Елена Ершова "Неживая вода"

[Ersh]

Mart

Есть, есть огрехи.

Побежала скорее править по вашим замечаниям! Огромное спасибо за проделанную работу!
Ой, только увидела, как вы славно подкорректировали абзац второй главы! За это просто воз печенек) Не рассчитаюсь)

порядок слов

Склонна к инверсии, грешна)

Вообще - выкладывают столько, сколько захотят. Лучше побольше, с отсутствием последних глав. Я лично, обычно последние три главы прячу в закрытый раздел

Хорошо, повыкладываю еще немного) пусть висит, правда? Кушать не просит, а блошек повыводить можно)

А знаете, что меня немного напрягло? То, что вы боитесь сложных предложений. Вы упорно дробите предложения на мелкие, непонятно зачем.

Еще раз убеждаюсь, что всем не угодишь: кого-то длинные напрягают)
Спасибо вам за помощь и затраченное время!

[Yaroslav Vasilyev]

Хочется сказать - браво.
Давно я не читал вот так, очень комфортно. А ведь жанр - постапокалипсис. Однако с одной стороны автору удалось соблюсти атмосферу мира, тяжёлую. давящую. А с другой -не дать этой атмосфере придавить читателя.

Слог вышел лёгкий и одновременно сочный. Звонкий. Вы и в самом деле на зимнем кладбище, мы и в самом деле сидим вместе с докторшей.
Да ипо общему впечатлению - вроде и просто й сюжет, но от этого он даже притягательней. Не перегружен, но и сразу рисует весьма объёмный мир. С историей. Затягивающий в себя мир.

В общем - хорошая вышла книжка.

[Ersh]

Yaroslav Vasilyev,
благодарю вас за поддержку! Рада, что получается картинково)

Да ипо общему впечатлению - вроде и просто й сюжет, но от этого он даже притягательней. Не перегружен, но и сразу рисует весьма объёмный мир.

История и правда проста - пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что) Собственно пост-ап начнется много дальше, и хочется надеяться, что логичные обоснования происходящему не навредят сказочности истории.
Спасибо!

[Ersh]

7.
Однажды утром Игната постигла небольшая, но все же неприятность. Открыв нижние полки шкафчика, где хранились крупы, он с огорчением обнаружил, что в одном из мешочков прогрызена дыра.
«Надо мышеловки ставить», – подумал Игнат.
Но мышеловок в доме не было, не обзавелся еще. Вот и пришлось идти на поклон к соседям.
– Дам, отчего ж не дать? – живо откликнулась тетка Рада. – И ты сделай милость, Игнатушка. Крыша на бане прохудилась, не посмотришь ли? – ее голос стал просящим, ласковым. – Муженек мой там с самого утра торчит, да разве с тобой в плотницком умении сравнится?
– Посмотрю, – не стал отказываться парень. – Мне не в тягость.
– А мы уж отблагодарим! – обрадовалась Рада и во всю силу своих легких принялась звать мужа.
Игнат привык подходить к работе со всей ответственностью, поэтому задержался у соседей до обеда. Добрая Рада накормила его знаменитыми щами, приговаривая, какой Игнат тощий да как бы ему хорошую невесту найти.
– Ты бы к фельдшерице нашей присмотрелся, что ли, – под конец сказала она. – Такая девушка! И красавица, и умница!
– Вот потому, что умница да красавица, на меня-то и не поглядит, – вздохнул Игнат. – Да и не видно ее сейчас в Солони. Здесь ли?
– Здесь, у Боревичей младшенький скарлатину подхватил, так от него не отходит, – Рада одобрительно покачала головой. – Вишь, добрая какая? Не девка – сказка!
Игнат почему-то заулыбался. Потом, смутившись, снова полез на крышу.
«Добрая, – думал он. – Надо бы ей звонок починить. Попрошу помощи у дяди Касьяна, он в электричестве поболе меня разбирается».
На душе стало весело и тепло. Серые облака над головой истончились, посветлели. Игнату даже показалось, что сквозь их плотную завесу проглянуло плоское блюдце солнца.
«А ведь весна скоро», – понял он.
И пусть еще злились холодные ветра, пусть снегопады до крыш заваливали дома, одно оставалось неизбежным – февраль медленно и неуклонно близился к концу. А, значит, все страхи скоро останутся в прошлом.
Игнат так заработался, что от усердия с его носа скользнула вниз прозрачная капля. Он сконфуженно утерся рукавом и огляделся испуганно – не заметил ли кто?
Но на крыше он был один – тетка Рада ушла в избу готовить ужин, ее муж Егор выстругивал во дворе стропила.
Как раз в это время в конце улицы показался внедорожник.
Он несся на предельной скорости, и рев двигателя сиреной взрезал воздух.
«Как будто черти за ним несутся», – сказала бы бабка Стеша.
Поравнявшись с забором, автомобиль резко затормозил. Из кабины, подхватив с сиденья ружье, выпрыгнул местный егерь, Мирон Севрук, и таким его никогда еще не видел Игнат. Егерская шапка с длинным лисьим хвостом заломлена на затылок, рукав фуфайки перечеркивали рваные прорехи, будто Мирон в спешке продирался сквозь кустарник.
– Ну, Егор! Дождались! – еще от забора закричал Мирон, потрясая ружьем. И даже с крыши Игнат видел, как побелели костяшки его пальцев.
Лицо у егеря тоже было белым от напряжения, в голосе слышались визгливые нотки. Игнат на крыше замер, и предчувствие недоброго вдруг кольнуло его под ребра.
– Что такое? – флегматично отозвался Егор, не отрываясь от рубанка. – Черти за тобой гонятся, что ли?
Он ухмыльнулся в усы.
– Черти, как есть, – закивал Мирон. – Знак я увидел, Егор. Вот что.
– Это какой такой знак? – Егор наконец поднял голову, и ухмылка сползла с его лица.
– Тот самый знак, – с нажимом произнес егерь.
Он понизил голос и нервно огляделся по сторонам, словно ожидая, что преследующие его черти сейчас выпрыгнут из-за забора.
– Обходил я капканы с утра, – вполголоса заговорил Мирон, – на опушке леса и увидел. На сосновом суку черный вепрь висит. Пузо до самого паха разрезано, и потроха вывалены, к земле свисают.
К горлу Игната подступил комок. Гвозди из руки просыпались в прореху, но их паденье заглушил толстый слой теплоизоляции.
– Балуется ребятня. В соседних Малых Топях недавно хулиганили, избы поджигали, потом в лесах куролесили, – отмахнулся Егор, но уверенности в его голосе не было.
А Игнат вспомнил, как рассказывал дед Ермола, будто в прошлом году Матвею, одному из Солоньских охотников, вепрь бедро клыками исполосовал, даже в уездный госпиталь возить пришлось.
– Говорю тебе, не ребятня это, – егерь взмахнул руками, и ружье описало в воздухе дугу. Егор инстинктивно отпрянул.
– Самое жуткое знаешь что? – продолжил Мирон. – От потрохов еще пар шел. Стало быть, совсем недавно его вздернули. Знали они, что я там пройду, понимаешь? Знали, и уж расстарались на славу!
Он тихо захихикал.
В этот момент Игнат совершенно разжал руки, и молоток выскользнул из ослабевших пальцев. Ударившись о балку, он с грохотом скатился по кровле. Сам Игнат подпрыгнул от неожиданности, а вместе с ним подпрыгнули и мужики.
– А там еще кто? – заорал Мирон, вскидывая ружье. – Вылезай, мать-перемать! Не посмотрю, черт ты, или леший, или дьявол сам!
Он выругался снова. Щелкнули взведенные курки.
– Не стреляй, дядя Мирон!
– Не стреляй!
Игнат и дядя Егор крикнули одновременно. А Егор еще и добавил:
– Совсем со страха рассудка лишился? Это ж Игнашка Лесень мне крышу латает!
И прокричал уже Игнату:
– Слезай, хватит! Наработался!
Игнат не стал спорить и послушно полез вниз.
«Знали они, что я там пройду», – почему-то без остановки крутилось в голове.
Знали – кто?
Игнат представил, как на зимнем ветру покачиваются туда-сюда красноватые ветки сосен. И вместе с ними покачивается на толстой двойной веревке грузная туша вепря. Морда оскалена в последнем болезненном рыке, желтеют закрученные кверху клыки – грозное, но теперь совершенно бесполезное оружие, так и не уберегшее хозяина от смерти. Черная шерсть, должно быть, лоснится от крови, а вытащенные внутренности болтаются перекрученными канатами…
Игнат со свистом втянул воздух, помотал взъерошенными вихрами, отгоняя наваждение. Мужики терпеливо ждали его. Только егерь все не выпускал ружья и дышал шумно, будто пробежал весь путь от леса на своих двоих.
– Все слыхал, что ли? – осведомился он у Игната, едва тот подошел к мужчинам.
– Слыхал, – признался тот (врать он не умел). – Кто же это сделал, дядя Мирон?
– Браконьеры, я думаю, – вместо него ответил Егор. – В последнее время тут их много ходит. Или беглый каторжанин. Я слышал намедни, что с Увильских рудников каторжник сбежал.
– И верно, – закивал вслед за ним Мирон. – Слыхал и я такое. Надо мужиков подымать. Устроим злодеям веселую жизнь, а?
Он засмеялся, и смех показался Игнату искусственным.
– Значит, я к Касьяну пойду, – продолжил егерь. – И еще к Ипату Рябому заскочу по дороге. А ты уж, Егорка, по своим соседям пройдись.
– Пройдусь, ты в этом не сомневайся, – поддакнул тот.
– Может, и я чем сгожусь? – спросил Игнат. – Руки у меня крепкие, сила тоже имеется.
Мужики переглянулись.
– Дело-то серьезное уж больно, – строго сказал Егор. – Руки у тебя есть, да только молоко на губах едва обсохло. Останешься дома, и даже носа не моги высовывать, понял?
– Понял, дядя Егор, – удрученно ответил Игнат.
– То-то. И еще, – вспомнил мужчина. – Бабам не моги проболтаться! Узнают – визг на всю округу будет. Понял?
– И это понял, – Игнат вздохнул.
– Ну, вот и иди с Богом, отдыхай, – Егор хлопнул его по плечу своей крепкой лапой. – Крышу я уж сам доделаю. А инструменты тебе потом жена занесет.
Игнат кивнул и побрел домой. Уже отойдя на приличное расстояние, он услышал, как Мирон спросил у приятеля:
– Радке-то своей когда расскажешь?
– Опосля, – после некоторой паузы откликнулся Егор. – Неча раньше времени панику наводить.
В голову Игната снова скакнул образ свисающего с сосны зверя. Теперь морозец наверняка подернул его влажные потроха сероватым инеем, глаза остекленели. Скоро на запах свежатинки выйдут из леса волки…
«… или кто похуже», – подумал Игнат.
Браконьеры или беглые каторжане…
Только зачем браконьерам тушу на сосновые суки нанизывать? Да и беглым каторжникам, затравленным собаками, не так просто будет с лесным вепрем разделаться.
«С лесным черным вепрем, – сказал про себя Игнат. – Вот что главное! Вепрь-то был черный…»
Он вспомнил, как в далеком детстве бабка рассказывала сказки о колдунах, оборачивающихся черными вепрями. Был ли это оборотень? И кто подвесил его на лесной виселице?
В эту ночь Игнат спал плохо.
В растревоженном мозгу проносились видения то черного вепря с вытащенными потрохами, то пролетающей над лесом гигантской птицы, и слева от нее вся земля покрывалась льдом, а справа – пламенем. Приходила во сне к Игнату и мертвая Званка – но не гниющим трупом, а бесплотной голубоватой тенью. Повздыхала рядом с кроватью, погладила по волосам невесомой ладонью, да так и ушла, невидимая, в предрассветную синь. Только последний ее шаг, отозвавшийся скрипом половицы, и расслышал Игнат. Открыл заспанные веки, обвел взглядом комнату. И тут же взвился с постели, потому что рядом с его изголовьем сидела толстая серая мышь и тянула воздух подрагивающим влажным носом.
– Кыш, окаянная! – Игнат запустил в наглого грызуна подушкой.
Мышь метнулась в сторону серой молнией, исчезла где-то в недрах сруба. Но сон уже как рукой сняло.
Ежась от холода, Игнат прошлепал босыми ногами к шкафам. Проверил мышеловки. Пара из них сработала, но ни в одной не было даже кусочка мышиного хвоста.
– Ну, это уже ни в какие ворота! – развел руками Игнат.
Он понял: пришла пора готовиться к войне, возможно, долгой и кровопролитной.
«А я предупреждал, – подумал он. – Но сами напросились. Что ж! Теперь пеняйте на себя!»
Он снова постучался к соседям, и попросил у тетки Рады крысиной отравы. Та отраву принесла, но выглядела уж очень нервной и вздрагивала на каждый шум, доносившийся с улицы.
– Вы уж простите, что в такую рань, – сказал Игнат. – Но спасу от тварей нету.
– Ничего, ничего, бери, – замахала руками тетка Рада, словно хотела побыстрей избавиться от нежданного гостя. – Ты сразу в подвал сыпь, там их гнезда.
– Спасибо за…
«… науку», – хотел докончить Игнат.
Но дверь перед его носом захлопнулась так быстро, что Игнату пришлось только подивиться.
«Наверное, рассказал дядя Егор про вепря-то», – подумал он.
Но тревожить соседей снова не осмелился.


8.
В подвале было темно и тихо.
Занявшись обустройством бабкиной избы, Игнат так и не дошел до подпола, и, как оказалось, зря. Паутина висела густыми кружевами, и рыжие Игнатовы ботинки сразу стали грязно-серыми от пыли. Он даже чихнул раз, другой. Вытер нос рукавом.
«Надо было сюда в первую очередь сунуться, – сказал себе парень. – Немудрено, что мыши расплодились».
Пахло затхлостью и прелью. В полумраке Игнат разглядел покосившиеся стеллажи, на которых раньше стояли банки с засолками и вареньем. Несколько банок и теперь были там, но уже заплесневелые, пыльные. Внизу среди груды щепок валялись осколки – видимо, шустрые мыши все-таки умудрились столкнуть несколько банок вниз.
Игнат подумал, что если бы заглянул в подвал чуть позже, то вместе с мышами ему пришлось бы травить и тараканов.
«А ведь только успел вывести», – хмыкнул он про себя.
Игнат шагнул вперед, вынул из кармана кулек с отравой. Подержал в руке. Сунул обратно.
«Прибраться бы сначала надо…»
Игнат вздохнул. Уборка никак не входила в его планы. Потому что перво-наперво ему хотелось узнать, удалось ли мужикам изловить браконьеров (или беглых каторжан?). Потом он хотел пройтись мимо окон Марьяны Одинец, и если она окажется дома, набраться смелости и напроситься на чашку чая.
Звать девушку к себе Игнат не решался.
– А теперь-то куда вести? – вслух сказал он, обводя подвал понурым взглядом.
Дел тут было непочатый край. Но разве Игнат когда-нибудь боялся черной работы?
Он повернулся лицом к хлипкой лестнице. На щеку тотчас мягко легла невесомая лента паутины.
– Тьфу на тебя, проклятая! – сердито вскрикнул Игнат.
Он ударил рукой наотмашь, принялся с ожесточением сдирать с лица липкую дрянь. Оторвав, с омерзением вытер ладонь о штаны несколько раз.
– Погоди мне! – пригрозил Игнат пауку, сжавшемуся в черный комок на лестничных перилах. – Недолго тебе тут хозяйничать!
Он сделал шаг к лестнице и под ногой что-то хрустнуло.
«Стекло?»
Игнат осторожно сдвинул ногу, опасаясь, как бы не поранить подошву. Но это не был осколок. Наклонившись, Игнат поднял с пола заколку – бабочку с голубыми стеклянными крылышками.
«Игнаш-шш…»
Разнесся в воздухе призрачный вздох. Из дальнего угла пахнуло сыростью и прелью земной утробы. В углу завозились, заиграли паутинными накидками тени. Пальцы Игната сжались вокруг заколки, погнутая застежка впилась в кожу, но парень даже не почувствовал этого. Он смотрел на свою находку.
Одно из крылышек теперь раскрошилось в стеклянную труху, металлический скелет погнулся. Но Игнат все равно узнал ее.
Заколка принадлежала Званке.
Тогда светлое пятно подвального люка наверху поблекло. К запаху гнили примешался другой – резкий запах гари и приторной сладости…

…открыв дверь, Званка застыла на пороге. И сначала Игнат не понял, почему – от окна не было видно, что происходило в сенях. Но он услышал, как воздух со свистом вырывается из Званкиного рта. Потом она начала отступать медленно и размеренно, как заведенная кукла. Ее плечи опустились, спина сгорбилась, будто девочка хотела уменьшиться, стать незаметнее. Широко раскрытые глаза смотрели прямо перед собой.
Игнат проследил за ее взглядом и окаменел.
Через широко распахнутую дверь в избу проникал густой красноватый свет пожара. Тени от предметов вытянулись, почернели. По мере того, как Званка пятилась назад, отступала и ее тень, пока не наплыла на дубовый стол и расщепилась надвое. Теперь казалось, что фигура девочки разрублена пополам – нижняя часть находилась на досках пола, другая струилась по гладкой поверхности стола.
И следом за отступающей Званкиной тенью в комнату втекла еще одна – гуще и чернее прочих.
– И… гнат! – прошептала Званка.
Слово сорвалось с губ вместе с каким-то мучительным вздохом. Девочка ткнулась спиной в край стола и остановилась – дальше отступать было некуда.
Густая, будто болотная грязь, тень лизнула Званкины башмаки. Девочка вздрогнула, поджала одну ногу. Может, она думала, что начнет сейчас же растворяться в этой непроглядной, неживой тьме, и тогда спасения уже не будет. Но ничего не случилось.
Лишь вслед за тенью дверной проем заслонила фигура.
Уже потом, спустя несколько часов (а, может, и лет), Игнат корил себя, что не подбежал к подруге, не схватил ее за руку, не потащил – в бабкин погреб, на чердак, за печь, да куда угодно. Возможно, это могло если и не спасти, то хотя бы отсрочить неминуемое. Вместо этого Игнат остался сидеть неподвижно и только побелевшими от страха глазами смотрел на вошедшего.
«Пугало с соседского огорода…»
Вошедший больше напоминал мертвяка.
Его ноги врастали в пол, будто корни деревьев. Будто он сам только что восстал из земной утробы – неподвижный, безликий, не имеющий ничего общего с человеком.
Мертвый.
«Да и каким еще может быть навий?» – подумал Игнат.
Силуэт вошедшего уже не казался таким грязно-серым, как возле плетня, и мальчик понял: чужак был с головы до ног покрыт не пеплом, а кровью. Зарево пожара подсвечивало его фигуру, и Игнат видел, как вспыхивают и гаснут за его спиной золотисто-оранжевые искры.
– Заме…чательно.
Слово прозвучало глухо, надломилось посередине, словно его с трудом вытолкнули из окостеневшей гортани. Казалось, существо давно разучилось говорить, и теперь еле ворочало омертвелым языком.
Игнат услышал, как испуганно захныкала Званка. Тогда фигура качнулась, начала крениться вперед, словно силилась сделать шаг. Где-то вверху, в туманной мгле, где должно было находиться лицо, жадно сверкнул болотный огонек зрачка.
– Не надо, пан…
Новый голос заставил Игната вздрогнуть и еще сильнее вжаться спиной в бревенчатую стену. Но это была всего лишь бабка Стеша, которая тоже возникла на пороге, но казалась постаревшей на добрый десяток лет.
– Не надо, – повторила она. – Это только дети. Что вам до них?
Существо молчало. Белая, как льняное полотно, Званка все так же стояла у стола. Но Игнат уже видел, как напряглись ее колени, и понял: Званка готовится бежать.
– Мальчик-то мой внук, – продолжила говорить бабка, стараясь, чтобы ее голос звучал убедительно и ровно. – Да только прока с него не будет, пан. Дурачок он.
Фигура качнулась снова.
– Не… интересует, – раздался глухой голос, будто ветер дохнул в печную трубу. – Только… она...
Голова наклонилась вперед, со свистом вошел в мертвые легкие пропитанный гарью воздух – существо принюхивалось.
– Сла…адкая...
Вот тогда Званка закричала – так могла взвыть попавшая в западню лисица.
Она оттолкнулась от стола, бросилась головой вперед, как летом ныряла в стоячую теплую воду. Ее худенькое гибкое тело вильнуло в сторону – Званка хотела обогнуть вставшую на пути фигуру. Но сейчас же этот неподвижный, вросший в землю силуэт с удивительной ловкостью скользнул ей навстречу. Игнат увидел, как выхлестнула вбок сухая рука, тускло и страшно блеснули металлические когти. И Званка забилась в них, будто попавший в силок зимородок.
– Нет, пожалуйста! Нет! – истошно кричала она. – Мама! Па…
Черная лапа легла на ее лицо, и крики превратились в неразборчивые всхлипы. Со своего места Игнат видел, какими обреченными и остекленевшими вдруг стали ее глаза –будучи живой, она уже принадлежала нави, иному миру, откуда нет возврата.
Это поняла и бабка Стеша, которая ухватилась за текучую, кровяную мглу, за это неживое существо, и заговорила просяще:
– Может, пустите ее, пан? С нее все-таки прока не будет, мала еще. Нешто вы себе кого получше не выберете, пан? Пустите…
– Довольно, – в голосе существа все так же не было эмоций. Багряные отблески обтекали его силуэт, и казалось, что чудовище само создано из мрака и пламени. – Забираю ее… и договор заключен.
– Пан, да как же… – всплакнула бабка.
– Забираю ее, – жестко выдохнула тьма. – Или каждого…
Бабка Стеша замолчала и отошла. Игнат видел, как лапы существа начали закручиваться вокруг Званки. Она вдруг стала чернеть, заваливаться назад, пока не обмякла тряпичной куклой. Вязкая тьма соскользнула с ее лица, и мальчику показалось, что под тонкой кожей некогда румяных щек налились чернотой трещинки капилляров.
– И...г… наш…ш-ш…
В последний раз тихо вздохнула она.
От этого мучительного, просящего вздоха Игната подбросило с лавки.
– Званка! – закричал он и кинулся к дверям.
Он успел вытянуть руку, ухватился за соскальзывающую во тьму подругу, разлохмаченная коса скользнула по запястью. Но трещина, отделившая мир живых от мира мертвых, становилась все шире.
– Ты куда, дурень? – закричала на него бабка Стеша. – В подпол, в подпол лезь! Лезь, дурак! Ну?
Игната поразило не то, что она назвала его «дураком», а то, как прозвучал ее голос – испуганно, озлобленно, но и в то же время с такой смертельной усталостью, что Игнат послушно отпрянул.
Он не помнил, как снова вкатился в темный подвал, не помнил, куда подевалась потом бабка Стеша. Перед глазами маячил один-единственный образ – тонущая в густой кровавой реке Званка, ее широко раскрытые, помертвевшие глаза.
Только теперь мальчик заметил, что до боли сжимает что-то в кулаке. Он ослабил хватку, поднес руку к глазам – на ладони лежала Званкина заколка.
Знакомый голос эхом отозвался внутри его головы: «… Игна-аш-шш…»
Его рука качнулась, и заколка скользнула вниз, в непроглядный мрак, где отныне было суждено лежать ее юной хозяйке…

[Ersh]

9.
Пока Игнат преодолевал дорогу от деревни до кладбища, облака над его головой потемнели, раздулись, будто перезревшие сливы. Казалось, острые шипы сосен вот-вот проткнут их тонкую кожуру, и тогда на землю прольется гниющий сок из снега и мрака.
Зима не собиралась оставлять измученную землю, как прошлое не собиралось оставлять измученную душу Игната. Званкина заколка обжигала руку, пальцы еще чувствовали прикосновение к ускользающему телу подруги, а в ушах стоял мертвый шепот. Игнат торопился и не замечал, как на улицу выгнала рыжих коров бабка Агафья, как дядька Касьян вошел в калитку Марьяны Одинец. Все сейчас казалось Игнату туманным, нереальным, несущественным. И причиной была Званка – мертвая Званка, которая кричала ему с той стороны небытия.
Дорогу на кладбище замело недавним снегопадом, отчего следы, оставленные Игнатом, напоминали открытые язвы. Угрюмые сосны равнодушно поглядывали на бредущего по бездорожью паренька с высоты своего величия, но не были заинтересованы в нем – они подсчитывали годовые кольца и грезили о теплых временах. Где-то неподалеку, на опушке, покачивалась заиндевевшая туша черного вепря – его вытащенные потроха подъели волки. Дальше простирались Жуженьские болота, покрытые толстым панцирем льда. А западнее высился запретный бурелом. Именно там, где поваленные бревна и сучья переплетались, образовывая что-то вроде крепостной стены, поднимались снежные смерчи, и по лесу разносился призрачный шорох, словно сама природа испуганно вздыхала в ожидании…
Но ничего этого не знал и не видел Игнат. А видел только занесенный снегом холмик, да покосившийся крест на нем.
– Вот я, Званка. Вот я, пришел… – Игнат опустился на колени прямо в снег, вынул из кармана плотно сжатый кулак. Рука его дрожала на весу от напряжения.
– Вот, самое дорогое, что я мог дать тебе. И что могу тебе вернуть…
Пальцы разжались. Стеклянная бабочка выпала из руки, но не было больше в ней ни легкости, ни жизни – камнем повалилась она в снег. Мертвая вещь мертвой хозяйки.
– Помнишь? Дарил ее на твой день рождения, – забормотал Игнат, рукавицей утирая покрасневший нос. – А теперь возвращаю на смерть твою…
Порыв ветра взъерошил волосы ледяной рукой. Трещина на керамическом фото стала шире, и от этого казалось, что девочка насмешливо ухмыляется.
– Ты прости меня. Прости меня, Званка, что не спас тебя тогда… Да и как я мог спасти? Тринадцатилетний парень-то… да от самой нави… вот теперь ты с ними, а мне покоя не даешь…
Глаза щипало не то от ветра, не то от слез. Званка с фотографии продолжала ухмыляться, и на мгновенье Игнат испугался, что глазурь снова пойдет извилистыми трещинами, лицо девочки перекосится, превратится в мертвую оскаленную маску, и Игнат опустил взгляд.
– Любил я тебя тогда, – торопливо проговорил он. – Все эти годы только о тебе думал, да и теперь не могу выкинуть из головы. Виноват я перед тобой… Так виноват…
Игнат шмыгнул носом, исподлобья глянул на фото. Званка продолжала улыбаться скорбно и обреченно.
– Только прости ты меня! – выкрикнул Игнат. – Прости дурака, Званка! И отпусти…
Он сглотнул слюну, сам удивился своему порыву. Но все же продолжил:
– Отпусти, богом тебя прошу. Жизни мне нет с тобой, с думами о тебе. И не будет.
По вымороженному лесу пронесся вздох – глубокий, недовольный вздох потревоженного во сне исполина. С сосновых лап ветер стряхнул налипший снег, который накрыл Званкину заколку, словно белой рукавицей. Остался торчать только край изломанного крыла.
– Нет у меня живой воды, чтоб воскресить тебя. Нет у меня воды и мертвой, чтоб успокоить, – прошептал Игнат. – Так что же мне делать теперь?
Ветер по-прежнему гудел высоко в ветвях, тучи над соснами сгущались и темнели. Лес молчал. Молчала и Званка. Игнат посидел еще немного, но вскоре холод стал пробирать до костей. Тогда парень поднялся с колен, отряхнул налипший снег и нежно кончиками пальцев погладил Званку по лаковой щеке.
– Прощай, – одними губами произнес Игнат.
Он дал последнее, что мог отдать своей мертвой подруге, как будто принес жертву древней силе, которая навсегда забирает человека в вечную темноту и холод. Но его собственный час еще не настал, и за пределами кладбища разворачивала дорожные ленты жизнь со всеми ее надеждами, и бедами, и радостями…
Игнат выходил с опушки на проселочную дорогу, когда услышал крик.
Высокий, отчаянный, он взлетел к низкому февральскому небу и вспугнул стаю ворон, которая с раздраженным карканьем понеслась над лесом.
Игнат остановился.
На миг ему почудилось, что мертвая Званка зовет его вернуться. Бестелесная, холодная, она налетела сзади, жадно обвила Игната руками-крыльями. Но это просто ветер подхлестнул его в спину да забрался под ворот.
Игнат вздохнул, плотнее нахлобучил сдернутую ветром шапку. И тут до него донеслось отдаленное испуганное мычание.
«Коровы? И в лесу?»
Игнат удивился и огляделся по сторонам. Сосны стояли плотными рядами, надвигающийся сумрак скрадывал последние краски земли. Тогда Игнат принялся осторожно, медленно прокладывать в снегу тропинку на северо-запад, откуда доносились и крики, и мычание коров. Идти было не слишком тяжело – здесь давно проложили свои тропы охотники, и пимы Игната лишь слегка утопали в ноздреватом насте, подтаявшим во время недавней оттепели.
Игнат забирал вправо, а потому несколько отклонился от заданного самому себе курса. Ни коров, ни людей на пути он не встретил, но зато очень скоро наткнулся на свежие следы автомобильных шин.
«Наверное, егерь Мирон капканы проверяет», – подумал Игнат.
И совсем некстати вспомнил о найденной на опушке выпотрошенной туше.
«…совсем недавно его вздернули. Знали, что я там пройду».
Игнат поежился, пугливо обернулся, высматривая, не качнется ли между стволами тело мертвого вепря. Но вместо этого снова услышал истошный женский вопль, раздавшийся совсем неподалеку, так что можно было разобрать слова:
– Помогите! Помогите! Кто-нибудь!
Крик завершился болезненным хрипом. Следом донеслась явственно различимая ругань.
Всего несколько мгновений Игнат стоял на месте, как вкопанный. А потом кинулся вперед, не разбирая дороги, но руководствуясь только одним желанием – успеть.
Стволы сосен расступились, между ними тускло блеснул бок крытого брезентом грузовика. Сам он грузно просел в сугробе, а рядом нервно переругивались мужики. Игнат сразу узнал их.
– Говорил тебе, влево надо! Влево! – орал дядя Касьян, пригибаясь возле грузовика и заглядывая под днище.
– Брал бы сам, когда эта стерва меня за руку тяпнула! – огрызался Егор. – Говорил, надо было опоить.
– Слышал я, опоенных они не шибко жалуют! Лучше скажи, как теперь, твою-то в душу, выгребать будем?
– Коров надо вывести, а тогда уж и выгребать!
– Ну, так и выводи! До темени провозиться хочешь?
Егор сплюнул в снег и принялся с раздраженным ворчанием отстегивать брезентовый верх. Под ним Игнат разглядел бело-рыжие коровьи морды. Снова послышалось испуганное мычание. Потом в кабине грузовика грохнуло, чьи-то башмаки с размаху ударили в боковое стекло. Оно лопнуло с натужным звуком, и следом послышался гневный окрик:
– Ах ты, лярва этакая! Тихо, кому говорю!
В окне появился чей-то трепещущий силуэт, до Игната донеслись приглушенные всхлипы. Вторя им, мучительно и долго промычала корова.
Более не медля, Игнат бросился к грузовику, рванул дверную ручку. Замок поддался со второго раза, и дверь с грохотом откинулась на петлях. В образовавшемся проеме мелькнули ноги. Подошвы башмаков едва не ударили Игната по лицу, но он успел отклониться.
– Кого там еще нелегкая несет? – прорычал все тот же голос.
В бранящемся мужчине Игнат узнал егеря Мирона. Лицо у него было раскрасневшимся, потным от усилия. В крепком медвежьем захвате он держал брыкающуюся, связанную по рукам и ногам девушку.
– Да брось ты ее, помоги лучше! – от кузова донесся раздраженный голос Касьяна. – Куда она убежит-то, связанная, да еще по снегу.
– Да пусть бежит, – отозвался Егор. – Недолго бегать. Ну? Раз, два…
Грузовик покачнулся, видимо, чьи-то руки попытались вытолкнуть его из сугроба на проторенную колею. Девушка махнула головой, темная коса хлестнула Мирона по щеке. Тот зашипел злобно, скрутил извивающееся тело. Бросил на сиденье, словно куль картошки, и сам навалился следом.
– Ну, сейчас ты у меня…
– Дядя Мирон! – прокричал Игнат. – Да что ж вы делаете-то?
Девушка приподнялась за спиной Мирона, повернула к Игнату заплаканное лицо, и в груди у парня похолодело – он узнал Марьяну Одинец.
– Вы зачем это, а? – растерянно произнес Игнат.
Марьяна снова мотнула головой, и растрепанные пряди налипли на лоб. Из глаз брызнули слезы, она что-то промычала, но слов было не разобрать – рот туго стянули пестрым бабьим платком.
– Ты-то откуда нарисовался на нашу голову? – просипел Мирон.
Марьяна попробовала пнуть его в бок, но Мирон отодвинулся на край сиденья и ловко перехватил ее за стянутые толстой веревкой щиколотки.
– Ну, ну… будет!
Тогда Игнат вскочил на подножку, схватил егеря за фуфайку и дернул на себя.
– Отпусти ее, сейчас же! – гневно прокричал он. – Что ты удумал-то, ирод?
Но егерь не упал, вовремя вцепился за руль и ударился о край кабины боком, втянул воздух сквозь сжатые зубы.
– Кто там у вас еще? – снова крикнул Касьян из-за кузова.
– Я вам сейчас покажу, кто здесь! – Игнат занес кулак, но ударить не успел.
Мирон локтем ткнул Игната в грудь, и тот не удержал равновесия, полетел из кабины в снег. Шапка откатилась в сторону, и ветер сразу же разворошил Игнатовы кудри, будто воронье гнездо.
– Куда полез, сопляк? – сверху прорычал Мирон.
Снова донеслись приглушенные всхлипы, затем звук оплеухи.
– Да замолчи ты, дрянь!
Отплевываясь, Игнат поднялся из сугроба. В его внутреннем котле теперь вскипало настоящее варево чувств: гнев, непонимание, обида… Перед глазами маячила бьющаяся, как плотва в сетях, лекарница Марьяна.
– За что вы так с ней?
Игнат снова полез в кабину, но чьи-то грубые руки развернули его за плечи, прижали спиной к кузову. Затылком Игнат стукнулся о борт, вдохнул нахлынувший на него запах перегара и пота.
– Тихо! Тихо ты, тихо! – Касьян снова ударил его спиной о борт грузовика. Плотная оленья парка смягчила удар, но все равно Игнат почувствовал, как от лопаток по всему позвоночнику рассыпались болевые искры.
– Откуда тебя черти принесли? Отвечай! – в прокуренном голосе Касьяна теперь не слышалось привычных добродушных ноток, а были только раздражение и усталость.
– Я сам пришел! – Игнат попытался вырваться, но Касьян был куда сильнее и крепче.
– Сам пришел! – повторил парень. – Крики услышал… За что вы лекарницу связали? Что она вам сделала?
– Дурак ты! – зашипел Касьян, еще сильнее придавив Игната к грузовику. – Как есть дурак! Твое ли это дело? Сидел бы в избе, мышей ловил. Тебе ли сюда влезать?
Касьян стал оттаскивать Игната от кабины, откуда уже не доносилось никаких криков и ругани, а только лишь редкие шорохи, будто старательно укладывали на сиденье обмякшее тело.
– Что она вам сделала? – повторил Игнат.
Веки защипало, и он зажмурился, стараясь совладать с нахлынувшим страхом.
– Ничего не сделала, – ответил Касьян и добавил. – Откуп она, вот что.
– Да что толку дураку объяснять, – донесся из кабины усталый голос Мирона. – Пусти его, пусть идет на все четыре стороны. А в драку снова полезет – так мы ему быстро пыл остудим.
– Ты погоди там! – прикрикнул на него Касьян. – Игнашка парень толковый! Поймет!
Он потащил Игната в сторону, наклонился к самому уху.
– Ты вот что, парень, не дури-ка! – Касьян понизил голос и заговорил тихо, доверительно, как хорошему другу. – Знаю, что ты на Марьянку глаз положил. Да и вся деревня не против, нам-то что? Живите, коли хотите. Только не от нас все теперь зависит! И не от тебя тоже. Ну, посуди сам! – Касьян встряхнул Игната за плечи, и тот краем глаза увидел, как дядька Егор вывел из грузовика двух рыжих коров. Те мотали головами и неуверенно переступали копытами по снегу.
Из кабины не доносилось ни звука.
– Мы же тут все, как на ладони! Свои все, Игнаш! – продолжил Касьян. – Кого отдавать-то? Натка Кривец крестница моя. Божанка уже брюхатая. А у Маревых да Рябых девчушки вовсе малолетки… неужто их на растерзание отсудить?
Он кашлянул, отхаркался в снег. Игнат больше не делал попытки вырваться – страх ходил по коже колючими бурунами.
– А Марьянка нам чужачка, – губы Касьяна искривила извиняющаяся усмешка. – А уж кому, как не тебе, Игнатушка, нас понять. Бабка твоя хитра была, один раз беду от деревни отвела, а потом и нас научила. Да только думали мы, не придет этот час…
Он вздохнул, снова обдав Игната застарелым запахом сивухи, огляделся пугливо.
– Вепрь-то, – зашептал он. – Черный-то… Это знак их, чуешь? Так и было ими сказано: прежде, чем явятся за откупом, тушу черного вепря на опушке вывесят.
– Да кто они-то? – закричал Игнат.
Его склеенные, обветренные губы треснули, по краям выступила сукровица. В животе будто разом надулся ледяной пузырь.
– Навьи, конечно, – ответил Касьян. – Кто же еще?
Пузырь в животе беззвучно лопнул. Игнат почувствовал, как его внутренности обдает ледяной волной животного ужаса. Снег, и небо, и стволы почерневших сосен мигом смазались в одну дрожащую пелену, и из нее четко проступил знакомый образ – большие девичьи глаза, курносый нос, спадающие на плечи косы…
Она никогда не отпустит его. Не отпустит, пока он не оживит ее или не успокоит.
– Да что мне рассказывать. Сам видел, небось. Помнишь Званку Добуш, горемычную, страдалицу? – донеся до Игната хриплый голос Касьяна, и сам он тоже выступил из дрожащего ледяного тумана – чужой, незнакомый доселе, не тот, кто подвозил паренька до деревни, и не тот, кому Игнат латал новенькую баню.
Только новый Касьян – Касьян-оборотень, – мог связать беспомощную лекарницу, только он знал о страшном договоре с навью. Но, все еще притворяясь прежним, новый Касьян завел глаза к небу, осенил себя крестным знамением и прошептал:
– Господи. Прости нас, грешных…
Но все это было теперь не важно. А была важна только Званка, тающая в безликой гибельной тьме. Только рев пламени, только спасительная пустота бабкиного подвала…


10.
…Игнат не помнил, сколько времени он просидел в подполе, сотрясаясь в беззвучных рыданиях и прислушиваясь к звукам наверху. Но не было слышно ни криков, ни гудения огня. Тишина обложила мальчика плотными перьевыми подушками, а вскоре время замерло тоже. И когда уже Игнат начал считать, что весь мир замкнулся на четырех стенах погреба, люк вверху открылся, и знакомый бабкин голос окликнул его:
– Тут ли, Игнатка?
Он не сразу ответил, провел несколько раз языком по высохшим губам, и только потом произнес вполголоса:
– Тут…
– Вылазь скорее!
– А Званка?
– Вылазь немедля, я тебе говорю! – в голосе бабки Стеши появились грозящие нотки.
Игнат начал послушно карабкаться по скрипучей лесенке.
– Ах, ты, горе-то мое… Поторопись!
Бабка Стеша схватила внука за руку, больно впилась скрюченными пальцами в плечо.
– Собирайся живей!
Едва дождавшись, когда мальчик окажется наверху, бабка начала натягивать на него вязаный свитер.
– Где Званка? – глухо спросил Игнат из плотно облепившего его шерстяного ворота.
В горло тотчас полезли невесомые, колючие шерстинки. Мальчик кашлянул, поскорее выпростал голову и повторил:
– Где Званка?
– Где, где, – передразнила бабка и кинула Игнату шапку. – На вот, надевай! Люди ждут!
– Кто ждет? Зачем?
Игнат пребывал в полной растерянности. Бабка Стеша всегда была рассудительной и строгой, но сейчас превратилась в суетливую перепуганную женщину. Прежде аккуратно повязанный платок сбился на затылок, а на подоле юбки Игнат разглядел прожженную дыру.
– Касьян ждет, на станцию поедем, – тем временем пояснила бабка. – Пожитки твои я собрала. После довезу, что надо.
Игнат послушно натянул шапку и обул пимы. Быстрым взглядом окинул комнату, но ничего не изменилось, кроме того, что вещи находились в жутком беспорядке, а возле порога стоял старенький залатанный чемодан.
– А Званка тоже с нами поедет? – спросил он.
– Да что ж это такое-то, а! – всплеснула руками бабка Стеша. – Все одно в голове! Никак не уймешься!
Она швырнула ему парку, и Игнат принялся просовывать руки в рукава, но почему-то никак не мог попасть – пальцы то и дело лезли в прореху на подкладке.
– Живей, живей! – подгоняла его бабка.
Игнату почудилось, что с улицы помимо затихающего гула огня доносится стрекот мотора. Он мельком глянул в окно, но не увидел ничего – с той стороны стекла клубилась дымная, непроглядная мгла.
– А что навь? Ушла ли?
– Ушла, ушла, – рассеянно отозвалась бабка Стеша. – И нам уходить надо.
Она накинула поверх платка шаль, подвязала поясом распахнутую телогрейку.
– Ну, готов, что ли?
Игнат был готов, но как же страшно казалось выходить за порог, в шевелящуюся тьму, куда совсем недавно утащили Званку.
– Куда же мы поедем, бабушка? – спросил он.
– Ты поедешь, Игнатушка, – бабка Стеша вздохнула и заботливо, совсем как раньше погладила его по макушке сухой ладонью. – Учиться тебя отдам. Что тебе в деревне-то делать? А так хоть в люди выбьешься…
– А как же ты? – Игнат ухватился за бабкин рукав, заглянул в глаза. Но та почему-то отвела взгляд, вздохнула снова.
– Мне куды, старая я. А тебе еще жить да жить.
– А… Званка? – произнес он почти шепотом.
Бабка Стеша вдруг обняла его, прижала к груди.
– Тут она будет, – донесся из вышины надтреснутый голос. – Что ей теперь…
Она отстранилась, взяла Игната за одну руку, в другую вложила чемодан.
– Ну, пошли!
Подтолкнула к дверям.
На Игната снова повеяло гарью и дымом. В горле запершило, и он закашлялся, зажал рот рукавицей. Край деревни еще занимался пунцовыми сполохами, и мальчик видел, как в конце улицы пожарники разматывают перекрученную кишку шланга. Из приоткрытых оконных ставен настороженно выглядывали люди, проверяли – миновала ли опасность. Недалеко от избы стояла машина, а из кабины махал рукой сосед, дядька Касьян.
– Живей, живей! – при виде Игната, закричал он. – Поезд через полчаса!
Бабка Стеша ускорила шаг, потащила за собой все еще растерянного внука. Под ногами скрипела черная, растрескавшаяся земля. Игнату почудилось, что возле плетня можно различить неглубокие вмятины – следы, оставленные навью.
– Ну-ка, запрыгивай! – Касьян подхватил мальчика под руки.
– Да я сам, не маленький, – пробормотал Игнат.
Он залез в кабину, пристроил между ног чемодан. Сердце отсчитывало гулкие удары, а в голове творилась каша. И еще росло беспокойство за Званку…
«Тут она будет», – эти слова почему-то еще больше встревожили мальчика.
Баба Стеша с кряхтением влезла следом, потеснила внука.
– Ну, с Богом! – крякнул мужик, и мир за окном покачнулся, поплыл назад, за спину Игнату, и он протер рукавом заиндевевшее окно.
Машина выехала со двора на улицу, ее несколько раз тряхнуло на ухабах. Игнат разглядел сваленные в кучу ржавые детали, кузов грузовика, перекрученные тракторные цепи. Откуда-то доносились плаксивые голоса, но слов Игнат не разобрал. Оплавленная земля, несколько тлеющих изб да обломки техники – вот все, что осталось от присутствия нави.
«Я ведь даже не попрощался со Званкой», – подумал мальчик.
И тогда он увидел ее.
Тело лежало на обочине, и издалека его можно было принять за сверток тряпья. Но сердце сжалось от предчувствия беды, и мальчик узнал разметавшиеся по земле пшеничные косы, и запрокинутое к небу лицо, и пестрый свитер, теперь разодранный в нескольких местах и запачканный чем-то темным и масляным. Званка лежала головой к дороге, но Игнат все равно увидел, что ниже свитера на ней ничего не было, и острые, вывихнутые колени белели в наступивших сумерках, словно обглоданные кости.
Сначала Игнату хотелось кричать, умолять остановить машину. Он разлепил обветренные губы, но вместо слов из горла выходили какие-то хрипы. Глаза налились тяжестью, будто собрались вывалиться из глазниц. Похоже, что и время замедлилось.
Проплывая мимо в вязком леденящем потоке безумия, Игнат разглядел заскорузлые черные пятна на затылке, вдавленную грудь, на которой провисали лохмотья свитера, словно оборванные паруса после шторма. Круглое лицо теперь казалось маленьким, сморщенным, почерневшим – навь выпила жизнь без остатка, оставила только пустую, изломанную оболочку.
Тогда с губ Игната наконец-то сорвался первый мучительный стон.
– Ах ты, ирод! Куда тебя понесло? – из туманной пелены донесся крик бабки Стеши.
– Да кто ж знал, что ее не убрали-то? – оправдывался Касьян. – Да тут быстрее, думал…
– Ну, так гони! Гони!
Мотор взревел, машина набрала скорость, и Игната по инерции отбросило назад. Сведенные судорогой пальцы все еще цеплялись за сиденье, и мальчик не чувствовал ничего. Тьма сжимала вокруг него тиски безумия. И оставалось только кричать, и извиваться в крепко удерживающих его руках, и кричать снова…

…он возвращался в реальность рывками, преодолевая сопротивление волны небытия. Кто-то грубо тряс его за плечи, щеки горели, словно от удара.
– Игнашка, да чего ты? Не дури, парень!
Его встряхнуло еще раз. Голова безвольно мотнулась, но сознание постепенно возвращалось к нему. Глаза сфокусировались на встревоженном, небритом лице дядьки Касьяна.
– Ты что это удумал, в обмороки падать? – ухмыльнулся тот и хлопнул парня по щеке шершавой ладонью. – Чай, не баба.
Игнат захлебнулся слюной, прокашлялся. Во рту стоял неприятный привкус желчи.
– Долго ты еще возиться будешь? – послышался со стороны недовольный окрик Егора. – Одному мне машину не вытолкать!
– Иду уже, иду! – раздраженно ответил Касьян.
Он подцепил Игната за подбородок пропахшими табаком пальцами, заглянул в глаза.
– Как теперь? Лучше?
Игнат кивнул, громко шмыгнул носом.
– Да…
– Ну, вот и славно, – Касьян хлопнул парня по спине. – Пошли, поможешь.
– Не могу я, – слабым голосом ответил Игнат. – Неправильно это, дядь Касьян…
– Эх, молодежь! – вздохнул мужик, покрутил головой, сокрушаясь. – Да что ж правильного в этой жизни-то есть? Естественный отбор это, слыхал? За наших ведь родных печемся. За деток наших. А что значит одна жизнь против сотни? Подумай-ка.
– Нет, нет! – Игнат упрямо дернул подбородком. Мокрые пряди волос упали на глаза, побелевшие пальцы сжались в кулаки. – Так не должно быть… Почему так должно быть? У нас ведь есть ружья! Ведь правда! – он воспрянул духом, поднял на Касьяна загоревшиеся надеждой глаза. – У дяди Мирона точно есть ружье! А если всем селом? Всем миром? Позвать малотопинских мужиков. Да и других… а?
Касьян, направившийся было к грузовику, развернулся снова, приблизился к Игнату вплотную.
– Ты хоть понимаешь, что говоришь-то? – зло просипел он. – Дурак, как есть дурак! Сегодня мы с ружьями пару навий ухлопаем, а завтра их два десятка придет! Сотня придет! И не одну нашу Солонь с землей сравняют, а и всю округу! Этого ты хочешь?
Игнат испуганно мотнул головой.
– Нет…
– Неет, – передразнил Касьян, высморкался в снег. – Так и не говори, о чем не знаешь! Может, их вообще убить нельзя. Ведь нелюди они! Сам видел, поди.
Игнат сглотнул. Вспомнились черные, неживые тени у плетня. Резкий запах гари и приторной сладости.
– Да и то, – продолжил Касьян. – И от нави польза есть. Места здесь неспокойные, Игнатка. Рудники рядом, леса кругом дремучие. Были времена, от беглых каторжан да браконьеров покоя не было. А теперь ничего, жить можно, – он вздохнул, поскреб заскорузлым пальцем переносицу. – Коровы летом на косогор без пастуха ходят, и ни одну волки не задрали. Чуешь? Это бабка твоя договор с навью заключила. Только срок теперь вышел.
– Что ж делать тогда? – прошептал Игнат.
И обернулся в сторону кабины. Но оттуда по-прежнему не исходило ни звука.
– Делаем, что можем, – грубовато отрезал Касьян. – Слава богу, не шибко мудреных вещей от нас требуют. Немного продуктов, мяса да молока. Топливо и списанная техника. Мало их осталось тут, в Опольском уезде. Возьмут немного оттуда, немого отсюда. Им на пользу, а мы нешто с этого обеднеем? Возьмет Боже что нам не гоже…
– А Марьяна?
– А это ты уж сам рассуди, – усмехнулся Касьян. – Слышал, небось, как черти до наших баб охочи. Не Марьяна – так Ульяна. Не в Солони – так где-то еще. Что мы можем поделать, Игнатушка? Не давши слово – крепись, а, давши – держись.
– Касьян, скоро ли? – снова послышался раздраженный голос Егора, а вслед за этим – отборная ругань.
– Иду! – огрызнулся Касьян, потрепал Игната по волосам. – Так-то, Игнатка. Пойдем, а то скоро и вечереть начнет.
Он двинулся к грузовику. Игнат послушно шагнул следом, будто провалился под лед. Будто земля разошлась под ногами, и теперь он летел вниз, в подсвеченное алым заревом пекло, куда рано или поздно попадали все грешные земные души.
– Ну-ка, взяли! – между тем командовал Касьян.
Вдвоем с Егором они уперлись плечами в бок грузовика, закряхтели от натуги. Тут же к ним присоединился и егерь.
– Как девчонка? – вскользь осведомился Касьян.
– Что с ней сделается, – Мирон ухмыльнулся недобро. – Обморочная лежит. Ничего, скоро оклемается.
Касьян кивнул коротко и снова навалился на машину.
– Раз, два…
Кузов начал крениться. Со скрипом и грохотом грузовик встал на колею, из-под колес взметнулись снежные вихри.
– Ну, слава те, Господи! – вздохнул кто-то из мужиков. – Авось, управились…
И окончание фразы потонуло в зловещем гуле, сиреной расщепившем тишину леса.
Мужики окаменели. Игнат испуганно задрал голову кверху, и на миг ему показалось, будто где-то высоко, над макушками сосен, промелькнула длинная и темная тень. Но ветер сейчас же запорошил глаза снежной пылью. Игнат моргнул, и тень исчезла. Только ветер гулял в почерневших ветвях, да наливалось гниющим соком небесное нутро.
– Приехали, – произнес Егор сорванным голосом. – Не успели до бурелома-то… что ж делать?
– Теперь только сидеть да богу молиться, – ответил Касьян и сквозь зубы сплюнул в сугроб. – Навь сама нас найдет.

[Ersh]

11.
– А все из-за тебя, дурака! У-уу!
Игнат не сразу понял, что обращаются к нему. Прежде добродушное лицо Егора перекосило от злобы и страха.
– В сугроб мы еще и раньше легли, – заметил Мирон. – Парень в этом не виноват.
Егор сощурился.
– Не виноват, – просипел он. – Тогда Игнашка, может, и ритуал проведет?
– Ты чего говоришь-то? – прикрикнул на него Касьян.
– То и говорю! – оскалился Егор. – Он ведь бабки Стеши внук. Да и дурачок. Душа у него добрая, чистая. Навь его в первый раз не тронула, не тронет и теперь.
В груди Игната похолодело. Он отступил назад, огляделся растеряно, словно ожидая помощи. Но не было в лесу никого, кроме троих перепуганных мужиков у грузовика и обморочной Марьяны, лежащей сейчас в кабине. Марьяны, которая очень скоро последует за Званкой в вечную тьму и стужу небытия.
– Не дури, – устало произнес Касьян. – Лучше коров обратно пригони. Убегут.
– Куды им бечь, – хмуро отозвался Егор, но все же отправился за коровами. Те остановились у края колеи, время от времени мотая тяжелыми головами.
– Шел бы ты тоже, Игнаш, – беззлобно сказал Касьян и вздохнул. – Может, правда, помилуют. А мы-то уже души пропащие…
Он махнул рукой и вдруг замер, склонил голову набок, как бы прислушиваясь. Его заросшее темной щетиной лицо разом выцвело, посерело, будто старый рушник.
– Ты чего? – удивился Мирон.
Касьян медленно обвел его остекленевшим взглядом и приложил палец к губам.
– Шш!
Его вдруг стала бить мелкая дрожь, руки затряслись, как с похмелья.
– Чуете? – бесцветным голосом произнес Касьян. – Земля шевелится…
Сначала Игнат не почувствовал ничего и ничего не услышал. Раскатистый гул давно сошел на нет, и в лесу снова установилась тишина, изредка разрываемая коровьим мычанием да скрипом многолетних сосен. Потом пришло чувство едва ощутимой вибрации под подошвами. Плавно, едва заметно, качнулась земля. И хотя Игнат никогда не был на море, в этот момент подумал, что именно так качается палуба под ногами моряков. Из живота начала подниматься волна щемящего страха.
– Помоги, Господи, – выдохнул Касьян, размашисто осеняя себя крестным знамением.
Вслед за новым толчком земной утробы послышался треск ломающихся веток. Игнат задрал голову, ожидая увидеть выросшие до неба гигантские тени – силуэты древних и страшных богов, подминающих сосны, как сухие щепки. Но там, наверху, только клубились обрюзгшие снеговые тучи, только беспрерывно дул в охотничий рог ветер. И завороженный танцем сосновых вершин да еще предчувствием надвигающейся беды, Игнат пропустил момент появления нави.
Они уже стояли здесь – безликие серые фигуры на фоне выстуженного леса.
Волна, зародившаяся в животе, ударила в ребра, как в борт утлого суденышка. Земля под Игнатом оплавилась, стала жидкой, как кисель, закрутилась возле щиколоток спиральной воронкой. Ужас потащил его в свои глубины, как когда-то, в далеком детстве. И парень не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть, а мог только смотреть во все глаза.
Навьи стояли в каких-то пяти саженях от грузовика, но Игнат все равно не мог разглядеть их лиц. Только там, где должны находиться глаза, поблескивали тусклые болотные огни. Воздух постепенно наполнялся запахами нагретого железа, медовой сладости и озона. Навьи молчали. Молчали и мужики.
Игнат не знал, сколько еще они простояли так, оценивая друг друга, словно войска перед решающей схваткой. Первым очнулся Касьян.
– Паны! Не серчайте, паны! – заискивающе заговорил он, выбегая вперед. – Вот, грузовик с колеи сошел, насилу выбрались… Так все у нас готово, как условлено. Вот, сами убедитесь, все здесь, – он махнул в сторону кузова, и Игнат отметил, как трясется его рука. – А что уж не успели к бурелому, так вы не серчайте, паны…
Одна из четырех фигур покачнулась, выдвинулась вперед. Земля под ногами завибрировала снова, и Касьян пригнулся, непроизвольно вскинул руки, как в ожидании удара. За спиной Игната кто-то громко сглотнул слюну.
– Хо…ро…шо, – произнес навий, и запах сладости, приторной до тошноты, стал резче.
Игнату вспомнился его недавний сон – мертвая Званка, застывшая возле его постели. Черный рот становится похожим на букву «О», слова с трудом выходят из окоченевшей гортани и не несут в себе ни эмоций, ни чувств.
Тем же мертвым голосом говорила сейчас и навь.
– Заби…раем...
Существо сдвинулось с места. Трое оставшихся как по команде одновременно потянулись следом. Игнат видел, как под тяжестью их тел с хрустом надломился наст. За спиной громко и протяжно промычала корова, будто почувствовала уготованную ей участь. Вслед за этим раздался еще один звук, но на этот раз шел из кабины – приглушенный стон измученного человека.
«Там ведь Марьяна…»
Стон повторился, и теперь мужики тоже услышали его.
– А тут, извольте полюбопытствовать, у нас девица-красавица, – снова суетливо заговорил Касьян, однако не сделал попытки приблизиться – расстояние между ним и кабиной пересекала темная навья тень. – Девка кровь с молоком, пан, так жалко отдавать! Чистая, хе-хе, – Касьян заискивающе захихикал. – Женка моя лично проверяла, так не побрезгуйте, пан…
Существо скользнуло к кабине, и теперь в его движениях появилась какая-то изящная плавность.
Игнат вспомнил, как однажды ходил на болота за клюквой, и выструганной тросточкой ощупывал впереди дорогу, чтобы не провалиться в ямы и змеиные норы. Тогда-то он и встретил гадюку – она пересекла его путь грациозно, вальяжно, словно вовсе не боялась присутствия человека. Ее туловище отливало красноватой медью, вдоль хребта струились зигзагообразные узоры. Королева северных змей и хозяйка болот, всегда нападающая исподтишка.
Гадюку – вот кого напоминал теперь навий.
Его руки закрутились вокруг Марьяны, будто змеиные кольца. Она билась в них испуганным зябликом, растрепанная коса хлестала по щекам, но навь была куда сильнее всех солоньских мужиков и не собиралась отпускать свою добычу. Безликую серую маску лица пересекла трещина, открыв ряд заостренных людоедских зубов – навий улыбался. Потом из трещины рта вынырнул язык – длинный и острый, как змеиное жало. Медленно, со вкусом навий провел языком по Марьяновой щеке и проурчал утробно:
– Булочка… сладкая булочка…
Тогда Игнат не выдержал.
Картина, что сейчас разворачивалась перед его глазами, наложилась на события прошлого, словно калька. Чувство вины, годами копящееся под спудом, с размаху подтолкнуло в спину.
– Не троньте ее, проклятые!
Игнат налетел на обидчика, крепкие кулаки ударили раз, другой. Он не думал больше, кто перед ним находится – человек ли, черт ли…
«Рано или поздно приходится выходить на бой со своими бесами и побеждать их».
А перед внутренним взором вместо лица Марьяны маячило скорбное, посеревшее лицо Званки.
Потом Игнат обнаружил, что его кулаки молотят один только воздух, а его самого вздернули за шиворот, как котенка.
– Уди…вительно, – раздался низкий, рокочущий бас.
Лицо Званки подернулось рябью, рассыпалось мозаичными фрагментами, и вместо него из тумана выплыла белесая маска с горящими угольями глаз и косой трещиной вместо рта. Некоторое время навий смотрел в упор и молчал. Затем Игната швырнуло на снег. Он больно ударился копчиком о смерзшуюся землю, горячий лоб обдало снежным крошевом.
– Удивительно, – повторил мертвящий голос. – Было время… человечьего духа слыхом не слыхано… видом не видано… а нынче он сам пожаловал.
Над лесом пронесся глухой, раскатистый грохот – так камни осыпаются с гор, так кости мертвецов перекатываются в жестяном жбане, – так смеялась навь.
– Отпустите! – выдохнул Игнат.
Превозмогая боль в пояснице, он приподнялся с земли и теперь смотрел прямо в неживые, безучастные лица.
– Отпустить? – повторил навий. – Но мы даже не начали!
Смех прокатился по лесу снова. Небо над головами дрогнуло, и, наконец, лопнуло где-то у самого горизонта. Из разверстого нутра начали медленно и бесшумно опускаться снежинки.
Наконец, пришел в себя и Касьян. Он молитвенно заломил руки, заговорил сорванным голосом:
– Паны, не обращайте внимания! Это ж дурачок местный, Игнашка Лесень! У-у! Стервец! – Касьян замахнулся на Игната рукавицей. – Вечно не в свои дела суется! Вы не серчайте, паны! Малоумный он, – Касьян ухмыльнулся, покрутил пальцами у виска. – В детстве навь на его глазах девку забрала. Вот он умом и тронулся.
– Званку, – шепнул Игнат. – Навь забрала Званку Добуш.
В сердце словно вошла невидимая игла, и оно дернулось и застыло. Грудь изнутри окатило тоской и болью, а пальцы против воли начали сжиматься в кулаки.
– Вы забрали Званку Добуш! – повторил он и голос сорвался на крик. – Забрали Званку! И нет ей теперь покоя, и жизни мне нет!
– Да помолчи ты! – закричал из-за спины Егор. – Дурак! Ты хоть понимаешь, с кем связываешься?
– Ти…хо!
Рокочущий бас разом заставил всех смолкнуть. Игнат стоял, подавшись вперед и дрожа всем телом. В колышущемся мареве застыли и темные силуэты.
– Забрали, – повторил навий, и в трещине рта снова блеснули треугольные акульи зубы. – А ты… вернуть бы хотел?
– Как мне ее вернуть, когда вы воду живую спрятали тоже? – горько произнес Игнат. – Да и мертвой воды у меня нет. Не успокоить мне ее поэтому и раны не заживить.
– Так… найди, – вкрадчиво шепнула тьма. – А мы… так и быть… вернем твою Званку…
За спиной кто-то сплюнул в сердцах:
– Дурак! Как есть, дурак…
– Тихо!
Навий вскинул руку, тусклыми бликами расчертили воздух стальные когти. Боковым зрением Игнат заметил, как взвыл и повалился в снег дядя Егор. По его лицу ото лба до подбородка налилась алым косая рана.
– Обманите ведь! – крикнул Игнат.
Веки обожгло, и он заморгал быстро, оттер лицо рукавом.
– Нет, – прошелестел навий. – Мы слово держим.
И засмеялся – дробный звук града, просыпавшегося на деревянную кровлю.
– Тогда отпустите и Марьяну!
– Зачем тебе она? – спросил навий, а его руки еще плотнее обвились вокруг обмякшего тела девушки, треугольные зубы поблескивали влажно. – Коль мы Званку вернем…
– Отпустите Марьяну! – упрямо повторил Игнат. – Довольно с вас и прочего откупа!
Кто-то из мужиков зашипел, но не произнес ни слова – рядом в сугробе все еще хныкал и хлюпал кровью раненный Егор. Навь молчала, только жарко горели огоньки глаз, да жидкие узоры текли по неподвижным фигурам, как чешуя по змеиному телу.
– Хорошо, – наконец, согласился навий. – Что дашь взамен?
Игнат растерялся.
– Что ж мне дать вам еще? Один я на свете, богатства не нажил…
Последовал новый, еще более раскатистый взрыв хохота. Ветер тоскливо взвыл в вековых кронах, небесная рана стала шире, темнее, и хлопья снега повалили гуще.
– Отдай руку, – шепнула навь. – За сердце девушки.
Игнату показалось, что его внутренности начало скручивать в кровяной клубок. Сзади подбежала призрачная Званка, ткнулась холодным носом в шею, обдала стужей.
– Как же мне без руки-то? – едва ворочая отяжелевшим языком, произнес Игнат.
– Паны… – раздался рядом заискивающий голос Касьяна. – Вы не гневайтесь, паны. Но пожалейте его. Плотник он хороший, хоть и дурачок. Пошто мальца калечить?
Навь молчала. Снежинки клочьями падали на их неподвижные фигуры, стекали вниз темными красноватыми ручейками, словно небесный сок смешивался с гарью и кровью страшных посланников небытия.
– Будь по-твоему, – согласился навий. – Если вам руки его ценнее… выкроите ремень из его спины … тогда отпустим…
– Господи, грехи наши… – охнул Касьян.
– То есть как это? – Игнат отступил, заморгал растерянно.
Званка за его спиной захихикала, подула холодом на затылок, закружилась в снежной пелене.
– Вот нож, – в темной когтистой лапе блеснуло отточенное лезвие. – Режь… и отпустим…
– Да мы-то тут с какого бока, пан? – захныкал Касьян. – Не обучены мы этому! Рука не поднимется!
– Иначе… – прошелестел навий, – спалим деревню…
Развернул нож рукоятью к Касьяну, ткнул в дрожащую ладонь.
– Режь…
Касьян сжал пальцы вокруг рукояти, его голова затряслась, как в припадке падучей.
– Отче наш небесный, – забормотал он. – Избави нас от лукавого… да прости нам грехи наши… – шагнул к Игнату. – Прости и ты …
– Да вы что? – закричал парень и начал отступать. Ноги увязали в сугробах, под мехом парки ходили ледяные вихри. – Дядя Касьян! Я ведь вам крышу крыл! Я ведь вас с детства знаю! Да разве можно так?
– Нельзя, Игнатушка, – плаксиво заговорил мужик. – Никак нельзя… Только нам-то что делать, грешным? Коли уговор такой…
Игнат ткнулся плечом в чьи-то подставленные руки, дернулся и увидел рядом перекошенное лицо егеря Мирона.
– Грешные мы, Игнатушка, – прохрипел он и рывком распахнул Игнатову парку. – А ты между нами праведник. Может, оттого тебя навь и присмотрела-то…
– Праведник ты, – эхом повторил Касьян, навалившись на парня сзади. – Добрая душа, чистая… а мы грешные, Игнатушка… Грешные. Грешные! Да только грешные, может, поболе твоего жить-то хотят!
С тяжким, болезненным треском разошлась ткань. Спину обожгло, будто укусом – это мертвая Званка обхватила его ледяными руками, поцеловала между лопаток.
«Вот ты и со мной теперь, – шепнул в уши бесплотный голос. – Со мной, и ныне, и присно, и во веки вечные…»


[align=center]Конец первой части[/align]

[Mart]

Ну вот неплохо, и колорит есть, ну почему вы не дотягиваете до "хорошо", и "очень хорошо"? Почему бросаете текст без жесткой вычитки? Ну вот смотрите, последний кусочек - можно пройти мимо, а можно задать ряд вопросов. И опытным глазом это видно сразу! Смотрите:

Званка за его спиной захихикала, подула холодом на затылок, закружилась в снежной пелене.

На чей затылок? Каким холодом?
– Вот нож, – в темной когтистой лапе блеснуло отточенное лезвие. – Режь… и отпустим…

В чьей лапе? Почему читатель должен разгадывать "регбусы"?

– Да мы-то тут с какого бока, пан? – захныкал Касьян. – Не обучены мы этому! Рука не поднимется!
Поднимется. Но не подЫмется. Держать к стиле. Говорок.

– Иначе… – прошелестел навий, – спалим деревню…
Развернул нож рукоятью к Касьяну, ткнул в дрожащую ладонь.

Чем ткнул? "Развернул нож рукоятью к Касьяну, ткнул ей (ее, рукоять!) в дрожащую ладонь мужчины." Так нельзя? Заратустра не позволяет? Запреты какие-то?
"
– Режь…
Касьян сжал пальцы вокруг рукояти, его голова затряслась, как в припадке падучей.

Вы вообще-то видели, как бьются люди в падучей? То бишь в приступе эпилепсии? Нет? Я видел. А вы посмотрите. И теперь представьте парня, который стоит с ножом, а его, сцука, голова, трясется, разбрасывая пену! Вот вы верите в это зрелище? Ну зачем эти "красивости"? Ну нельзя, что ли: "[b]Касьян сжал пальцы вокруг рукояти, голова его вдруг затряслась, а зубы выбили звонкую дробь.[/b]

– Отче наш небесный, – забормотал он. – Избави нас от лукавого… да прости нам грехи наши… – шагнул к Игнату. – Прости и ты …
Зачем слепили? Кроме того - Лукавого, а не лукавого! Это имя! А не определение!
– Отче наш небесный, – забормотал он. – Избави нас от Лукавого… да прости нам грехи наши…
Запнулся, читая молитву, шагнул: – Прости и ты, Игнат! …
Тоже не очень, но сходу. У вас все в кучу.


– Да вы что? – закричал Игнат и начал отступать. Ноги увязали в сугробах, под мехом парки ходили ледяные вихри. – Дядя Касьян! Я ведь вам крышу крыл! Я ведь вас с детства знаю! Да разве можно так?

Как это - "ходили вихри"? Как это они ходили под мехом? Вы что-то поняли? Я - нет.
– Да вы что? – закричал Игнат и начал отступать. Ноги увязали в сугробах, а под мех парки забирались ледяные пальцы снежных вихрей – Дядя Касьян! Я ведь вам крышу крыл! Я ведь вас с детства знаю! Да разве ж можно так?



– Нельзя, Игнатушка, – плаксиво заговорил мужик. – Никак нельзя… Только нам-то что делать, грешным? Коли уговор такой…
Игнат ткнулся плечом в чьи-то подставленные руки, дернулся и увидел рядом перекошенное лицо егеря Мирона.

– Нельзя так, Игнатушка! – плаксиво заговорил мужик. – Никак нельзя! Только нам-то что делать, грешным? Коли уговор такой…
Плечо Игната во что-то уткнулась, он дернулся, резко повернулся, и увидел возле себя перекошенное гримасой лицо егеря Мирона. Не претендую. Но как-то так. Сходу.




– Грешные мы, Игнатушка, – прохрипел он и рывком распахнул Игнатову парку. – А ты между нами праведник. Может, оттого тебя навь и присмотрела-то…

– Грешные мы, Игнатушка, – прохрипел егерь, и рывком распахнул Игнатову парку. – А ты между нами - праведник. Может, оттого тебя навь и присмотрела-то!

– Праведник ты, – эхом повторил Касьян, навалившись на парня сзади. – Добрая душа, чистая… а мы грешные, Игнатушка… Грешные. Грешные! Да только грешные, может, поболе твоего жить-то хотят!
С тяжким, болезненным треском разошлась ткань. Спину обожгло, будто укусом – это мертвая Званка обхватила его ледяными руками, поцеловала между лопаток.

– Праведник ты – эхом повторил Касьян, наваливаясь на парня сзади. – Добрая душа, чистая… а мы грешные, Игнатушка…грешные. Грешные! Да только грешные может поболе твоего жить-то хотят!
С тяжким, болезненным треском разошлась ткань. Спину Игната рвануло, будто огнем – это мертвая Званка разодрала ткань, расползшуюся, как гнилая бумага, и обжигающим холодом поцелуя коснулась его спины.

«Вот ты и со мной теперь, – шепнул в уши бесплотный голос. – Со мной, и ныне, и присно, и во веки вечные…»

«Теперь ты со мной!" – прошелестел в голове бесплотный голос. – "Теперь ты МОЙ! Ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!"

Легче показать, чем объяснить. Не знаю только - поняли, или нет. Надеюсь.

[Ersh]

Mart, не дотягиваю потому что не умею и мне кажется, что вычитано) вы же говорите - опытным взглядом видно. А я разве опытный? Вычитывали другие, но видать недостаточно. Поэтому низкий поклон за правки. Пошла править и учиться)

[Yaroslav Vasilyev]

Однажды утром Игната постигла небольшая, но все же неприятность. Открыв нижние полки шкафчика, где хранились крупы, он с огорчением обнаружил, что в одном из мешочков прогрызена дыра.
ихо, но информационный отчёт никогда не шёл на пользу тексту.

Что стоит расписать действие? Что герой собрался каши варить - а тут несчастье. И гамма эмоций...это придаст герою жизни, что ли. А читателю - интереса.

– Говорю тебе, не ребятня это, – егерь взмахнул руками, и ружье описало в воздухе дугу. Егор инстинктивно отпрянул.
от здесь лучше отделить авторскую речь абзацем. Так как она связана с прямой речью лишь частично.
Да и сцена резкая. Поэтому такие вот ступеньки слова персонажа - вторские слова лучше по ритму подойдут.

– Слыхал, – признался тот (врать он не умел). – Кто же это сделал, дядя Мирон?
использовать скобки в тексте не запрещено... н не рекомендуется. Только как крайний случай. Скобки придают тексту вид, смахивающий на документ.

[Ersh]

Yaroslav Vasilyev
ой, огромное спасибо за подсказки!