрыть тылы, но фланги манипул оставляют незащищенными! Трибун не думает. Он, так же, как и отцы Этрурии, привык хорошо делать то, чему когда-то научился! – прокричал Мастама.
- Жаль, что с нами нет Алексиуса, - ответил Септимус, сжимая древко пилума. Он чувствовал слабость в ногах и легкое головокружение. «Уж лучше битва, чем ожидание», - промелькнула мысль. Сердце забилось ровно, страх отступил. – Братья! Сегодня Харун (демон смерти, у греков – Харон) заберет многих, но попросим Мариса, чтобы это произошло с нами как можно позже!
Септимус воодушевившись своей речью, ударил пилумом о край скутума. Центурия зазвенела железом, и вскоре весь первый легион бряцал оружием, готовясь к сражению.
Всадники-сабиняне остановились, а фаланга самнитов ускорилась. Уже можно было разглядеть лица атакующих в первой линии. Длинные копья покачивались в такт шагам, круглые щиты, оббитые медью, сверкали на солнце так сильно, что Септимус, разглядывающий самнитов, закрыл глаза и тыльной стороной ладони утер навернувшиеся слезы.
Велиты, (разновидность лёгкой пехоты в древнеримской армии, часто использовались как застрельщики) спустившись к подножию холма, начали метать пилы. Фаланга поначалу замедлилась, но спустя мгновение самниты перешли на бег, заставив легковооруженных воинов искать укрытия за линией принципов.
Септимус что есть силы закричал:
- В атаку! Клин!
Центурия, перестраиваясь на ходу, пошла в атаку. Броски дротиков выбили в линии самнитов приличную брешь. Длинные копья опустились, пропахав борозды в земле. Септимус, бегущий во главе клина, наступил на опущенное копье, подпрыгнул и врезался скутумом в опешивших гоплитов. Началась резня. Легионеры двенадцатой кололи из-за щитов в лицо, шею, руки и выше поножей, в ноги гоплитов.
Туски Септимуса продвигались к центурии Руфуса, оставляя за собой трупы самнитов. Среди тех поднялась паника: задние ряды не видели, что творилось впереди, передние теряли товарищей одного за другим. Многие из них по-прежнему не выпускали из рук ставшие неподъемными хасты (тут воевала не македонская фаланга сариссофоров). Висящие на руке щиты не защищали от метких уколов гладиусами. Центурии двенадцатой манипулы второго легиона почти без потерь вырезали два десятка рядов самнитской фаланги и соединились, выйдя из боя за спинами гоплитов.
Септимус, опасаясь атаки всадников, построил манипулу в каре. Самниты продолжали восхождение на холм, тесня манипулы тусков. А кавалерия сабинян все не нападала.
Центурион Помпа оглянулся и понял, что на помощь первого легиона теперь рассчитывать не стоит. Сабиняне, заметив переправу тусков через Тибр, покинули окрестности холма и теперь бьются с легионом консула. Нет, не бьются – убивают мечущихся в панике и в воде, и на суше легионеров.
- Руфус! Манипулу в две линии! Ударим в спину фаланге пока не поздно!
Команда центуриона выполнялась, едва достигнув ушей очередного солдата. Некоторые сами сообразили, увидев, что каре распадается и товарищи на бегу подхватывают с земли не поврежденные пилы и хасты.
Солдаты Септимуса, держась за спиной у гоплитов, метнули дротики и бросились в атаку. Кое-кто из самнитов оборачивался, но тут же умирал от удара гладиусом или пилума, брошенного легионером со второй линии манипулы.
Никто из самнитов не покинул холм, но и от второго легиона осталось не больше пяти манипул.
Трибун Тулий лежал, укрытый пурпурным плащом, с ужасной раной от сабинянского дротика, угодившего в рот. Когда сабиняне заметили переправу первого легиона и, оставив за холмом две сотни всадников, ускакали, трибун решил с сотней кавалерии тусков при поддержке ополченцев напасть на них. Сабинян отогнали. Триарии теперь могли не беспокоится о своем тыле, но дротик, брошенный меткой рукой сабинянина, лишил второй легион тусков командира.
Септимус смотрел то на тело Тулия, то на сабинян, добивающих первый легион. Он понимал, что помочь консулу уже никто не в силах. «Нужно уходить, но куда? Всадники догонят».
- Ты, кажется, Септимус? – услышал он за спиной. Обернулся.
Старший центурион первой манипулы в кольчуге, заляпанной уже загустевшей кровью, смотрел устало.
- Я - Гней Публий, слышал обо мне? – Септимус молчал, размышляя о том, что понадобилось столь прославленному воину от него. – Вы победили нас на меркурии! – Щека Гнея с огромным шрамом стала поддергиваться, от чего рваный рубец зашевелился, словно змея.
- Конечно, слышал. Им не выжить, - Септимус указал рукой на битву у переправы.
- Без тебя мы все сейчас лежали бы рядом с Тулием. Командуй, пока не поздно, центурион.
Предложение Гнея Публия, если бы Септимус вообще когда-нибудь мог подумать о такой возможности, наверное, удивило бы или напротив, сделало его невероятно гордым собой.
Сейчас он просто кивнул, соглашаясь, и, набрав в грудь побольше воздуха, закричал:
- Собрать оружие, манипулам строиться в походную колонну!
Гней Публий ударил себя в грудь, улыбнулся, и слово в слово повторил приказ Септимуса. Закричали и другие выжившие в битве центурионы.
Остатки легиона отходили к Клузию. Двадцать всадников трибуна, оставшиеся в живых из сотни, хоть и нагруженные трофеями, ушли далеко вперед. Несколько раз Септимус останавливал колону и объяснял, что нужно делать в случае, если появятся сабиняне. Солдаты несли на себе двойной запас дротиков и были измотаны битвой, но держались, полны решимости - все-таки они разбили самнитов. А если доберутся до крепостицы, где консул оставил интендантов, то и скотоводам-сабинам тогда не на что рассчитывать.
Услышав в который раз: «Сабины!» - солдаты строились в каре по центуриям на расстоянии двух бросков пилума друг от друга и метали дротики в воображаемого противника, высоко поднимая щиты после каждого броска. Септимус обещал им, что так они смогут победить и всадников.
Наверное, сабины удовлетворились победой над первым легионом, а, может, и консула Прастиния пленили и теперь рассчитывают и так получить все, чего хотят. Так или иначе, но Септимус Помпа беспрепятственно довел солдат до деревянной крепости, построенной пару месяцев назад между Клузием и Тарквинии, как только Этрурия решилась воевать с сабинянами и самнитами.
***
«Разбиты…» - шептались гражданские. Префект Гай Велий, вытирая полотном потеющий лоб, спешил к выходу из крепости навстречу двум десяткам всадников из турмы Тулия. «Не может быть! Боги, сжальтесь надо мной», - шептал префект, понимая, что манипула обслуги даже за стенами укрепления не устоит перед объединенными силами самнитов и сабинян, разбивших легионы Прастиния.
Всадники спокойно въехали через распахнутые ворота. Луций Дасумий Туску, декурион из турмы трибуна, увидев префекта, спешился и доложил:
- Центурион Септимус Помпа ведет манипулы второго легиона в крепость. Солдаты устали. Нужно подготовить достойный ночлег и еду.
- Как центурион? Где консул? Что с Тулием? – заикаясь от волнения, спросил десятника Гай.
- Первый легион разбит всадниками-сабинянами. Что стало с консулом мне не известно. Септимус Помпа спас наши задницы. Фаланга самнитов вырезана до последнего гоплита. Тулий погиб. Его тело вон на той лошади, - Луций указал на рыжую кобылу. Теперь Гай догадался, что сверток на ее спине и есть тело Тулия. – Наш трибун заслужил погребальный костер. А если сабиняне уйдут к Тарквинию, то мы вернемся, чтобы достойно похоронить павших братьев.
- Сабиняне не станут воевать больше! Гней, позаботься о воинах, - распорядился префект. И, не обращая внимания на старого слугу и прибывших всадников, поспешил в свои апартаменты, где его ждали мешки с серебром, выданные сенатом Этрурии на компанию.
«Вот свезло, так свезло! - радовался интендант. - Конница сабинян крепость не возьмет, а серебро первого легиона достанется мне! Что делать в забытой Богами Этрурии теперь? Хорошо бы столковаться - да хоть и с декурионом! - и отплыть в Карфаген. Вот заживу!»
Префект Гай забыв обо всем на свете, делил серебро на свое и то, что он предъявит военным. Он не заметил надвигающихся сумерек и когда услышал голос Гнея, даже разгневался.
- Господин, в крепость прибыло почти пять сотен солдат.
- Я занят! К демонам их! – заорал префект.
- Господин! Они требуют еды и крова, - и тут Гай, наконец, услышал, что именно ему говорит слуга.
Хрустнул засов, дверь распахнулась, на пороге замаячили широкоплечие фигуры солдат с зажженными факелами.
Префект Гай Велий уселся на мешок с серебром и схватился за сердце.
- Командир, эта крыса отошла к Харону, - Нумерий отпустил плечо префекта и тот рухнул на свежевыструганные доски пола.
- Руфус, поставь охрану. Где ты там, Гней? Теперь ты префект в лагере. Я хочу, чтобы солдаты поели поскорей.
Септимус хлопнул по плечу Руфуса и вышел из дома. Отыскав взглядом слугу отошедшего к богам префекта, грозно спросил снова:
- Ты слышал меня?
- Да, господин. За домом префекта продовольственный склад, а казармы солдат на юге лагеря.
- Ведите солдат в казармы, старшим в контуберниях получить еду.
Центурионы второго легиона отсалютовали Септимусу и с улыбками разошлись.
«Из нашего молодого трибуна будет толк», - услышал Септимус брошенную кем-то из центурионов фразу.
- Это приятно, быть трибуном, - прошептал Септимус и направился вслед за Гнеем к складам.
-
Sehfir
- Бывалый
- Posts in topic: 32
- Сообщения: 268
- Зарегистрирован: 26 окт 2015, 05:49
- Пол: Муж.
- Откуда: Сахара
Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"
Глава 15
- Друзья, я хочу рассказать о последних новостях, что привезли разведчики Луция, - Септимус пригубил вино и окинул взглядом лица товарищей. Лишь один Мастама оставался серьезным. Даже Руфус, глупо улыбаясь, наблюдал за работающими прачками.
– Сабиняне ушли из Этрурии. И, судя по всему, Рим снова возродится.
- Ну и пусть! Мы теперь богаты и независимы. Даже старые центурионы, после того, как ты щедро их одарил серебром, служат тебе. Нам достанется Этрурия, а сабинянам – их Рим, – Нумерий поднял кубок и, дождавшись того же от Мамерка, осушил его.
- Руфус! Убери вино. Некоторым оно мешает не только думать, но и слушать, - едва сдерживая прилив неприязни, попросил Септимус.
Руфус сграбастал кувшин с кампанским и поставил рядом с собой. Показав эквам кулак, наконец-то и сам понял, что сегодня командир собрал их по важному делу.
Септимус продолжил:
- Пусть строят. Тут я с тобой, Нумерий, согласен. Возможно, теперь, получив силой оружия, Рим и земли вокруг, сабиняне успокоятся. Только это не та новость, ради которой я позвал вас преломить со мной хлеб, – Септимус поставил кубок на стол и постарался сказать как можно тише о второй новости. Хоть в этом и не было нужды: крепость, в которой укрылся второй легион Эртурии, пополнившись городскими манипулами из Клузия и Перузии, гудела сотнями голосов и звенела оружием тренирующихся солдат. – Консул Прастиний выжил. Он идет в Этрурию всего лишь с одной манипулой…
- Ты только прикажи, и легион вышвырнет Прастиния из Этрурии, - Руфус, довольный собой, почесал волосатую грудь и нежно погладил кувшин с вином. На самом деле в мыслях уже который день он грезил о собственном кораблике. Чтоб, сидя на корме среди бескрайнего моря, попивать вино и считать серебро. Да ради такого счастья лично он, Руфус готов и трех консулов отправить скитаться по миру.
- Легион, может, и вышвырнет консула. Да только ничего не сможет сделать с сенатом и народом, – потирая пальцами подбородок, ответил Септимус.
- Командир, - отозвался Мастама. - Отпусти меня в Этрурию. Быть может, пришло время помириться с отцом. – Септимус, сжав кулаки, бросил пронзительный взгляд на Мариуса Мастаму. – Ты не понял меня. Я хочу помочь!
- Как? Помирившись с отцом!
- Партия Сенатора Мастамы обвинит Прастиния в убийстве Спуриния и его зятя, и бездарном руководстве армией. А чтобы другие в сенате оказали нам поддержку, пошли пару манипул на Ильву (остров Эльба) и захвати рудники. А сам выйди на Аппиеву дорогу (в реальной истории построена в 312г. до н. э., тут однофамильцем из тусков) и двигайся к Тарквинии. Сможешь взять город под защиту - объявишь там о наборе в новый легион. Тарквинии – это льняное полотно и парусный холст. Это не шерсть с севера и не горшки Клузия и Ареция! Если упрочишься в Тарквинии, окажи сабинянам помощь в возрождении Рима, попроси взамен право на порт в Остии. А я рискну объявить в Этрурии, что и Ильва, и Остия уже сейчас под твоим патронатом. И что Септимус Помпа стоит во главе двух легионов!
- Ты сможешь все это сказать? Это же ложь!
Не то, что бы Септимус отверг предложение друга, но сам он не верил, что предложенный Мариусом план может осуществиться полностью. Руфус, напротив, сверкая глазами, потирал руки. Эквы о чем-то шептались. Квинтус поднялся с места и стал подле Мастамы, глядя на того с восхищением. Тиберий и Прокулус, скорее, удивились не меньше Септимуса, но оставались невозмутимыми.
- То, что ты называешь ложью, всего лишь политика! Вот увидишь, все выгорит! – Мариус, ожидая решения командира, мял ткань тоги на груди: «О Боги, дайте ему хоть чуть-чуть разума! Ведь это шанс для всех нас!» - Он еле сдерживался. Эта мысль уже весела на кончике его языка.
Септимус, наконец оставив подбородок в покое, спросил:
- Когда ты хочешь уехать? – он все еще сомневался, но знал, что план, предложенный Мастамой, лучше бездействия.
- Прямо сейчас, мой друг. Позволь взять с собой Квинтуса.
Септимус кивнул в ответ. Сияющий от счастья Квинтус тут же был уведен Мариусом Мастамой.
- Клянусь стрелами Тина, повеселимся мы! – заревел, не скрывая восторга от развития событий, Руфус.
Возвращая кувшин с кампанским на стол, он поднялся, чтобы произнести что-нибудь зажигательное, но не успел. Раньше заговорил Нумерий:
- Командир, пошли меня и Мамерка в Умбрию. Мы напомним горцам о долге перед Этрурией и приведем тебе тысячу велитов.
Услышав такое обещание от никчемного эква, обычно думающего только о девках и вине, Септимус махнул рукой, соглашаясь.
- Разливай, Руфус! Выпьем за дружбу!
- Это дело! – Руфус с удовольствием взял на себя обязанности виночерпия.
- Прокулус, пригласи за наш стол офицеров легиона. Повеселимся сегодня от души!
- И вексиляриев не забудь. Давайте отметим столь славное начинание! За консула Этрурии Септимуса Помпу, нашего брата! – осушив залпом кубок, Руфус отправился за вином в подвальчик отошедшего к богам префекта крепости.
К утру в крепости все еще пировали. Правда, многие не знали, за что именно их новый командир выставил так много вина. В эту ночь имя Септимуса Помпы не произносили разве что спящие.
К вечеру следующего дня двести солдат под командованием старшего центуриона первой манипулы второго легиона Этрурии Гнея Публия выступили к Популонию, из порта которого, они поплывут на Ильву. Для тамошнего префекта у Гнея имелся свиток, опечатанный печатью префекта Гая Велия. Он якобы писал по поручению консула Прастиния, который для защиты рудников и порта в нынешнее смутное время посылает лучших своих солдат.
Еще через день и крепость обезлюдела: второй легион по Аппиевой дороге ушел к Тарквинии – городу царей Этрурии. (В Древнем Риме род этрусского происхождения, к которому принадлежали цари Тарквиний Приск и Тарквиний Гордый).
Неприступные стены, огромный акрополь, широкие улицы, вымощенные булыжником, оливковые рощи вокруг и в самом городе – таким увидел Тарквинии Септимус.
Еще вчера Этрурия казалась ему цитаделью цивилизации и могущества. Сегодня в компании отцов города, по большей мере богатых торговцев, он восхищался величием Тарквинии. И задумался о том, что именно Тарквинии заслуживают быть главным городом в Этрурии.
Септимусу не пришлось прибегать ни к уговорам, ни к силе. Он даже сохранил казну легиона в неприкосновенности. Отцы города, напуганные войной и желая избавиться от бездельников, не только собрали и вооружили для Септимуса две тысячи человек, но и щедро заплатили. Правда, в обмен на обещание выступить к развалинам Рима и договориться с сабинянами о вечном мире.
Седьмой сын разбогатевшего плебея, однажды избранного квестором (помощником консула) - Септимус, считавший невероятной удачей носить знаки отличия младшего центуриона, сейчас одетый в белоснежную тогу с пурпурной каймой, подаренную отцами Тарквинии, поднимаясь по ступеням храма Юпитера, размышлял о данном обещании: «Где ты сейчас, Мастама? Все по-твоему вышло. Но ты не сказал мне, как договориться с сабинянами. Может, дождаться вестей из Этрурии, а потом выступить на них?»
Помолившись по привычке Тину, Септимус смирился: к сабинянам он пойдет с миром, но не сам. У храма его ожидал Нума Помпилий, весьма уважаемый в Тарквинии человек. Выйдя к нему, Септимус радушно улыбнулся и сказал:
- Иногда Боги отвечают нам.
Нума искренне заинтересовался и, склонив голову набок, позволил себе спросить:
- Да прибудет с вами благословение Юпитера! Какую мысль Он вложил в вас?
- Я солдат, не политик, - Септимус задумался, а Нума закивал, соглашаясь. - Я умею сражаться, а не договариваться, - искусного торговца Нума Помпилия от такой преамбулы бросило в жар. – Вот я и подумал, а что, если с моими солдатами к сабинянам отправится такой человек, как вы?
- Наверное, близость к храму оказывает воздействие на нас обоих. Мне почему-то предвиделось, что я услышу от вас именно это, - грустно улыбаясь, ответил Нума.
- Я обещал мир! И я хочу мира. Но я не политик, - попытался оправдаться Септимус, чувствуя, что его предложение воспринято без энтузиазма.
- О чем вы собирались договориться с сабинянами лично для себя? – спросил Нума, став вдруг очень серьезным.
- Патронат над Остией, - не задумываясь, ответил Септимус.
«А этот легат не промах!» - подумал Нума и, увидев выгоду в намерении командующего легионом Этрурии, позволил себе поторговаться.
- В случае успеха нашей миссии, могу ли я рассчитывать на должность для моего человека в порту Остии?
Септимус был готов на что угодно, только бы избавиться от бремени самому вести переговоры с сабинянами.
- Конечно, уважаемый Нума. Я и сам хотел тебя просить о таком одолжении, но полагал, что две просьбы – это слишком много, – Септимус всего лишь хотел произвести впечатление вежливого человека, но, наверное, сегодня Боги покровительствовали ему.
Услышав такой ответ, Нума решил быть честен с ним.
- Я поеду с вами. И не говорите мне больше о том, что вы не политик, - он искренне рассмеялся своей шутке.
Септимус не поняв причины, вдруг так развеселившей почтенного Нума, рассмеялся просто за компанию.
***
Легион шел от Тарквинии к Риму всего два дня. Септимус Помпа, наконец, понял, зачем нужны дороги. Не будь Аппиевой, идти им пришлось бы дней пять.
Нума отказался от повозки и мужественно провел всю дорогу на спине лошади, чем заслужил уважение Помпы. Сам Септимус все еще страдал, передвигаясь верхом. Зато разговоры в пути с Помпилием оказались весьма полезными. Септимус узнал много нового о народах, торговле, морских путях и кораблях.
Рим они увидели в лесах и стропилах. Сотни повозок с деревом и камнем стояли брошенными. Люди, напуганные приближением солдат, разбежались. Септимус приказал ставить лагерь сразу же за валами.
Кавалеристы отправились на разведку, чтобы разузнать, где укрылись строители и почему сабиняне не защищают их.
Этруски едва успели загнать на валы повозки, как вернулись разведчики. Они сообщили, что тысяча всадников-сабинян скачет к Риму. Услышав эту новость, Септимус улыбнулся, представив, что ожидало бы их, реши он дать сражение. Но тут же его лицо омрачилось: «Как их остановить?» Эта мысль пока не нашла ответа. Септимус решил поделиться тревогой с Нума, но не нашел его.
Когда солдаты построились в каре, а взволнованный Септимус уже который раз спешился, готовясь встать за линию щитов, появился Нума. Он спокойно шел по дороге, помахивая веточкой лавра. Не успел Септимус выдохнуть, как появились сабиняне. Объехав безмятежно шествующего Нума и обнаружив перед собой столь грозного противника, они отошли, на этот раз прихватив с собой и Помпилия.
Один из всадников, не церемонясь, взгромоздил его на холку своего коня, уложив перед собой. Помпилий, размахивая веточкой, терпеливо отнесся к такому обращению с собой. Правда, кричал он при этом так громко, что его услышал даже Септимус. Сабиняне, наконец, тоже услышали: всадники остановили коней, сняли с лошади Нума и спешились сами.
Помпилий поправил тогу, сказал что-то предводителю сабинян, вручив тому ветку. И они вдвоем направились к валам, где по-прежнему этруски стояли в боевом порядке. Септимус отдал приказ поставить скутумы к ноге и неторопливо пошел навстречу парламентеру.
Предводителем у сабинян оказался сам эмбратур (предводитель, избиравшийся на время войны) Саллюстий. О мире договорились тут же, а когда Септимус завел речь об Остии, Саллюстий простодушно заверил, что не имеет никаких видов на этот городок, что, мол, сабинянам – пастухам и пахарям - море не нужно. А потом добавил, что сейчас в Остии заправляют латины из Ариция. И что если солдаты Септимуса возьмут Остию силой, лично он, Саллюстий возражать не станет, а вот Лавиниум и Ардея могут прислать Остии помощь.
Септимус – сама непосредственность - поинтересовался, поможет ли ему эмбратур покорить и Лавиниум и Ардею, а, может, и Ариций.
Саллюстий ответил просто:
- Если сам Септимус Помпа решит, что это дело ему по силам, то отчего не помочь?
- Друзья, я хочу рассказать о последних новостях, что привезли разведчики Луция, - Септимус пригубил вино и окинул взглядом лица товарищей. Лишь один Мастама оставался серьезным. Даже Руфус, глупо улыбаясь, наблюдал за работающими прачками.
– Сабиняне ушли из Этрурии. И, судя по всему, Рим снова возродится.
- Ну и пусть! Мы теперь богаты и независимы. Даже старые центурионы, после того, как ты щедро их одарил серебром, служат тебе. Нам достанется Этрурия, а сабинянам – их Рим, – Нумерий поднял кубок и, дождавшись того же от Мамерка, осушил его.
- Руфус! Убери вино. Некоторым оно мешает не только думать, но и слушать, - едва сдерживая прилив неприязни, попросил Септимус.
Руфус сграбастал кувшин с кампанским и поставил рядом с собой. Показав эквам кулак, наконец-то и сам понял, что сегодня командир собрал их по важному делу.
Септимус продолжил:
- Пусть строят. Тут я с тобой, Нумерий, согласен. Возможно, теперь, получив силой оружия, Рим и земли вокруг, сабиняне успокоятся. Только это не та новость, ради которой я позвал вас преломить со мной хлеб, – Септимус поставил кубок на стол и постарался сказать как можно тише о второй новости. Хоть в этом и не было нужды: крепость, в которой укрылся второй легион Эртурии, пополнившись городскими манипулами из Клузия и Перузии, гудела сотнями голосов и звенела оружием тренирующихся солдат. – Консул Прастиний выжил. Он идет в Этрурию всего лишь с одной манипулой…
- Ты только прикажи, и легион вышвырнет Прастиния из Этрурии, - Руфус, довольный собой, почесал волосатую грудь и нежно погладил кувшин с вином. На самом деле в мыслях уже который день он грезил о собственном кораблике. Чтоб, сидя на корме среди бескрайнего моря, попивать вино и считать серебро. Да ради такого счастья лично он, Руфус готов и трех консулов отправить скитаться по миру.
- Легион, может, и вышвырнет консула. Да только ничего не сможет сделать с сенатом и народом, – потирая пальцами подбородок, ответил Септимус.
- Командир, - отозвался Мастама. - Отпусти меня в Этрурию. Быть может, пришло время помириться с отцом. – Септимус, сжав кулаки, бросил пронзительный взгляд на Мариуса Мастаму. – Ты не понял меня. Я хочу помочь!
- Как? Помирившись с отцом!
- Партия Сенатора Мастамы обвинит Прастиния в убийстве Спуриния и его зятя, и бездарном руководстве армией. А чтобы другие в сенате оказали нам поддержку, пошли пару манипул на Ильву (остров Эльба) и захвати рудники. А сам выйди на Аппиеву дорогу (в реальной истории построена в 312г. до н. э., тут однофамильцем из тусков) и двигайся к Тарквинии. Сможешь взять город под защиту - объявишь там о наборе в новый легион. Тарквинии – это льняное полотно и парусный холст. Это не шерсть с севера и не горшки Клузия и Ареция! Если упрочишься в Тарквинии, окажи сабинянам помощь в возрождении Рима, попроси взамен право на порт в Остии. А я рискну объявить в Этрурии, что и Ильва, и Остия уже сейчас под твоим патронатом. И что Септимус Помпа стоит во главе двух легионов!
- Ты сможешь все это сказать? Это же ложь!
Не то, что бы Септимус отверг предложение друга, но сам он не верил, что предложенный Мариусом план может осуществиться полностью. Руфус, напротив, сверкая глазами, потирал руки. Эквы о чем-то шептались. Квинтус поднялся с места и стал подле Мастамы, глядя на того с восхищением. Тиберий и Прокулус, скорее, удивились не меньше Септимуса, но оставались невозмутимыми.
- То, что ты называешь ложью, всего лишь политика! Вот увидишь, все выгорит! – Мариус, ожидая решения командира, мял ткань тоги на груди: «О Боги, дайте ему хоть чуть-чуть разума! Ведь это шанс для всех нас!» - Он еле сдерживался. Эта мысль уже весела на кончике его языка.
Септимус, наконец оставив подбородок в покое, спросил:
- Когда ты хочешь уехать? – он все еще сомневался, но знал, что план, предложенный Мастамой, лучше бездействия.
- Прямо сейчас, мой друг. Позволь взять с собой Квинтуса.
Септимус кивнул в ответ. Сияющий от счастья Квинтус тут же был уведен Мариусом Мастамой.
- Клянусь стрелами Тина, повеселимся мы! – заревел, не скрывая восторга от развития событий, Руфус.
Возвращая кувшин с кампанским на стол, он поднялся, чтобы произнести что-нибудь зажигательное, но не успел. Раньше заговорил Нумерий:
- Командир, пошли меня и Мамерка в Умбрию. Мы напомним горцам о долге перед Этрурией и приведем тебе тысячу велитов.
Услышав такое обещание от никчемного эква, обычно думающего только о девках и вине, Септимус махнул рукой, соглашаясь.
- Разливай, Руфус! Выпьем за дружбу!
- Это дело! – Руфус с удовольствием взял на себя обязанности виночерпия.
- Прокулус, пригласи за наш стол офицеров легиона. Повеселимся сегодня от души!
- И вексиляриев не забудь. Давайте отметим столь славное начинание! За консула Этрурии Септимуса Помпу, нашего брата! – осушив залпом кубок, Руфус отправился за вином в подвальчик отошедшего к богам префекта крепости.
К утру в крепости все еще пировали. Правда, многие не знали, за что именно их новый командир выставил так много вина. В эту ночь имя Септимуса Помпы не произносили разве что спящие.
К вечеру следующего дня двести солдат под командованием старшего центуриона первой манипулы второго легиона Этрурии Гнея Публия выступили к Популонию, из порта которого, они поплывут на Ильву. Для тамошнего префекта у Гнея имелся свиток, опечатанный печатью префекта Гая Велия. Он якобы писал по поручению консула Прастиния, который для защиты рудников и порта в нынешнее смутное время посылает лучших своих солдат.
Еще через день и крепость обезлюдела: второй легион по Аппиевой дороге ушел к Тарквинии – городу царей Этрурии. (В Древнем Риме род этрусского происхождения, к которому принадлежали цари Тарквиний Приск и Тарквиний Гордый).
Неприступные стены, огромный акрополь, широкие улицы, вымощенные булыжником, оливковые рощи вокруг и в самом городе – таким увидел Тарквинии Септимус.
Еще вчера Этрурия казалась ему цитаделью цивилизации и могущества. Сегодня в компании отцов города, по большей мере богатых торговцев, он восхищался величием Тарквинии. И задумался о том, что именно Тарквинии заслуживают быть главным городом в Этрурии.
Септимусу не пришлось прибегать ни к уговорам, ни к силе. Он даже сохранил казну легиона в неприкосновенности. Отцы города, напуганные войной и желая избавиться от бездельников, не только собрали и вооружили для Септимуса две тысячи человек, но и щедро заплатили. Правда, в обмен на обещание выступить к развалинам Рима и договориться с сабинянами о вечном мире.
Седьмой сын разбогатевшего плебея, однажды избранного квестором (помощником консула) - Септимус, считавший невероятной удачей носить знаки отличия младшего центуриона, сейчас одетый в белоснежную тогу с пурпурной каймой, подаренную отцами Тарквинии, поднимаясь по ступеням храма Юпитера, размышлял о данном обещании: «Где ты сейчас, Мастама? Все по-твоему вышло. Но ты не сказал мне, как договориться с сабинянами. Может, дождаться вестей из Этрурии, а потом выступить на них?»
Помолившись по привычке Тину, Септимус смирился: к сабинянам он пойдет с миром, но не сам. У храма его ожидал Нума Помпилий, весьма уважаемый в Тарквинии человек. Выйдя к нему, Септимус радушно улыбнулся и сказал:
- Иногда Боги отвечают нам.
Нума искренне заинтересовался и, склонив голову набок, позволил себе спросить:
- Да прибудет с вами благословение Юпитера! Какую мысль Он вложил в вас?
- Я солдат, не политик, - Септимус задумался, а Нума закивал, соглашаясь. - Я умею сражаться, а не договариваться, - искусного торговца Нума Помпилия от такой преамбулы бросило в жар. – Вот я и подумал, а что, если с моими солдатами к сабинянам отправится такой человек, как вы?
- Наверное, близость к храму оказывает воздействие на нас обоих. Мне почему-то предвиделось, что я услышу от вас именно это, - грустно улыбаясь, ответил Нума.
- Я обещал мир! И я хочу мира. Но я не политик, - попытался оправдаться Септимус, чувствуя, что его предложение воспринято без энтузиазма.
- О чем вы собирались договориться с сабинянами лично для себя? – спросил Нума, став вдруг очень серьезным.
- Патронат над Остией, - не задумываясь, ответил Септимус.
«А этот легат не промах!» - подумал Нума и, увидев выгоду в намерении командующего легионом Этрурии, позволил себе поторговаться.
- В случае успеха нашей миссии, могу ли я рассчитывать на должность для моего человека в порту Остии?
Септимус был готов на что угодно, только бы избавиться от бремени самому вести переговоры с сабинянами.
- Конечно, уважаемый Нума. Я и сам хотел тебя просить о таком одолжении, но полагал, что две просьбы – это слишком много, – Септимус всего лишь хотел произвести впечатление вежливого человека, но, наверное, сегодня Боги покровительствовали ему.
Услышав такой ответ, Нума решил быть честен с ним.
- Я поеду с вами. И не говорите мне больше о том, что вы не политик, - он искренне рассмеялся своей шутке.
Септимус не поняв причины, вдруг так развеселившей почтенного Нума, рассмеялся просто за компанию.
***
Легион шел от Тарквинии к Риму всего два дня. Септимус Помпа, наконец, понял, зачем нужны дороги. Не будь Аппиевой, идти им пришлось бы дней пять.
Нума отказался от повозки и мужественно провел всю дорогу на спине лошади, чем заслужил уважение Помпы. Сам Септимус все еще страдал, передвигаясь верхом. Зато разговоры в пути с Помпилием оказались весьма полезными. Септимус узнал много нового о народах, торговле, морских путях и кораблях.
Рим они увидели в лесах и стропилах. Сотни повозок с деревом и камнем стояли брошенными. Люди, напуганные приближением солдат, разбежались. Септимус приказал ставить лагерь сразу же за валами.
Кавалеристы отправились на разведку, чтобы разузнать, где укрылись строители и почему сабиняне не защищают их.
Этруски едва успели загнать на валы повозки, как вернулись разведчики. Они сообщили, что тысяча всадников-сабинян скачет к Риму. Услышав эту новость, Септимус улыбнулся, представив, что ожидало бы их, реши он дать сражение. Но тут же его лицо омрачилось: «Как их остановить?» Эта мысль пока не нашла ответа. Септимус решил поделиться тревогой с Нума, но не нашел его.
Когда солдаты построились в каре, а взволнованный Септимус уже который раз спешился, готовясь встать за линию щитов, появился Нума. Он спокойно шел по дороге, помахивая веточкой лавра. Не успел Септимус выдохнуть, как появились сабиняне. Объехав безмятежно шествующего Нума и обнаружив перед собой столь грозного противника, они отошли, на этот раз прихватив с собой и Помпилия.
Один из всадников, не церемонясь, взгромоздил его на холку своего коня, уложив перед собой. Помпилий, размахивая веточкой, терпеливо отнесся к такому обращению с собой. Правда, кричал он при этом так громко, что его услышал даже Септимус. Сабиняне, наконец, тоже услышали: всадники остановили коней, сняли с лошади Нума и спешились сами.
Помпилий поправил тогу, сказал что-то предводителю сабинян, вручив тому ветку. И они вдвоем направились к валам, где по-прежнему этруски стояли в боевом порядке. Септимус отдал приказ поставить скутумы к ноге и неторопливо пошел навстречу парламентеру.
Предводителем у сабинян оказался сам эмбратур (предводитель, избиравшийся на время войны) Саллюстий. О мире договорились тут же, а когда Септимус завел речь об Остии, Саллюстий простодушно заверил, что не имеет никаких видов на этот городок, что, мол, сабинянам – пастухам и пахарям - море не нужно. А потом добавил, что сейчас в Остии заправляют латины из Ариция. И что если солдаты Септимуса возьмут Остию силой, лично он, Саллюстий возражать не станет, а вот Лавиниум и Ардея могут прислать Остии помощь.
Септимус – сама непосредственность - поинтересовался, поможет ли ему эмбратур покорить и Лавиниум и Ардею, а, может, и Ариций.
Саллюстий ответил просто:
- Если сам Септимус Помпа решит, что это дело ему по силам, то отчего не помочь?
-
Sehfir
- Бывалый
- Posts in topic: 32
- Сообщения: 268
- Зарегистрирован: 26 окт 2015, 05:49
- Пол: Муж.
- Откуда: Сахара
Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"
Глава 16
Мариус Мастама скакал по широкой улице Рима к холму Квиринале (старый Капитолий (Capitolium vetus), по преданию - древнее святилище сабинов, находившееся на холме Квиринале). Там он рассчитывал найти Септимуса Помпу. Еще подъезжая к Риму, Мариус увидел строящееся стены и дома, но по-настоящему он удивился, когда узнал, что новоиспеченный консул Этрурии лично надзирает за строительством собственного дома в Риме.
Искать командира он отправился не сразу. Прежде обстоятельно расспросил солдат о том, что произошло в его отсутствие. Мариус пока не понимал, хорошие новости он узнал или плохие: солдаты Септимуса взяли в жены сабинянок, строят себе дома в Риме, а сам Септимус Помпа породнился с эмбратуром сабинян – Саллюстием, взяв в жены его шестнадцатилетнюю дочь Фелицию.
Отец встретил Мариуса прохладно, но когда узнал, что Прастиний потерял легион, а никому неизвестный младший центурион Септипус Помпа по выбору солдат стал легатом, задумался. Обстоятельства заставили его принять решение уже на следующий день после встречи с сыном. В Этрурию всего с одной манипулой солдат вернулся Прастиний. Старший Мастама собрал у себя в доме сенаторов Квинта, Лепида, Катуллу и многих других, обычно поддерживающих его мнение в сенате.
Слава Богам, заговорщикам удалось найти Спуринию. Дочь отравленного сенатора пообещала дать клятву в храме, что видела, как консул подсыпал яд в кубок Спуриния. А вечером, когда сенат собрался, чтобы выслушать Прастиния, Лепид, поднявшись с лавки, закричал: « Убийцу к ответу!»
Прастиний готовился к речи, полагая, что сможет оправдать разгром своих легионов, услышав Лепида, вздрогнул, скорее, от неожиданности. Но когда закричали Мастама, Квинт и еще с десяток голосов, он понял, что к ответу призывают именно его.
Что-то сломалось в груди, гнев, дающий отвагу и силу, на этот раз уступил страху, Стало трудно дышать. Прастиний пытался крикнуть в ответ: «Слово!» - но смог только хрипеть.
В атриум фурией влетела Спуриния. Никто не смог ей помешать отомстить за смерть мужа и отца. Она снова и снова колола кинжалом тело Прастиния до тех пор, пока Мастама не остановил ее.
Когда Спуринию увели солдаты, Мастама выступил перед сенаторами с речью:
-Больше всего желал бы я, отцы сенаторы, чтобы ничто не нарушало спокойствия в государстве или, по крайней мере, чтобы перед лицом опасности на его защиту встали самые решительные люди; я хотел бы, наконец, чтобы дурные дела обращались против тех, кто их замыслил (из речи Луция Марция Филиппа в сенате). О благие боги, до сих пор защищающие этот город, хотя сами мы перестали о нем заботиться! Прастиний, самый отъявленный из всех негодяев, - о нем нельзя даже сказать, более он гадок или труслив, - имел войско, и, ранее вызывавший страх, теперь внушает презрение. Вы же, склонные ворчать и медлить, внимая болтовне и ответам прорицателей, не защищаете мир, а всего лишь хотите его и не понимаете, что мягкость ваших постановлений умаляет ваше достоинство и ведет всех нас к безвластию.
Так обвинил он сенат в бездарном управлении и услышал в ответ от Апия:
- Что делать нам, если легионы разбиты, а враги на пороге дома?
Тогда Мастама и сообщил Сенату о подвиге Септимуса Помпы. Ему даже не пришлось поведать ни о гарнизоне, что послал Помпа на Ильву, ни о патронате новоявленного легата над Тарквиниями. Умело играя на страхах отцов города, Мастама получил согласие на консульство для Септимуса Помпы, а для себя председательство - senatus consultum (большинством голосов и никем не было опротестовано).
Вспоминая рассказ отца, Мариус размышлял, не навредит ли Септимусу сближение с сабинянами? Остановив коня, он развернул послание консулу Септимусу Эмилию Помпе от сената Этрурии, прочел: «… пусть консулы примут меры, чтобы государство не потерпело ущерба (dent operam consules, ne quid res publica detrimenti capiat)».
«С такими полномочиями он может делать все, что захочет, лишь бы ноги врага не было на земле Этрурии», - решил Мариус и, спрятав свиток в тубус, пустил коня шагом. До Квиринале оставалось совсем немного.
Если дома у стены большей частью стояли уже под крышами и выглядели привычно, то тут, в долине у форума, заложенные фундаменты могли сравниться размерами разве что с храмами в Этрурии. Да и на участках, размеченных колышками, мог разместиться не один дом нобиля тусков.(Нобилитет от лат. nobilitas - знать - в Древнеримской республике правящее сословие рабовладельческого класса из патрициев и богатых плебеев. Нобилитет пришёл на смену родовой знати - патрициям. К началу III века до н. э. у нобилитета оказалась вся полнота государственной власти).
Наконец Мариус увидел Септимуса и Руфуса. Они сидели за низким столиком прямо на улице и наблюдали за работой строителей, степенно попивая вино. Руфус первым заметил Мариуса и поднял кубок, приветствуя возращение друга. Септимус ответил тем же, но, почувствовав что-то, обернулся и не смог усидеть на месте. Он с нетерпением ждал возвращения Мастамы, готовясь к худшему. И утешал себя тем, что и без одобрения сената теперь он обладает достаточным влиянием и силой, чтобы позаботиться о себе, друзьях и солдатах.
- Аве консул! – выкрикнул Мастама, спешиваясь.
- Тебе удалось задуманное! – переживая невероятное облегчение, Септимус обнял друга. – Пойдем же к столу! Утоли жажду и расскажи нам обо всем.
Мариус, напившись вдоволь, с азартом вдохновенно поведал друзьям историю смерти Прастиния и назначения консулами Мастамы-старшего и Септимуса.
- Спуриния наказана? – от этой мысли помрачнев, спросил Септимус.
- Нет, что ты! Кто бы позволил наказать вдову и отомстившую за отца дочь из патрициев? Ее отправили в поместье, подальше от разговоров и пересудов. Что дальше, Септимус?
- Я так рассчитывал на то, что ты мне расскажешь об этом, - Септимус ответил с улыбкой, будто извиняясь. - А пока взгляни вот туда, - он указал рукой на свободный участок за своим домом. - Тут ты построишь для себя дом.
- Спасибо друг! Эта земля – целое состояние!
- А вот мой дом, совсем рядом! – не удержался Руфус. Схватив Мариуса за пояс, потащил показывать участок и первые ряды кладки на фундаменте.
***
Умудренный жизненным опытом предводитель сабинян Саллюстий должно быть хорошо знал историю своего народа. Пока солдаты-этруски, отложив скутумы и пилы, взялись за кирки и лопаты, в строящийся Рим с каждым днем приезжало все больше и больше женщин-сабеллок (самоназвание; племена марсов, марруцинов, пелигнов, вестинов, которые все вместе известны под общим именем сабеллов). Они знали, чего хотели. Встревоженные центурионы не раз докладывали Септимусу о настроениях подчиненных. Многие из них захотели взять в жены именно сабинянку. А после того, как Септимус женился на дочери самого эмбратура, хоть этот брак по большей мере явился демонстрацией дружбы между народами и залогом военного союза, удержать лавину свадеб уже не рискнул никто.
План Саллюстия удался: теперь получив и женщин, и землю, туски не только возведут стены, храмы и дома, но и будут защищать их. В свою очередь, и Септимус, хоть и не был рожден в семье патриция, но выгоду от такого союза видел: Клузий, Перузия, Тарквинии дали солдат и обязательства в обмен на защиту; контроль над рудниками Ильвы позволял диктовать условия Популонии; Рим и военный союз с сабинянами сделали его, Септимуса Эмилия Помпу, очень влиятельным человеком. Он ждал вестей из Умбрии. Если эквы Мамерк и Нумерий приведут велитов, то Септимус тут же намеревался занять Остию. И пусть тогда Лавиниум, Арея и Ариций, Анций, Лаций и Капуя попробуют оспорить его решение силой оружия. Теперь же, получив от сената Этрурии консульство и призыв гарантировать Этрурии мир, Септимус стал сомневаться. «Может, стоит вначале собрать легионы в Популонии, Пизе, Ареции, Капене, Фалерии и Цере?» - размышлял он, пока Руфус занимал Мариуса Мастаму.
***
Мамерк и Нумерий явились, когда их уже ждать перестали. Они привели полторы тысячи велитов из Умбрии (умбрийские племена за исключением разве, что осков, отождествляли себя с этрусками).
На холмах Рима распустились цветы, Септимус, все чаще выходя на двор, отдавал предпочтение тунике, радовался ранней весне.
С приходом весны римляне стали испытывать нужду в хлебе и мясе. Порции каши из нута, гороха и ячменя с каждым днем становились все меньше и меньше, а сыры, регулярно доставляемые из Этрурии зимой, уже как месяц закончились. Велитов кое-как расквартировали, но обеспечить новоприбывших едой город не мог.
Помпилий Нума не пожалел, что отправился с легатом Помпой в Рим. Пока он не получил обещанной премии, но стал владельцем недвижимости в Риме и интендантом легиона консула Этрурии. Завтра ему предстоит не долгая (25км - около 17 римских миль), но очень опасная дорога в Остию. И в случае успеха он получит свою премию – должность для сына в порту Остии. Вот только условия, выдвинутые Септимусом, вряд ли понравятся латинам.
- Мыслимое ли дело! Допустить в Остию римский гарнизон и откупщика (сборщика налогов)! Доставить в Рим сто тысяч либров (libra – 327г) пшеницы! Пусть демоны заберут умбрийцев, обрекающих его огласить в Остии условия консула Этрурии! - брюзжал Помпилий, собираясь в дорогу.
Собирался в дорогу и трибун Руфус. Завтра он поведет в Остию две манипулы.
- Не ввязывайся в драку, - наставлял его Мастама. – Охраняй посла и, в случае успеха его миссии, займи порт и крепость.
- Не переживай, с двумя манипулами я сравняю этот городок с землей! – отвечал Руфус.
Мариус Мастама скакал по широкой улице Рима к холму Квиринале (старый Капитолий (Capitolium vetus), по преданию - древнее святилище сабинов, находившееся на холме Квиринале). Там он рассчитывал найти Септимуса Помпу. Еще подъезжая к Риму, Мариус увидел строящееся стены и дома, но по-настоящему он удивился, когда узнал, что новоиспеченный консул Этрурии лично надзирает за строительством собственного дома в Риме.
Искать командира он отправился не сразу. Прежде обстоятельно расспросил солдат о том, что произошло в его отсутствие. Мариус пока не понимал, хорошие новости он узнал или плохие: солдаты Септимуса взяли в жены сабинянок, строят себе дома в Риме, а сам Септимус Помпа породнился с эмбратуром сабинян – Саллюстием, взяв в жены его шестнадцатилетнюю дочь Фелицию.
Отец встретил Мариуса прохладно, но когда узнал, что Прастиний потерял легион, а никому неизвестный младший центурион Септипус Помпа по выбору солдат стал легатом, задумался. Обстоятельства заставили его принять решение уже на следующий день после встречи с сыном. В Этрурию всего с одной манипулой солдат вернулся Прастиний. Старший Мастама собрал у себя в доме сенаторов Квинта, Лепида, Катуллу и многих других, обычно поддерживающих его мнение в сенате.
Слава Богам, заговорщикам удалось найти Спуринию. Дочь отравленного сенатора пообещала дать клятву в храме, что видела, как консул подсыпал яд в кубок Спуриния. А вечером, когда сенат собрался, чтобы выслушать Прастиния, Лепид, поднявшись с лавки, закричал: « Убийцу к ответу!»
Прастиний готовился к речи, полагая, что сможет оправдать разгром своих легионов, услышав Лепида, вздрогнул, скорее, от неожиданности. Но когда закричали Мастама, Квинт и еще с десяток голосов, он понял, что к ответу призывают именно его.
Что-то сломалось в груди, гнев, дающий отвагу и силу, на этот раз уступил страху, Стало трудно дышать. Прастиний пытался крикнуть в ответ: «Слово!» - но смог только хрипеть.
В атриум фурией влетела Спуриния. Никто не смог ей помешать отомстить за смерть мужа и отца. Она снова и снова колола кинжалом тело Прастиния до тех пор, пока Мастама не остановил ее.
Когда Спуринию увели солдаты, Мастама выступил перед сенаторами с речью:
-Больше всего желал бы я, отцы сенаторы, чтобы ничто не нарушало спокойствия в государстве или, по крайней мере, чтобы перед лицом опасности на его защиту встали самые решительные люди; я хотел бы, наконец, чтобы дурные дела обращались против тех, кто их замыслил (из речи Луция Марция Филиппа в сенате). О благие боги, до сих пор защищающие этот город, хотя сами мы перестали о нем заботиться! Прастиний, самый отъявленный из всех негодяев, - о нем нельзя даже сказать, более он гадок или труслив, - имел войско, и, ранее вызывавший страх, теперь внушает презрение. Вы же, склонные ворчать и медлить, внимая болтовне и ответам прорицателей, не защищаете мир, а всего лишь хотите его и не понимаете, что мягкость ваших постановлений умаляет ваше достоинство и ведет всех нас к безвластию.
Так обвинил он сенат в бездарном управлении и услышал в ответ от Апия:
- Что делать нам, если легионы разбиты, а враги на пороге дома?
Тогда Мастама и сообщил Сенату о подвиге Септимуса Помпы. Ему даже не пришлось поведать ни о гарнизоне, что послал Помпа на Ильву, ни о патронате новоявленного легата над Тарквиниями. Умело играя на страхах отцов города, Мастама получил согласие на консульство для Септимуса Помпы, а для себя председательство - senatus consultum (большинством голосов и никем не было опротестовано).
Вспоминая рассказ отца, Мариус размышлял, не навредит ли Септимусу сближение с сабинянами? Остановив коня, он развернул послание консулу Септимусу Эмилию Помпе от сената Этрурии, прочел: «… пусть консулы примут меры, чтобы государство не потерпело ущерба (dent operam consules, ne quid res publica detrimenti capiat)».
«С такими полномочиями он может делать все, что захочет, лишь бы ноги врага не было на земле Этрурии», - решил Мариус и, спрятав свиток в тубус, пустил коня шагом. До Квиринале оставалось совсем немного.
Если дома у стены большей частью стояли уже под крышами и выглядели привычно, то тут, в долине у форума, заложенные фундаменты могли сравниться размерами разве что с храмами в Этрурии. Да и на участках, размеченных колышками, мог разместиться не один дом нобиля тусков.(Нобилитет от лат. nobilitas - знать - в Древнеримской республике правящее сословие рабовладельческого класса из патрициев и богатых плебеев. Нобилитет пришёл на смену родовой знати - патрициям. К началу III века до н. э. у нобилитета оказалась вся полнота государственной власти).
Наконец Мариус увидел Септимуса и Руфуса. Они сидели за низким столиком прямо на улице и наблюдали за работой строителей, степенно попивая вино. Руфус первым заметил Мариуса и поднял кубок, приветствуя возращение друга. Септимус ответил тем же, но, почувствовав что-то, обернулся и не смог усидеть на месте. Он с нетерпением ждал возвращения Мастамы, готовясь к худшему. И утешал себя тем, что и без одобрения сената теперь он обладает достаточным влиянием и силой, чтобы позаботиться о себе, друзьях и солдатах.
- Аве консул! – выкрикнул Мастама, спешиваясь.
- Тебе удалось задуманное! – переживая невероятное облегчение, Септимус обнял друга. – Пойдем же к столу! Утоли жажду и расскажи нам обо всем.
Мариус, напившись вдоволь, с азартом вдохновенно поведал друзьям историю смерти Прастиния и назначения консулами Мастамы-старшего и Септимуса.
- Спуриния наказана? – от этой мысли помрачнев, спросил Септимус.
- Нет, что ты! Кто бы позволил наказать вдову и отомстившую за отца дочь из патрициев? Ее отправили в поместье, подальше от разговоров и пересудов. Что дальше, Септимус?
- Я так рассчитывал на то, что ты мне расскажешь об этом, - Септимус ответил с улыбкой, будто извиняясь. - А пока взгляни вот туда, - он указал рукой на свободный участок за своим домом. - Тут ты построишь для себя дом.
- Спасибо друг! Эта земля – целое состояние!
- А вот мой дом, совсем рядом! – не удержался Руфус. Схватив Мариуса за пояс, потащил показывать участок и первые ряды кладки на фундаменте.
***
Умудренный жизненным опытом предводитель сабинян Саллюстий должно быть хорошо знал историю своего народа. Пока солдаты-этруски, отложив скутумы и пилы, взялись за кирки и лопаты, в строящийся Рим с каждым днем приезжало все больше и больше женщин-сабеллок (самоназвание; племена марсов, марруцинов, пелигнов, вестинов, которые все вместе известны под общим именем сабеллов). Они знали, чего хотели. Встревоженные центурионы не раз докладывали Септимусу о настроениях подчиненных. Многие из них захотели взять в жены именно сабинянку. А после того, как Септимус женился на дочери самого эмбратура, хоть этот брак по большей мере явился демонстрацией дружбы между народами и залогом военного союза, удержать лавину свадеб уже не рискнул никто.
План Саллюстия удался: теперь получив и женщин, и землю, туски не только возведут стены, храмы и дома, но и будут защищать их. В свою очередь, и Септимус, хоть и не был рожден в семье патриция, но выгоду от такого союза видел: Клузий, Перузия, Тарквинии дали солдат и обязательства в обмен на защиту; контроль над рудниками Ильвы позволял диктовать условия Популонии; Рим и военный союз с сабинянами сделали его, Септимуса Эмилия Помпу, очень влиятельным человеком. Он ждал вестей из Умбрии. Если эквы Мамерк и Нумерий приведут велитов, то Септимус тут же намеревался занять Остию. И пусть тогда Лавиниум, Арея и Ариций, Анций, Лаций и Капуя попробуют оспорить его решение силой оружия. Теперь же, получив от сената Этрурии консульство и призыв гарантировать Этрурии мир, Септимус стал сомневаться. «Может, стоит вначале собрать легионы в Популонии, Пизе, Ареции, Капене, Фалерии и Цере?» - размышлял он, пока Руфус занимал Мариуса Мастаму.
***
Мамерк и Нумерий явились, когда их уже ждать перестали. Они привели полторы тысячи велитов из Умбрии (умбрийские племена за исключением разве, что осков, отождествляли себя с этрусками).
На холмах Рима распустились цветы, Септимус, все чаще выходя на двор, отдавал предпочтение тунике, радовался ранней весне.
С приходом весны римляне стали испытывать нужду в хлебе и мясе. Порции каши из нута, гороха и ячменя с каждым днем становились все меньше и меньше, а сыры, регулярно доставляемые из Этрурии зимой, уже как месяц закончились. Велитов кое-как расквартировали, но обеспечить новоприбывших едой город не мог.
Помпилий Нума не пожалел, что отправился с легатом Помпой в Рим. Пока он не получил обещанной премии, но стал владельцем недвижимости в Риме и интендантом легиона консула Этрурии. Завтра ему предстоит не долгая (25км - около 17 римских миль), но очень опасная дорога в Остию. И в случае успеха он получит свою премию – должность для сына в порту Остии. Вот только условия, выдвинутые Септимусом, вряд ли понравятся латинам.
- Мыслимое ли дело! Допустить в Остию римский гарнизон и откупщика (сборщика налогов)! Доставить в Рим сто тысяч либров (libra – 327г) пшеницы! Пусть демоны заберут умбрийцев, обрекающих его огласить в Остии условия консула Этрурии! - брюзжал Помпилий, собираясь в дорогу.
Собирался в дорогу и трибун Руфус. Завтра он поведет в Остию две манипулы.
- Не ввязывайся в драку, - наставлял его Мастама. – Охраняй посла и, в случае успеха его миссии, займи порт и крепость.
- Не переживай, с двумя манипулами я сравняю этот городок с землей! – отвечал Руфус.
-
Sehfir
- Бывалый
- Posts in topic: 32
- Сообщения: 268
- Зарегистрирован: 26 окт 2015, 05:49
- Пол: Муж.
- Откуда: Сахара
Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"
Часть пятая
Враги Рима
- Вон, Арес, вон! Пойди прочь! – Зевс в гневе вскинул руку и метнул молнию в кутающегося в черный плащ Ареса. Молния ушла в бездну, отраженная щитом, который Арес с ловкостью фокусника извлек из-под плаща.
- Не гневайся, Громовержец. Что плохого в том, что дикари сожгли Трою? Ведь потом они воздвигли куда больше храмов в твою честь, чем старик Приам!
- Молчи! Иначе прикажу Тифону расправится с тобой! Рим будет возрожден во славу Трои, а дикарей твоих настигнет месть!
- Я ухожу, всесильный Громовержец, а что до дикарей, так в честь твою Эсхил сложил поэму:
...Стоглавое чудовище - Тифона,
Рожденного землей. На всех богов
Восстал он: шип и свист из челюстей
Грозил престолу Зевса, а из глаз
Сверкал огонь неистовой Горгоны,
Но Зевса неусыпная стрела -
Пылающая молния сразила
Его за эту похвальбу. До сердца
Он был испепелен, и гром убил
Всю силу в нем. Теперь бессильным телом
Он под корнями Этны распростерт,
Недалеко от синего пролива,
И давят горы грудь ему; на них
Сидит Гефест, куя свое железо,
Но вырвется из черной глубины
Потоком пожирающее пламя
И истребит широкие поля
Сицилии прекрасноплодной...
Дикарь он или просвещенный человек, достойный милости Владыки Зевса?
- Нет места на Олимпе для того, кто прославлял при жизни Прометея. И тень его поныне бродит в огненном Тартаре.
- А все же, Громовержец, ты его запомнил! – торжествующе воскликнул Арес и сбежал в тень еще до того, как Зевс отправил ему вслед парочку молний.
Глава 17
Неподвижные в синем просторе небес облака отражались в прозрачной глади успокоившегося моря. Септимус Помпа стоял на поскрипывающем причале и смотрел на стремительные триремы (трирема - основной тип боевого корабля Средиземноморья периода Пунических войн 264-146 годов до н. э.), входящие в порт.
Три года пролетели как один день и только сейчас, когда, наконец, сенат Этрурии во главе с Мастамой старшим решили посетить Рим, он с восторгом вспоминал о славных битвах с латинянами, кампанцами и самнитами. Тогда он защищал строящийся Рим, а сенаторы не спешили с помощью. Даже новые земли и дома у Капитолия не прельстили их. Но это было раньше, а сегодня они увидят величие нового Рима. Даже Фурии (греческий город – яблоко раздора с Тарентийской республикой) попросил Рим защитить город от лукан.
Четыре обученных и уже успевших повоевать легионов готовы по его приказу сражаться с кем угодно. Вот только на юг их направить Септимус не решался. Протекторат над греческими городами раздражал тарентийцев. После того как римский гарнизон остался в Фурии, только луканы сдерживали республику от войны с Римом. По этой причине Септимус до сих пор и не расправился с луканами. Он мечтал о плодородных землях долины Пада и этот визит отцов Этрурии должен закончиться небывалой военной кампанией: слишком много золота хотят галлы, слишком долго Этрурия платит им за мир.
Траниты (гребцы верхней палубы) флагманского корабля убрали весла, кормчий умело вел корабль к пристани. Септимус сошел на берег, пропустив на причал швартовщиков. На корабле запела дудка, с кормы в воду полетели якоря, а на причал - канаты. Швартовщики пропустили канаты под балку над опорами пирса, дружно потянули. Трирема качнулась и ударилась бортом о причал. Кое-кто из швартовщиков полетел в воду. Не обращая внимания на барахтающихся в воде товарищей, удержавшиеся на ногах сноровисто привязывали корабль к пирсу.
- Я вижу отца! – услышал Септимус за спиной.
Мастама-младший – легат Первого Римского сбросил на руку пурпурный плащ. Золоченый панцирь и шлем засияли на солнце. На миг Септимусу показалось, что сам Юпитер сошел на бренную землю. Конечно, Септимус тоже увидел Мастаму-старшего, осторожно ступившего на шаткие сходни, но внимание консула привлекла высокая женщина с ребенком на руках, идущая за сенатором.
- Ты видишь ее? Прямо за твоим отцом?
- Да. Это Спуриния, – равнодушно ответил Мариус.
- Жена Алексиуса!
- Его вдова.
«О Боги! Как она красива!» - прошептал Септимус и пошел за Мариусом, бросившимся почти бегом на причал встречать отца.
Сенатор обнял сына. На мгновение в его глазах появилась гордость. Подбородок взлетел вверх так, что складки под ним почти разгладились.
- Аве консул! – прокричал Септимус.
Мастама услышал его приветствие. Бросил в ответ:
- Аве, - потом, устыдившись, должно быть, испытывая к Септимусу благодарность за сына, повторился, но уже громче: - Аве консул!
Они обнялись без неприязни, почти как старые друзья, хоть и увиделись впервые.
Спустя пару часов прибывшие на кораблях сенаторы Этрурии, их жены и дети, компаньоны и рабы покинули шумную Остию в паланкинах, пешком и за редким исключением верхом. Гости и сопровождающие их, растянувшись разноцветной змеей на целую милю, двигались по дороге в Рим.
Септимус верхом ехал за паланкином Спуринии, размышляя о том, как вовремя он спровадил Фелицию к тестю и что стоит пригласить сенатора Мастаму в свой дом. Приняв решение, он догнал Мариуса.
- Наверное, ты намерен пригласить отца в свой дом? – пытаясь не выдать волнения, спросил Септимус.
- Конечно! Мой дом больше и богаче, чем у отца. Хочу похвастаться. Он будет рад.
- А ты пригласи его на ужин как-нибудь. Дело в том, что нам с твоим отцом есть что обсудить в спокойной обстановке, наедине. Пусть он поживет у меня. Что скажешь?
Мастама-младший задумался, потом кивнул, соглашаясь:
- Пусть будет по-твоему раз надо. Снова война?
Добившись нужного ответа, Септимус не стал отвечать. Хлопнув друга по плечу, он ускакал вперед к паланкину сенатора, радуясь, что теперь сможет видеть Спуринию когда захочет.
От пыли, поднявшейся под копытами лошади, сенатор Мастама чихнул, но эта мелочь не испортила ему настроения. Он улыбнулся Септимусу. Тот, все больше раздражаясь, осаживал жеребца, так некстати проявившего норов.
Мастама приказал рабам остановиться, и высокий экв, взяв под уздцы лошадь консула, помог Септимусу спешиться.
Рабы подняли паланкин, движение возобновилось. Септимус шел рядом, ведя коня на поводу, и все не решался завести разговор.
- Море было неспокойным. Никогда больше никуда не поплыву! – пожаловался Мастама и рассмеялся: - Но все же я рад, что увижу Рим. Как там сейчас?
- О-о! Я не хотел бы ничего плохого сказать о других городах Этрурии, но наш Рим просто великолепен. Вы сами должны увидеть все то, о чем я мог бы рассказать, - ответил Септимус. – Мы дойдем до Рима к ночи, и я с радостью приму вас в своем доме. А вот с утра…
Приглашая соправителя, председателя сената и консула Этрурии Тита Мастаму Мания, к себе в дом, Септимус все еще не был уверен, что получит согласие. Однако Мастама-старший искренне обрадовался приглашению.
- Как приятно, что ты меня пригласил! Ведь я и сам хотел попросить об этой услуге. Надеюсь, что ты не будешь возражать, если и дочь достойного Спуриния воспользуется твоим гостеприимством?
- Нет! Конечно, нет! – воскликнул Септимус, радуясь, что все так сложилось. Он не заметил встревоженного взгляда Мастамы-младшего, ехавшего за ними.
***
«Этот неугомонный старик липнет, как рубаха на вспотевшее тело!» - сетовал Септимус. Любой бы на месте Мастамы в его-то возрасте, после столь долгого путешествия попав под крышу, уснул бы, а этот потребовал вина и зрелищ. С утра его раб разбудил Септимуса: «Сенатор Мастама хочет осмотреть Рим». Пришлось показывать. Он ходил по широким улицам города пешком, осматривал дома и храмы, что все еще строились, разговаривал с прохожими, интересуясь абсолютно всем, что Септимусу и в голову не могло прийти. Потом он захотел посмотреть на военных. Пришлось тащиться за три мили в лагеря. Трубить тревогу и устраивать смотр первому и четвертому легионам, тренирующимся неподалеку от Рима. И лишь сейчас, когда Гелиос покраснел и приготовился к прыжку в бездну, Мастама выразил желание перекусить только в компании своего соправителя, консула Этрурии Септимуса Эмилия Помпы. Септимусу, надеющемуся, что хоть во время вечерней трапезы он сможет снова увидеть Спуринию, едва удалось скрыть разочарование.
Мастама почти ничего не съел. Он попивал вино и терпеливо ждал, пока Септимус разделается с тушеным поросенком. Когда раб налил консулу вина в кубок, Мастама приказал ему удалиться. Септимус, недоумевая, взглянул на сотрапезника. Тот положил перед ним на стол золотой статер (античная монета, имевшая хождение в Древней Греции и Лидии в период примерно с начала V века до н. э. до середины I века н. э., также имела большое значение для кельтских племён). Септимус предполагал, что за ужином Мастама может начать разговор об оккупации сенаторами Этрурии земель, принадлежащих Риму. Во все времена часть земли была собственностью города-государства; она не обрабатывалась и считалась общей - ager pubiicus - общественное поле. Ее можно было оккупировать от слова - занимать, внося государству небольшую арендную плату. Этим правом оккупации государственных земель широко пользовались патриции. Увидев перед собой золотую монету, он решил, что таким образом его соправитель хочет начать разговор именно на эту тему. Взяв статер в руку, Септимус почувствовал, как сжалось сердце, капелька пота потекла по виску, вторая повисла на кончике носа. Он смотрел на монету и узнавал профиль своего командира Алексиуса Спурины.
- Это он, Алексиус Спуриний Луциус, чудесным образом восставший из Тартара бренном инсубров – Алаталом. – Голос Мастамы звучал глухо. Септимус поднял глаза и прочитал на лице соправителя торжество. - Ты тоже узнал его!
- Это он, - ответил Септимус. - Боги! Как это возможно?!
- Хороший вопрос. И только боги могут ответить на него. Он появился у бойев уже как бренн из-за Альп. Заручившись поддержкой Хундилы из Мутины, отбил у лигуров Мельпум, разорил их землю, помог сенонам укрепиться от Фельсины до Колхиниума (в современной Черногории – Ульцинь, в 163г. до н. э. римляне завоевали город и стали называть его Олциниумом). Он дал инсубрам порядок и закон, стал чеканить монету и ведет торговлю с Карфагеном, отчего на пшеницу Этрурии уже второй год подряд падают цены, а алчные сеноны и бойи требуют все больше золота и серебра. Я приехал в Рим потому, что сейчас они отвергли кубки, блюда, столь любимые ими торквесы, которые наши ювелиры стали делать полыми, и потребовали денег. Много денег, – Мастама умолк.
Септимус начал кое-что понимать.
- Ты привез Спуринию не просто так? Не так ли?
- Теперь я понимаю, что твоя карьера - не дело случая, - ответил Мастама. – Ты умен. Сенат хочет, нет, требует, чтобы ты выгнал сенонов из Фельсины и Атрия и гнал их до иллирийских опидумов. А потом взялся и за боев. Их Мутина – город тусков! А Спуриния с сыном пусть будет всегда при тебе, на случай если бренн инсубров Алатал захочет вступиться за своих друзей. – Обычно румяный Септимус, слушая Мастаму, побледнел. – Да что с тобой? Ты испугался дикарей-галлов? Сенат Этрурии даст тебе еще два легиона и денег на набор кампанцев и латинов! С такой армией ты смог бы потягаться и с македонцами во времена их славных побед! Полагаю, ты не разочаруешь сенат и народ Этрурии?
- Ты прав. Я не боюсь. Наверное, погода портится. Душно мне. Быть дождю, – Септимус налил кампанского в кубок, и осушил его, не разбавив вино водой. – Она знает?
- Спуриния о муже? – Мастама налил и себе на самое дно. Долив до половины в кубок воды, сделал глоток. - Нет. И не должна знать. Она по-прежнему любит Алексиуса. И это хорошо. Говорят, что он взял в жены дочь Хундилы и родил девочку. От Спуринии у него сын! Если он ее и забыл, то сын – это кровь от крови. Какой отец навредит сыну?
- Ты прав.
Мастама видел, как хмурится Септимус, как поникли его могучие плечи и опустилась голова, но счел это признаком сосредоточенности консула на грядущих делах, связанных со сбором легионов и подготовкой к войне с галлами. Он допил вино, поблагодарив Септимуса за стол и кров, удалился.
Когда в атриум вошел раб, Септимус с криком: «Вина мне!» - запустил в беднягу кувшин и рухнул на пол без сознания.
Враги Рима
- Вон, Арес, вон! Пойди прочь! – Зевс в гневе вскинул руку и метнул молнию в кутающегося в черный плащ Ареса. Молния ушла в бездну, отраженная щитом, который Арес с ловкостью фокусника извлек из-под плаща.
- Не гневайся, Громовержец. Что плохого в том, что дикари сожгли Трою? Ведь потом они воздвигли куда больше храмов в твою честь, чем старик Приам!
- Молчи! Иначе прикажу Тифону расправится с тобой! Рим будет возрожден во славу Трои, а дикарей твоих настигнет месть!
- Я ухожу, всесильный Громовержец, а что до дикарей, так в честь твою Эсхил сложил поэму:
...Стоглавое чудовище - Тифона,
Рожденного землей. На всех богов
Восстал он: шип и свист из челюстей
Грозил престолу Зевса, а из глаз
Сверкал огонь неистовой Горгоны,
Но Зевса неусыпная стрела -
Пылающая молния сразила
Его за эту похвальбу. До сердца
Он был испепелен, и гром убил
Всю силу в нем. Теперь бессильным телом
Он под корнями Этны распростерт,
Недалеко от синего пролива,
И давят горы грудь ему; на них
Сидит Гефест, куя свое железо,
Но вырвется из черной глубины
Потоком пожирающее пламя
И истребит широкие поля
Сицилии прекрасноплодной...
Дикарь он или просвещенный человек, достойный милости Владыки Зевса?
- Нет места на Олимпе для того, кто прославлял при жизни Прометея. И тень его поныне бродит в огненном Тартаре.
- А все же, Громовержец, ты его запомнил! – торжествующе воскликнул Арес и сбежал в тень еще до того, как Зевс отправил ему вслед парочку молний.
Глава 17
Неподвижные в синем просторе небес облака отражались в прозрачной глади успокоившегося моря. Септимус Помпа стоял на поскрипывающем причале и смотрел на стремительные триремы (трирема - основной тип боевого корабля Средиземноморья периода Пунических войн 264-146 годов до н. э.), входящие в порт.
Три года пролетели как один день и только сейчас, когда, наконец, сенат Этрурии во главе с Мастамой старшим решили посетить Рим, он с восторгом вспоминал о славных битвах с латинянами, кампанцами и самнитами. Тогда он защищал строящийся Рим, а сенаторы не спешили с помощью. Даже новые земли и дома у Капитолия не прельстили их. Но это было раньше, а сегодня они увидят величие нового Рима. Даже Фурии (греческий город – яблоко раздора с Тарентийской республикой) попросил Рим защитить город от лукан.
Четыре обученных и уже успевших повоевать легионов готовы по его приказу сражаться с кем угодно. Вот только на юг их направить Септимус не решался. Протекторат над греческими городами раздражал тарентийцев. После того как римский гарнизон остался в Фурии, только луканы сдерживали республику от войны с Римом. По этой причине Септимус до сих пор и не расправился с луканами. Он мечтал о плодородных землях долины Пада и этот визит отцов Этрурии должен закончиться небывалой военной кампанией: слишком много золота хотят галлы, слишком долго Этрурия платит им за мир.
Траниты (гребцы верхней палубы) флагманского корабля убрали весла, кормчий умело вел корабль к пристани. Септимус сошел на берег, пропустив на причал швартовщиков. На корабле запела дудка, с кормы в воду полетели якоря, а на причал - канаты. Швартовщики пропустили канаты под балку над опорами пирса, дружно потянули. Трирема качнулась и ударилась бортом о причал. Кое-кто из швартовщиков полетел в воду. Не обращая внимания на барахтающихся в воде товарищей, удержавшиеся на ногах сноровисто привязывали корабль к пирсу.
- Я вижу отца! – услышал Септимус за спиной.
Мастама-младший – легат Первого Римского сбросил на руку пурпурный плащ. Золоченый панцирь и шлем засияли на солнце. На миг Септимусу показалось, что сам Юпитер сошел на бренную землю. Конечно, Септимус тоже увидел Мастаму-старшего, осторожно ступившего на шаткие сходни, но внимание консула привлекла высокая женщина с ребенком на руках, идущая за сенатором.
- Ты видишь ее? Прямо за твоим отцом?
- Да. Это Спуриния, – равнодушно ответил Мариус.
- Жена Алексиуса!
- Его вдова.
«О Боги! Как она красива!» - прошептал Септимус и пошел за Мариусом, бросившимся почти бегом на причал встречать отца.
Сенатор обнял сына. На мгновение в его глазах появилась гордость. Подбородок взлетел вверх так, что складки под ним почти разгладились.
- Аве консул! – прокричал Септимус.
Мастама услышал его приветствие. Бросил в ответ:
- Аве, - потом, устыдившись, должно быть, испытывая к Септимусу благодарность за сына, повторился, но уже громче: - Аве консул!
Они обнялись без неприязни, почти как старые друзья, хоть и увиделись впервые.
Спустя пару часов прибывшие на кораблях сенаторы Этрурии, их жены и дети, компаньоны и рабы покинули шумную Остию в паланкинах, пешком и за редким исключением верхом. Гости и сопровождающие их, растянувшись разноцветной змеей на целую милю, двигались по дороге в Рим.
Септимус верхом ехал за паланкином Спуринии, размышляя о том, как вовремя он спровадил Фелицию к тестю и что стоит пригласить сенатора Мастаму в свой дом. Приняв решение, он догнал Мариуса.
- Наверное, ты намерен пригласить отца в свой дом? – пытаясь не выдать волнения, спросил Септимус.
- Конечно! Мой дом больше и богаче, чем у отца. Хочу похвастаться. Он будет рад.
- А ты пригласи его на ужин как-нибудь. Дело в том, что нам с твоим отцом есть что обсудить в спокойной обстановке, наедине. Пусть он поживет у меня. Что скажешь?
Мастама-младший задумался, потом кивнул, соглашаясь:
- Пусть будет по-твоему раз надо. Снова война?
Добившись нужного ответа, Септимус не стал отвечать. Хлопнув друга по плечу, он ускакал вперед к паланкину сенатора, радуясь, что теперь сможет видеть Спуринию когда захочет.
От пыли, поднявшейся под копытами лошади, сенатор Мастама чихнул, но эта мелочь не испортила ему настроения. Он улыбнулся Септимусу. Тот, все больше раздражаясь, осаживал жеребца, так некстати проявившего норов.
Мастама приказал рабам остановиться, и высокий экв, взяв под уздцы лошадь консула, помог Септимусу спешиться.
Рабы подняли паланкин, движение возобновилось. Септимус шел рядом, ведя коня на поводу, и все не решался завести разговор.
- Море было неспокойным. Никогда больше никуда не поплыву! – пожаловался Мастама и рассмеялся: - Но все же я рад, что увижу Рим. Как там сейчас?
- О-о! Я не хотел бы ничего плохого сказать о других городах Этрурии, но наш Рим просто великолепен. Вы сами должны увидеть все то, о чем я мог бы рассказать, - ответил Септимус. – Мы дойдем до Рима к ночи, и я с радостью приму вас в своем доме. А вот с утра…
Приглашая соправителя, председателя сената и консула Этрурии Тита Мастаму Мания, к себе в дом, Септимус все еще не был уверен, что получит согласие. Однако Мастама-старший искренне обрадовался приглашению.
- Как приятно, что ты меня пригласил! Ведь я и сам хотел попросить об этой услуге. Надеюсь, что ты не будешь возражать, если и дочь достойного Спуриния воспользуется твоим гостеприимством?
- Нет! Конечно, нет! – воскликнул Септимус, радуясь, что все так сложилось. Он не заметил встревоженного взгляда Мастамы-младшего, ехавшего за ними.
***
«Этот неугомонный старик липнет, как рубаха на вспотевшее тело!» - сетовал Септимус. Любой бы на месте Мастамы в его-то возрасте, после столь долгого путешествия попав под крышу, уснул бы, а этот потребовал вина и зрелищ. С утра его раб разбудил Септимуса: «Сенатор Мастама хочет осмотреть Рим». Пришлось показывать. Он ходил по широким улицам города пешком, осматривал дома и храмы, что все еще строились, разговаривал с прохожими, интересуясь абсолютно всем, что Септимусу и в голову не могло прийти. Потом он захотел посмотреть на военных. Пришлось тащиться за три мили в лагеря. Трубить тревогу и устраивать смотр первому и четвертому легионам, тренирующимся неподалеку от Рима. И лишь сейчас, когда Гелиос покраснел и приготовился к прыжку в бездну, Мастама выразил желание перекусить только в компании своего соправителя, консула Этрурии Септимуса Эмилия Помпы. Септимусу, надеющемуся, что хоть во время вечерней трапезы он сможет снова увидеть Спуринию, едва удалось скрыть разочарование.
Мастама почти ничего не съел. Он попивал вино и терпеливо ждал, пока Септимус разделается с тушеным поросенком. Когда раб налил консулу вина в кубок, Мастама приказал ему удалиться. Септимус, недоумевая, взглянул на сотрапезника. Тот положил перед ним на стол золотой статер (античная монета, имевшая хождение в Древней Греции и Лидии в период примерно с начала V века до н. э. до середины I века н. э., также имела большое значение для кельтских племён). Септимус предполагал, что за ужином Мастама может начать разговор об оккупации сенаторами Этрурии земель, принадлежащих Риму. Во все времена часть земли была собственностью города-государства; она не обрабатывалась и считалась общей - ager pubiicus - общественное поле. Ее можно было оккупировать от слова - занимать, внося государству небольшую арендную плату. Этим правом оккупации государственных земель широко пользовались патриции. Увидев перед собой золотую монету, он решил, что таким образом его соправитель хочет начать разговор именно на эту тему. Взяв статер в руку, Септимус почувствовал, как сжалось сердце, капелька пота потекла по виску, вторая повисла на кончике носа. Он смотрел на монету и узнавал профиль своего командира Алексиуса Спурины.
- Это он, Алексиус Спуриний Луциус, чудесным образом восставший из Тартара бренном инсубров – Алаталом. – Голос Мастамы звучал глухо. Септимус поднял глаза и прочитал на лице соправителя торжество. - Ты тоже узнал его!
- Это он, - ответил Септимус. - Боги! Как это возможно?!
- Хороший вопрос. И только боги могут ответить на него. Он появился у бойев уже как бренн из-за Альп. Заручившись поддержкой Хундилы из Мутины, отбил у лигуров Мельпум, разорил их землю, помог сенонам укрепиться от Фельсины до Колхиниума (в современной Черногории – Ульцинь, в 163г. до н. э. римляне завоевали город и стали называть его Олциниумом). Он дал инсубрам порядок и закон, стал чеканить монету и ведет торговлю с Карфагеном, отчего на пшеницу Этрурии уже второй год подряд падают цены, а алчные сеноны и бойи требуют все больше золота и серебра. Я приехал в Рим потому, что сейчас они отвергли кубки, блюда, столь любимые ими торквесы, которые наши ювелиры стали делать полыми, и потребовали денег. Много денег, – Мастама умолк.
Септимус начал кое-что понимать.
- Ты привез Спуринию не просто так? Не так ли?
- Теперь я понимаю, что твоя карьера - не дело случая, - ответил Мастама. – Ты умен. Сенат хочет, нет, требует, чтобы ты выгнал сенонов из Фельсины и Атрия и гнал их до иллирийских опидумов. А потом взялся и за боев. Их Мутина – город тусков! А Спуриния с сыном пусть будет всегда при тебе, на случай если бренн инсубров Алатал захочет вступиться за своих друзей. – Обычно румяный Септимус, слушая Мастаму, побледнел. – Да что с тобой? Ты испугался дикарей-галлов? Сенат Этрурии даст тебе еще два легиона и денег на набор кампанцев и латинов! С такой армией ты смог бы потягаться и с македонцами во времена их славных побед! Полагаю, ты не разочаруешь сенат и народ Этрурии?
- Ты прав. Я не боюсь. Наверное, погода портится. Душно мне. Быть дождю, – Септимус налил кампанского в кубок, и осушил его, не разбавив вино водой. – Она знает?
- Спуриния о муже? – Мастама налил и себе на самое дно. Долив до половины в кубок воды, сделал глоток. - Нет. И не должна знать. Она по-прежнему любит Алексиуса. И это хорошо. Говорят, что он взял в жены дочь Хундилы и родил девочку. От Спуринии у него сын! Если он ее и забыл, то сын – это кровь от крови. Какой отец навредит сыну?
- Ты прав.
Мастама видел, как хмурится Септимус, как поникли его могучие плечи и опустилась голова, но счел это признаком сосредоточенности консула на грядущих делах, связанных со сбором легионов и подготовкой к войне с галлами. Он допил вино, поблагодарив Септимуса за стол и кров, удалился.
Когда в атриум вошел раб, Септимус с криком: «Вина мне!» - запустил в беднягу кувшин и рухнул на пол без сознания.
-
Sehfir
- Бывалый
- Posts in topic: 32
- Сообщения: 268
- Зарегистрирован: 26 окт 2015, 05:49
- Пол: Муж.
- Откуда: Сахара
Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"
Глава 18
«Во славу Конса! Хороших консуальных праздников!» - слышалось с утра на улицах Рима.( Древние римские жители торжественно отмечали окончание жатвы праздником консуалий, посвященном древнеиталийскому богу земли и посевов - Консусу) В этом году консуалии (по легенде, основоположником праздника являлся Ромул, он якобы нашёл алтарь, посвящённый богу, в земле, именно во время проведения консуалий римляне украли сабинянок) совпали с приездом важных гостей из Этрурии, и жители Рима ожидали грандиозных торжеств на открытии алтаря.
Пастухи гнали по улицам скот, украшенный цветными лентами и венками из цветов, к строящемуся цирку. Там уже с утра толпился народ. Разглядывая квадриги (двухколесная колесница, запряженная четверкой лошадей), люди судили о том, кто может победить на луди рценсес (гонках колесниц).
Септимус Помпа уже знал, кто победит в гонке, и именно сегодня, когда, наконец, Мастама-старший с утра ушел к сыну, Септимус решил покорить сердце Спуринии блеском консульской славы и золота. В подарок Спуринии к консуалиям он приготовил расшитую золотом столу (надевалась поверх туники) и пару браслетов с самоцветами. Что подарить ее малышу, Помпа не знал, и как только Мастама попрощался с ним, Септимус отправился к Ослиным воротам (Porta Asinaria), где обычно торгуют финикийцы и греки.
В это время Тит Мастама Маний прогуливался в обществе Мариуса Мастамы по парку у дома сына и дивился амбициям новых патрициев Рима: парк занимал площадь не меньше югера (2518 кв. м.). В городах Этрурии таких огромных домовладений не было.
- Сын мой, я знаю, что был слишком строг к тебе, но, клянусь Юпитером, моя строгость пошла тебе на пользу, коль ты стал легатом и живешь в таком доме!
Мариус, покраснев от удовольствия, ответил:
- Ах, отец, если бы не твоя помощь всем нам тогда, когда мы посчитались за вероломство с Прастинием и Септимус стал консулом, то сегодня я не был бы легатом и не владел бы этим прекрасным домом.
- Вот об этом я и хотел бы поговорить с тобой, – они присели на каменную лавку у фонтана с рыбами, Тит Мастама продолжил: - Ты радуешься, что стал легатом и имеешь прекрасный дом? А безродный Септимус Помпа нынче консул Этрурии и сенат просит его!
- Отец! – Мариус резко поднялся с лавки. - Септимус спас всех нас!
- Сядь! – дождавшись, пока сын, успокоившись, присел рядом, Тит Мастама не сразу заговорил снова. – То было. Мудрый человек должен предполагать о том, как повернутся события в будущем и какие возможности в этом будущем не следует упускать, – Мариус внимательно слушал отца и тот, воодушевляясь, уже сам поднялся с лавки. – Сенат решил вернуть Этрурии земли от Пада до Альп и не платить больше дикарям-галлам золотом. Септимус поведет легионы на север. А как ты знаешь, не всегда полководцы выигрывают сражения. Поражение хотя бы в одном может обернуться для консула Помпы не лучшим образом, если сенат будет иметь выбор. Мне бы хотелось, чтобы молодой легат, сын патриция, случись такая необходимость выбора для сената, был бы готов возглавить легионы Этрурии.
- Я понимаю, о чем ты говоришь. Я не желаю Септимусу поражений, но твое доверие готов оправдать.
- Прекрасно, сын! – Мастама-старший, потирая ладони, снова присел на скамейку. – А чтобы сенат не сомневался, то, когда придет время, я позабочусь о том, чтобы два новых легиона были отданы волей сената под твое командование, и помогу тебе серебром для укрепления верности солдат. Ведь вы с Помпой все так смогли провернуть потому, что имели верность легиона и серебро. Не так ли?
Мариус вспомнил о событиях трехлетней давности и вдруг понял, что нынешним успехом он обязан не Септимусу, а себе. Именно он предложил Септимусу план и не только предложил, но и по большей мере обеспечил ему успех.
- Так, отец. Три легиона сегодня – это гораздо больше, чем когда мы решились «попросить» сенат о справедливости.
- Я слышал, что твои друзья по контубернию нынче тоже неплохо устроены?
- Да, отец. Руфус, как и я, легат. Мамерк командует умбрийцами. Нумерий – трибун у Руфуса…
- Достаточно, я знаю об этом. Кем бы сейчас был Септимус Помпа, не будь у него таких друзей? Помни об этом. Сейчас наш консул будет очень занят, - Тит Мастама улыбнулся, будто замыслил что-то, но рассказывать об этом не собирается. - А ты обязательно навести своих друзей, угости вином, поговори о том и сем.
- Конечно, отец. Помнишь, ты говорил: «Друзья как тень. В солнечную погоду не отвяжешься, а в дождливую - не дозовешься», - это неправильные друзья. Мы друг друга в беде не бросим.
Тит Мастама нахмурился, но тут же снова улыбнулся.
- Это хорошо, когда есть такие друзья. Когда-нибудь ты поймешь, что даже такие друзья со временем и от обстоятельств меняются.
***
Народ Рима спешил занять места в Циркус Максимус, строящемуся в долине между холмами Палатин и Авентин. Собственно, строились пока белокаменные ворота, а лавки для зрителей, карцеры (лат. сarceres - клетки для старта квадриг) и меты (лат. missus -приспособление для учета туров) еще пахли деревом и краской. По весне на арене жители Рима в этом году сажали огороды.
Олимпийской славы жаждали все. Особенно цари и императоры, полководцы и стратеги, вожди и тираны. На главные состязания эллинов они спешили не затем, чтобы бегать по стадиону или вступать в кулачную схватку. К всеобщему восхищению их вела дорожка ипподрома.
Септимус Помпа впервые увидел гонки квадриг в Таренте, после чего идея проведения подобных состязаний и в Риме овладела им. Часами он слушал рассказы Мариуса Мастамы о гонках на квадригах, что устраивались в Этрурии и на Олимпийских играх в Греции.
Склонившись к уху Спуринии, чтобы не перекрикивать шумящих зрителей, он рассказывал все, что узнал о гонках сам: «У Архидама была дочь по имени Киниска, которая с величайшей страстью предавалась олимпийским состязаниям и первая из женщин содержала с этой целью лошадей, и первая из них одержала победу на Олимпийских играх. После Киниски и другие женщины, особенно из Спарты, добивались побед в Олимпии, но никто не заслужил из них такой славы своими победами, как она».
Спуриния внимательно слушала, аромат розы от ее волос кружил консулу голову. Протрубила буцина, по арене погнали разукрашенный скот. Затем рабы внесли алтарь, и началась служба во славу Конса, а Септимус, словно испив из источника вдохновения, самозабвенно излагал о македонских царях, чьи квадриги на протяжении последних десятилетий неизменно побеждали на всех состязаниях.
Желая произвести впечатление на прекрасную Спуринию, он похвастался, что для участия в консуалиях приобрел возницу и лучшую четверку лошадей именно в Македонии.
Когда квадриги заняли места на старте, Септимус увидел блеск позолоты на доспехах одного из участников. «Мариус! Почему он ничего мне сказал? Зачем ему это?» - Септимус глотнул вина.
Спуриния почувствовав его озабоченность, спросила:
- Что вдруг встревожило тебя?
Внимание женщины согрело сердце Септимуса. Он решил проявить благородство.
- Мой друг Мастама решил управлять квадригой сам!
- О! Это опасно? Ты рассказывал, как много возниц гибнет на этих состязаниях!
- Именно так, прекрасная Спуриния! Мариусу придется состязаться с лучшими возницами юга. На консуали в Рим приехали и сицилийцы, и калабрийцы. Правда, сицилийцы, на мой взгляд, - лучшие. Они побеждали даже на Олимпийских играх еще со времен Гелона. Я думал, что буду сражаться за победу с возницей уважаемого Амилькара, а теперь беспокоюсь о друге.
- Я помолюсь за него, - пообещала Спуриния, а Септимус уже и не знал: радоваться ему или продолжать негодовать по поводу столь вероломного поступка Мариуса.
Ипподром взорвался воплями – народ требовал старта. Септимус поднялся с лавки, ипподром погрузился в тишину. На какое-то мгновение стал слышен лошадиный храп. Стоило Септимусу уронить платок (mappa), как буря голосов и рукоплесканий накрыла долину.
Когда несколько колесниц, запряженных четверками коней, сделали очередной поворот вокруг расположенного по центру ипподрома ограждения, именуемого «спиной», гул голосов стал похож на грохот гигантского прибоя. Зрители скрежетали зубами, вскакивали с мест, запрыгивали на скамьи, а соседи сталкивали их оттуда, поскольку те закрывали обзор.
Квадрига Септимуса неслась первой, за ней летела четверка Мариуса Мастамы, третей шла сицилийская, Амилькора.
Септимус стоял на ногах и уже ничего вокруг не замечал. Спуриния, хоть и не поддалась всеобщему безумству, но щеки ее покрылись румянцем, она рукоплескала мастерству возниц, всем без исключения, когда квадриги проходили поворот.
На четвертом круге квадрига Септимуса встала на одно колесо, и чуть было не опрокинулась. Македонец натянул поводья, лошади встали как вкопанные, развернув колесницу. Мариус Мастама начал сдерживать коней еще до поворота, а взбешенный сицилиец, напротив, подгонял свою четверку. Кони сицилийской квадриги прошли мимо повозки Мариуса, и над ареной раздался треск ломающегося дерева. Сицилиец взлетел над четверкой Мариуса и упал под ноги коней. Сам Мариус не удержался и, бросив поводья, соскочил на песок ипподрома. Шум над ареной стих. Мариус с ужасом смотрел на приближающихся лошадей. Квадриги шли на него колесо к колесу, бежать от них не имело смысла. И все же он решился, сорвавшись в отчаянном рывке к разделительному барьеру.
Септимус радовался победе своего возницы, заканчивающего пятый, финальный круг, но эту радость омрачил друг Мариус. Спасти его жизнь могло теперь разве что Божественное вмешательство. Он почти успел добежать к «спине», когда его настигла четверка из Неаполя. Лошади сбили его с ног, и по нему проехалась колесница. Толпа взвыла снова. Кто-то от скорби, а кто-то в безумном ликовании.
Септимус тяжело опустился на лавку, Спуриния, напротив, поднялась, закрывая лицо руками.
«Во славу Конса! Хороших консуальных праздников!» - слышалось с утра на улицах Рима.( Древние римские жители торжественно отмечали окончание жатвы праздником консуалий, посвященном древнеиталийскому богу земли и посевов - Консусу) В этом году консуалии (по легенде, основоположником праздника являлся Ромул, он якобы нашёл алтарь, посвящённый богу, в земле, именно во время проведения консуалий римляне украли сабинянок) совпали с приездом важных гостей из Этрурии, и жители Рима ожидали грандиозных торжеств на открытии алтаря.
Пастухи гнали по улицам скот, украшенный цветными лентами и венками из цветов, к строящемуся цирку. Там уже с утра толпился народ. Разглядывая квадриги (двухколесная колесница, запряженная четверкой лошадей), люди судили о том, кто может победить на луди рценсес (гонках колесниц).
Септимус Помпа уже знал, кто победит в гонке, и именно сегодня, когда, наконец, Мастама-старший с утра ушел к сыну, Септимус решил покорить сердце Спуринии блеском консульской славы и золота. В подарок Спуринии к консуалиям он приготовил расшитую золотом столу (надевалась поверх туники) и пару браслетов с самоцветами. Что подарить ее малышу, Помпа не знал, и как только Мастама попрощался с ним, Септимус отправился к Ослиным воротам (Porta Asinaria), где обычно торгуют финикийцы и греки.
В это время Тит Мастама Маний прогуливался в обществе Мариуса Мастамы по парку у дома сына и дивился амбициям новых патрициев Рима: парк занимал площадь не меньше югера (2518 кв. м.). В городах Этрурии таких огромных домовладений не было.
- Сын мой, я знаю, что был слишком строг к тебе, но, клянусь Юпитером, моя строгость пошла тебе на пользу, коль ты стал легатом и живешь в таком доме!
Мариус, покраснев от удовольствия, ответил:
- Ах, отец, если бы не твоя помощь всем нам тогда, когда мы посчитались за вероломство с Прастинием и Септимус стал консулом, то сегодня я не был бы легатом и не владел бы этим прекрасным домом.
- Вот об этом я и хотел бы поговорить с тобой, – они присели на каменную лавку у фонтана с рыбами, Тит Мастама продолжил: - Ты радуешься, что стал легатом и имеешь прекрасный дом? А безродный Септимус Помпа нынче консул Этрурии и сенат просит его!
- Отец! – Мариус резко поднялся с лавки. - Септимус спас всех нас!
- Сядь! – дождавшись, пока сын, успокоившись, присел рядом, Тит Мастама не сразу заговорил снова. – То было. Мудрый человек должен предполагать о том, как повернутся события в будущем и какие возможности в этом будущем не следует упускать, – Мариус внимательно слушал отца и тот, воодушевляясь, уже сам поднялся с лавки. – Сенат решил вернуть Этрурии земли от Пада до Альп и не платить больше дикарям-галлам золотом. Септимус поведет легионы на север. А как ты знаешь, не всегда полководцы выигрывают сражения. Поражение хотя бы в одном может обернуться для консула Помпы не лучшим образом, если сенат будет иметь выбор. Мне бы хотелось, чтобы молодой легат, сын патриция, случись такая необходимость выбора для сената, был бы готов возглавить легионы Этрурии.
- Я понимаю, о чем ты говоришь. Я не желаю Септимусу поражений, но твое доверие готов оправдать.
- Прекрасно, сын! – Мастама-старший, потирая ладони, снова присел на скамейку. – А чтобы сенат не сомневался, то, когда придет время, я позабочусь о том, чтобы два новых легиона были отданы волей сената под твое командование, и помогу тебе серебром для укрепления верности солдат. Ведь вы с Помпой все так смогли провернуть потому, что имели верность легиона и серебро. Не так ли?
Мариус вспомнил о событиях трехлетней давности и вдруг понял, что нынешним успехом он обязан не Септимусу, а себе. Именно он предложил Септимусу план и не только предложил, но и по большей мере обеспечил ему успех.
- Так, отец. Три легиона сегодня – это гораздо больше, чем когда мы решились «попросить» сенат о справедливости.
- Я слышал, что твои друзья по контубернию нынче тоже неплохо устроены?
- Да, отец. Руфус, как и я, легат. Мамерк командует умбрийцами. Нумерий – трибун у Руфуса…
- Достаточно, я знаю об этом. Кем бы сейчас был Септимус Помпа, не будь у него таких друзей? Помни об этом. Сейчас наш консул будет очень занят, - Тит Мастама улыбнулся, будто замыслил что-то, но рассказывать об этом не собирается. - А ты обязательно навести своих друзей, угости вином, поговори о том и сем.
- Конечно, отец. Помнишь, ты говорил: «Друзья как тень. В солнечную погоду не отвяжешься, а в дождливую - не дозовешься», - это неправильные друзья. Мы друг друга в беде не бросим.
Тит Мастама нахмурился, но тут же снова улыбнулся.
- Это хорошо, когда есть такие друзья. Когда-нибудь ты поймешь, что даже такие друзья со временем и от обстоятельств меняются.
***
Народ Рима спешил занять места в Циркус Максимус, строящемуся в долине между холмами Палатин и Авентин. Собственно, строились пока белокаменные ворота, а лавки для зрителей, карцеры (лат. сarceres - клетки для старта квадриг) и меты (лат. missus -приспособление для учета туров) еще пахли деревом и краской. По весне на арене жители Рима в этом году сажали огороды.
Олимпийской славы жаждали все. Особенно цари и императоры, полководцы и стратеги, вожди и тираны. На главные состязания эллинов они спешили не затем, чтобы бегать по стадиону или вступать в кулачную схватку. К всеобщему восхищению их вела дорожка ипподрома.
Септимус Помпа впервые увидел гонки квадриг в Таренте, после чего идея проведения подобных состязаний и в Риме овладела им. Часами он слушал рассказы Мариуса Мастамы о гонках на квадригах, что устраивались в Этрурии и на Олимпийских играх в Греции.
Склонившись к уху Спуринии, чтобы не перекрикивать шумящих зрителей, он рассказывал все, что узнал о гонках сам: «У Архидама была дочь по имени Киниска, которая с величайшей страстью предавалась олимпийским состязаниям и первая из женщин содержала с этой целью лошадей, и первая из них одержала победу на Олимпийских играх. После Киниски и другие женщины, особенно из Спарты, добивались побед в Олимпии, но никто не заслужил из них такой славы своими победами, как она».
Спуриния внимательно слушала, аромат розы от ее волос кружил консулу голову. Протрубила буцина, по арене погнали разукрашенный скот. Затем рабы внесли алтарь, и началась служба во славу Конса, а Септимус, словно испив из источника вдохновения, самозабвенно излагал о македонских царях, чьи квадриги на протяжении последних десятилетий неизменно побеждали на всех состязаниях.
Желая произвести впечатление на прекрасную Спуринию, он похвастался, что для участия в консуалиях приобрел возницу и лучшую четверку лошадей именно в Македонии.
Когда квадриги заняли места на старте, Септимус увидел блеск позолоты на доспехах одного из участников. «Мариус! Почему он ничего мне сказал? Зачем ему это?» - Септимус глотнул вина.
Спуриния почувствовав его озабоченность, спросила:
- Что вдруг встревожило тебя?
Внимание женщины согрело сердце Септимуса. Он решил проявить благородство.
- Мой друг Мастама решил управлять квадригой сам!
- О! Это опасно? Ты рассказывал, как много возниц гибнет на этих состязаниях!
- Именно так, прекрасная Спуриния! Мариусу придется состязаться с лучшими возницами юга. На консуали в Рим приехали и сицилийцы, и калабрийцы. Правда, сицилийцы, на мой взгляд, - лучшие. Они побеждали даже на Олимпийских играх еще со времен Гелона. Я думал, что буду сражаться за победу с возницей уважаемого Амилькара, а теперь беспокоюсь о друге.
- Я помолюсь за него, - пообещала Спуриния, а Септимус уже и не знал: радоваться ему или продолжать негодовать по поводу столь вероломного поступка Мариуса.
Ипподром взорвался воплями – народ требовал старта. Септимус поднялся с лавки, ипподром погрузился в тишину. На какое-то мгновение стал слышен лошадиный храп. Стоило Септимусу уронить платок (mappa), как буря голосов и рукоплесканий накрыла долину.
Когда несколько колесниц, запряженных четверками коней, сделали очередной поворот вокруг расположенного по центру ипподрома ограждения, именуемого «спиной», гул голосов стал похож на грохот гигантского прибоя. Зрители скрежетали зубами, вскакивали с мест, запрыгивали на скамьи, а соседи сталкивали их оттуда, поскольку те закрывали обзор.
Квадрига Септимуса неслась первой, за ней летела четверка Мариуса Мастамы, третей шла сицилийская, Амилькора.
Септимус стоял на ногах и уже ничего вокруг не замечал. Спуриния, хоть и не поддалась всеобщему безумству, но щеки ее покрылись румянцем, она рукоплескала мастерству возниц, всем без исключения, когда квадриги проходили поворот.
На четвертом круге квадрига Септимуса встала на одно колесо, и чуть было не опрокинулась. Македонец натянул поводья, лошади встали как вкопанные, развернув колесницу. Мариус Мастама начал сдерживать коней еще до поворота, а взбешенный сицилиец, напротив, подгонял свою четверку. Кони сицилийской квадриги прошли мимо повозки Мариуса, и над ареной раздался треск ломающегося дерева. Сицилиец взлетел над четверкой Мариуса и упал под ноги коней. Сам Мариус не удержался и, бросив поводья, соскочил на песок ипподрома. Шум над ареной стих. Мариус с ужасом смотрел на приближающихся лошадей. Квадриги шли на него колесо к колесу, бежать от них не имело смысла. И все же он решился, сорвавшись в отчаянном рывке к разделительному барьеру.
Септимус радовался победе своего возницы, заканчивающего пятый, финальный круг, но эту радость омрачил друг Мариус. Спасти его жизнь могло теперь разве что Божественное вмешательство. Он почти успел добежать к «спине», когда его настигла четверка из Неаполя. Лошади сбили его с ног, и по нему проехалась колесница. Толпа взвыла снова. Кто-то от скорби, а кто-то в безумном ликовании.
Септимус тяжело опустился на лавку, Спуриния, напротив, поднялась, закрывая лицо руками.
-
Sehfir
- Бывалый
- Posts in topic: 32
- Сообщения: 268
- Зарегистрирован: 26 окт 2015, 05:49
- Пол: Муж.
- Откуда: Сахара
Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"
Глава 19
- Септимус, не надо. Я не готова! – который раз Спуриния смотрит ему в глаза так, от чего телом завладевает странная апатия. Септимус торопливо убрал руки с бедер женщины, мысли о которой не покидают его третий месяц. – Прости, может быть позже, – накинув шерстяную палу (плащ), Спуриния вознамерилась покинуть палатку консула.
- Постой, что хочешь найти ты в лагере?
- Хочу навестить Мариуса. Он ведь еще не совсем здоров?
- Мариус! Здоров как бык! А что хромает, так это пустяк. Ведь это чудо, что Мариус выжил! Когда я увидел его разбитым в кровь, обнажившуюся на ноге кость, то решил, что навсегда потерял друга.
- Я молила Богов об этом чуде.
- Останься, я пошлю за Мариусом. Нам есть что обсудить. Сеноны рыщут вокруг как волки, но не атакуют лагерь. Я намерен взять Фельсину. Может, тогда они отважатся на сражение. – Спуриния в который раз подавила приступ раздражения: «О, Туран! За что ты мучаешь меня? Мой сын не со мной, по ночам я мерзну на солдатском ложе. Этот Септимус, может, и не плохой человек, но его любовь мне неприятна. Почему Боги так жестоки? Алексиус, жив ли ты?» Она смахнула скатывающуюся по щеке слезу и все же решила настоять на своем. Выйти Спуриния не успела - в консульскую палатку вошел Мариус.
- Аве, консул! – Мариус учтиво поклонился Спуринии и подал руку Септимусу.
- Аве, друг мой! – Септимус, вцепившись в предплечье Мариуса, подтянул легата к себе и обнял. Тот, морщась от боли, попытался выскользнуть из объятий, но не тут то было - Септимус, радуясь, что у Спуринии больше нет повода оставить его, не замечал, что причиняет Маркусу боль.
- Постой, не так сильно! Сеноны окружили лагерь.
- Неужели! Боги услышали меня! – проревел Септимус, отпуская друга. – Холодает. Сеноны мерзнут по ночам! Давай выпьем за победу, – Септимус потянул Мариуса к столу. Прихрамывая, Мастама, не имея сил противиться, пошел за консулом.
- Оставь его! Ты груб! – закричала Спуриния и выскочила из палатки.
Септимус, не понимая, чем вызвал гнев обожаемой Спуринии, ища поддержки у Мариуса, только руками развел.
- Никак не могу ей угодить, - пожаловался. - Вот только к тебе собиралась. Ты пришел, а она все равно ушла!
- Септимус! Да что с тобой? Сеноны вокруг, а ты брюзжишь, как обиженный супруг.
- Боги услышали меня, пусть атакуют, – Септимус глотнул вина прямо из кувшина. Бордовыми струйками вино стекло по подбородку, оставив мокрые пятна на пенуле (мужской плащ).
Поставив кувшин на столик, Септимус стянул через голову накидку и покосился на доспехи. «Проклятая женщина! Что она со мной делает? Я не хочу сражаться!»
- Первый манипул за ворота! Посмотрим, на что способны галлы. Командуй, друг мой, я скоро буду.
***
Солдаты первой манипулы, маршируя, вышли за ворота лагеря. Галлы, увидев движение в стане противника, подняли невероятный шум. Манипула, промаршировав шагов двадцать, остановилась перед рвом. Ворота в крепость закрылись. Мариус, окинув взглядом затаившихся на стенах велитов, поднялся на башню у ворот.
Отряд галлов человек в пятьсот с гиканьем и воем бросился в атаку. Солдаты легиона, стоящего перед воротами, прислушиваясь к воплям врагов, покрепче сжимали пилы, готовясь к броску.
Первый ряд манипулы, метнув дротики в атакующих галлов, встал на колено и прикрылся щитами. После броска из второго ряда, центр галлов просел, а фланги предприняли попытку спуститься в ров, где и нашли быструю смерть. Велиты в одно мгновение забросали отважных галлов легкими пилами.
Легионеры, не нарушая строя, атаковали оставшихся в живых галлов. Запела буцина, ворота открылись, и манипула за манипулой легион неспешно стал выходить из лагеря.
Со стороны войска сенонов стали слышны звуки карниксов. Теперь уже все галлы бежали к лагерю в атаку.
Первый легион Этрурии компактно выстроился справа от ворот и ожидал атаки галлов. Две манипулы второго стали слева. И галлы, увидев, что тусков там так мало, стали смещаться вправо, мешая друг другу.
Манипулы выдержали первый удар. Галлы завязли в плотном строю легионеров, мешая друг другу орудовать длинными мечами. А между тем выходящие из лагеря тусков манипулы вгрызались в плотную массу сенонов, прежде выкашивая изрядные бреши в толпе врагов дротиками.
Галльские вожди, видя, что плотный строй тусков их отважным воинам сломать не удалось, призвали соплеменников атаковать стены. Мало-помалу фронт галлов растягивался, сеноны под градом дротиков и стрел, летящих сверху, умирали во рву, но кое-где смогли развить успех и взойти на стены. Не встречая там сопротивления, они подавали знаки своим братьям по оружию, и все больше галлов устремлялись туда, где, как им казалось, ждет их добыча и слава.
В тот день около тридцати тысяч сенонов нашли свою смерть, попав в железные тиски между легионами Этрурии.
Десятки тысяч обессиленных мужчин, женщин и детей уже рабами шли в Арреций и дальше - на юг Этрурии. Рим остро нуждался в новых рабах.
Разбив основные силы сенонов, Септимус Помпа без особых усилий взял Фельсину и, оставив там небольшой гарнизон, отправил легионы грабить мелкие оппидумы и селения галлов. Сам он вернулся в Арреций и, проводя дни в пиршествах, принимал послов от своих легатов, извещавших о добыче, состоящей не только из галльского золота, но и прекрасного урожая этого года - пшеницы и ячменя.
За два месяца, прошедших после разгрома галлов, сенонская Галлия обезлюдела.
***
Ранним солнечным утром консул Этрурии Септимус Помпа по воле народа и указу сената именуемый нынче «Fides» (что-то вроде доблести и благочестия, дарованных Богами) вышел из дома, пребывая в абсолютном состоянии счастья.
То ли морозная ночь, то ли, может, свет славы привели Спуринию на его ложе. Больше телом не овладевала странная апатия, кровь, разгоняемая ударами сердца, снова бурлила, даря ощущения силы.
Земля вокруг дома и терракотовые плитки на дорожке намокали от разогретого Солнцем инея. Септимус потянулся, ловя струящееся от Божества тепло. Звон амуниции неприятно отразился в теле, Септимус открыл глаза и увидел солдат, поддерживающих на плечах окровавленного офицера. Бедняга еле переставлял ноги. Непонятная тревога обручем сковала грудь, Септимус побежал навстречу идущим к нему.
- Нумерий! Кто посмел? – в раненном офицере Септимус узнал Нумерия – трибуна в легионе Руфуса. – Что с Руфусом? Легион…
- Разбит, – ответил Нумерий. Его лицо в корках засохшей крови производило ужасное впечатление, но сам Нумерий не был даже ранен, он еле держался на ногах от усталости. А что до крови на его лице, скорее, это была кровь павших в бою товарищей, а не врагов. – В двадцати милях от Мутины мы выбрали место для лагеря. Вскоре, увидели конных галлов. Руфус скомандовал боевое построение, легион построился. Галлы ушли. Мы стояли до полудня. И как только запели наши буцины, сигналя отбой, тысячи всадников, сверкая на солнце, обрушились на нас. Легион не устоял. Мне показалась, что нас смели быстрее, чем клепсидра потеряла хотя бы каплю. Те, кто пережил удар этих грозных всадников, побежали. Я был в их числе. Мы наткнулись на воинов, чьи доспехи тоже сверкали на солнце, а длинные хасты и высокие щиты не оставили нам ни единого шанса пробиться. Я притворился мертвым. Эти грозные воины, пленив наших братьев, под звуки карниксов и барабанный бой ушли. А вечером пришли мародеры. Я, убив парочку, забрал их лошадь и скакал к тебе без отдыха.
- Алексиус! – закричал Септимус, разрывая на себе палу.
- Успокойся, брат, мертвые нам не смогут помочь! – Нумерий попытался остановить безумствующего друга, но, попав под взмах тяжелой руки консула, рухнул к его ногам.
- Септимус, не надо. Я не готова! – который раз Спуриния смотрит ему в глаза так, от чего телом завладевает странная апатия. Септимус торопливо убрал руки с бедер женщины, мысли о которой не покидают его третий месяц. – Прости, может быть позже, – накинув шерстяную палу (плащ), Спуриния вознамерилась покинуть палатку консула.
- Постой, что хочешь найти ты в лагере?
- Хочу навестить Мариуса. Он ведь еще не совсем здоров?
- Мариус! Здоров как бык! А что хромает, так это пустяк. Ведь это чудо, что Мариус выжил! Когда я увидел его разбитым в кровь, обнажившуюся на ноге кость, то решил, что навсегда потерял друга.
- Я молила Богов об этом чуде.
- Останься, я пошлю за Мариусом. Нам есть что обсудить. Сеноны рыщут вокруг как волки, но не атакуют лагерь. Я намерен взять Фельсину. Может, тогда они отважатся на сражение. – Спуриния в который раз подавила приступ раздражения: «О, Туран! За что ты мучаешь меня? Мой сын не со мной, по ночам я мерзну на солдатском ложе. Этот Септимус, может, и не плохой человек, но его любовь мне неприятна. Почему Боги так жестоки? Алексиус, жив ли ты?» Она смахнула скатывающуюся по щеке слезу и все же решила настоять на своем. Выйти Спуриния не успела - в консульскую палатку вошел Мариус.
- Аве, консул! – Мариус учтиво поклонился Спуринии и подал руку Септимусу.
- Аве, друг мой! – Септимус, вцепившись в предплечье Мариуса, подтянул легата к себе и обнял. Тот, морщась от боли, попытался выскользнуть из объятий, но не тут то было - Септимус, радуясь, что у Спуринии больше нет повода оставить его, не замечал, что причиняет Маркусу боль.
- Постой, не так сильно! Сеноны окружили лагерь.
- Неужели! Боги услышали меня! – проревел Септимус, отпуская друга. – Холодает. Сеноны мерзнут по ночам! Давай выпьем за победу, – Септимус потянул Мариуса к столу. Прихрамывая, Мастама, не имея сил противиться, пошел за консулом.
- Оставь его! Ты груб! – закричала Спуриния и выскочила из палатки.
Септимус, не понимая, чем вызвал гнев обожаемой Спуринии, ища поддержки у Мариуса, только руками развел.
- Никак не могу ей угодить, - пожаловался. - Вот только к тебе собиралась. Ты пришел, а она все равно ушла!
- Септимус! Да что с тобой? Сеноны вокруг, а ты брюзжишь, как обиженный супруг.
- Боги услышали меня, пусть атакуют, – Септимус глотнул вина прямо из кувшина. Бордовыми струйками вино стекло по подбородку, оставив мокрые пятна на пенуле (мужской плащ).
Поставив кувшин на столик, Септимус стянул через голову накидку и покосился на доспехи. «Проклятая женщина! Что она со мной делает? Я не хочу сражаться!»
- Первый манипул за ворота! Посмотрим, на что способны галлы. Командуй, друг мой, я скоро буду.
***
Солдаты первой манипулы, маршируя, вышли за ворота лагеря. Галлы, увидев движение в стане противника, подняли невероятный шум. Манипула, промаршировав шагов двадцать, остановилась перед рвом. Ворота в крепость закрылись. Мариус, окинув взглядом затаившихся на стенах велитов, поднялся на башню у ворот.
Отряд галлов человек в пятьсот с гиканьем и воем бросился в атаку. Солдаты легиона, стоящего перед воротами, прислушиваясь к воплям врагов, покрепче сжимали пилы, готовясь к броску.
Первый ряд манипулы, метнув дротики в атакующих галлов, встал на колено и прикрылся щитами. После броска из второго ряда, центр галлов просел, а фланги предприняли попытку спуститься в ров, где и нашли быструю смерть. Велиты в одно мгновение забросали отважных галлов легкими пилами.
Легионеры, не нарушая строя, атаковали оставшихся в живых галлов. Запела буцина, ворота открылись, и манипула за манипулой легион неспешно стал выходить из лагеря.
Со стороны войска сенонов стали слышны звуки карниксов. Теперь уже все галлы бежали к лагерю в атаку.
Первый легион Этрурии компактно выстроился справа от ворот и ожидал атаки галлов. Две манипулы второго стали слева. И галлы, увидев, что тусков там так мало, стали смещаться вправо, мешая друг другу.
Манипулы выдержали первый удар. Галлы завязли в плотном строю легионеров, мешая друг другу орудовать длинными мечами. А между тем выходящие из лагеря тусков манипулы вгрызались в плотную массу сенонов, прежде выкашивая изрядные бреши в толпе врагов дротиками.
Галльские вожди, видя, что плотный строй тусков их отважным воинам сломать не удалось, призвали соплеменников атаковать стены. Мало-помалу фронт галлов растягивался, сеноны под градом дротиков и стрел, летящих сверху, умирали во рву, но кое-где смогли развить успех и взойти на стены. Не встречая там сопротивления, они подавали знаки своим братьям по оружию, и все больше галлов устремлялись туда, где, как им казалось, ждет их добыча и слава.
В тот день около тридцати тысяч сенонов нашли свою смерть, попав в железные тиски между легионами Этрурии.
Десятки тысяч обессиленных мужчин, женщин и детей уже рабами шли в Арреций и дальше - на юг Этрурии. Рим остро нуждался в новых рабах.
Разбив основные силы сенонов, Септимус Помпа без особых усилий взял Фельсину и, оставив там небольшой гарнизон, отправил легионы грабить мелкие оппидумы и селения галлов. Сам он вернулся в Арреций и, проводя дни в пиршествах, принимал послов от своих легатов, извещавших о добыче, состоящей не только из галльского золота, но и прекрасного урожая этого года - пшеницы и ячменя.
За два месяца, прошедших после разгрома галлов, сенонская Галлия обезлюдела.
***
Ранним солнечным утром консул Этрурии Септимус Помпа по воле народа и указу сената именуемый нынче «Fides» (что-то вроде доблести и благочестия, дарованных Богами) вышел из дома, пребывая в абсолютном состоянии счастья.
То ли морозная ночь, то ли, может, свет славы привели Спуринию на его ложе. Больше телом не овладевала странная апатия, кровь, разгоняемая ударами сердца, снова бурлила, даря ощущения силы.
Земля вокруг дома и терракотовые плитки на дорожке намокали от разогретого Солнцем инея. Септимус потянулся, ловя струящееся от Божества тепло. Звон амуниции неприятно отразился в теле, Септимус открыл глаза и увидел солдат, поддерживающих на плечах окровавленного офицера. Бедняга еле переставлял ноги. Непонятная тревога обручем сковала грудь, Септимус побежал навстречу идущим к нему.
- Нумерий! Кто посмел? – в раненном офицере Септимус узнал Нумерия – трибуна в легионе Руфуса. – Что с Руфусом? Легион…
- Разбит, – ответил Нумерий. Его лицо в корках засохшей крови производило ужасное впечатление, но сам Нумерий не был даже ранен, он еле держался на ногах от усталости. А что до крови на его лице, скорее, это была кровь павших в бою товарищей, а не врагов. – В двадцати милях от Мутины мы выбрали место для лагеря. Вскоре, увидели конных галлов. Руфус скомандовал боевое построение, легион построился. Галлы ушли. Мы стояли до полудня. И как только запели наши буцины, сигналя отбой, тысячи всадников, сверкая на солнце, обрушились на нас. Легион не устоял. Мне показалась, что нас смели быстрее, чем клепсидра потеряла хотя бы каплю. Те, кто пережил удар этих грозных всадников, побежали. Я был в их числе. Мы наткнулись на воинов, чьи доспехи тоже сверкали на солнце, а длинные хасты и высокие щиты не оставили нам ни единого шанса пробиться. Я притворился мертвым. Эти грозные воины, пленив наших братьев, под звуки карниксов и барабанный бой ушли. А вечером пришли мародеры. Я, убив парочку, забрал их лошадь и скакал к тебе без отдыха.
- Алексиус! – закричал Септимус, разрывая на себе палу.
- Успокойся, брат, мертвые нам не смогут помочь! – Нумерий попытался остановить безумствующего друга, но, попав под взмах тяжелой руки консула, рухнул к его ногам.
-
Sehfir
- Бывалый
- Posts in topic: 32
- Сообщения: 268
- Зарегистрирован: 26 окт 2015, 05:49
- Пол: Муж.
- Откуда: Сахара
Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"
Глава 20
- Мы снова собрались вместе спустя столько лет, – Септимус Помпа окинул взглядом друзей по контубернию. – Нас сплотила тогда не служба и не солдатская доля, а измена и, как мы все считали, смерть нашего командира от руки негодяя и карьериста.
- Все так, Септимус, но я не помню тебя столь красноречивым, - отозвался Мариус Мастама. - Не темни, говори по существу, зачем ты отозвал из Галлии легионы и призвал нас на совет? Что значит твой намек об Алексиусе? Он жив?
- Он жив. Это его воины разгромили легион Руфуса, – только Мамерк и Нумерий не улыбнулись, услышав утверждение Помпы.
Мариус Мастама поднялся с места и, опираясь о край стола, заговорил с нескрываемым раздражением:
- Боги видят, ты, видно, выжил из ума от вина, что пьешь каждый день! Даже если Алексиус и выжил, то как ему, всего лишь центуриону, удалось собрать и вооружить армию, с легкостью уничтожившую легион Этрурии?
Столь обидную речь Септимус выслушал спокойно. Снисходительная улыбка лишь скользнула по его губам и спряталась за маской добродушия.
- Да, я славлю Бахуса и пью лучшие кампанские вина, но если бы я выжил из ума, то не победил бы италиков и кампанцев, и луканы не тряслись бы от страха, слыша мое имя. Вольски, сабины… А сеноны, навеки изгнанные из Галлии только вчера?! – голос Септимуса уже гремел, эхом отзываясь в стенах атриума. - Спроси у отца, почему он доверил эту тайну мне, выжившему из ума, но скрыл ее от тебя? – Септимус бросил на стол монетку и та, прокатившись по самому краю, упала, столкнувшись с рукой Мариуса. – Смотри! Смотри внимательно! Он чеканит свой портрет на золоте! – Мариус лишь мельком взглянул на монетку и опустился на стул. – Молчишь? Когда-то Этрурией правили цари, а наш Алексиус нынче у инсубров в царях! Богам ведомо, как он смог провернуть это дело. Ведь Мариус Кезон не врал нам, когда говорил, что расправился с Алексиусом.
- А если поговорить с ним? Ведь он не станет сражаться с нами! Мы не враги Алексиусу! – воскликнул Прокулус, нынче самый молодой трибун в Этрурии.
- Поговорим. Но кто вернет нам Руфуса и его легион?
- Руфус нарушил твой приказ и вторгся на землю бойев! - подал голос Мариус, смирившийся и с ошеломительной новостью об Алексиусе, и с тем, что отец не поведал ему о том, что счел необходимым рассказать Септимусу.
- А что Алексиус там искал? – парировал Септимус, умолчав о родстве Алексиуса по линии жены с боями. - Готовьтесь сражаться. Если Алексиус более нам не друг, то и бойев и инсубров постигнет участь сенонов. Клянусь Юпитером! – Мастама не стал возражать, а Септимус между тем продолжил: - Мы снова собрались вместе. И я бы хотел сейчас попросить вас дать мне то, что издавна считается величайшей из всех человеческих клятв! Клятву верности…
- Септимус! Мы и так верны тебе как другу и консулу Этрурии. Сегодня ты просишь, а завтра ты станешь поступать, как древние цари Этрурии.
«Просьба» Септимуса показалась Мариусу, по меньшей мере, преступной. «Слышали бы тебя сенаторы Этрурии», - хотел добавить он, но Септимус не задумываясь, ответил:
- Алексиус - rex (царь) у инсубров. Он властен над судьбами своих людей. Восемьдесят тысяч бойев и инсубров со дня на день вторгнуться на нашу землю, и я хочу иметь возможность защитить Этрурию. Сегодня вы поклянетесь мне, завтра – легионы, и тогда никто не сможет помешать нам выполнить свой долг. Я намерен выгнать всех галлов с земель, на которых жили и работали наши предки. И даже если Алексиус захочет мира, то ему придется вспомнить о том, что он центурион Этрурии, а не повелитель галлов. И напомнить ему об этом должен кто-нибудь, обладающий властью, не меньшей, чем у него сейчас, – Септимус подошел к Мариусу и, положив ему на плечи руки, спросил: - Клянешься ли ты, Мариус Мастама, в верности мне, своему командиру и другу? – не дожидаясь ответа, Септимус набрал горсть соли и высыпал ее у ног Мариуса.
«Ах, отец, как ошибался ты, как я ошибся!» - сокрушался Мариус, но все же поднялся и переступил рассыпанную у ног соль.
За остальными дело не стало, они с радостью поклялись в верности Септимусу. На двенадцатый день девятого месяца (по-vem – девять, месяц ноябрь) легионы Этрурии поклялись в верности консулу Септимусу Помпе, спустя два дня – жители Арреция.
Мариус Мастама получил приказ с одной лишь турмой немедленно отправиться в Мутину, чтобы встретиться с Алексиусом. «Напомни ему о том, что он из рода Спурина и центурион. Пусть галлы разойдутся по домам, а я приглашаю друга и брата встретиться с нами, чтобы мог он увидеть сына и жену», - наставлял Мариуса Септимус. При этом когда речь пошла о Спуринии, от холодных огней в глазах консула Мариус почувствовал, что отныне волоски, удерживающие его и Алексиуса жизни могут в любой момент оборваться.
Септимус не дал Мариусу Мастаме взять в сопровождающие всадников из своих легионов. Командовал турмой сопровождения декурион Агрипа, о котором Мариус ранее ничего не слышал. Да и сама турма большей частью была укомплектована всадниками-сабинами.
Агрипа с самого начала дал понять Мариусу, что, хоть тот и легат, но командовать турмой его, Агрипу, назначил консул Септимус, а Мариус – посол и, стало быть, дело его – говорить, а не командовать.
Поеживаясь, Мариус рукой придерживал на груди плащ. Под порывами холодного ветра, пронзительно дующего со стороны Альп, он, стоило только отпустить ткань, то и дело оказывался за спиной. Такой ранней зимы да еще с мокрым снегом Мариус не припоминал.
Всадники шли волчьей тропой по двое. Мариус ехал в центре колоны и не видел ни головы, ни хвоста. Низкое небо с темными тучами и дрянная погода портили и без того упавшее настроение, Мариуса клонило в сон. Вскоре он задремал. Крики и шум впереди вырвали его из объятий Сомна (бог сна). Сонное состояние улетучилось в считанные удары сердца, разогнавшего кровь, наполненную адреналином. «Галлы! Если они не убьют меня, то встреча с Алексиусом неизбежна. Да простит меня Фидес (богиня верности клятве), лучше поведать ему о коварстве Септимуса. Или – нет?»
В компании полутора десятков галлов подьехал Агрипа.
- А ты везучий, легат. Галлы не стали атаковать сразу. Готовься, посол, очень скоро ты сможешь явить галлам свое красноречие.
Мариус приосанился и, глядя в слезящиеся глаза декуриона, ответил:
- Я сделаю то, что должен, но клянусь, декурион Агрипа, мои Фурии (богини мести) отныне всегда будут рядом с тобой, и когда-нибудь ты пожалеешь, что родители не научили тебя почтению.
Агрипа только рукой махнул и, развернув коня, поскакал вперед. Галлы остались. И до самой Мутины только они сопровождали Мариуса. Турма Агрипы шла в стороне.
К Мутине подошли глубокой ночью. Мариус таращился, пытаясь разглядеть опидум галлов, но горящий факел в руке у сопровождающего его воина, освещал разве что землю под ногами.
Его ввели в большой деревянный дом. Застоявшийся запах старых шкур и еды неприятно ударил в ноздри. Еще недавнее чувство голода тут же угасло. Как оказалось, и омыть тело с дороги галлы Мариусу не предложили. Воин, что подсвечивал дорогу факелом, указал на лавку у стены. Мариус прилег и тут же уснул.
С первыми лучами солнца в доме захлопали двери, десятки людей сновали туда-сюда, кричали, судя по новым запахам, чуть приятнее, чем вчера, ели. На Мариуса никто не обращал внимания. Он просыпался, чтобы перевернуться на твердом ложе и снова засыпал, желая хоть таким образом восстановить силы. Его беспокоила ноющая боль в ноге. В какой-то момент именно боль прогнала сон. Мариус сел на лавку и, вытянув изувеченную ногу, стал массировать колено и бедро.
- Как спалось, посол? – Агрипа выглядел отдохнувшим и вполне довольным. Тонкие губы улыбающегося декуриона заострились.
- Я доложу консулу и сенату Этрурии, как провел эту ночь, - ответил Мариус. Круглые глаза Агрипы сверкнули желтым огнем, улыбка исчезла.
- Бренн галлов, Алатал, готов принять посла Этрурии.
Мариус испытывал острый голод, запах собственного тела был ему противен, но просить Агрипу о чем-либо он не стал бы ни при каких обстоятельствах. Поднявшись с лавки, Мариус встряхнул плащ и кивком дал понять декуриону, что готов следовать за ним.
На дворе к ним присоединились пять кавалеристов из турмы и столько же галлов, одетых в яркие одежды с одними лишь мечами на поясах.
Перейдя двор, они вошли в другой дом, где за длинными столами пировали галлы. Мариуса и сопровождающих его тусков усадили на краю, почти у самой двери. Разодетые галлы вернулись на свои места. Должно быть, они покинули пир, чтобы привести посла.
Поскольку на этрусского посла никто из галлов внимания не обращал, Мариус с удовольствием приступил к трапезе. Не отставали от него в этом занятии и другие туски.
Утолив голод, Мариус стал рассматривать пирующих. Алексиуса он не узнал, хоть и догадался, что сидящий во главе стола галл в рубахе с золотым шитьем и плащем с меховым воротником на плечах и есть rex Алатал. Глупая мысль о том, что Алатал может и не быть Алексиусом, вызвала улыбку и надежду.
Крепкий старик в платье, скрывающем ступни, и меховой куртке, сидящий по правую руку от Алатала, поднялся, и галлы тут же успокоились. В трапезной воцарилась тишина.
- Туски просят мира. Они дарят брену Алаталу знаки своей покорности, - он поднял над головой венец и торквес.
«Вот это новость! Ай да Септимус! Что ждет меня, если Агрипа сам вручает дары?» - впрочем, эта мысль, едва появившись, тут же сменилась удивлением – галлы закричали, выражая таким образом радость, и заговорили о том, что дома их заждались дети и женщины. Бренн Алатал покинул застолье.
Мариус, прислушиваясь к разговорам галлов, окончательно уверился в том, что они более не собираются воевать и вот-вот разбредутся по своим опидумам. Бросив взгляд на Агрипу, Мариус прочел на лице декуриона нескрываемое торжество. Сердце сжалось от тоски. Еще вчера он знал, чего хотел от него Септимус, сейчас неизвестность томила, и приступ страха вызвал в желудке спазм.
Широкоплечий галл в длинной кольчуге с большим щитом на руке и копьем в другой, подойдя к Мариусу, сообщил о том, что бренн Алатал готов принять посла тусков. Поскольку Агрипа и бровью не повел, то Мариус поднялся с лавки. Воин тут же направился мимо столов, и Мариусу ничего не осталось как, прихрамывая, пойти за ним.
Они поднялись на второй этаж, и галл открыл перед Мариусом дверь. Маленькая комнатка с большим деревянным корытом, установленным посредине, никак не могла быть покоями предводителя галлов. Переступив порог, Мариус замер, пытаясь найти объяснение происходящему. Выпорхнувшая из-за тряпичного полога девушка, услужливо расстегнув булавку на его плече, теперь пыталась стянуть с него палу. Мариус понял, что вместо чего-то неприятного его ожидает столь желанное омовение.
Насладившись купанием и обществом юной банщицы, Мариус надел предложенные девушкой штаны, рубаху и сапоги. Девушка позвала воина, и тот проводил посла в покои бренна.
Теперь Мариус узнал Алексиуса. Он возмужал, раздался в плечах. Лицо его, по обычаю тусков, было выбритым, но одет он был так же ярко, как одевались знатные галлы.
Алексиус сидел в большем кресле у высокого стола. А на столе Мариус увидел подарки Септимуса – венец и торквес. Одинаковая надпись, на обоих предметах, завладела вниманием Мариуса, лоб покрылся испариной, губы беззвучно шевелились, читая текст: « S P REX ROMA» (Септимус Помпа – король Рима).
- Мы снова собрались вместе спустя столько лет, – Септимус Помпа окинул взглядом друзей по контубернию. – Нас сплотила тогда не служба и не солдатская доля, а измена и, как мы все считали, смерть нашего командира от руки негодяя и карьериста.
- Все так, Септимус, но я не помню тебя столь красноречивым, - отозвался Мариус Мастама. - Не темни, говори по существу, зачем ты отозвал из Галлии легионы и призвал нас на совет? Что значит твой намек об Алексиусе? Он жив?
- Он жив. Это его воины разгромили легион Руфуса, – только Мамерк и Нумерий не улыбнулись, услышав утверждение Помпы.
Мариус Мастама поднялся с места и, опираясь о край стола, заговорил с нескрываемым раздражением:
- Боги видят, ты, видно, выжил из ума от вина, что пьешь каждый день! Даже если Алексиус и выжил, то как ему, всего лишь центуриону, удалось собрать и вооружить армию, с легкостью уничтожившую легион Этрурии?
Столь обидную речь Септимус выслушал спокойно. Снисходительная улыбка лишь скользнула по его губам и спряталась за маской добродушия.
- Да, я славлю Бахуса и пью лучшие кампанские вина, но если бы я выжил из ума, то не победил бы италиков и кампанцев, и луканы не тряслись бы от страха, слыша мое имя. Вольски, сабины… А сеноны, навеки изгнанные из Галлии только вчера?! – голос Септимуса уже гремел, эхом отзываясь в стенах атриума. - Спроси у отца, почему он доверил эту тайну мне, выжившему из ума, но скрыл ее от тебя? – Септимус бросил на стол монетку и та, прокатившись по самому краю, упала, столкнувшись с рукой Мариуса. – Смотри! Смотри внимательно! Он чеканит свой портрет на золоте! – Мариус лишь мельком взглянул на монетку и опустился на стул. – Молчишь? Когда-то Этрурией правили цари, а наш Алексиус нынче у инсубров в царях! Богам ведомо, как он смог провернуть это дело. Ведь Мариус Кезон не врал нам, когда говорил, что расправился с Алексиусом.
- А если поговорить с ним? Ведь он не станет сражаться с нами! Мы не враги Алексиусу! – воскликнул Прокулус, нынче самый молодой трибун в Этрурии.
- Поговорим. Но кто вернет нам Руфуса и его легион?
- Руфус нарушил твой приказ и вторгся на землю бойев! - подал голос Мариус, смирившийся и с ошеломительной новостью об Алексиусе, и с тем, что отец не поведал ему о том, что счел необходимым рассказать Септимусу.
- А что Алексиус там искал? – парировал Септимус, умолчав о родстве Алексиуса по линии жены с боями. - Готовьтесь сражаться. Если Алексиус более нам не друг, то и бойев и инсубров постигнет участь сенонов. Клянусь Юпитером! – Мастама не стал возражать, а Септимус между тем продолжил: - Мы снова собрались вместе. И я бы хотел сейчас попросить вас дать мне то, что издавна считается величайшей из всех человеческих клятв! Клятву верности…
- Септимус! Мы и так верны тебе как другу и консулу Этрурии. Сегодня ты просишь, а завтра ты станешь поступать, как древние цари Этрурии.
«Просьба» Септимуса показалась Мариусу, по меньшей мере, преступной. «Слышали бы тебя сенаторы Этрурии», - хотел добавить он, но Септимус не задумываясь, ответил:
- Алексиус - rex (царь) у инсубров. Он властен над судьбами своих людей. Восемьдесят тысяч бойев и инсубров со дня на день вторгнуться на нашу землю, и я хочу иметь возможность защитить Этрурию. Сегодня вы поклянетесь мне, завтра – легионы, и тогда никто не сможет помешать нам выполнить свой долг. Я намерен выгнать всех галлов с земель, на которых жили и работали наши предки. И даже если Алексиус захочет мира, то ему придется вспомнить о том, что он центурион Этрурии, а не повелитель галлов. И напомнить ему об этом должен кто-нибудь, обладающий властью, не меньшей, чем у него сейчас, – Септимус подошел к Мариусу и, положив ему на плечи руки, спросил: - Клянешься ли ты, Мариус Мастама, в верности мне, своему командиру и другу? – не дожидаясь ответа, Септимус набрал горсть соли и высыпал ее у ног Мариуса.
«Ах, отец, как ошибался ты, как я ошибся!» - сокрушался Мариус, но все же поднялся и переступил рассыпанную у ног соль.
За остальными дело не стало, они с радостью поклялись в верности Септимусу. На двенадцатый день девятого месяца (по-vem – девять, месяц ноябрь) легионы Этрурии поклялись в верности консулу Септимусу Помпе, спустя два дня – жители Арреция.
Мариус Мастама получил приказ с одной лишь турмой немедленно отправиться в Мутину, чтобы встретиться с Алексиусом. «Напомни ему о том, что он из рода Спурина и центурион. Пусть галлы разойдутся по домам, а я приглашаю друга и брата встретиться с нами, чтобы мог он увидеть сына и жену», - наставлял Мариуса Септимус. При этом когда речь пошла о Спуринии, от холодных огней в глазах консула Мариус почувствовал, что отныне волоски, удерживающие его и Алексиуса жизни могут в любой момент оборваться.
Септимус не дал Мариусу Мастаме взять в сопровождающие всадников из своих легионов. Командовал турмой сопровождения декурион Агрипа, о котором Мариус ранее ничего не слышал. Да и сама турма большей частью была укомплектована всадниками-сабинами.
Агрипа с самого начала дал понять Мариусу, что, хоть тот и легат, но командовать турмой его, Агрипу, назначил консул Септимус, а Мариус – посол и, стало быть, дело его – говорить, а не командовать.
Поеживаясь, Мариус рукой придерживал на груди плащ. Под порывами холодного ветра, пронзительно дующего со стороны Альп, он, стоило только отпустить ткань, то и дело оказывался за спиной. Такой ранней зимы да еще с мокрым снегом Мариус не припоминал.
Всадники шли волчьей тропой по двое. Мариус ехал в центре колоны и не видел ни головы, ни хвоста. Низкое небо с темными тучами и дрянная погода портили и без того упавшее настроение, Мариуса клонило в сон. Вскоре он задремал. Крики и шум впереди вырвали его из объятий Сомна (бог сна). Сонное состояние улетучилось в считанные удары сердца, разогнавшего кровь, наполненную адреналином. «Галлы! Если они не убьют меня, то встреча с Алексиусом неизбежна. Да простит меня Фидес (богиня верности клятве), лучше поведать ему о коварстве Септимуса. Или – нет?»
В компании полутора десятков галлов подьехал Агрипа.
- А ты везучий, легат. Галлы не стали атаковать сразу. Готовься, посол, очень скоро ты сможешь явить галлам свое красноречие.
Мариус приосанился и, глядя в слезящиеся глаза декуриона, ответил:
- Я сделаю то, что должен, но клянусь, декурион Агрипа, мои Фурии (богини мести) отныне всегда будут рядом с тобой, и когда-нибудь ты пожалеешь, что родители не научили тебя почтению.
Агрипа только рукой махнул и, развернув коня, поскакал вперед. Галлы остались. И до самой Мутины только они сопровождали Мариуса. Турма Агрипы шла в стороне.
К Мутине подошли глубокой ночью. Мариус таращился, пытаясь разглядеть опидум галлов, но горящий факел в руке у сопровождающего его воина, освещал разве что землю под ногами.
Его ввели в большой деревянный дом. Застоявшийся запах старых шкур и еды неприятно ударил в ноздри. Еще недавнее чувство голода тут же угасло. Как оказалось, и омыть тело с дороги галлы Мариусу не предложили. Воин, что подсвечивал дорогу факелом, указал на лавку у стены. Мариус прилег и тут же уснул.
С первыми лучами солнца в доме захлопали двери, десятки людей сновали туда-сюда, кричали, судя по новым запахам, чуть приятнее, чем вчера, ели. На Мариуса никто не обращал внимания. Он просыпался, чтобы перевернуться на твердом ложе и снова засыпал, желая хоть таким образом восстановить силы. Его беспокоила ноющая боль в ноге. В какой-то момент именно боль прогнала сон. Мариус сел на лавку и, вытянув изувеченную ногу, стал массировать колено и бедро.
- Как спалось, посол? – Агрипа выглядел отдохнувшим и вполне довольным. Тонкие губы улыбающегося декуриона заострились.
- Я доложу консулу и сенату Этрурии, как провел эту ночь, - ответил Мариус. Круглые глаза Агрипы сверкнули желтым огнем, улыбка исчезла.
- Бренн галлов, Алатал, готов принять посла Этрурии.
Мариус испытывал острый голод, запах собственного тела был ему противен, но просить Агрипу о чем-либо он не стал бы ни при каких обстоятельствах. Поднявшись с лавки, Мариус встряхнул плащ и кивком дал понять декуриону, что готов следовать за ним.
На дворе к ним присоединились пять кавалеристов из турмы и столько же галлов, одетых в яркие одежды с одними лишь мечами на поясах.
Перейдя двор, они вошли в другой дом, где за длинными столами пировали галлы. Мариуса и сопровождающих его тусков усадили на краю, почти у самой двери. Разодетые галлы вернулись на свои места. Должно быть, они покинули пир, чтобы привести посла.
Поскольку на этрусского посла никто из галлов внимания не обращал, Мариус с удовольствием приступил к трапезе. Не отставали от него в этом занятии и другие туски.
Утолив голод, Мариус стал рассматривать пирующих. Алексиуса он не узнал, хоть и догадался, что сидящий во главе стола галл в рубахе с золотым шитьем и плащем с меховым воротником на плечах и есть rex Алатал. Глупая мысль о том, что Алатал может и не быть Алексиусом, вызвала улыбку и надежду.
Крепкий старик в платье, скрывающем ступни, и меховой куртке, сидящий по правую руку от Алатала, поднялся, и галлы тут же успокоились. В трапезной воцарилась тишина.
- Туски просят мира. Они дарят брену Алаталу знаки своей покорности, - он поднял над головой венец и торквес.
«Вот это новость! Ай да Септимус! Что ждет меня, если Агрипа сам вручает дары?» - впрочем, эта мысль, едва появившись, тут же сменилась удивлением – галлы закричали, выражая таким образом радость, и заговорили о том, что дома их заждались дети и женщины. Бренн Алатал покинул застолье.
Мариус, прислушиваясь к разговорам галлов, окончательно уверился в том, что они более не собираются воевать и вот-вот разбредутся по своим опидумам. Бросив взгляд на Агрипу, Мариус прочел на лице декуриона нескрываемое торжество. Сердце сжалось от тоски. Еще вчера он знал, чего хотел от него Септимус, сейчас неизвестность томила, и приступ страха вызвал в желудке спазм.
Широкоплечий галл в длинной кольчуге с большим щитом на руке и копьем в другой, подойдя к Мариусу, сообщил о том, что бренн Алатал готов принять посла тусков. Поскольку Агрипа и бровью не повел, то Мариус поднялся с лавки. Воин тут же направился мимо столов, и Мариусу ничего не осталось как, прихрамывая, пойти за ним.
Они поднялись на второй этаж, и галл открыл перед Мариусом дверь. Маленькая комнатка с большим деревянным корытом, установленным посредине, никак не могла быть покоями предводителя галлов. Переступив порог, Мариус замер, пытаясь найти объяснение происходящему. Выпорхнувшая из-за тряпичного полога девушка, услужливо расстегнув булавку на его плече, теперь пыталась стянуть с него палу. Мариус понял, что вместо чего-то неприятного его ожидает столь желанное омовение.
Насладившись купанием и обществом юной банщицы, Мариус надел предложенные девушкой штаны, рубаху и сапоги. Девушка позвала воина, и тот проводил посла в покои бренна.
Теперь Мариус узнал Алексиуса. Он возмужал, раздался в плечах. Лицо его, по обычаю тусков, было выбритым, но одет он был так же ярко, как одевались знатные галлы.
Алексиус сидел в большем кресле у высокого стола. А на столе Мариус увидел подарки Септимуса – венец и торквес. Одинаковая надпись, на обоих предметах, завладела вниманием Мариуса, лоб покрылся испариной, губы беззвучно шевелились, читая текст: « S P REX ROMA» (Септимус Помпа – король Рима).