Борис Давыдов.Манящая корона

[Приокский Дракон]

Название: Манящая корона, книга первая.
Автор: Борис Давыдов.
Серия: Магия фэнтези.
Объем: примерно 16,5 а.л.
На почту выслан текст и синопсис.

---------------

Пролог.
----------------------------------------------------------------------------

«Всюду, где простирается власть Империи, категорически запрещено проводить магические ритуалы, начиная со второго уровня Просветления. Нарушение этого запрета приравнивается к государственной измене и карается:
-Смертной казнью – для непосредственного нарушителя (либо нарушителей);
-Каторжными работами – для заказчика (либо заказчиков) ритуала, а также для соучастника (либо соучастников), оказывавшего нарушителю прямую или косвенную помощь;
-Ссылкой – для каждого, кто хоть и не являлся ни заказчиком, ни соучастником, однако присутствовал при проведении ритуала по собственной воле, с корыстной целью, либо в угоду своему праздному любопытству, либо просто по легкомыслию;
-Денежным штрафом – для каждого, кто хоть и не являлся никем из вышеперечисленных лиц, однако знал о проведении ритуала и не сообщил об этом властям.
Виновный, принадлежащий к дворянскому сословию, независимо от тяжести проступка и, соответственно, понесенной кары, лишается титула, а также права на герб и девиз. Указанное лишение не распространяется на его потомков, ибо неразумно и несправедливо карать сына за проступок отца.
Магические ритуалы первого уровня Просветления, то есть изгнание из жилища или хозяйственных построек вредных насекомых и грызунов, поиск украденного или потерянного имущества, гадание о судьбе пропавшего человека и тому подобные, хоть и не одобряются, однако не запрещены, и могут свободно проводиться квалифицированными магами, имеющими дипломы своих школ.
Проведение указанных ритуалов лицами, не имеющими вышеупомянутых дипломов, приравнивается к мошенничеству и карается по всей строгости закона».
Кодекс Правителя Норманна, параграф № 5.
----------------------------------------------------------

Мастер Раус, владелец двухэтажного дома на углу Торговой и Оружейной улиц, а заодно хозяин расположенной там же ювелирной лавки и мастерской, был известен всему кварталу как человек немногословный и сдержанный. Чуть выше среднего роста, довольно крепкого сложения, с аккуратно подстриженной окладистой бородкой и строгим непроницаемым лицом, он общался с людьми безупречно вежливо, но без тени теплоты. И всегда одинаково бесстрастно, даже если злая судьба подсовывала ему особо вредного и придирчивого клиента.
Вот и теперь, выслушивая визгливые упреки какой-то толстой купчихи, чересчур ярко и вульгарно накрашенной, – дескать, мало того, что вместо любимого перстня норовят подсунуть другой, хоть и с таким же камнем, так еще и камень меньше размером, и поцарапанный! - он спокойно пропускал мимо ушей ее угрозы. Самыми безобидными из них были обещания пожаловаться начальнику стражи квартала, самыми серьезными – намеки, что обидчикам придется иметь дело с Первым Семейством (посланцу которого он не далее как сегодня утром передал кошель с ежемесячной данью). Кроме того, скандалистка, призывая богов-хранителей в свидетели, поклялась не пожалеть ног и нанести визиты всем подругам и просто знакомым, после чего те будут за сто шагов обходить эту паршивую лавчонку, прикрывающуюся поддельным или купленным патентом. Она и патента третьей-то гильдии не заслуживает, что уж говорить про вторую!
Хотя такое заявление уже граничило с откровенным хамством и напрямую задевало доброе имя покойного родителя, открывшего полвека назад эту лавку, мастер Раус снова промолчал. Вставить хоть слово было все равно, что подбросить поленце в угасающий костер. Проще подождать, пока сама выдохнется, а уж потом разъяснить, в чем она неправа. Клиенту, каким бы он ни был, нельзя грубить, – это правило накрепко привил ему отец.
Можно было, конечно, просто указать ей на патент, висевший прямо перед ее глазами, и обратить внимание (опять-таки, безупречно вежливым голосом, разве что добавив с аптекарской точностью едва различимую толику обиды или ехидства) на изящную золотую рамку, в которую он был обрамлен… Многие почтенные люди, входившие в самую высокую, первую гильдию торгового сословия, заложили бы не только богам, но и демонам свои души за такую рамку! Личный поставщик двора Пресветлого Правителя – это многое значило и о многом говорило. В том числе, Первому Семейству… чтоб его главарю гореть в неугасимом пламени! Не забывает, мерзавец, взимать сверх обычной дани еще и десятую часть, именно за почет и «качество»… Ладно, незачем лишний раз травить душу. Если сама не заметила и не догадалась, значит, боги обделили мозгами.
Выждав, когда поток угроз, проклятий и жалоб утих, почтенный ювелир чуть заметно улыбнулся:
-Сударыня, мы сию минуту проясним эту неприятную ситуацию. Вот, смотрите – это список моих заказчиков… - Он придвинул к себе сшитую стопку пергаментных листов, помеченных в алфавитном порядке. - Позвольте узнать, как ваше имя?
-Я ведь уже говорила! – взвизгнула толстуха.
-Вы называли его подмастерью, а не мне, позвольте напомнить, - все с тем же ангельским спокойствием произнес Раус. – Меня ведь в тот момент здесь не было… Итак, ваше имя, сударыня?..
-Дарина! – недовольно буркнула скандалистка, утирая взмокшее раскрасневшееся лицо тонким вышитым платочком.
-Так… - пальцы мастера проворно зашелестели, перебирая листы. – «Ал»… «Вейн»… «Гур»… Вот и литера «Дат». Ищем… Даар, Даргис… Нашел! Госпожа Дарина, Оружейная улица, собственный доходный дом за номером 55. Заказ: чистка перстня и растяжка на один размер. Правильно, сударыня?
-Правильно! Палец-то с годами толще стал, перстень не налазит, вот и отдала, чтобы растянули… Знала бы, десятой дорогой обошла вашу лавчонку!
«И не только палец, готов биться об заклад!» - с иронией подумал ювелир, скользнув взглядом по необъятной фигуре возмущенной купчихи.
-Теперь пойдем дальше, госпожа Дарина. Каждый заказ мы помечаем особенным образом, чтобы избежать путаницы: литерой, соответствующей началу имени клиента, и двумя цифрами. Один ярлычок с такой пометкой отдаем клиенту, а другой остается у нас, и мы возвращаем его вместе с заказом, перед окончательным расчетом. Ваш перстень был помечен: «Дат»24. У вас сохранился этот ярлычок, сударыня?
-Ясное дело, сохранился! Вот он! Хвала богам, хватило ума не выбрасывать, а то вовек бы ничего не доказала, обжулили бы бедную вдову и радовались, бесстыжие!
Изрядно удивленный и озадаченный ювелир еще даже не успел задуматься, по какой причине предъявленный ему ярлычок не соответствует второму, который оставался в кожаной коробочке, откуда только что и был извлечен злополучный перстень, как ему преподнесли новый, куда более неприятный сюрприз:
-Сударыня, я попросил бы вас придержать язык! – раздался негромкий, слегка дребезжащий голос.
И вот тут мастеру Раусу едва не изменило его легендарное хладнокровие - когда он, повернувшись к подмастерью Тону, позволившему себе пререкаться с клиентом, да еще в присутствии хозяина, встретил растерянный, блуждающий взгляд быстро стекленеющих глаз, и увидел хорошо знакомую улыбку...
Человек, посвященный в эту тайну, и ставший свидетелем того, что произошло после, присягнул бы с чистой совестью: в мастере Раусе погиб великий лицедей! Опередив купчиху, готовую снова взорваться и учинить скандал, он отправил Тона на второй этаж с каким-то поручением, затем разыскал перстень купчихи, мирно таившийся в точно такой же кожаной коробочке, но, естественно, с другим – правильным – ярлыком, получил заверения, что тот самый, подлинный, и лично, с величайшей осторожностью надел его на толстый палец скандалистки, участливо спрашивая, не жмет ли… Наконец, в знак компенсации за причиненное беспокойство, отказался от второй половины положенной платы (после чего настроение купчихи явно изменилось к лучшему). И все это – за какую-то минуту, не меняя выражения лица и не повышая голоса!
-Не сердитесь, благородная госпожа! Ума не приложу, что с парнем: всегда был спокойный, исполнительный, послушный… Может, с девчонкой разругался, может, съел что-то несвежее… Чтобы он перепутал заказ, да еще стал перечить клиенту – в жизни такого не случалось! Прошу вас, проявите великодушие, не держите на нас зла.
Госпожа Дарина изволила быть великодушной, заверив, что не сердится, а от себя добавила, что молодежь нынче пошла совсем невозможная: ни страха перед богами, ни почитания традиций, ни уважения к старшим! Видно, почтенный мастер Раус слишком добр и снисходителен. Не грех бы и поучить ремнем наглеца-подмастерье, чтобы не забывался. Ювелир заверил, что непременно поучит, после чего чуть ли не с поклоном выпроводил купчиху и торопливо, буквально перед носом у очередного посетителя, повесил на дверь лавки табличку «Закрыто».
Меньше чем через минуту, вбежав со всех ног по крутой лестнице на второй этаж, он стоял возле узкой койки, над сведенным судорогой телом Тона, и с тревогой вглядывался в его искаженное лицо. Остекленевшие глаза подмастерья, заволоченные красноватой мутью, лихорадочно озирали комнату, посеревшие губы, растянувшиеся в жутковатой широкой улыбке, мелко дрожали.
-Брат Тон! – негромко окликнул его Раус. – Если ты слышишь меня – ответь, или подай знак!
Глаза уставились прямо на него, и на долю секунды просветлели, а потом снова нахлынула краснота.
-Я слышу, брат Раус…
-Приближается Священный Час или тебе просто плохо? Не бойся испугать меня, говори, как есть!
-Мне очень жаль, брат Раус, но это – он! – голос подмастерья ненадолго окреп, и в нем отчетливо зазвенел металл, а потом оборвался, сменившись удушливым хрипом. Его тело задергалось, пальцы мертвой хваткой вцепились в края койки.
Ювелир ожидал этого ответа, но внезапно ослабевшие ноги все-таки подкосились, и он присел прямо на табурет, весьма удачно стоявший в самом нужном месте. Сердце сначала замерло, потом бешено заколотилось, по спине заструился ледяной пот, а зубы принялись выстукивать непроизвольную дробь. В голове же звучали чеканные и суровые слова, касающиеся категорического запрета на магические действия выше первого уровня Просветления…
Даже относись то, что предстояло совершить, ко второму уровню, и тогда ему была бы одна дорога: на Торговую площадь, где по праздникам или в главные рыночные дни казнили осужденных. Что уж говорить про третий! Горло вдруг сдавил мучительный спазм, словно из-под ног уже выбили подставку, и смазанная жиром петля впилась в шею.
Он не сразу расслышал обращенные к нему слова, больше всего похожие на воющий всхлип:
-Брат… Тебе не надо… рисковать. Я… я потерплю, постараюсь…
В лицо словно выплеснули большой таз ледяной воды. Ювелиру стало нестерпимо стыдно: собрат-маг, корчась в муках, беспокоился о нем, был готов и дальше переносить ужасную боль, лишь бы не подвергать его риску!
Мастер Раус рывком поднялся на ноги, отбросив табурет. Нет уж, никто не посмеет сказать, что он утратил последние остатки мужества и чести! Надо просто проявить разумную осторожность, принять все меры.
-Я сейчас вернусь, - сказал он. – Потерпи немного, брат!
Ювелир, прибежав на жилую половину, созвал домочадцев и раздал указания. Жене – запереться на все замки и засовы и никого не впускать в дом. Старшему сыну – отправиться в лавку, отпереть ее и принимать заказы клиентов, если они придут. Только принимать, ничего не выдавать, как бы ни скандалили и ни ругались… Младшему – быть там же, на всякий случай. На вопросы, где сам мастер, отвечать: отцу нездоровится, он сегодня не может работать, а вот завтра пожалуйста, милости просим. Дочери – сидеть в своей комнате и носа оттуда не показывать, под угрозой… Тут мастер Раус замешкался, лихорадочно гадая, какую бы кару пострашнее придумать для любимицы и отрады, которую он за всю жизнь даже не шлепнул ни разу, но в голову, как назло, не лезла ни одна толковая мысль, и он с досады ляпнул:
-А не то в монастырь упрячу!
На лица домашних стоило посмотреть! Сыновья переглянулись, дочка изумленно уставилась на него с приоткрытым ртом, а жена, побледнев, спросила:
-Ты что, в самом деле, заболел?
Младшенький же, страшно недовольный, что его заставляют работать, отвлекая от чтения очередного рыцарского романа, осведомился:
-А почему мы? Есть же еще Тон!
Тут жена, старший отпрыск и дочка присоединились к нему согласным хором: действительно, почему это тунеядец-подмастерье не может исполнять свою обычную работу, за которую ему, между прочим, платят, да еще дают пищу и кров… Чувствуя, что его перетянутые нервы вот-вот лопнут, и хорошо представляя, каково сейчас приходится «тунеядцу», мастер Раус впервые в жизни повысил голос:
-Молчать!!!
И в придачу потряс кулаками и топнул ногой.
Ударь молния в пол прямо перед ними, домочадцы были бы потрясены меньше. Потом, придя в себя, толкаясь и мешая друг другу, кинулись в разные стороны: жена к входной двери, сыновья к лестнице, ведущей в лавку, дочка к своей комнате…
Удивленно пожав плечами – с чего бы вдруг такой переполох? – ювелир поспешил обратно, к Тону. Пробегая мимо большого настенного зеркала, он машинально заглянул в него, и ему все стало ясно.
Он с трудом поверил, что мелькнувшее в зеркале побагровевшее, искаженное лицо – его собственное.
---------------
-Брат Тон, готов ли ты к великому и священному часу?
-Готов.
-Даешь ли ты слово, что сердце твое чисто, а мысли свободны от всего суетного и недостойного?
-Даю.
-Знаешь ли ты, что ждет мага, сказавшего неправду?
-Знаю.
-Клянешься ли ты открыть все, что предстанет твоему взору, ничего не скрывая и не приукрашивая, даже из благих побуждений?
-Клянусь.
Традиционная, освященная веками клятва мага-ясновидца была произнесена. Теперь ничто не препятствовало проведению ритуала.
Подмастерье Тон, он же – маг-практик школы Всемогущего Духа, сидел в углу комнаты, прислоняясь спиной к стене, скрестив ноги и положив левую ладонь на сердце. Правая рука безвольно свисала, и рядом с ней на полу лежали чистый лист пергамента и кусок угля. Глаза, хвала богам, уже не расширенные и не заволоченные кровавой мутью от нестерпимой боли, смотрели прямо на Рауса, но ювелир, а также маг-целитель школы Правильной Жизни, отлично знал, что Тон его не видит. Взор подмастерья был сейчас там же, где и мысли: далеко-далеко отсюда, в невообразимой бесконечности…
-Во имя той Силы, что объединяет и просветляет нас, во имя Высшего Разума, недоступного пониманию простых смертных… - начал говорить Раус, с нескрываемым торжеством чувствуя, как остатки недостойного страха покидают его, вытесняясь потоком чистой и светлой радости, - я прошу тебя, брат: смотри и говори!
И он рывком сдернул вышитый прямоугольный платок, скрывавший магический шар.
Полумрак плотно зашторенной комнаты, освещенной лишь двумя свечами, мгновенно озарился переливающимся волшебным сиянием, в котором смешались все оттенки зеленого цвета, а также мерцали, вспыхивая и угасая, золотистые искорки. А глаза Тона, впившиеся в шар, вдруг стали темно-багровыми, как раскаленные куски того самого угля, к которому потянулись пальцы его правой руки.
-Я вижу… - каким-то неживым, неестественным голосом произнес он, слегка подавшись вперед.
-Что ты видишь, брат?
-Огромный зал… Круглый, в нем множество изумительно красивых колонн с резной капителью. Везде – самоцветы, золото… Божественная красота, куда не бросишь взгляд! Я не могу описать ее, у меня не хватает слов.
-Что еще открывается твоему взору, брат?
-Я вижу двустворчатую дверь, а прямо напротив нее – кресло с очень высокой спинкой. Оно стоит на возвышении с тремя ступенями. И кресло тоже очень красивое, и ослепительный блеск – такой, что даже смотреть больно…
-Почему больно, брат? Откуда исходит этот блеск?
-От камней, которые вставлены в спинку кресла, их очень много, и они крупные. Да, это настоящие бриллианты, не стразы! Боюсь даже представить, сколько они стоят!
-Ты видишь Тронный зал, брат! – догадавшись, подсказал Раус. – Это Тронный зал дворца Правителей. Продолжай, прошу тебя.
-Значит, это кресло – трон! Я так и думал, только не был уверен… На троне сидит человек, у него хорошее, доброе лицо и грустные глаза, а на голове – золотой обруч. Простой обруч, без всяких украшений… Если не ошибаюсь, так и должна выглядеть Корона Правителей.
-Разумеется, брат! Ты видишь Правителя Ригуна. Он и впрямь хороший человек, только очень уж нерешительный и слабовольный. Что дальше?
-А дальше… Вот теперь мне что-то не нравится! Темная аура… я чувствую ее, отчетливо чувствую! Ему грозит опасность. Да, именно опасность, я не могу ошибиться.
-Ему – значит, Правителю? – на всякий случай уточнил Раус.
-Да.
-Но от кого же она исходит, брат?
-Пока не вижу… Чувствую только силу. Ледяную, безжалостную силу. Это… это невыносимо, просто невыносимо! – в голосе вошедшего в транс мага послышались истеричные нотки. – Тому, кто опасен для Правителя, тоже угрожает опасность, и гораздо более страшная! Она уже рядом, она нависла над ним, а он ничего не знает и не подозревает! А я ничего не вижу по-прежнему!
-Успокойся, брат. Постарайся сосредоточиться. Ты все увидишь, обязательно! Глубоко вдохни, и задержи дыхание… теперь резко выдохни… Тебе лучше?
-Да. Теперь я снова вижу, хоть и смутно. Мелькают какие-то люди! Так быстро мелькают, что я даже не могу посчитать, сколько же их всего… Четверо! Да, точно, четверо мужчин. Один из них – с черной повязкой на правом глазу.
-То есть, кривой? – машинально переспросил Раус, хоть никакой необходимости в этом не было.
-Да, он одноглазый. Хотя… Что-то странное! Не могу понять – вроде их было четверо, а стало почему-то только трое. А теперь снова четверо… Ах, вот в чем дело! Четвертый человек – женщина, только в мужской одежде. Ой, какая ужасная женщина!
-Ужасная? Ты хотел сказать, уродливая?
-Вовсе не уродливая, даже красивая. Но у нее черное сердце. Чернее, чем уголь… - Раус, инстинктивно опустив глаза при этом слове, увидел, как пальцы Тона сомкнулись на куске угля. – Она не ведает жалости, она радуется страданию. Чужому страданию, конечно…
-Может, она просто больная? Наверное, у нее не все в порядке с головой, брат?
-Нет, она совершенно здоровая. Это-то и страшно!
-А другие люди, брат? Что ты скажешь про них?
-Мутно, неясно… Все расплывается… Хотя нет, теперь прояснилось! Тот, который с одним глазом – у него тоже кусок угля вместо сердца. Только раскаленный! Он мучается от боли. Кто-то нанес ему незаживающую рану, и ее ничем нельзя залечить. Даже местью, от нее боль лишь ненадолго стихает, а потом пробуждается вновь.
«Рана – в переносном смысле, скорее всего. Наверняка оскорбление или кровная обида» - подумал Раус.
-Продолжай, брат!
-У следующего тоже рана в сердце. И он жестоко страдает, но по-другому… Да, совсем по-другому! Там не уголь – там змея. Ядовитая, свернувшаяся в кольца. Пока она притаилась, но в любой момент может распрямиться и ужалить.
-Кого ужалить, брат? Эту женщину, одноглазого, или четвертого, о котором ты еще не говорил? Или… или самого Правителя?
-Нет. Тот, кого он ненавидит, где-то далеко. Я его не вижу.
-Хорошо, так что же насчет четвертого? Кто он?
-С ним труднее всего. Он – сильный, очень сильный. Не только телом, но и духом. От него исходит такая аура… Кстати, очень знакомая аура… О-о-ооо, я понял! Я увидел, почувствовал! Это он! Он угрожает Правителю! А остальные угрожают ему! Он замышляет зло против Правителя, а сам не знает, что зло нависло над его собственной головой! Оно уже рядом, оно придет в одну из ближайших ночей!
-Еще раз прошу тебя: успокойся, брат! Ты не сможешь толком ничего разглядеть, если будешь так волноваться. Итак, спокойно и по порядку: кто угрожает Правителю? Ты можешь описать его внешность?
-Мужчина среднего роста, средних лет, глаза светлые, лицо чистое, с правильными чертами. Небольшие усы, тонкий нос с чуть заметной горбинкой. Красивый, уверенный в себе, такие нравятся женщинам. Он очень умный, это чувствуется без труда! Но у него злой ум… И… и еще… Нет, это просто невозможно, невероятно!
-Что невероятно, брат?
-Да они что, сговорились?! – чуть не всхлипнул маг. – И у него тоже в сердце незаживающая рана! Она все время кровоточит и сводит его с ума! Бедный Правитель… Бедный наследник Делор! У них нет шансов. Я… Я вижу на троне другого человека, с короной на голове. И его глаза не грустные, нет, совсем не грустные… Боги, смилуйтесь над несчастной Империей!!! – тело ясновидца вдруг содрогнулось, из горла вырвался протяжный, мучительный стон, а горящие глаза стали быстро тускнеть.
-Пиши! – вскричал Раус. – Пиши, кто он, ради всего святого!
Пальцы, сжимавшие кусок угля, что-то начертили на пергаменте, а потом Тон сполз по стене, несколько раз судорожно дернулся и затих. Глаза закрылись, послышалось мерное, спокойное дыхание, переходящее в легкий храп.
Ювелир торопливо выхватил пергамент из пальцев уснувшего обессиленного мага.
На выбеленном листе можно было отчетливо разобрать только одну заглавную литеру «Гур». Дальше шли не поддающиеся прочтению закорючки.
Раус грузно опустился на койку, чувствуя себя так, словно прошагал весь день, с восхода до заката, без единого перерыва на отдых и с тяжелой ношей на спине. Умом он понимал, что надо немедленно спрятать все следы преступления: магический шар, ритуальный платок, пентаграмму, жаровню с ароматическими травами, - но это было выше его сил.
Что означает литера? Начало имени? Или же начало титула – «граф»?
О боги, ну почему, почему вы не продлили Священный Час Ясновидения еще хоть на несколько жалких секунд!
------------------
За сотню миль от дома мастера Рауса крупный, широкоплечий человек с резкими, даже грубоватыми чертами гладко выбритого лица вдруг встрепенулся и, приподнявшись на локте, повернул голову. То, что взволновало его, было подобно отдаленному, едва различимому раскату грома, или сигналу, уловив который, бесшумно скользящая в толще воды акула поворачивается к будущей жертве.
Ментальный всплеск шел со стороны Кольруда, столицы Империи: в этом он мог бы присягнуть даже в зале суда, если бы каким-то чудом там оказался. Более точно сказать было невозможно. Вот если бы он уловил сигнал, сидя дома, где наготове все нужное и под рукой крупномасштабный чертеж всех провинций Империи…
«Третий уровень!» - с уверенностью мастера, который уж в своем-то деле не ошибется, подумал мужчина.
Стройная красивая брюнетка, лежащая рядом, тоже испуганно приподнялась, натянув на себя одеяло:
-Ой, что такое? Муж?!..
-Не беспокойся! – снисходительно усмехнулся силач, убирая с ее лица упавшие угольно-черные пряди. – Он сюда не сунется. Ну, почему вы, женщины, такие одинаковые? Хоть бы одна, испугавшись, сказала что-то другое, для разнообразия…
-Это невежливо, напоминать мне, что у тебя были другие любовницы! – надулась красотка.
-А если бы не было, неужели пришла бы сюда? – рассмеялся мужчина.
-Да я тебя!..
-Ну-ну, попробуй!
-Ой, больно! Медведь! Отпусти руку, сломаешь!..
-Ну что ты, лапонька… Ты настоящих медведей не видела, разве что в зверинцах. А я вот на них ходил, и не один раз… Ну-ка, перестань дуться, лучше вернемся к тому, от чего нас так некстати отвлекли!
-Сам, между прочим, отвлекся… Ох, за что только мы вас, мужиков, любим?!

[Приокский Дракон]

Часть первая.

Глава I.
«С восхода и до захода Солнца к дверям любого жилища, будь то самая жалкая лачуга или самый роскошный особняк, должен быть открыт свободный доступ, чтобы посланцы Правителя могли без всяких задержек и помех объявить Его волю».
Кодекс Правителя Норманна, параграф № 9.
«Любому дворянину Империи позволяется иметь личную стражу, однако ее численность не должна превышать:
Для эсквайра - десяти человек;
Для рыцаря - двадцати пяти человек;
Для барона - пятидесяти человек;
Для графа - ста человек, включая сотника, а также старших и младших десятников.
Самовольное, без разрешения Правителя, увеличение указанного количества стражников приравнивается к попытке мятежа и карается по всей строгости закона».
Кодекс Правителя Норманна, параграф № 12.
-----------------------------------------------------------
Малютка подозрительно долго задержалась у смотровой щели, и он начал злиться, мысленно поминая родословную этой копуши. Тратить попусту те немногие драгоценные минуты, которыми они еще располагали, было непростительным расточительством.
Ярко-розовый солнечный диск, просвечивая сквозь неплотную дымку, уже почти коснулся нижним краем горизонта. Когда же он скроется полностью, створки крепких, окованных железными полосами ворот, украшенные гербом, известным всей Империи, бесшумно распахнутся, словно приглашая их войти. Но в открывшемся проеме покажутся вовсе не радушные слуги, зазывающие усталых путников, а дюжие стражники, катящие самое мерзкое, чудовищное приспособление, которое могло возникнуть лишь в воспаленном мозгу такого безбожника, чернокнижника и женоненавистника, как его сиятельство граф Хольг. И тогда им останется только одно: возвращаться и бессильно развести руками, моля богов и святых угодников, чтобы Барон не сразу схватился за меч, а хотя бы согласился выслушать их оправдания… Впрочем, Малютке особенно опасаться не стоит, положение любовницы главаря дает свои преимущества (разве что врежет пару раз, но ей не привыкать), а вот ему и Одноглазому придется худо… Ну, что там делает эта чертовка, уснула, что ли?! Солнце вот-вот начнет скрываться!
Словно почуяв его недовольство, Малютка стала осторожно выползать из проделанного в живой изгороди прохода, приминая траву. На ее замурзанных щечках блестел яркий румянец, губы сжались в узкую полоску, брови сердито сдвинулись. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять: что-то пошло не по плану.
-Хуже некуда! - негромко и зло выдохнула девушка, не дожидаясь вопроса. – Полна усадьба молодых, так нет же, поставили какого-то деда, перестарка трухлявого… Взгляни сам, Трюкач, если не веришь.
Он верил ей и все-таки бесшумно пополз вперед, по проходу, только что покинутому Малюткой и еще хранившему тепло ее тела. Имея дело с Бароном, лучше уж проверять все самому.
В нескольких шагах за густой изгородью из тесно сросшихся кустов, обрамлявшей одну сторону вымощенной камнем дороги, начинался длинный глубокий овраг, по склону которого они только что поднялись; по другую ее сторону высилась стена загородной усадьбы Хольга. Сверху, со сторожевой вышки у ворот, изгородь казалась сплошной и нетронутой, и даже самый зоркий караульный не заметил бы ни аккуратно проделанного лаза, ни выщипанных листиков – смотровой щели. К ней он и приник, с первого взгляда убедившись, что Малютка, увы, ничего не напутала.
На вышке стоял стражник, один вид которого вызывал в памяти чеканные строчки Устава караульной службы. Среднего возраста, с густой черной бородой, суровым непроницаемым лицом и холодными, бесстрастными глазами, Словом, живое олицетворение бдительного, придирчивого и неподкупного служаки. Их замысел, продуманный до мелочей и успешно опробованный в прошлый раз, мог провалиться с громким треском, это было яснее ясного.
Ругаясь злым шепотом, поминая самыми грубыми словами всю родословную графа Хольга и этого так некстати подвернувшегося «деда», Трюкач отполз назад. На душе было гаже некуда, требовалось на ком-то сорвать злость, и этим кем-то оказалась, естественно, Малютка. Одноглазый был его приятелем, и к тому же он невольно почувствовал обиду за стражника. Чувство уязвленной мужской солидарности вдруг взыграло в нем с огромной силой. Только безмозглой дурочке-малолетке могла прийти в пустую головенку мысль обозвать зрелого, полного сил мужика «трухлявым перестарком»!
-Посмотришь, Одноглазый? – предложила Малютка напарнику.
Лежавший возле края оврага человек в грязных засаленных лохмотьях, худой, как жердь, с черной повязкой на правом глазу и нищенской сумой через плечо, равнодушно махнул рукой: чего, мол, глядеть попусту.
-Надо что-то делать, Трюкач! Времени почти не осталось! – возбужденно забормотала Малютка.
«Без тебя бы не догадался», - с нараставшим раздражением подумал он.
-Может, все-таки попробуем, а? – настаивала Малютка. – В прошлый раз прошло как по маслу!
-В прошлый раз был молоденький щенок, вроде тебя, - едко ответил Трюкач. – А теперь, сама сказала, дед-перестарок, да еще и трухлявый! Такого голыми сиськами не приманишь…
И, выдержав маленькую паузу, добавил самым оскорбительным тоном, на какой только был способен:
-Хоть до утра ими тряси!
«Так тебе и надо, тварь!» - с затаенным мстительным торжеством подумал он, увидев, что хорошо рассчитанный удар достиг цели.
Малютка безумно раздражала его с первых же дней, когда прибилась к шайке. Злило буквально все: ее юность (мала еще промышлять на большой дороге), происхождение (с жиру бесится дворяночка, не иначе), вызывающая дерзость (взрослых надо слушать, ума-разума набираться, а не лезть со своим мнением!) и жестокость, удивительная даже для их кровавого ремесла. Но больше всего – то, что она постоянно маячила перед ним сводящим с ума соблазном, абсолютно недоступным и потому вдвойне желанным…
Глаза Малютки чуть не прожгли его ненавидящим огнем, пухлые чувственные губки растянулись в оскале. Она была похожа на разъяренную кошку, готовую прыгнуть и вцепиться в жертву. А что реакция у нее отменная и ногти острые, Трюкач знал очень хорошо.
Поэтому резким, отрывистым голосом приказал:
-Ну-ка, остынь! Быстро!!!
Барон убил бы любого, посмевшего обидеть Малютку в его присутствии. Но предводитель шайки был далеко, и сейчас командовал он. А кара за малейшее неподчинение главному во время выхода «на дело» была одна: смерть. Это правило Барон вгонял в них долго и усердно, стараясь привить хоть какие-то азы дисциплины.
Малютка шумно перевела дыхание. Он явственно ощущал исходившую от нее бешеную злобу.
-Извини, я погорячилась, - сквозь зубы, с заметной неохотой и трудом выдавила она.
Трюкач снисходительно, с видом человека, удивленного собственным великодушием, кивнул:
-Ладно, что с вас, соплячек, возьмешь…
И, предупреждая повторную вспышку, поманил ее повелительным жестом. Малютка, все еще злая, придвинулась вплотную к нему.
-Пожалуй, придется попробовать, другого выхода все равно нет, - вздохнул он, глядя на солнечный диск, начавший скрываться за горизонтом. – А если его не проймет, тогда…
Прильнув к уху Малютки (она брезгливо поморщилась, но отодвинуться не посмела), Трюкач что-то зашептал. Вскоре девушка прыснула, прикрыв рот маленькой грязной ладошкой, а потом смущенно опустила глаза.
-Сможешь? – спросил он, отодвигаясь.
-Еще и от себя добавлю! – пообещала Малютка. – Пошли, Одноглазый.
Они удалились, быстро, но осторожно, по-прежнему пригибаясь и прячась за изгородью. Трюкач снова занял место у смотровой щели, упершись в землю ладонями и носками полусогнутых ног, чтобы в нужный момент взметнуться в воздух, подобно распрямившейся пружине.
Затаив дыхание, он смотрел, как последние солнечные лучи, окрашенные в нежный розовый цвет, весело играют на потемневшей от времени каменной кладке стены и на острых, как бритва, колючках проклятой проволоки, – последнего и самого известного изобретения Хольга, благодаря которому и без того богатый граф стал первым богачом Империи. Того самого изобретения, за которое графа благословляют состоятельные горожане и проклинают разбойники и воры. Куда ни глянь, всюду висят листы пергамента с кричащим текстом: «Лучшая в Империи патентованная колючая проволока, прекрасная защита от грабителей! Остерегайтесь дешевых подделок! Отпускается всем желающим за наличный расчет в количестве, кратном 1 (одной) деревянной бабе, оптовым покупателям скидка». Милостивые боги и святые угодники, мало ему было проволоки, он еще придумал уродливую штуковину, на которую ее наматывают, и окрестил это чудовище деревянной бабой… Тьфу!!! Баба – она иной раз и впрямь бывает тупой, как дерево, что поделаешь, так повелось от сотворения мира, не нами начато, не нами и закончится, но все-таки она живая, из плоти и крови. А главное, она никогда не бывает такой неприступной, холодной и колючей, не ранит так больно, как эта проклятая проволока. К самой мерзкой и сварливой бабе можно найти подход, если взяться за дело обстоятельно и умеючи, а равнодушную сталь ничем не проймешь.
Дубовые столбы высотой в два человеческих роста с натянутой между ними в двенадцать рядов проволокой опоясывали всю усадьбу, оставляя открытым лишь один-единственный участок, перед воротами, которые были совсем близко от Трюкача. Теперь ему требовалось только одно: чтобы Малютка и Одноглазый смогли отвлечь стражника хоть на несколько секунд. Да, пусть караульный повернется к нему боком всего-навсего на три бесценные секунды! Больше не надо, он успеет перепрыгнуть через изгородь и добежать до куста, очень кстати выросшего на краю глубокой ямы между правой створкой ворот и крайним столбом, предназначенным для колючей проволоки. Ветки и листья надежно укроют его от глаз стражника, бедняге и в голову не придет, что совсем рядом притаился человек, принесший ему смерть. И его товарищи, которые покатят проклятую «бабу», затягивая проволокой пустой промежуток перед воротами, тоже не заподозрят, что судьба начала отсчитывать последние часы их жизней…
Ну, что они копаются, проклятые лодыри, давно пора начинать, времени осталось в обрез!..
Едва он успел подумать об этом, как слева раздался пронзительный визг Малютки, и сразу же вслед за ним – хриплый, надсадный рык Одноглазого:
-Отдай! Моя монета, я первый нашел!
-Нет, я! Проваливай, а то врежу!
-Гадина! Урод кривой!
-Это я-то урод?! Получай! Вот тебе, паскуда!
-Уа-ааа, больно-ооо!!! Помогите!!!
По лицу стражника пробежала тень. Он досадливо поморщился, словно учуял дурной запах, и обернулся в ту сторону, откуда доносились вопли.
Трюкач начал распрямляться… и почти сразу снова прильнул к земле, укрывшись за изгородью. Ликующий беззвучный крик замер на губах, сменившись яростным зубовным скрежетом.
Проклятый стражник отвлекся всего на долю секунды, которой хватило ему для того, чтобы убедиться: никакой опасности для графской усадьбы и ее обитателей нет. Два жалких оборванца сцепились и мутузят друг друга, не поделив найденную монетку, оброненную каким-то растяпой… Ну и пусть мутузят. Это происходит не внутри усадьбы, а снаружи, значит, его не касается.
Трюкач бросил отчаянный взгляд на горизонт (Солнце почти скрылось) и послал такой же отчаянный призыв Малютке: давай, действуй, на тебя вся надежда! И она словно услышала его, мастерски перейдя ко второй части представления.
-Дяденька стражник, заступитесь! – плаксивым фальцетом запричитала Малютка. – Велите ему, чтобы не бил меня! А-а-ааа! Что ты делаешь, упырь проклятый!...
Трюкачу не было видно, что происходит в том месте, откуда доносятся крики. Но он представлял это так отчетливо, как если бы вся сцена разыгрывалась у него на глазах. Вот Одноглазый хватает Малютку за грязный бесформенный балахон, вот сделанные «на живую нитку» стежки с треском рвутся, лохмотья сползают до пояса… И взору потрясенного стражника предстают женские груди – белоснежные, безупречной формы и красоты, с нежно-розовыми коническими вершинками.
Этим фокусом Малютка владела в совершенстве, она блестяще проделала его и в прошлый раз, когда они устроили своеобразную «репетицию» (молодой паренек-караульный сначала чуть не свалился с вышки, пытаясь получше рассмотреть ее прелести, а потом грозно прикрикнул на Одноглазого, приказав ему отстать от девчонки). Она прибегала к нему и раньше, когда требовалось быстро и надежно отвлечь внимание от других членов шайки, переключив его на себя. Если учесть, что Малютка была худенькой и узкобедрой, всегда коротко, по-мужски, стриглась, а перед тем, как идти на дело, специально пачкала лицо, руки и одежду, чтобы лучше скрыть свое естество, то эффект получался просто ошеломляющий. Так она однажды спасла и самого Барона, выбежав с пронзительными воплями прямо навстречу стражникам, подозрительно точно узнавшим, где и когда главарь шайки должен встретиться с одним из скупщиков краденого. Не миновать бы ему долгих мучительных допросов в пыточной камере городской тюрьмы, а потом публичной казни на Торговой площади, если бы Малютка не была сообразительной, а стражники – тупыми и падкими на женскую красоту. Пока эти бараны в кольчугах сверлили округлившимися глазами ее грудь, предводитель скрылся в проходном дворе…
Стражник, повернувшись, посмотрел на Малютку, и теперь на его бесстрастном лице промелькнуло явное удивление. Трюкач снова рванулся вверх… и снова каким-то чудом успел распластаться на земле за оградой, не попавшись на глаза проклятому служаке с железными нервами и рыбьей кровью. Чертов караульный явно решил, что создавшаяся ситуация не заслуживает его внимания. Грязный мальчишка - оборванец вдруг оказался девушкой с весьма развитыми формами? Занятно, спору нет, но это не причина пренебрегать своими обязанностями.
Трюкач еле сдержался, чтобы не взвыть в полный голос, жалуясь всем святым на небесах и всем демонам в преисподней на чудовищную несправедливость судьбы. Над горизонтом виднелся самый краешек Солнца, у них оставалось в запасе меньше минуты.
И тут Малютка снова открыла рот. Хлынувший оттуда поток грязнейшей ругани мог бы вогнать в краску пьяных портовых грузчиков. Трюкач мысленно аплодировал ей: те выражения, которые он шептал Малютке на ухо, по сравнению с ее «перлами» казались лепетом невинного младенца.
Стражник дернулся, будто ужаленный, его лицо побагровело от прихлынувшей крови.
-А ну, заткнись, мерзавка! – заорал он, перевесившись через край сторожевой площадки и грозя Малютке кулаком. – Захлопни свою поганую пасть, говорю! Сейчас же пошла вон, а то хуже будет!
Тело Трюкача взметнулось в воздух. Одна секунда… две…три…
В отчаянном прыжке, распластавшись над самой дорогой, он поднырнул под нижнюю ветку куста, успев прикрыть глаза ладонью, чтобы уберечь их от колючих отростков, и в следующее мгновение земля ушла из-под ног. Сгруппировавшись и раскинув руки, он погасил удар о дно ямы и замер, превратившись в безжизненную статую, беззвучно глотая воздух пересохшим ртом. Холодный пот выступил на лбу, сердце бешено колотилось о ребра, будто желая проломить их и выскочить наружу, в дрожащие кончики пальцев словно впились мириады крохотных морозных иголочек, а в ушах набатным звоном гремело: «Получилось!!! Получилось!!!»
Прямо над его головой продолжал бушевать стражник. Его возмущенные вопли перемежались горькими сетованиями на современную молодежь и общее падение нравов. Куда же катится Империя, в какую бездну может свалиться род людской, если молодые девушки оскверняют свои уста столь мерзкой руганью! Да раньше любая особь женского пола, даже нищенка, скорее умерла бы, чем позволила себе произнести хоть что-то подобное. А теперь….
-А теперь все по-другому! – благодушно отозвалась Малютка, видевшая, что их замысел удался и поэтому пребывавшая в прекрасном настроении. – И я тоже совсем другая, уж не взыщи!
-Убирайся! – взревел стражник, окончательно взбеленившись. – Пошла вон, пока я в тебя стрелу не пустил!
-Да ухожу, ухожу, чего разоряться! Побереги глотку, дедуля!
-Ах ты тварь!!! – стражник от ярости чуть не поперхнулся. – Шелудивый пес тебе дедуля! Шлюха бесстыжая!
Трюкач вздрогнул и судорожно сглотнул слюну. Он мог бы поклясться, что в яме внезапно пахнуло могильной сыростью и холодом.
Несколько секунд прошли, как ему показалось, в жуткой, неестественной тишине. Потом раздался голос Малютки – ласковый, вкрадчивый:
-А вот это ты напрасно, дед. Ох, напрасно!
Не выдержав, Трюкач осторожно раздвинул ближайшие ветки и выглянул наружу.
Малютка стояла, придерживая на груди разорванный балахон и склонив запрокинутую голову к левому плечу. Она с явным интересом рассматривала стражника, словно хотела накрепко запомнить его лицо; рот слегка приоткрылся, узкий розовый язычок медленно облизывал нижнюю губу.
У Трюкача похолодело в животе. Он слишком хорошо знал, что это означает. Несколько раз ему приходилось видеть, как Малютка, точно так же склонив голову и неторопливо проводя языком по губе, рассматривала человека, стоящего напротив; только вместо балахона ее прикрывал кожаный фартук, руки не скрещивались на груди, а возились с ножом и точильным бруском, уверенными движениями доводя лезвие до бритвенной остроты. И человек стоял не на сторожевой площадке, а возле дерева в лесу или у столба в каком-нибудь глухом подвале, накрепко прикрученный к нему веревками… На нее снова накатывало – это случалось, к счастью, редко, но такие дни бывали тяжелым испытанием для всей шайки. Даже Барон, обожавший юную любовницу и потому прощавший ей многое, досадливо морщился и всегда старался отговориться занятостью в городе, чтобы не присутствовать при ее «развлечениях». Он изменил этому правилу только один-единственный раз: когда к дереву привязали того самого скупщика краденого, который продал его городской страже.
Малютка гордо выпрямилась, продолжая придерживать разорванную одежду, повернулась спиной к стражнику, не подозревавшему, что произнес слово, которое эта странная грязная девчонка считала смертельным оскорблением, и тем самым обрек себя на жуткую участь, презрительно фыркнула и пошла прочь. Она пересекла дорогу, обошла изгородь, послужившую им укрытием, и стала спускаться по крутому склону оврага. Одноглазый быстро семенил за ней; по пути он оглянулся, взглянув на караульного, и Трюкач мог бы поклясться, что на его лице промелькнуло искренне сожаление, смешанное с паническим испугом.
В следующую секунду послышался нарастающий стук и звенящий лязг, затем чуть слышно заскрипели воротные петли: явились дежурные стражники вместе с громоздкой «деревянной бабой».
-Ты на кого орал, Гумар? – раздался негромкий, но уверенный голос, в котором отчетливо различались властные начальственные нотки.
-Осмелюсь доложить, господин старший десятник, на нищих! Мужик и девка нашли на дороге монетку, не поделили, и ну драться да галдеть. А девка вообще дрянь редкостная, так ругалась… Тьфу! Я такой мерзкой брани и в трактире не слыхивал.
-В трактире? Интересно, когда это ты в последний раз захаживал в трактир? Ты же у нас не такой, как все, Гумар, держишься отдельно, нашими развлечениями брезгуешь… Девка-то хоть красивая была?
-Ну… Э-э-эээ… Осмелюсь доложить, не присматривался!
-Ох, и дурень же ты! «Не присматривался!» А надо было присмотреться! Если красивая, подал бы знак, мы бы ее мигом сюда втащили да позабавились…
-Господин старший десятник, да как же… Ведь его сиятельство строго-настрого…
-А откуда он узнал бы?! Или, по-твоему, я помчался бы к нему с докладом: «Так и так, ваше сиятельство, разрешите задрать подол приблудившейся бабенке?» Телок ты, Гумар, и ум у тебя телячий, честное слово… Ох, в недобрый час ты к нам в столицу приперся, дубина неотесанная, чего тебе в твоей глуши не сиделось! И что только нашло на графа, чем ты ему приглянулся, никак не пойму! Ладно, с тобой, олухом, говорить – настроение поганить. Приступайте, ребята!
Стражники, пыхтя от натуги, покатили графское изобретение к столбам: натягивать проволоку на ночь. Десятник продолжал поругивать Гумара, но скорее по привычке, нежели по злобе, как любой начальник, смирившийся с наличием бестолкового и бесполезного подчиненного, от которого невозможно избавиться, пока не поступит распоряжение сверху.
Трюкач осторожно откинулся спиной на склон ямы и закрыл глаза. Теперь оставалось одно: набраться терпения и ждать.

[Приокский Дракон]

----------
Только боги-хранители безупречны, а у каждого живого человека обязательно найдется или грех, или, по крайней мере, недостаток. Перечень грехов мадам Анни, хозяйки «Белой Лилии», одного из лучших публичных домов Кольруда, занял бы целую страницу, исписанную убористым почерком, и на первом месте наверняка стояло бы то, что в Священной Книге скромно именуется «сребролюбием».
Даже один-единственный серебряный талар всегда вызывал у мадам самый живой интерес, пять таларов приводили в возбуждение, сходное с религиозным экстазом, а за десять таларов она была готова на все – хоть заменить собой любую из своих «девочек». Правда, еще ни один клиент этого не пожелал – как уверяла саму себя хозяйка «Белой Лилии», исключительно из скромности, воспитанности и уважения к столь известной и солидной особе, как она. В глубине души, вздыхая, мадам понимала, что дело в возрасте, но какая женщина признается в этом вслух, даже под страхом пытки? К тому же десяти серебряных таларов зараз никто еще не выкладывал, поэтому стоит ли терзать себя, предаваясь бесплодным мечтаниям, когда так легко и приятно утешиться старой, как мир, фразой: «Все мужики – сволочи!»
Но теперь этот великий день наступил: массивная стопка новехоньких монет с чеканным профилем Правителя Ригуна возвышалась на краю ее туалетного столика, переливаясь тусклыми огоньками. Она не просто притягивала, она завораживала и сводила с ума, поскольку это были не серебряные талары, а золотые. Мадам Анни, с великим трудом удержавшись от искушения сначала надкусить один из них для пробы (никому нельзя верить, в Империи развелось столько жуликов!) а потом смахнуть со столика и спрятать в свой надежный сундучок - сейф, заставила себя медленно откинуться на спинку любимого кресла и принять равнодушно-спокойный вид. Она же солидная дама, а не какая-нибудь владелица жалкого притона под названием «Ночная Фиалка», имевшая наглость во всеуслышание заявлять, что ее дом терпимости ничем не хуже.
Мужчина, который только что выложил эту баснословную сумму, держался со спокойной уверенностью воспитанного человека, знавшего себе цену. Ни в его одежде, ни в поведении не было даже намека на пошлость или безвкусицу, по которым она безошибочно распознавала расплодившихся новоявленных богачей. Но он был и не из высшего общества, уж в этом-то мадам Анни могла поклясться даже под присягой в зале суда.
-Вы предлагаете десять таларов… - протянула она, чуть подняв брови, постаравшись, чтобы ее слова прозвучали вежливо, но в то же время так, будто речь шла о чем-то не слишком серьезном.
-Золотых таларов, позвольте напомнить! – с легким нажимом произнес посетитель.
-Разумеется, золотых… - со снисходительной улыбкой благородной дамы, прощающей невольную бестактность бедному родственнику из провинции, впервые попавшему в столицу, кивнула мадам Анни. – Я бы не посмела даже подумать, что такой солидный клиент, как вы, захочет расплатиться серебром – все-таки у меня заведение высшего разряда, а не какая-то «Ночная Фиалка»!
Она мысленно аплодировала себе: не только удачно охаяла ненавистную конкурентку, но и отрезала клиенту пути к отступлению. Теперь, даже если он пожалеет о минутном безрассудном порыве щедрости, мужская гордость и тщеславие просто не позволит ему потребовать деньги назад. Ну-ка, любезный, твой ход, что ты скажешь? Какая жалость, что на нем эта проклятая маска, она ведь очень неплохо умеет читать по лицу, многолетняя практика не прошла даром. Любая непроизвольная гримаса, любое движение века, насупленная или поднятая бровь, - сколько они могут рассказать опытным, знающим людям!
Странный посетитель прервал ее размышления:
-Мадам Анни, мое время дорого, ваше тоже, поэтому давайте перейдем к делу. Я предложил вам сумму, во много раз превышающую ваши обычные расценки. Не возражайте, пожалуйста, я знаю, о чем говорю! – в его голосе отчетливо зазвенел металл. - Поэтому рассчитываю получить именно то, что мне нужно. Причем без каких бы то ни было вопросов и возражений с вашей стороны! – отчеканил он, глядя прямо в глаза хозяйке. – Это мое твердое условие, и обсуждению оно не подлежит. Если вы не согласны, скажите сразу. Ваше заведение и в самом деле высшего разряда, но, хвала богам-хранителям, оно не единственное в Кольруде…
Человек в черной бархатной маске умолк, многозначительно переведя взгляд на золотую стопку.
При одной мысли, что самый выгодный клиент, когда-то переступавший порог «Белой Лилии», может рассердиться, встать и уйти, и эти десять золотых таларов достанутся кому-то другому, например, ненавистной хозяйке «Ночной Фиалки», у мадам чуть не лопнуло сердце, заколотившееся так, словно хотело порвать шнуровку туго затянутого корсета из китового уса. Милостивые боги, видимо, она и в самом деле стареет, теряет былую хватку и прозорливость, раз едва не разозлила эксцентричного богача! Да любая хозяйка дома терпимости может только мечтать о таком клиенте, а она, дура набитая, старая кукла…
-Согласна, полностью согласна! – торопливо воскликнула мадам Анни. – Не будете ли вы любезны уточнить, что именно вас интересует? Все мои девочки в вашем полном распоряжении! И даже если…
Слегка покрасневшая мадам запнулась на полуслове, вовремя сообразив, что о некоторых вещах она, как любая женщина, вполне может мечтать, но говорить об этом с пугающей прямотой как минимум непрофессионально и рискованно, еще смутишь клиента! Надо тоньше, деликатнее.
-Даже если вы захотите что-то… э-э-э… несколько выходящее за обычные границы… Вам стоит только сказать, я на все соглашусь. Любые пожелания клиента для меня – закон!
Подчеркнув слова «соглашусь» и «любые» так, чтобы они прозвучали достаточно понятно и ободряюще, но вместе с тем, упаси боги, не навязчиво, мадам Анни скромно умолкла.
Незнакомец медленно покачал головой.
-Я не любитель всяких… скажем так, рискованных забав. Меня интересуют натуральные блондинки. Надеюсь, вы не считаете их экзотикой, выходящей за обычные границы?
- - - - - - - - - -
Сидевший в кабинете за столом мужчина нахмурился, услышав едва различимый скрип дверных петель, но недовольство тут же сменилось радостью. Он широко и счастливо улыбнулся, отчего его лицо, и без того привлекательное, которое совершенно не портил чуть заметный тонкий шрам, пересекавший лоб над левой бровью и щеку возле уголка глаза, стало по-настоящему красивым.
-Молодой господин, пожелайте доброй ночи его сиятельству, вашему батюшке! – низким грудным голосом сказала пожилая женщина, выпуская руку ребенка.
Мальчик - с виду, лет шести - торопливо приблизился к отцу. Было видно и понятно, что ему очень хочется перейти на бег, но требовалось сохранять достоинство и выдержку, подобающую высшему сословию. Тем более, батюшка не простой дворянин, а обладатель высшего графского титула, да еще член Тайного Совета Империи.
И все-таки он не сдержался и буквально запрыгнул на руки графу, прижавшему его к груди:
-Спокойной ночи, папочка!
-Спокойной ночи, дорогой! – граф ласково погладил сына по голове и поцеловал в щечку.
-Усы колючие! – захихикал ребенок.
-Ай, какое горе! Хочешь, сбрею? – с притворным огорчением подхватил отец.
-Нет, папочка! Они мне нравятся!
-Как скажешь, солнышко мое…
Пожилая опытная гувернантка не одобряла таких нежностей: с ее точки зрения, лучшего способа испортить мальчика просто не существовало. Будущих мужчин надо держать в строгости, иначе вырастут слабовольными. Но ни единый мускул не дрогнул на ее лице, а уж мысль, что графу-отцу можно попенять, не пришла бы ей в голову вовсе. Разве только в горячечном бреду. Потому, что всем обитателям графской усадьбы было хорошо известно, как страшен в гневе этот красивый и спокойный с виду человек, особенно после перенесенного в прошлом году сокрушительного удара.
Да и не сумасшедшая же она, в самом-то деле: рисковать таким местом! Должность почетная, платят хорошо, обязанностей не так уж много, ребенок воспитанный, вежливый. А что до сих пор плачет по ночам и зовет маму, так не каждую же ночь… Потихоньку перестанет. Время залечивает любое горе, даже самое тяжкое.
Граф-отец сам затворил за ними дверь кабинета, щелкнул задвижкой и вернулся к столу. Улыбка медленно сползла с его лица, и теперь оно уже не казалось красивым. Светло-серые глаза заледенели, губы плотно сжались.
Он снова взял письмо, от чтения которого его отвлекли.
«…зная доброту и великодушие Вашего сиятельства, о котором хорошо известно всей Империи, осмеливаюсь нижайше просить …»
Граф, недовольно пробурчав себе что-то под нос, отбросил прошение. Он чувствовал, как еле уловимая, только что начавшаяся леденящая дрожь в кончиках пальцев усиливается с каждым мгновением, и хорошо знал, что это означает. Сейчас не до разбора писем. И так он уже успел просмотреть немало: они громоздились на краях стола неравными стопками, по левую и правую сторону от него. Слева – подлежащие более внимательному рассмотрению и, по возможности, удовлетворению. Как обычно: просьбы о помощи талантливым, но бедным поэтам, художникам, изобретателям, или о протекции осиротевшим сыновьям, отцы коих честно служили Империи, не беря взяток и не запуская руку в казенный карман, а потому не оставили семьям никаких средств. Справа (гораздо больше) – те, которым надлежало отправиться в печь. Восторженно-льстивые вирши, полубезумные предложения, сулящие сказочный барыш, фальшивые жалобы на злую судьбу с мольбой о помощи… Граф безошибочно чуял, когда его хотят обмануть, а лесть вообще тихо ненавидел.
Ледяные иголочки кололи уже кисти рук, потом поползли вверх, на запястья. Застучали зубы, нестерпимый жар опалил щеки и уши. Перед глазами будто поплыла мутно-красная пелена. Приступ бешеной ярости, хорошо знакомый всем мужчинам их рода, всегда накатывал однообразно, и сопротивляться ему было почти невозможно. Даже при всем желании.
Теперь же никакого желания не было.
Граф рывком выдвинул верхний ящик стола, нажал на едва заметный рычажок, сделанный в виде сучка. Бесшумно открылся небольшой тайник, набитый драгоценностями. Серьги, кольца, колье, медальон…
Мужчина, крепко стиснув зубы, издал какой-то полубезумный, сдавленный всхлип.
-Зачем ты это сделала?! – дрожащим голосом произнес он, изо всех сил стараясь сдержать слезы, уже готовые пролиться. – Чего тебе не хватало?!
Крышка медальона раскрылась с едва слышным щелчком. Граф обезумевшими глазами уставился на портрет.
Всхлипы превратились в рычание. Казалось, что эти звуки испускает не человек, а смертельно раненый хищник.
-Ты же знаешь, я все готов был бросить к твоим ногам! Все!!!
Молодая красавица с печальными трогательными глазами безмолвно смотрела на графа.
- - - - - - - - - - - - -
На почерневшем небе давно загорелись разноцветные светлячки звезд, воздух заметно посвежел. С окраины Кольруда только что во второй раз донесся еле различимый, заунывный и протяжный крик патруля: «Спите спокойно, добрые люди, ваш сон охраняют!» - и Трюкач снова с благодарностью помянул давно почившего Правителя Норманна. Сколько уже лет прошло, как этот железный старец покинул наш грешный мир (точнее, ему помогли его покинуть, Правитель хоть и достиг весьма почтенного возраста, но обладал отменным здоровьем и явно собирался пожить еще, что категорически не устроило многих членов Тайного Совета), а его законы по-прежнему неукоснительно соблюдаются… Даже те, которые противоречат здравому смыслу и могут вызвать у нормальных людей лишь раздражение, а то и самую настоящую ярость.
Особенно у человека, вымотавшегося за долгий трудовой день и мечтающего о заслуженном отдыхе, которого ежечасно будят напоминанием: мол, спи спокойно и ничего не бойся, стража рядом и не дремлет, крепкие ребята с мечами и алебардами, в кольчугах и шлемах исправно обходят дозором улицы. Хорошо тем, у кого сон крепок! Таких и обворовывать - одно удовольствие, поскольку риск сведен к минимуму. Ну, а тот, кого те же боги наказали чутким сном, вполне может, снова услышав осточертевшее: «Спите спокойно, добрые люди…», сорваться с постели, распахнуть окно и вместо благодарности обложить «охранников» самой грязной руганью. А то и выплеснуть им на головы либо воду из кувшина для умывания, либо содержимое ночного горшка: это уже смотря, до какой степени бешенства довели раба божьего…
Его же, Трюкача, эти крики избавили от главной заботы: рассчитывать время, терзаясь в мучительных раздумьях, пора ли выбираться из укрытия или еще немного подождать. Крепче всего спится в предрассветную пору, а того, кто по какой-то причине вынужден бодрствовать, сильнее всего клонит в сон в это же время. Правда, ночью на вышке дежурят два стражника, а не один (хвала богам, среди них нет въедливого служаки Гумара, тот сменился), но это не будет препятствием. Усталость и человеческая натура все равно возьмут свое, и к тому времени, когда раздастся шестой по счету оклик, караульные, конечно же, не заснут – рассчитывать на такую неслыханную удачу было бы верхом глупости, – но зевать и тереть кулаками слипающиеся глаза будут непременно. Их бдительность притупится, а больше ему ничего не надо. Эх, если бы еще не так сильно саднила оцарапанная ладонь, а главное, меньше затекали бы ноги!
Трюкач несколько раз напряг и расслабил мышцы, чтобы застоявшаяся кровь веселее побежала по жилам. Ему оставалось ждать еще четыре часа.

- - - - - - - - - -
Мадам Анни, отступив в сторону, чтобы клиент мог без всяких помех осмотреть ее «девочек», взглянула на него почтительно, но в то же время с легким вызовом: дескать, где еще увидишь такой отборный товар, да еще за какие-то жалкие десять золотых таларов? В ее пышной груди бушевали чувства, сходные с теми, которые испытывают заводчики породистых лошадей или собак: законная гордость за своих питомцев, и потаенная горечь при мысли, что рано или поздно они будут принадлежать кому-то другому.
Мужчина в маске неторопливо, по очереди осмотрел молоденьких блондинок, выстроенных в ряд посреди хозяйского будуара.
-Что же, весьма недурны… - задумчиво протянул он. - Поздравляю, мадам, у вас хороший вкус! Неудивительно, что «Белая Лилия» пользуется таким успехом.
-Благодарю за комплимент, сударь. Все же осмелюсь заметить, что мои крошки заслуживают более лестных слов. «Весьма недурны» - это, конечно, похвала, но…
-Никаких «но», мадам Анни! Вы что, забыли наш уговор? Вы не должны ни возражать, ни задавать вопросы. А если мне понадобится ваше мнение, я сам скажу.
Голос незнакомца прозвучал резко, почти грубо, и девушки изумленно уставились на него. Никто и никогда еще не говорил с их всесильной хозяйкой подобным тоном.
Будь эти десять монет вычеканены из не столь благородного металла, мадам, пожалуй, наступила бы на горло собственной алчности и указала невоспитанному невеже на дверь. Но золото… Оно сбивало с пути истинного куда более достойных личностей, что же требовать от хозяйки публичного дома, хоть и высшего ранга!
-Я не забыла, - скрепя сердце произнесла она, изо всех сил скрывая от наглеца в маске свои истинные чувства. – Прошу прощения, сударь, этого больше не повторится.
-Так-то лучше… - снисходительно кивнул клиент. Он еще раз прошелся вдоль шеренги девушек, потом сделал то же самое, зайдя сзади, и снова оказался перед ними. Его внимательные глаза скользили по их фигурам, лицам, особо задерживаясь на волосах.
-Как тебя зовут? – внезапно спросил он, положив руку на плечо блондинки, ближайшей к нему.
-Тала, господин.
-Ты любишь мужчин?
-Лю… Люблю, г-господин…
-Врешь, по глазам вижу. Разве тебя не учили, что врать нехорошо?
-Я… Я не знаю, господин…
-Милостивые боги, да ты не только врунишка, но еще и дурочка! – сокрушенно вздохнул незнакомец. – Ну, а как твое имя? – внезапно, без паузы спорил он соседку Талы, быстро приблизившись вплотную к ней.
Та вздрогнула и инстинктивно отшатнулась. Мадам Анни хотела прикрикнуть на нее, но не посмела (вдруг клиент решит, что это тоже нарушение уговора) и ограничилась тем, что из-за его спины погрозила ей кулаком и скорчила грозную гримасу, решив непременно оштрафовать девчонку: другим наука будет, а хозяйке выгода.
-Эрга, господин… - пролепетала испуганная красавица.
-Ну, а ты любишь мужчин?
Эрга на секунду замялась, и взбешенная хозяйка тут же решила удвоить штраф. А если, не приведи боги, клиент разозлится и уйдет, унеся с собой золотые монеты… О-о-о, тогда этой тугодумке и дурочке достанется по первое число! С кустов, растущих во дворе «Белой Лилии», уже давно не срезали длинных гибких веток, но это всегда можно исправить.
-Господину угодно, чтобы я сказала правду? – чуть слышно прошептала Эрга, внезапно покраснев.
Человек в маске ответил спокойным, даже мягким голосом:
-Да, конечно. Только правду!
-Я не люблю их, господин. Иной раз просто ненавижу! Но… Но я не могу без них обходиться.
-Вот как? – заинтересованно протянул незнакомец.
-Да, господин, мне нужны мужчины. Я проклинаю и презираю себя за это, но ничего не могу с собой поделать.
-Зачем же проклинать и презирать? – интерес в голосе клиента явно усилился. – Разве не таков закон природы? Разве боги не создали мужчину и женщину, чтобы они любили друг друга и продолжали род людской?
-Я не знаю, что вам ответить, господин. Я глупая и необразованная. Но меня с детства учили, что боги назначили женщине быть скромной и послушной, и бежать от соблазнов, как от чумы. Так говорила мне мать, так говорил святой отец в нашей церкви. Плоть греховна, а душа бессмертна. Нельзя поддаваться зову плоти, этим погубишь душу. А я… - Эрга закрыла ладонями пылающее лицо.
«Ушам своим не верю! Сказали бы мне, что одна из моих лучших девочек мыслит, как монашка – лопнула бы со смеху! Тьфу ты, даже жалко ее, глупышку этакую…Так и быть, избавлю от штрафа… Хотя нет, все-таки взыщу, деньги лишними не будут», – подумала мадам Анни.
-Ну что ты, успокойся… - ласково потрепал Эргу по плечу странный посетитель и двинулся дальше вдоль шеренги. – Твое имя?
-Сивилла, господин, - быстро откликнулась высокая длинноногая девушка с осиной талией, пышными бедрами и гривой невероятно густых, волнистых светло-соломенных волос.
-Красивое имя… Думаю, оно по праву дано такой красавице, - многозначительно произнес незнакомец и замолчал, глядя прямо в глаза Сивилле – для этого ему пришлось слегка запрокинуть голову.
Наступила тишина. Мадам Анни делала отчаянные знаки: мол, поблагодари за комплимент, не стой, будто язык проглотила! – но все было напрасно. Интеллектом Сивилла никогда не отличалась; она была одной из самых «востребованных» девушек «Белой Лилии», но для весьма специфической клиентуры, находившей особую прелесть в сочетании ангельской красоты и полного отсутствия ума.
-А может быть, тебе зря дали такое имя? Может, ты некрасивая? – сухо спросил человек в маске, прервав неловкое молчание.
-Я, господин?! – выпучила глаза Сивилла.
Мадам заскрежетала зубами, мысленно поклявшись, что прутья, которые она срежет с кустов, не залежатся без дела.
-Нет, я! – иронически хмыкнул незнакомец.
-Вы, господин?!
Хозяйка «Белой Лилии» от злости с такой силой стиснула кулачки, что ее длинные отполированные ногти чуть не впились в мякоть ладоней.
-Тут все понятно… - вздохнул клиент, сделав шаг в сторону. – А тебя-то как зовут?
Хрупкая, среднего роста девушка с прямыми, аккуратно расчесанными волосами, отливающими чуть заметным рыжеватым оттенком, взглянула на него без всякого испуга, даже с некоторым вызовом, - так, во всяком случае, показалось взбешенной хозяйке, еще не отошедшей от потрясающей тупости Сивиллы.
-Меня зовут Бетти… господин.
Последнее слово она то ли случайно, то ли умышленно произнесла после чуть затянувшейся паузы.
-Тебе нравится твоя жизнь, Бетти?
-Какое это имеет значение, господин! Другой жизни я все равно не знаю.
-А хотела бы узнать?
«Это еще что такое? – всполошилась мадам Анни. – Неужели, не приведи боги, он из тех сумасшедших, которые пытаются наставлять падших девок на путь истинный?! Вот уж принесла нелегкая!»
-Нет, господин.
-Почему?
-Может, она будет лучше. А может, и хуже. Так зачем мне рисковать? Здесь, по крайней мере, не надо заботиться ни о куске хлеба, ни о крыше над головой…
-Но ты расплачиваешься за пищу и кров своим телом! – довольно строго, с явной укоризной произнес незнакомец.
«Точно, один из них! – с тоскливой злостью подумала мадам. – Не было заботы! По крайней мере, даже если задурит ей голову, просто так не уведет, уж эти-то десять золотых я с него стрясу. Надо будет, до начальника стражи дойду…»
-Что с того, господин? Все женщины так расплачиваются.
-Так уж и все?
-Конечно, господин! Чем я отличаюсь от любой замужней? Только тем, что не венчалась в храме, и ложусь в постель не с одним мужиком, а со многими. Я-то, по крайней мере, деньги за это получаю и ничем больше не занята, а она и стирает, и прибирается, и стряпает, и за детишками ходит, и все даром.
-Интересно ты рассуждаешь… - человек в маске покачал головой. – Ну, хорошо, пока ты молодая и привлекательная, тебе платят. А потом что будешь делать? Когда от былой красоты и следа не останется?..
«Это на что он намекает?!» - мысленно возопила оскорбленная в лучших чувствах хозяйка «Белой Лилии».
-Зачем загадывать! - пожала плечиками Бетти. - День прошел, и хвала богам… Сколько-то скоплю, с голоду не подохну.
-Ну, если так…
К великому облегчению мадам Анни («Нет, похоже, он не из тех!»), человек в маске, оставив свою собеседницу в покое, подступил к последней девушке.
-А как твое имя?
-Кларисса, господин.
-Ты хотела бы пойти со мной?
-Очень, господин!
-Я тебе не верю. Ты же ничего не знаешь обо мне!
-Зачем мне знать, господин? Вы мужчина, этого достаточно.
-Мужчины тоже бывают разными! А если я скверный человек? Вдруг буду бить тебя, мучить, унижать?..
-Ваше право, господин.
Человек в маске сокрушенно махнул рукой.
-Мне кажется, я несколько поторопился с комплиментами, мадам Анни, - сухо сказал он, подойдя к хозяйке «Белой Лилии». – Ваши… гм… девочки действительно очень красивы. Но вот что касается всего остального…
У владелицы заведения чуть не сорвался с губ жалящий, ядовитый вопрос: сударь, вам для чего нужна женщина, чтобы уложить ее в постель, или чтобы вести с ней ученый диспут о высоких материях? Но он так и прозвучал, хотя искушение было велико. Интересы «Белой Лилии» превыше всего – правило, накрепко вбитое в нее матерью, сработало и в этот раз. Десять золотых таларов – это десять золотых таларов, ради таких огромных деньжищ можно стерпеть грубость, высокомерие и непонятные капризы малоприятного субъекта. Она вместо резкой отповеди развела руками с притворно-виноватым видом: дескать, извините, чем богаты, тем и рады!
-Но я ограничен временем, поэтому другого выхода нет. Придется делать выбор из этой пятерки прелестниц. Остается решить последнюю формальность, после чего дело будет улажено…
Мадам Анни уставилась на него, изображая почтение, и не решаясь задать вопрос, в чем же заключается эта самая формальность.
Незнакомец как-то странно откашлялся и, нехотя пожав плечами с видом человека, вынужденного покориться злой судьбе, склонился к ее уху и что-то зашептал. Слегка растерянная Тала, все еще смущенная Эрга, недоумевающая Сивилла, спокойная Бетти и явно разочарованная Кларисса неотрывно смотрели на них. За плотно закрытым витражным окном послышался протяжный крик дежурного стражника: «Спите спокойно, добрые люди, ваш сон охраняют!»
Мадам Анни выпрямилась во весь рост и буквально пронзила человека в маске негодующе-презрительным взором. Так посмотрела бы благородная дама на невоспитанного невежу, посмевшего сделать ей непристойное предложение, не утруждая себя предварительными мелочами, столь любезными женскому сердцу, вроде украдкой передаваемых записок, стихов, страстных серенад и бесконечных заверений в жаркой, сводящей с ума любви.
-Сударь, несмотря на наш уговор, я считаю своим долгом заявить: подобное недоверие оскорбительно для меня и не делает чести вам. За все время, что существует «Белая Лилия», ни один клиент, повторяю, ни один – повысив голос, подчеркнула она, – не имел повода пожаловаться на мою нечестность. Я всегда отвечала и отвечаю за свои слова. Если я сказала вам, что это натуральные блондинки, значит, так оно и есть.
На секунду мадам испугалась, не перешла ли границу, изображая оскорбленную гордость. Но странный незнакомец вовсе не думал сердиться, напротив, она могла бы поклясться, что он испытывает явное смущение.
-Я охотно верю вам, мадам Анни, и все же вынужден настаивать. Сожалею, но у меня строгие и абсолютно точные инструкции, которых я обязан придерживаться. Заодно и посмотрим … гм… товар, так сказать… лицом… извините за такое сравнение… Это облегчит мне выбор.
Смутный сигнал тревоги раздался в мозгу хозяйки «Белой Лилии»: значит, клиент выбирает девочку не для себя, для кого-то другого… Но быстро заглох, когда она перевела взгляд на красивую стопку золотых монет. Себе ли, другому ли… Какая, в сущности, разница, и тот, и другой – мужики, самцы и твари похотливые, чтобы им на том свете попасть к самым злым и изобретательным демонам!
-Раз вы настаиваете… У нас строгое правило: клиент всегда прав! Не то, что в какой-нибудь «Ночной Фиалке», - не удержалась она. И, посмотрев на шеренгу блондинок, строгим голосом сказала одно-единственное слово:
-Девочки…
После чего двумя руками медленно провела от середины груди к бедрам.
Тала, Бетти, Сивилла и Кларисса проворно начали расстегивать крючки и пуговицы. Эрга застыла на месте, словно окаменев. Потом ее лицо и уши вдруг снова залил ярко-красный румянец, и она умоляюще пролепетала:
-Господин! Может, не надо, а?..
-Это еще что… - раздался пронзительный визг хозяйки, но человек в маске заставил ее умолкнуть повелительным взмахом руки:
-Благодарю вас, барышни, достаточно… Пожалуй, можно и отступить от инструкций. Мадам Анни, я сделал свой выбор.
Он шагнул к Эрге, пунцовой от стыда, и, ободряюще похлопав по плечу, произнес громким, властным голосом:
-Я беру эту. Проследите, чтобы она была готова к трем часам пополуночи.
-------------
Вскоре после того, как протяжный и заунывный возглас стражников в шестой раз нарушил ночную тишину, Трюкач покинул укрытие. Он осторожно отогнул нижние ветки куста и выбрался из ямы с бесшумной грацией змеи, призвав на помощь всю свою ловкость.
Караульные на вышке шумно зевали, отчаянно борясь со сном, что не мешало им во всех подробностях обсуждать прелести некой Агелины и одновременно возмущаться ее аморальным поведением. Специально дразнит их, зараза, регулярно допускает к своему телу какого-то ничтожного купчишку, а на них, доблестных воинов, красавцев в самом расцвете сил, смотрит, как на пустое место… ох, дождется, доиграется! Не то, что этот купчишка, сам торговый старшина Кольруда не сможет ей помочь, когда они подстерегут ее в укромном местечке, и… Дальше шли такие скабрезные фантазии, что впору было покраснеть, но это хорошо: воздыхатели, оскорбленные в «лучших чувствах», едва ли горят служебным рвением, бдительности от них ждать не стоит.
А разве он сам во время вынужденного ожидания не исходил бессильной злобной тоской, представляя, как Малютка сейчас нежится в объятиях Барона, и разве не пришло ему в голову, – в который уже раз – что их главарь вполне может погибнуть, и тот, кто займет опустевшее место, по праву завладеет и Малюткой!
Мало того, новый главарь вознесется к таким сияющим высотам власти и богатства, о которых совсем недавно страшно было даже мечтать…
Трюкач крепко, до боли сжал зубы, беззвучно выругав себя за несвоевременные и неуместные мысли. Сейчас нельзя отвлекаться от дела, слишком многое стоит на кону. А потом видно будет. Стрела может прилететь с любой стороны, да и нож легко спрятать в рукаве, выжидая удобного момента, а после, в сумятице и давке… Попробуй-ка, разбери, чья рука его держала!
В конце концов, это будет только справедливо. А ведь даже Священная Книга превозносит справедливость, как одну из главных добродетелей.
Если бы они с Одноглазым тогда не зашли в трактир опрокинуть по кружечке доброго хмельного пивка…
Он медленно полз вдоль стены, удаляясь от ворот, и осторожно ощупывая каменную кладку, чтобы не пропустить нужного места. С правой стороны тянулись еле различимые в ночной тьме зловещие колючие струны проволоки.
-----------------
Человек, спускающийся по крутой лестнице в подвал, был не просто грузен, а чудовищно, безобразно толст. Казалось, будто движется студенистая, дрожащая на каждом шагу масса, обтянутая самым дорогим шелком.
В роду графов Леманов, потомственных повелителей провинции Коунт, все мужчины были дородными, но нынешний обладатель титула и украшенной рубинами короны превзошел и отца, и деда, и прадеда. А может быть, и целую вереницу более далеких предков. Аппетит графа давно служил темой анекдотов для высшего сословия и злобной ругани для сословия низшего, а настойчивые напоминания его личного лекаря о вреде непомерного чревоугодия пропадали впустую. Граф просто-напросто отмахивался от них, как от назойливой мухи.
Стражник, сидевший на трехногом табурете у запертой двери, торопливо вскочил, вытянулся в струнку, пожирая преданно-испуганным взглядом своего господина и повелителя:
-Здравия желаю, ваше сиятельство!
Леман небрежно кивнул в ответ, затем молча указал пухлым пальцем на огромный замок: дескать, открывай!
Со скрипом провернулся ключ, потом пронзительно завизжали петли.
Граф досадливо поморщился:
-Сколько раз повторять, чтобы смазали! Пользуетесь, негодяи, моей добротой… Ох, дождетесь, кончится мое терпение!
-Виноват, ваше сиятельство! – пролепетал перепуганный стражник. – Сей же час, … то есть, сию же минуту все будет исправлено! Дозвольте отлучиться… - он, стуча зубами, кивнул в сторону караульной каморки. – За маслом…
Леман покачал головой:
-После смажешь. Когда я уйду.
-Слушаюсь, ваше сиятельство!
Граф переступил порог, нащупывая в кармане второй ключ – от особой камеры. Этот ключ он всегда носил с собой, а дубликата не было ни у кого. Даже у начальника его стражи, которому Леман много раз доверял собственную жизнь.

[Приокский Дракон]

- - - - - - - - - - -
Ее все больше и больше терзало инстинктивное чувство надвигающейся опасности.
Оно было необъяснимо и нелепо. Что, в самом деле, может ей угрожать? Мадам Анни влиятельная женщина, среди ее постоянной клиентуры такие люди, чьи имена лучше не произносить даже мысленно, а не то, что вслух! Она не допустит, чтобы с одной из ее лучших «девочек» стряслась беда. Надо отдать должное старой жабе: пусть скупая до отвращения, пусть любит изображать святошу, рассказывая, как трогательно заботится о своих дорогих крошках (интересно, догадываются ли легковерные собеседники, что она нещадно штрафует «крошек» за малейшую провинность, раздает оплеухи, а иной раз и сечет розгами), но защиту все-таки обеспечивает. Если клиент захочет развлечься с девушкой не в «Белой Лилии», а в каком-то другом месте, он всецело отвечает за ее безопасность – таково одно из самых строгих правил мадам, известное всему Кольруду. Можно не сомневаться, она напомнила о нем странному посетителю в маске, и убедилась, что ее слова восприняты с должной серьезностью.
Да и какая опасность может грозить, если имеешь дело с умным и солидным мужчиной, а именно таким и был клиент! И не только умным и солидным, а еще… хорошим. Пусть это звучит наивно, по-детски, но так хочется верить, что она не ошиблась. Очень жаль, что маска не позволила увидеть его лицо: можно смело биться о заклад, что оно такое же хорошее - располагающее, обаятельное лицо доброго человека… Пусть он выбирал одну из них, как товар в лавке, что с того? Они, в сущности, такой же товар, только живой. Важно не то, что он делал, главное – как делал. И что и как говорил при этом. Случилось почти невозможное: после разговора с ним она вдруг ощутила себя не продажной девкой, не вещью, предназначенной для ублажения похотливых самцов, а живым человеком. Просто женщиной, молодой, красивой и очень несчастной. И ей до слез, до нервного срыва вдруг захотелось, чтобы этот странный и добрый человек выбрал именно ее, Эргу. Если ему будет хорошо с ней – а уж она постарается! – тогда, может быть, он придет еще не один раз, и эти встречи будут для нее самым настоящим праздником.
Когда же она услышала его фразу о строгих инструкциях, которые он обязан соблюсти, и поняла, что выбранная девушка будет предназначена для кого-то другого, ноги чуть не подкосились, а стены хозяйкиного будуара поплыли перед глазами. Разочарование было ужасным, как если бы не только спустили с сияющих высот на грешную землю, но еще и окунули с головой в какую-то липкую, мерзко пахнущую жижу. Эрга с великим трудом одолела желание расплакаться и выбежать за дверь, но на то, чтобы послушно раздеться, ее уже не хватило. Сотни раз приходилось представать перед клиентами, в чем мать родила, а теперь вдруг почувствовала: не может, и все. И она была очень благодарна незнакомцу за то, что он догадался, что происходит в ее душе, пожалел и проявил деликатность, столь несвойственную покупателям живого товара.
Конечно, мадам не простит непослушания… ну да демоны с ней. Не убьет же, в самом деле! В крайнем случае, выпорет, но от этого в «Белой Лилии» еще никто не умирал, надо только полностью расслабиться и, не стесняясь, визжать во все горло: так легче перенести боль…
О боги, ну почему, почему ей так страшно?!

- - - - - - - - - - - -
Пальцы внезапно коснулись шершавой, упругой поверхности. Трюкач ждал этого момента и знал, что он наступит, но во рту все-таки пересохло, а сердце забилось с удвоенной частотой. Что поделаешь, сильное нервное напряжение не проходит бесследно.
А если оно не только сильное, но и длительное, то должно как-то выплеснуться, получить хоть какую-то разрядку, не то можно либо сойти с ума, либо совершить непоправимую глупость, которую не искупишь ничем: ни доблестью, ни деньгами, ни даже собственной жизнью.
Вроде той, которую две недели назад совершил один из стражников графа Хольга. Жестоко страдающий от ударов злой судьбы, а потому особенно падкий на лесть и сочувствие.
Глупца не пришлось даже поить сверх меры, его язык развязался сам собой, до такой степени бедняга был рад, что наконец-то нашлись люди, оценившие его по достоинству и разделившие жгучую обиду. Несколько самых примитивных, грубых комплиментов, затем пара ненавязчивых, будто случайных вопросов, тщательно изображенное сочувствие, вставляемые в нужных местах фразы: «Вот это да!» … «Кто бы мог подумать!»… потом еще несколько вопросов… и дело было сделано.
Можно поклясться чем угодно, что именно лестью Малютка и приворожила Барона. Наверняка засыпала похвалами, дескать, какой он умный, храбрый и сильный, образец всех достоинств, а уж по мужской части вообще гигант, ни о ком другом и мечтать не надо… вот их предводитель и клюнул, как глупая рыба, на примитивную наживку, прикипел к ней всей душой.
Так, довольно! Он же запретил себе думать о Малютке!
(Хотя как можно не думать о воде в пустыне, умирая от жажды?!)
----------------
Мужчина в маске чувствовал, как противная мелкая дрожь медленно поднимается от кончиков пальцев все выше и выше, захватывая ладони и запястья, как такой же противной судорогой сводит челюсти, а ледяной озноб пробегает вдоль позвоночного хребта. Ему было страшно, по-настоящему страшно, и в то же время его терзала лютая, мучительная ненависть.
Он ненавидел самого себя, женщину, которую осторожно вел по узкому проходу с низким дугообразным потолком, поддерживая правой рукой под локоть, мастеров, когда-то сделавших этот самый проход, скупо освещенный масляным фонарем, зажатым в его левой руке, но еще больше ненавидел того, к кому они направлялись.
Всякий раз, думая об этом человеке, он испытывал не только огромную, беспредельную злобу, но и такой же страх.
И точно такую же, если не большую, любовь и преданность.

- - - - - - - - - - - -
Правитель Ригун негромко произнес «Аминь!», в последний раз осенил себя крестным знамением и, опершись ладонью о пол, поднялся на ноги. В левом колене опять громко хрустнуло, острая боль заставила невольно охнуть и поморщиться. Не сдержавшись, Ригун злым шепотом помянул лейб-медика Арада, бессовестного шарлатана и бездельника, не способного к тому, что доступно даже неграмотному деревенскому знахарю, и тотчас, спохватившись, еще раз перекрестился:
-Грешен, каюсь!
Испуганному Правителю показалось, что суровые лица богов-хранителей и святых угодников на какой-то миг стали еще строже перед тем, как расплыться, задернувшись смутной полупрозрачной пеленой.
Неужели ничего нельзя сделать? Конечно, он уже давно не юноша, но далеко не стар, ему всего сорок пять, разве это возраст для мужчины! Сколько людей даже в куда более почтенных летах не испытывают никаких проблем со зрением или с суставами… Почему же он, Правитель Империи, не входит в перечень этих счастливцев? Ведь его дед до седых волос сохранил орлиную зоркость и ежедневно на равных упражнялся с лучшими мастерами меча! Ну, положим, фехтовальщики могли не особо усердствовать, помня о сане и возрасте Правителя, однако дед-то ловко орудовал тяжелым клинком и быстро передвигался, наступая и отступая, значит, с суставами у него было все в порядке!
Хотя, конечно, куда ему до деда… Неужели Норманн допустил бы хоть слабое подобие того чудовищного бардака, в котором очутилась Империя! Да ни за что на свете! Дед в два счета скрутил бы в бараний рог всю эту шайку мятежников, прохвостов и казнокрадов. У него они знали бы свое место, их даже в страшном сне не посетила бы мысль, что приказы Правителя можно не исполнять.
А тот, кому в недобрый час эта мысль все-таки пришла бы в голову, очень скоро оказался бы перед плахой. И ни одна высокородная сволочь не рискнула бы встать на его защиту, крича о привилегиях высшего сословия и дворянской солидарности…
Да, дед правил железной рукой, поэтому были и недовольные, и несправедливо обиженные: ведь только боги без греха, а любой смертный человек может ошибиться. Но подавляющее большинство подданных благословляло его имя. Теперь же все наоборот: число довольных людей можно пересчитать по пальцам. Разбойники и воры окончательно распоясались, потеряв всякий страх, – виноват Правитель. Чиновники, лишившись последних остатков стыда и совести, вымогают взятки буквально на каждом шагу, – виноват Правитель. Дворянство, позабыв о своем долге, пустилось во все тяжкие, изнуряет низшие сословия непомерными податями, – снова виноват Правитель. Члены Тайного Совета… ох, хоть об этом лучше не думать, к чему лишний раз терзать душу!..
Но как не думать, если перед глазами до сих пор неотвязно маячит толстая наглая рожа графа Лемана, а в ушах звенит его издевательский голос – высокомерный, противный донельзя, который можно возненавидеть за один южный акцент, еще и усиленный из-за одышки:
-Безусловно, если Правителю угодно, он может считать себя главной особой Империи…
Милостивые боги! Как ненавидел он его в эту минуту, этого мерзкого наглеца-южанина, чувствующего за своей спиной поддержку двух самых крупных и богатых провинций. Как хотел стать подобным своему деду, чтобы увидеть панический страх в этих глазках, заплывших жиром, чтобы услышать пронзительный визг, когда грузную тушу Лемана растянут на дыбе в допросной камере… Но что толку мечтать о несбыточном!
Проклятый южанин прав: он до сих пор носит корону Правителей и восседает на троне предков только потому, что члены Тайного Совета грызутся, словно пауки в банке. Будь у Лемана больше сил и влияния, и трон и корона достались бы ему, мерзкий толстяк даже не считает нужным скрывать, насколько страстно он желает этого. Но высшее дворянство из северных провинций скорее удавится, чем покорится южанину; оно столь же страстно хочет посадить на трон своего земляка, графа Шруберта, занимающего должность Хранителя Печати. Те же, кто еще не примкнул ни к той, ни к другой партии, ведут себя, как продажные девки, бесстыдно предлагая свои голоса тому, кто обещает больше заплатить… Какой позор! До чего докатилась Империя! Случись невероятное, оживи Норманн и потребуй отчета, он не решился бы даже взглянуть деду в глаза, не то, что произнести хоть слово в свое оправдание.
И эти наглые, бесстыжие люди еще смеют открыто проявлять высокомерное пренебрежение к графу Хольгу, единственному члену Тайного Совета, которого по праву можно назвать образцом человеческих добродетелей и дворянской чести. Они неустанно, за спиной графа, твердят, что им зазорно - зазорно! – находится в его обществе. Дескать, благородный человек должен как огня избегать всяких недостойных занятий, вроде чтения ученых трактатов, изобретательства, торговли и тому прочих дел, марающих высокое звание дворянина…
Продажным прохвостам, невежественным себялюбцам и бесстыдным интриганам, видите ли, зазорно находиться в обществе умного, честного человека! Правильно говорят в народе: иному плюнь в глаза – все божья роса.
Ох, как же он устал, как все надоело! Стоит ли удивляться, что со здоровьем большие проблемы: суставы разламываются от мучительной боли, зрение ослабло, нервы никуда не годны. Микстуры лейб-медика приносят лишь временное облегчение… К счастью, есть средство, которое действует с волшебной безотказностью.
Ригун, не отрываясь, смотрел в дальний угол спальни, где начинался хорошо знакомый ему проход, закрытый дверью, так искусно замаскированной, что посторонний человек никогда бы ее не заметил. Он чувствовал, как в нем нарастает возбуждение.
Ее должны привести с минуты на минуту.
Ему пришлось очень долго ждать…Что же, иной раз даже Правителю приходится набираться терпения и смирять желания плоти. С тем большим удовольствием он прибегнет к этому средству сейчас. Жестокое нервное напряжение последних дней властно требовало разрядки.
Глядя на то место, где была дверь, он нетерпеливо ждал, когда за ней послышатся шаги – мужские и женские.

- - - - - - - - - - - - - -
Хотя ароматизированный платочек был плотно прижат к ноздрям, от чудовищной вони кружилась голова, а плотный ужин, недавно съеденный, настойчиво просился обратно. Леман запоздало сообразил, что надо было либо спуститься в подземную тюрьму позже, когда яства переварятся, как следует, либо все-таки прислушаться к совету надоедливого лекаря, твердящего с маниакальным упорством о пользе разумного воздержания…
Третий вариант – перевести особо охраняемых узников в более пристойное помещение – даже не приходил ему в голову. Тот, кто носит графскую корону Леманов, всегда разумно строг, а если надо, то и суров, – такие мысли без устали внушал ему покойный отец.
В конце концов, неужели эти негодяи заслуживают жалости? После всего, что вынесла по их вине несчастная Империя?!
Граф, сидя у входа на специально сделанном для него табурете, особо крепком и массивном, чтобы, упаси боги-хранители, не подломились ножки, с нескрываемым презрением и ненавистью оглядел две человеческие фигуры. Неописуемо грязные, в рваных полусгнивших лохмотьях, заросшие столь же грязными, спутанными волосами. В пляшущем свете факелов их изможденные лица выглядели еще более убого и омерзительно. Тускло поблескивали заржавевшие цепи и ошейники, а также прутья решетки в полу над выгребной ямой.
Тому, кто попадал в особую камеру, выхода на волю уже не было. И солнечного света он тоже никогда больше не видел. Две дыры – одна в потолке, через которую на веревке спускали корзину с продуктами и водой, другая – в полу, для отправления естественных надобностей, а также крепкая дверь, через которую его однажды впихивали внутрь, а потом выносили наружу, когда милосердная судьба наконец-то прекращала мучения, - вот и все. Ни стола, ни скамейки, ни даже лежака. Спальным ложем ему служила охапка гнилой соломы, которую, правда, время от времени заменяли – не из великодушия, а просто для того, чтобы не помер слишком быстро. Но в подвальном холоде и сырости новая солома недолго оставалась сухой.
Однако цепями к настенным кольцам даже таких узников не приковывали. Все-таки боги-хранители могут разгневаться, посчитав подобное обращение чересчур жестоким.
Этих – приковали. Много лет назад, еще в годы правления деда нынешнего Лемана. И к тому же, дед не удовольствовался ни заверениями святых отцов, что серебро в определенных пропорциях лишает проклятых магов способностей к проведению ритуалов, ни клятвами алхимиков, что в сплав, из которого изготовили ошейники, было добавлено как раз то самое, точно рассчитанное количество серебра… Он принял дополнительные меры предосторожности.
Ведь всем известно, что любому магу для боевых заклинаний нужны обе руки. Правда, архимаг с грехом пополам может обойтись и одной, но только в ритуалах до третьего уровня включительно. Боевая же магия начиналась с четвертого.
Леман, еще раз понюхав платочек, злорадно оглядел грязные культи, торчащие из рваных рукавов. Оба мага были правшами, вот правые кисти им и отсекли. В качестве дополнительного наказания. И не потому, что дед так уж жалел бессчетное количество простого народа, погибшего во времена Великой Смуты (хотя и его владения изрядно обезлюдели, а это уже был прямой убыток!) И не из-за сожженных городов и сел. А из-за того, что множество раз испытывал панический страх, сопряженный с противным и невероятно унизительным чувством собственного бессилия. Он, владыка целой провинции, повелитель над жизнью и смертью низших сословий, один из первых богачей Империи, мог быть в любой момент уничтожен, как самый последний простолюдин!..
Вот этого простить было нельзя. Никогда, ни при каких обстоятельствах. И расплата была страшной.
«Во всяком случае, вы, подлецы, сохранили свои жизни… Хотя, клянусь всеми святыми, едва ли этому рады!»
-Что-то вы плохо выглядите, - усмехнувшись, произнес повелитель Коунта. – Неужели вам дают мало еды? Или она скверная? Если так, пожалуйтесь, я ведь могу это исправить в мгновение ока…
-Господин граф… - начал было один из узников, возраст которого определять на глаз было бессмысленно. Тем более, когда речь шла о маге.
-Называй меня как положено – «Ваше сиятельство»! – недовольным голосом перебил его Леман. – «Господин граф» - так ко мне может обратиться только равный по титулу. В крайнем случае, барон, но только если он член Тайного Совета, или имеет особые заслуги перед Империей. А ты, жалкий, грязный червяк, не имеешь права ровнять себя со мною!
Маг медленно покачал головой, тряся спутанными космами.
-Хоть я и низведен до положения червяка, но какое-то самоуважение у меня осталось. Так что или я буду обращаться к вам, как обратился, или не буду разговаривать вообще.
Даже в густом сумраке подвальной камеры, скупо освещенной факелами, Леман заметил, как в глазах второго узника мелькнул панический, животный испуг.
-Брат Хинес, что вы такое говорите… Ваше сиятельство! Ваше сиятельство, умоляю, не гневайтесь, у моего несчастного собрата, видимо, помутился рассудок!
Граф медленно досчитал про себя до пяти, перебарывая вспышку ярости. Истинно великий человек никогда не идет на поводу у инстинктов, никогда не принимает решение второпях, - это тоже внушал ему отец. Тем более, эти негодяи нужны ему. Очень нужны… Во всяком случае, пока. А вот потом, когда необходимости в них больше не будет…
Он перевел взгляд на второго мага, неторопливо осмотрел его с ног до головы, постаравшись, чтобы этот кишащий вшами кусок грязи в полной мере прочувствовал, как мерзко и убого выглядит со стороны, и какую тошноту вызывает.
-Разве я разрешал тебе говорить, ничтожество?
Голос Лемана звучал тихо, почти ласково, на лицо наползла добрая улыбка, но глаза источали леденящий, стальной холод.
-Н-н-нетт, ваш-шее сият-тельств-воо… - у мага застучали зубы. Те, которые еще не сгнили и не выпали, раскрошившись.
-Тогда почему ты осмелился открыть свою поганую пасть?
-П-прост-тит-тее…
С видом человека, дивящегося собственному безграничному великодушию, Леман кивнул головой (всколыхнулись толстые, нависшие над нижней челюстью, щеки).
-Прощаю, так и быть! А вот что делать с тобой, подумаю… - граф перевел взгляд на Хинеса.
-Что хотите, то и делайте. Может, мучениям настанет конец… Все равно это не жизнь.
Леман презрительно усмехнулся, и Хинес, словно подстегнутый этим, вдруг рванувшись к графу, насколько позволила цепь, заговорил с силой и яростью:
-Мы виноваты, не спорю! Чудовищно виноваты! Если бы вы знали, сколько раз я успел проклясть себя за то опрометчивое решение! Какое горе принесла Империи наша глупость, наша непомерная спесь! Но неужели можно так обращаться с живыми людьми, пусть даже страшно виноватыми?! Зачем вашему деду надо было спасать нас, превратив в калек?! Выдал бы ищейкам Норманна, и дело с концом! Зачем ваш отец продолжал держать нас здесь, в этом вонючем каменном мешке? Зачем держите вы? Неужели сами не понимаете, как это мерзко, как подло, как… - Хинес, переведя дух, пытался найти подходящее по крепости слово, и не смог. – Да, мы тысячу раз заслужили смерть! Ну, так убейте нас, или казните по любому обвинению, но заставлять людей гнить заживо… Неужели вы не боитесь богов?! Совсем не боитесь?
Второй маг зажал рот ладонью: видимо, чтобы неосторожно не нарушить запрет графа. Но глаза его говорили о многом. Он хотел жить, страстно, беспредельно, - даже здесь. Сгнивая заживо. Лишь бы жить.
Граф, дождавшись конца страстного монолога, медленно поднялся с табурета.
Так, наступил самый подходящий момент. Оба готовы расстаться с жизнью: один с затаенной надеждой, второй – с ужасом. А вместо этого…
-Ты храбр, как я погляжу! Вообще-то и не такого храбреца можно сломать, но у меня на тебя другие виды. Как, по-твоему, зачем я сюда спустился – просто посмотреть на ваши грязные рожи?
-Если бы нам давали побольше воды, они не были бы такими грязными, - огрызнулся Хинес, но в его голосе отчетливо различались и нотки сомнения. В самом деле, зачем мерзкий толстяк приперся сюда?
-Дадут, обещаю. Много. Прямо сейчас. Причем, горячей. И даже… - тут Леман, понизив голос, как будто кто-то мог их подслушать, добавил: - Даже мыла дадут. Из моих личных запасов. Слово дворянина.
Узники, не мигая, уставились на него так, будто им явилось привидение.

[Приокский Дракон]

- - - - - - - - - - - - - - - -
Участок стены, заросший плотным серо-зеленым лишайником, он приметил еще в тот раз, когда шел к воротам усадьбы Хольга, наряженный в костюм бродячего акробата. Тогда же обратил внимание на высокое крепкое дерево с раскидистыми ветвями, одна из которых очень кстати нависала над стеной, почти в этом же месте…
В их ремесле мелочей не бывает: так учил Барон.
Пятно лишайника послужит ориентиром, а ветвь – мостом. Само же дерево, если не удастся подыскать лучшее, вполне может стать наблюдательным пунктом и укрытием одновременно.
Правда, в кромешной ночной тьме, да еще когда ползешь, припав к земле, едва ли разглядишь лишайник, тут зрение не поможет. Но боги мудры: кроме зрения, они даровали людям и другие чувства. В том числе, осязание. Даже в полной темноте можно без труда отличить на ощупь гладкий камень от камня, покрытого лишайником.
Абсолютно бесшумно, медленными и строго рассчитанными движениями, он распустил узловатую веревку, окрученную вокруг пояса, и извлек из-за пазухи трехпалую «кошку» - железный якорь, обмотанный тряпками. На ощупь, вслепую, нашел кольцо, просунул туда кончик веревки и, вытянув нужный отрезок, обернул и накрепко стянул простым, но очень надежным узлом. Потом поднял голову.
Его глаза, давно привыкшие к ночной тьме, различили, хоть и не сразу, нависшую над стеной ветку.
Теперь предстояло самое трудное – бесшумно раскрутить и точно забросить «кошку», чтобы она не коснулась, упаси боги, ни каменной стены, ни колючей проволоки. Точнее, это можно назвать самым трудным, пока он еще на внешней стороне усадьбы…
Если ему удастся перебраться через стену и попасть на внутреннюю сторону, то все, что он уже сделал, покажется легкой разминкой перед основным выступлением.

- - - - - - - - - - - - - -
Человек в маске отчаянно пытался унять нервную дрожь.
Он видел, что женщина тоже испугана, но пока еще сохраняет самообладание. Если же она, не приведи боги, инстинктивно почувствует его страх, то наверняка забудет про строжайший приказ держать язык за зубами и заговорит. Или, того хуже, завизжит, заплачет, забьется в истерике. Это будет слишком тяжело вынести, ведь он сделан не из железа, у него тоже есть сердце и нервы. Пока она молчит, ее не так жалко.
К счастью, долгожданная и проклятая дверь уже показалась в конце прохода. Если бы у женщины не были плотно завязаны глаза, она бы ее тоже увидела…
- - - - - - - - - - - - - -
Правитель Ригун, услышав приближающиеся шаги, инстинктивно подался вперед.
Он весь дрожал от охватившего его желания. В голове мелькнула даже смущенная мысль: пристало ли зрелому мужу вести себя так, словно он помолодел на добрых два десятка лет? Хотя, с другой стороны, нигде не сказано, что глава государства не имеет права на маленькие человеческие радости!

- - - - - - - - - - - - - -
«Кошка» опустилась с идеальной точностью, именно туда, куда нужно, но увы, не бесшумно. Хоть и обмотанная тряпьем, она все-таки что-то весила, поэтому упала на ветку с глухим стуком.
Звук был совсем слабым, едва различимым, но напряженному, как перетянутая струна, Трюкачу показалось, что прямо над ним кто-то ударил пестиком в сигнальный гонг. Он вжался в землю, инстинктивно закрыв голову руками. И далеко не сразу понял, что громкий звук ему просто померещился, и потому его жизни еще не суждено оборваться.
Трюкач, стряхнув оцепенение, приподнялся и нащупал свисавшую с дерева узловатую веревку.

- - - - - - - - - - - - - -
Эрга обладала достаточным опытом, чтобы даже с повязкой на глазах быстро и безошибочно определить: клиент, в постели которого она оказалась, был уже не первой молодости, но еще полным сил. Его торс, довольно крепкий и мускулистый, не имел ни малейших признаков юношеской тонкокостной угловатости, немного «расплылся», как сплошь и рядом бывает с мужчинами средних лет.
И его руки скользили по ее телу уверенно, без лишней бестолковой и неловкой суеты, свойственной тем неопытным юношам, которым она давала первые уроки любви. Пожалуй, слишком уверенно, даже грубовато, но ведь она, в конце концов, не жена ему и не постоянная подружка, чтобы рассчитывать на нежности…
Главное – он явно не из тех, кто может получить удовольствие, только мучая женщину. Уж в этом-то она не ошибется! Так что беспокоиться не о чем. Глупый, непонятный страх, терзавший ее, исчез без следа, и Эрга стала деликатно и ненавязчиво перехватывать инициативу, будто случайно ослабляя нажим рук клиента и направляя их туда, куда нужно, с радостью чувствуя, как знакомое тепло медленно разливается в низу живота.
Она просто-напросто делает свою обычную работу, а этот мужчина ей вовсе не противен, даже наоборот, так почему бы не сделать ее так хорошо, чтобы не только доставить ему наслаждение, но и самой получить его?
И все-таки как жаль, что с ней сейчас не тот добрый незнакомец в маске!

- - - - - - - - - - - - - -
Трюкач, распластавшись по верху стены, аккуратно наматывал веревку на лапы «кошки».
В глубине парка возвышалась громада трехэтажного особняка, слабо различимая в неверном мерцающем свете двух фонарей, висевших по обе стороны парадной двери, - главная цель их шайки, загородная резиденция графа Хольга.
А гораздо ближе, всего в нескольких десятках шагов, была уже его главная цель – поварня для слуг и стражников Хольга, где всем заправляет молодая кухарка, являющаяся предметом страстных и – увы! – недосягаемых вожделений того самого болтуна, две недели назад изливавшего им душу в трактире… Будь благословенны боги, наделившие глупцов тщеславием и ревностью!
Стражник был уверен, что его бессовестно зажимают по службе. До сих пор даже нашивок младшего десятника не дали, куда это годится? Но главное, кто зажимает-то?! Тот самый сотник, начальник графской стражи, который у него под носом нагло крутит любовь с кухаркой! Ясное дело, боится молодого соперника, старый пень, поэтому до сих пор держит его в рядовых: ведь женщину и в приличные заведения водить нужно, и презенты дарить, а на все это деньги требуются. У него-то денег куры не клюют, может ее подарками задабривать, а рядовым стражникам граф платит совсем не щедро… У-у-у, подлая гадина!!! Конечно, ребята, это про сотника, не про его сиятельство, упаси боги. Давайте-ка выпьем еще по одной…
Хоть бы паралич его разбил, старого хрена! Как подумаешь, что он чуть ли не каждый вечер прямо в поварне… И откуда только силы берутся, иной молодой не выдержал бы! Сердце просто обливается кровью. Да, да, в той самой поварне, где готовят еду для неблагородных – и для всех стражников тоже, само собой! Как еще покойный Правитель Норманн постановил, чтобы, значит, простые блюда для низших сословий стряпались не в господской кухне, так дед нынешнего графа и построил это помещение. Закон есть закон, а умный он или глупый, не нам рассуждать! Так в этой самой поварне он ее, голубку… Благо и идти далеко не нужно, домик сотника слева от ворот, а поварня справа, каких-то сто шагов. Приходит, сукин сын, аккурат в половине девятого, перед самым ужином, будто бы пробу снять, как ему по должности положено, а сам двери на запор, чтобы никто не застукал, и… Представишь, хоть на стенку лезь. Ребята, хорошие вы мои, дорогие, не поскупитесь, налейте еще, знали бы, как на душе мерзко, словно все коты Империи туда нагадили!
Налили влюбленному дурачку, не поскупились.
Потому, что не исполнить последней просьбы человека, приговоренного к смерти, – великий грех…

- - - - - - - - - - - - - -
Дверь бесшумно распахнулась. Лейб-медик Арад, как и полагалось по протоколу дворцовой службы, вошел первым, остановился, отвесил легкий поклон:
-Приветствую вас, пресветлый Правитель!
Голос, как и поклон, был достаточно почтительный, но все же с хорошо заметным оттенком профессиональной фамильярности. Ведь для медиков даже сильные мира сего – обычные пациенты…
Да уж, попробовал бы он так вести себя с его дедом!
-Привет и вам, - отозвался Ригун, не склоняя головы.
-Имею честь сопровождать вашу августейшую супругу.
Крючконосый тощий человечек в мундире, пышно расшитом золотой нитью, еще раз поклонился и отступил в сторону, освобождая дорогу женщине.
Правителю стоило немалых трудов сдержать свой пыл. Больше всего ему хотелось рвануться вперед и нетерпеливо заключить Тамиру в объятия. Но высокий сан и строгие законы деда – у Норманна было просто маниакальное стремление расписать до мелочей абсолютно все, что касалось высшего дворянства, даже самые интимные стороны жизни - властно приказали оставаться на месте с равнодушно-отстраненным видом.
-Приветствую вас, пресветлый Правитель! – раздался нежный, мелодичный голос, который всегда звучал в его ушах райской музыкой.
-Привет и вам, госпожа Тамира.
На это раз он склонил голову – вежливо, но едва заметно, как и полагалось.
Милостивые боги, неужели дед не мог обойти своим законотворческим рвением хотя бы супружескую спальню?! Наверное, мог бы… Но тогда он был бы кем угодно, только не Правителем Норманном.
-Я готова исполнить свой долг, пресветлый Правитель.
-Благодарю вас, госпожа Тамира.
Поистине, человеку, способному вынести подобный церемониал в присутствии постороннего, хотя бы и лейб-медика, а потом оказавшемуся в состоянии исполнить этот самый долг, надо поставить памятник при жизни!
Особенно, если он перед этим столь долго воздерживался…

- - - - - - - - - - - - - -
Человек в черной бархатной маске, прислушиваясь к тому, что происходило за тонкой перегородкой, шептал трясущимися губами:
-Милостивые боги и святые угодники, да будут прославлены имена ваши и ныне, и во веки веков… Простите его, умоляю! Он не в себе, он сам не понимает, что творит! Будьте милосердны к грешнику… На него снова нашло безумие!

- - - - - - - - - - - - - - -
Одним богам ведомо, что думали графские тюремщики, спуская в потайную камеру множество корзин, наполненных кувшинами с нагретой водой, и слыша через отверстие ее плеск и ликующие, стонущие вопли, больше похожие на полубезумное рычание. И какие мысли посетили голову графского дворецкого, лично положившего в одну из этих корзин два брусочка ароматного мыла, завернутого в холщовую ткань: чтобы стражникам глаза не мозолить без необходимости. (Ведь по-настоящему хорошее мыло, доставлявшееся из Эсаны, стоило так дорого, что далеко не каждый дворянин мог им пользоваться ежедневно). Может быть, люди Лемана даже решили, что господин то ли пришел в несвойственное ему благодушие, то ли вообще свихнулся.
Но свои мысли они держали при себе. С теми, кто позволял себе распускать язык, властитель Коунта не церемонился.
Во всяком случае, когда через некоторое время граф снова спустился в подвал, ни один человек не осмелился ни словом, ни жестом, ни даже взглядом показать своего недоумения или заинтересованности. Господин приказал, значит, так надо. Дело господское. А их дело – маленькое.
Открывая дверь в коридор, ведущий к особой камере, стражник угодливо доложил:
-Как изволили распорядиться, ваше сиятельство… Приказ исполнен, петли смазаны в лучшем виде! Не скрипят-с!
Леман кивнул с небрежно-равнодушным видом:
-И впредь смазывай, не жди указаний!
-Слушаюсь, ваше сиятельство!

- - - - - - - - - - - - - - - - -
По деревьям Трюкач отменно лазал еще в детстве. А уж в пору возмужания, когда пришлось зарабатывать на жизнь ремеслом странствующего актера-акробата, эта способность развилась многократно.
После того, как он попал в шайку Барона, деревья вообще стали для него лучшими друзьями… Естественно, лишь те, которые годились на роль друзей.
Сколько раз ему приходилось, удобно устроившись в развилке крепких сучьев, следить издалека за приближением ничего не подозревающих одиноких путников, малых обозов, а то и торговых караванов (те, которые шли с хорошей охраной, скрепя сердце пропускали, не потревожив, с другими приходилось изрядно повозиться, но итог всегда был одинаковым)! Или укрываться на них же, среди густой листвы, спасаясь от погони, замерев и превратившись в статую, пока внизу рыскали озверевшие от бессильной злобы стражники либо наемники, подряженные безутешной купеческой родней…
Погубить его могли только две вещи: собственное нетерпение либо следы, унюханные собаками. Но и то, и другое, исключалось: человек с его тренировкой и опытом мог долгими часами сохранять полную неподвижность, не обращая внимания на судороги в онемевшем теле, а что касается следов, если знаешь хотя бы два-три растения, отбивающих их запахи, так и это не страшно. Трюкач знал около десятка, причем все они в изобилии росли в окрестных лесах и лугах.
А если речь шла об особо важных делах, суливших крупный барыш, то тут уж жаловаться на скупость обычно прижимистого Барона не приходилось: предводитель лично выдавал ему мешочек из промасленной оленьей кожи, который хранил среди самых ценных своих вещей и берег как зеницу ока.
В нем был молотый жгучий перец, недавно появившаяся в Империи вкусовая приправа, стоившая так баснословно дорого, что далеко не каждый дворянин мог употреблять ее ежедневно. Крохотная щепотка, брошенная в лицо противнику - тут главное было, не ошибиться с направлением ветра, – мгновенно выводила его из строя, заставляя корчиться в судорогах и дико выть, исторгая потоки слез. Та же щепотка, высыпанная по пути своего отхода, сбивала со следа самую обученную и настойчивую собаку, производя примерно такой же эффект.
Сейчас под его грязно-зеленой курткой на крепком шейном шнурке тоже висел мешочек из промасленной кожи, но с совершенно другим содержимым. От этого порошка зависел весь исход их безумно дерзкого замысла. Теперь оставалось лишь молить богов, чтобы он спокойно провисел на шее вплоть до того момента, когда томимый вожделением сотник опять явится к кухарке «снимать пробу». Иными словами, чтобы его, Трюкача, никто не обнаружил на сравнительно небольшой замкнутой территории, кишащей врагами, причем не только в предрассветной тьме, но и среди бела дня!
Без надежного укрытия об этом не стоило и мечтать. Но он знал, где сможет найти это укрытие, поскольку уже побывал в усадьбе и все осмотрел заранее…
Идти на дело, простое ли, сложное ли, без предварительной разведки – преступная глупость, так наставлял их Барон. Объект обязательно надо изучить, и желательно не только издали, но и вблизи, а в идеале, еще и изнутри.
К счастью, им уже было известно, что единственный сын графа сильно тоскует по безвременно покинувшей этот мир матери, и потому Хольг все время озадачен, чем бы развеселить ребенка, - лишний поклон до земли разговорчивому стражнику! Труппа бродячих артистов из провинции, которая постучится в ворота с просьбой разрешить дать представление в этой прекрасной усадьбе, наверняка обрадует заботливого папашу-графа. Ведь клоуны, акробаты, жонглеры и фокусники для того и существуют, чтобы веселить людей! А если графа, паче чаяния, в усадьбе не окажется, то наверняка будет управитель, или дворецкий… словом, кто-то из приближенных хозяина, тоже озабоченный состоянием графского наследника.
Само собой, их сначала тщательно обыщут и осмотрят весь реквизит, перетряхнув до последнего лоскутка… да на здоровье, сколько бы ни копались, не найдут ничего подозрительного. Ведь труппа-то будет самая настоящая!
В Кольруд часто приезжают на заработки странствующие комедианты. Перед въездом в столицу они ночуют на постоялых дворах, выбирая самые простые и дешевые. Установить постоянное наблюдение за двумя-тремя такими дворами Барону не составит труда, а потом надо будет только дождаться приезда подходящей труппы, где один-единственный акробат, заменить которого просто некем. Естественно, именно с ним и произойдет неожиданный и крайне неприятный казус: вдруг наступит на гвоздь, проколов ногу, или съест что-то пошедшее не в прок, после чего со страдальческими стонами и руганью не будет вылезать из отхожего места… А еще лучше, вовсе бесследно исчезнет, словно его и не было. Так что озадаченному и злому хозяину труппы волей-неволей придется принять внезапно объявившегося безработного акробата, не задавая лишних вопросов. Захочет убедиться в его умении – ради богов, Трюкач в грязь лицом не ударит. А уж когда он намекнет, что буквально в двух шагах от Кольруда есть местечко, где можно неплохо заработать, хозяин труппы наверняка воспримет его появление, как подарок судьбы.
Ясное дело, стражники Хольга его тоже обыщут, и точно так же ничего не найдут, ни режущих, ни колющих предметов. Их он прихватит немного позже, когда явится в усадьбу ночью и без пестрого трико…
Он тогда, во время представления, не только ходил по натянутому канату, жонглируя булавами, не только крутил сальто и демонстрировал чудеса гибкости, срывая дружные и вполне заслуженные аплодисменты, - он, прежде всего, наблюдал. Или, как говорил Барон, обожавший всякие мудреные словечки, без которых простой человек как-то ухитряется обходиться всю жизнь, проводил рекогносцировку. Ох, далеко не сразу язык научился выговаривать подобное без запинки!
Он осматривал и запоминал все так тщательно, как только мог, но старался по возможности реже поворачиваться в ту сторону, где сидел маленький курчавый мальчик в бархатном костюмчике и начищенных башмачках с золочеными пряжками, который отбил все ладоши, хлопая ему, Трюкачу, и громко, от души, кричал: «Браво!»… Потому, что когда ему все-таки приходилось смотреть на этого ребенка с красивым добрым лицом и большими печальными глазами, сердце невольно сжималось от жалости.
Ведь приговор, вынесенный Четырьмя Семействами, гласил: пощады не давать никому, не делая скидок ни на пол, ни на возраст.
Его цепкий взгляд приметил все, начиная с расположения построек, прежде всего, той самой поварни. Особое же внимание он уделил деревьям.
Подходящее по всем статьям дерево росло как раз между поварней и стеной ограды.

- - - - - - - - - - - - - -
Эрга, взмокшая и тяжело дышащая, чувствовала приближение хорошо знакомой волны, которая вот-вот накроет ее, подхватит и понесет, беспомощную, утомленную, не имеющую ни сил, ни желания сопротивляться. Она выгнулась всем телом, запрокинув голову с разметавшейся гривой золотистых волос, а из груди вырвался глухой, протяжный стон.
Мужчина тоже застонал и, ненадолго отстранившись, снова ворвался в ее горячее, набухшее лоно, действуя с такой дикой, первобытной страстью и силой, что у Эрги перехватило дыхание. Она жадно глотала воздух пересохшим ртом, готовая с головой провалиться в омут неистового блаженства…
Но волна исчезла, прокатилась где-то в стороне, не задев даже краем, потому, что страх внезапно вернулся и заполнил каждую клеточку ее тела. Смертельная опасность, мерещившаяся ей, существовала на самом деле, женщина с таким опытом, как она, просто не могла ошибиться.
И эта опасность исходила от клиента. С беспощадной ясностью Эрга вдруг поняла, что все это время мужчина представлял, будто овладевает другой женщиной, оказавшейся в его полной власти. Наверняка такой же натуральной блондинкой, молодой, с безупречной фигурой, очень похожей на нее…
Женщиной, которую он прежде безумно, беспредельно любил, а потом с еще большей силой возненавидел.

- - - - - - - - - - - - - -
Два человека, по-прежнему заросшие и прикованные к стальным кольцам, но чистые (на полу камеры до сих пор стояли лужи, поскольку грязно-мыльная вода слишком медленно всасывалась в выгребную яму), не веря своим глазам, смотрели на предметы, которые Леман принес в небольшом мешке. Их рты приоткрылись, отчетливо показав, что зубов там осталось не так уж много.
Граф, выбрав на полу камеры местечко посуше, носком сапога разбросал в стороны солому, потом поочередно выложил туда магическое зеркало, магический шар, восковые витые свечи, мел, ритуальный платок, жаровню, узелок с травами, узелок с древесным углем и огниво… Склоняться к полу из-за огромного живота ему было нелегко, и он мысленно шептал не самые благочестивые слова, не забывая при этом краем глаза следить за узниками: а ну, как набросятся?! Подпихнуть бы ногой, с безопасного расстояния, но нельзя, для них это чудовищное святотатство. Откажутся проводить обряд, хоть грози самыми лютыми пытками… Волей-неволей пришлось рискнуть.
Но маги, одетые в чистые, хоть старые и залатанные рубахи и штаны вместо прежнего гнилья, потрясенные до глубины души, только смотрели, не мигая, на священные предметы, и их губы беззвучно шевелились, а в глазах стояли слезы.

[Приокский Дракон]

- - - - - - - - - - - - - - -
Это было ужасно, просто ужасно. Кто бы подумал, что и с ним, Правителем, может случиться такая неприятность, самая печальная и горькая для мужчины!
Он не решался смотреть на жену, чуть не плача от жестокого разочарования и унижения.
Тамира, ласково коснувшись его пылающей щеки, прошептала:
-Не надо, дорогой, ты ни в чем не виноват… Это все из-за меня. Ты просто испугался, что сделаешь мне больно.
Ригун был благодарен ей за эту спасительную ложь. И благодарен темноте, скрывавшей его сконфуженное, покрасневшее лицо.
Хотя можно ли назвать это ложью?
Последние роды, когда они наконец-то дождались появления на свет живого ребенка, чуть не отправили Тамиру к их несчастным первенцам и к давно почившим предкам. Он никогда не сможет забыть те ужасные дни и ночи, когда жена находилась на тончайшей грани, отделяющей мир живых от царства умерших. Даже вид сморщенного красного личика сына, его плоти и крови, вызывал не восторг, а глухую, инстинктивную злобу: ведь именно из-за него он мог лишиться своей любимой.
Боги были милостивы, и Тамира поправилась. Но, как смущенно объяснил ему лейб-медик, роды протекли так тяжело и дали такие осложнения, что об интимных отношениях придется надолго забыть. По крайней мере, на ближайшие три месяца, а возможно, и на гораздо более длительный срок.
-Пресветлый Правитель, другого выхода нет.… У вашей августейшей супруги… э-э-э… ну, попросту говоря, там порвано все, что только могло порваться, да еще самым… э-э-э… серьезным образом. Не припомню, когда мне в последний раз приходилось видеть такую ужасную картину, а уж я, поверьте, насмотрелся до… Кх-ммм! Прошу извинения, пресветлый Правитель, если я позволил себе лишнее.
Неверно истолковав ужас, исказивший лицо Ригуна, лейб-медик вкрадчивым голосом добавил:
-Понимаю, пресветлый Правитель, столь долгое воздержание тяжело перенести, да и вредно для здоровья, это я говорю, как врач! Но ведь ничто не мешает вам осчастливить какую-нибудь достойную девицу из хорошей семьи…
-Вон отсюда!!! – топнув ногой, впервые в жизни заорал Ригун.
Крючконосого человечка как ветром сдуло. Он решился показаться ему на глаза лишь через два дня и поклялся всеми святыми, что им руководили только самые добрые намерения и забота о драгоценном здоровье Правителя, которое так важно для всей Империи!
Ригун сухо поблагодарил его за эти добрые намерения, велел больше никогда не заводить разговор на подобную деликатную тему и заботиться только о драгоценном здоровье супруги Правителя.
Это было почти полгода назад, и хотя природа много раз властно напоминала о себе, он не притронулся ни к одной женщине. Поступить так значило предать Тамиру. Настоящая любовь при разлуке становится только крепче - в этом он был уверен, как в заповедях Священной Книги. К тому же, раз боги создали человека по своему образу и подобию, он просто обязан руководствоваться не только инстинктами, но и более возвышенными чувствами.
Когда Арад наконец сообщил ему, что Тамира снова может возлечь на его ложе, он был счастлив и просто сгорал от нетерпения… Огорчало лишь непрошенное вмешательство дворцового астролога, составившего гороскоп, по которому самый благоприятный момент для их близости выпадал на гораздо более позднее, чем обычно, время, чуть ли не перед рассветом. Досадно, слов нет, но мэтр Набус признанный специалист, ему виднее, что говорят звезды. Он ждал почти шесть месяцев, неужели не подождет шесть лишних часов?
И надо же такому случиться, чтобы проклятые слова лейб-медика: «там порвано все, что только могло порваться», всплыли в памяти в самый неподходящий момент, когда он только начал входить в нее, такую желанную и любимую, принявшую его с привычной покорностью служанки! Правителя словно ударило по голове мягким, но увесистым предметом. Разыгравшееся и не в меру богатое воображение нарисовало ему ужасную картину: как едва зажившая нежная плоть жены снова рвется под его грубым напором, истекая кровью. Леденящий озноб пробежал по всему телу, и в следующий же миг он почувствовал, что охватившее его возбуждение исчезло без следа.
И даже когда он успокоился, ни новые ласки, ни деликатная помощь Тамиры не вызвали повторного прилива мужской силы.

- - - - - - - - - - - - - -
Спрятав обмотанную веревкой «кошку» в развилке веток, Трюкач осторожно добрался до ствола и, цепко обхватив его ногами, стал спускаться на землю.
В половине девятого вечера будет уже достаточно темно. То дерево, которое он облюбовал, на котором ему предстояло просидеть почти шестнадцать часов, растет совсем недалеко от поварни, и когда он покинет его, густая крона даст дополнительную тень, а главное, укроет от глаз караульных на вышке.
Можно смело биться о заклад: влюбленная парочка предается своим утехам не рядом с пышущей жаром плитой. Конечно, странностей и извращений в мире хоть отбавляй, но все-таки, это не лучшее место для такого же жаркого времяпровождения! Если рассуждать чисто логически - ох, как же любит это слово Барон! – они должны заниматься этим самым делом где-то в другом месте. Например, в соседнем помещении. Не может же графская поварня, хоть и предназначенная для низших сословий, состоять из одной-единственной комнаты!
А это значит, что емкости с готовой пищей для слуг и стражников, хоть ненадолго, но останутся без присмотра…
Скорее всего, и окно будет открыто, ведь если плита раскалена, то без проветривания просто не обойтись! Впрочем, если оно даже окажется запертым, человеку с его опытом и умением отодвинуть защелку – пара пустяков.
Порошок не имеет ни вкуса, ни запаха: так клятвенно, чуть не крестясь, утверждал ученый алхимик, изготовивший его. Точнее, какой-то запах все-таки присутствует, но он настолько слаб, что надо обладать поистине собачьим нюхом, чтобы учуять его в горячей пище, которая вдобавок наверняка будет обильно сдобрена чесноком, пахучими травами и прочими благословенными добавками, перебивающими любой посторонний аромат.
Что же, болван стражник, расписывая достоинства ненаглядной «голубки», не забыл упомянуть про ее кулинарный талант. Дескать, стряпня такая вкусная – ну, просто пальчики оближешь, а ароматы… Слюна в рот так и набегает, настолько приятный да ядреный дух идет от ее похлебок и прочих блюд. Ни чесночку, ни травок разных не жалеет, умница, да и чего их жалеть, коли они графские!
Действительно, чего жалеть-то…
Интересно, пощадит ли Барон хотя бы эту глупую кухарку?
Едва ли. Хоть их предводитель, надо отдать ему должное, никогда не страдал излишней кровожадностью, - не то, что чертова Малютка! – пойти против воли Четырех Семейств он не рискнет.
Решение главарей четырех самых крупных и влиятельных шаек Империи было кратким и суровым: никакой жалости! Загородная усадьба Хольга должна быть уничтожена вместе со всеми обитателями. Вся Империя должна получить наглядный и поучительный урок…
Граф Хольг сам выбрал свою судьбу, сделав это дьявольское изобретение, а главное, поставив его производство на широкую ногу. За последние три месяца доходы Четырех Семейств упали в несколько раз: множество домов и усадеб оказались за колючими заборами, скрытно проникнуть туда стало просто невозможно, разве что с помощью подкопа. Но попробуй-ка бесшумно вырыть лаз нужной глубины и ширины, семь потов прольешь, да и неправильно это, не по божьим заповедям и не по кодексу воровской чести… Либо ты вор, либо землекоп, а если и то и другое сразу… Тьфу!!!
А резать чертову проволоку - своими руками поднять тревогу. Она же лопается с таким громким звоном, что самый глухой сторож услышит… Именно благодаря этой особенности «проволока Хольга» и пользуется таким спросом!
Создавшееся положение стало совершенно нетерпимым.
Графа пытались предостеречь, еще когда по улицам Кольруда загрохотали первые уродливые «деревянные бабы» с колючей проволокой. Ему регулярно подбрасывали письма, сначала уговаривая по-хорошему, взывая к его благоразумию и дворянской чести: ваше сиятельство, каждый должен заниматься своим делом, член Тайного Совета - корпеть над государственными бумагами, воры - обчищать чужие дома и карманы, так исстари повелось, зачем же рушить устоявшийся порядок и позорить свое высокое звание? Потом решили сыграть на его алчности: если все дело в деньгах, и вам ради них не жалко тревожить вечный покой вашего папеньки, светлая ему память, так мы готовы сами вам платить, будем честно отстегивать согласованную долю, только, ради богов-хранителей и всех святых, прекратите выпускать свою проклятую проволоку! Под конец пришлось прибегнуть к самому впечатляющему аргументу: если тебе, придурку и козлу безрогому, наплевать на семейную честь и память об отце, то подумай хотя бы о собственном сыне, он у тебя еще совсем маленький… Это не угроза, а честное предупреждение, раз не жалеешь наших детей, обрекаешь на голод и нищету, мешая их отцам заниматься своим ремеслом, так и мы не пожалеем твоего ребенка.
Хольга ничего не проняло. Заказы на «деревянных баб» поступали непрерывным потоком, и графские мастерские продолжали работать круглосуточно.
Тогда-то Четыре Семейства и вынесли графу приговор. Беспощадный, окончательный и не подлежащий обжалованию. Вопрос заключался лишь в том, как привести его в исполнение…
Ноги Трюкача коснулись мягкой густой травы. Присев на корточки, он замер, напряженно вглядываясь и вслушиваясь в темноту. Потом, выждав время, бесшумно двинулся к выбранному дереву, смутно черневшему прямо перед ним.
В пустом животе чуть слышно заурчало, и он выругал себя за то, что слишком усердно думал о глупой кухарке и ее кулинарных способностях.
Трюкач уже третьи сутки ничего не ел и не пил, только смачивал губы и полоскал рот. Для человека, которому предстоит целый день неподвижно просидеть на дереве, скрываясь в листве и переплетении мелких веток, замерев и уподобившись безжизненному истукану, отправление естественных надобностей – непозволительная роскошь. Впрочем, голод он переносил очень легко, и мог без особых проблем выдержать куда более длительный пост, а вот жажда… Но на что только не пойдешь, когда на кону такие ставки!
Четыре Семейства от отчаяния решились на неслыханный шаг. Главарям всех мало-мальски серьезных шаек, орудующих в Кольруде и провинциях, было объявлено через проверенных людей: того, кто исполнит вынесенный графу приговор, примут как равного в их благородное общество. С этого момента в Империи будет Пять Семейств, со всеми вытекающими последствиями, в том числе и касательно дележа доходов.
Гром средь ясного неба не произвел бы большего впечатления. От открывшейся перспективы кружилась голова, и сладкой истомой сдавливало грудь. Главари шаек, забросив все дела, даже самые важные, взялись за непривычную им умственную работу. Целый месяц кипели жаркие споры, составлялись самые нелепые и фантастические планы, а потом все потихоньку, как бы само собой, заглохло.
Вот тогда-то и подвернулся в трактире болтливый стражник… После беседы с ним Трюкач помчался к Барону, и почти сразу же несколько постоялых дворов у въезда в Кольруд были взяты под круглосуточное наблюдение. Когда через неделю подвернулась подходящая труппа провинциальных лицедеев, из нее быстро и бесследно изъяли акробата. На следующий день она дала представление в графской усадьбе, и ей достались, помимо оговоренных денег, бурные аплодисменты, изрядную часть которых по праву заслужил новый акробат. Хозяин труппы просто светился от радости: подобная удача выпадает нечасто, да и фраза: «…а вот когда мы с большим успехом выступили перед его сиятельством графом Хольгом…» впредь будет действовать магически, увеличивая размер гонорара.
Наверное, он потом долго и витиевато ругался, проклиная конкурента, который переманил такого искусного мастера: так объяснил свой внезапный уход Трюкач. Просто исчезнуть, не попрощавшись, было рискованно, ведь пропажа двух акробатов подряд наверняка вызвала бы ненужные подозрения и сплетни.
Получив подробный отчет и еще раз хорошенько все обдумав, Барон приказал ему, Малютке и Одноглазому устроить «репетицию». А после того, когда она успешно прошла, связался с Четырьмя Семействами и сообщил, что берется за исполнение приговора, вынесенного Хольгу.
И с этого момента пути назад уже не было. «Сказал – отвечай за сказанное» - этот закон в преступном мире Империи соблюдался свято…

- - - - - - - - - - - - - - -
-Брат Хинес, я до сих пор, как в бреду… Ах, смели ли мы надеяться, что еще хоть раз прикоснемся к нашим святыням?
-Я тоже очень взволнован, брат Веллан. Не передать словами, что я чувствую! Пусть этому жирному негодяю простится хоть часть грехов за то блаженство, которое он нам доставил, сам того не ведая и не желая… Ну, а моя душа так запятнана, что один лишний грех уже ничего не решит. Абсолютно ничего…
-О чем ты, брат Хинес? Прости, я не понимаю…
-О том, что я будто бы увидел его на Троне Правителей.
-Так ты… - второй узник, которого звали братом Велланом, изумленно ахнул, прижав ладонь к впалой, мертвенно-бледной щеке. – Неужели… Но, брат мой! Это же… Это хуже, чем святотатство! Я же задал тебе всего каких-то полчаса назад вопрос: знаешь ли ты, что ждет мага, сказавшего неправду? И ты ответил: знаю!
-Ну, если рассуждать строго формально, я не солгал… - Хинес усмехнулся, вдруг став удивительно похожим на проказника-студиозуса, подшутившего над строгим профессором. – Я ведь сказал: вижу на троне очень большого, крупного человека! Он известен всей Империи, он прославлен, его имя известно всем, он говорит с южным акцентом… Как идет ему Корона Правителей, сияющая на его благородном челе! Разве я виноват, что самодовольный толстяк отнес эти слова на свой счет? Что он решил, будто я или постеснялся, или побоялся сказать слово «жирный», заменив его словом «крупный»?
-Так, значит…
-Я действительно смотрел в магический шар. И видел очень крупного, рослого человека. Он говорил с хорошо различимым акцентом – не совсем понятно, правда, с корашанским или коунтским… Но точно с южным. Так и сказал, не солгав ни на полслова. Только это был не Леман!
-Но ты же не разубедил его!
-А разве он спрашивал? – озорно усмехнулся Хинес.
-Ну, не знаю… Просто не знаю, что и сказать! – в полной растерянности бормотал Веллан. – Ввести в заблуждение заказчика священного ритуала!
Хинес пожал плечами. Улыбка медленно сползла с его лица.
-Знаешь, брат… Я не настолько наивен, чтобы верить, будто он нас выпустит! Но, оказывается, жизнь еще не совсем опротивела. Сегодня я специально злил его, чтобы поскорее умереть. А теперь уже смерть не манит. Подумай только, как мало надо отчаявшемуся человеку, чтобы он снова захотел жить! Всего-то смыть с себя многолетнюю грязь, скинуть мерзкие гнилые лохмотья… Почувствовать себя человеком, пусть даже одноруким калекой, в цепях и ошейнике… Так что попробуем поводить его за нос, сколько сможем. А там видно будет…

[Приокский Дракон]

- - - - - - - - - - - - - -
Правитель долго не мог заснуть, нервно размышляя о причинах столь неприятного сюрприза. Неужели это первый признак надвигающейся старости? Но ведь ему всего сорок пять! Вот дед даже в весьма почтенных годах…
Милостивые боги, ну зачем все время сравнивать себя с дедом, вечный ему покой и светлая память! Наверное, просто накопилась усталость, да еще пришлось так сильно понервничать на последнем заседании Тайного Совета. Проклятый Леман! О боги, явите милость, сделайте так, чтобы мерзкого толстяка хватил апоплексический удар от обжорства!
Конечно, грешно желать зла человеку и собрату по вере. Но подлый южанин сам виноват, он вывел бы из себя даже святого.
Кажется, лейб-медик когда-то говорил о долгом воздержании. Дескать, это вредно с лекарской точки зрения… Так, может быть, причина именно в этом? Хоть и неловко, а делать нечего, придется его расспросить. Конечно, не напрямую, как-нибудь деликатно, иносказательно.

- - - - - - - - - - - - - - -
Выбранное дерево было прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки. Трюкач нащупал сначала толстый шершавый ствол, затем – высоко расположенную крепкую ветку, которая спокойно выдержала бы большой вес. Он взялся за нее, прикидывая, как половчее подтянуться.
В следующую секунду перед глазами словно вспыхнул сноп ярких зеленоватых искр. Последнее, что уловило угасающее сознание – мучительную боль в голове чуть выше левого уха.

- - - - - - - - - - - - - -
Да, он ненавидел эту женщину, в том не могло быть сомнений. А сейчас точно с такой же силой ненавидел ее, Эргу, потому, что в его глазах они были единым целым.
Поведение клиента внезапно и пугающе переменилось, движения стали резче и грубее, он яростно захрипел, в спертом воздухе пахнуло его кисловатым, удушливым потом.
А потом ее лицо вдруг обожгла такая пощечина, что она громко вскрикнула от боли. В следующую секунду он, перестав опираться на руки, упал на нее всей тяжестью своего крупного, безжалостного тела.
Мужчина буквально вдавливал Эргу в плотную перину, как будто хотел расплющить. Он наверняка видел и чувствовал, что женщине страшно и больно, что она задыхается, и это словно подстегивало его, придавая все новые силы. Яростные, могучие толчки следовали непрерывно, один за другим, он вгонял свое орудие на всю глубину, злобно рыча, действуя с остервенением, с бешеной, неукротимой настойчивостью, будто пытался пронзить ее насквозь, разорвать, причинить как можно больше страданий.
Эрга не имела понятия, сколько уже длился этот кошмар. Она давно потеряла счет времени, у нее хватало сил только на то, чтобы инстинктивно глотнуть воздуха, когда давление на грудь хоть немного ослабевало.
Чувствуя, что вот-вот лишится сознания от удушья, она взмолилась о пощаде.
-Заткнись, сука!!! – раздался бешеный рык, в котором смешались ярость, беспредельное страдание и ликующее торжество. – Не смей жаловаться, сама виновата!
В следующую секунду голова Эрги мотнулась набок от второй пощечины, еще более увесистой, и почти сразу же крепкие пальцы сомкнулись на ее горле.
-Зачем ты это сделала?! – ревел мужчина прямо ей в ухо. – Чего тебе не хватало, тварь?! Я готов был положить к твоим ногам весь мир! Боготворил тебя, а ты… Гадина… Ехидна ядовитая… А-а-а-о-оооо…
Она дико хрипела, тщетно пытаясь позвать на помощь, когда невидимый безумец с протяжным мучительным стоном извергал в нее свое семя. Потом оборвались и хрипы: его пальцы начали сжиматься с неумолимостью стального механизма.
Задыхаясь, теряя сознание, Эрга не слышала ни приближающихся шагов и шума за дверью, ни перепуганного, дрожащего голоса, умолявшего: «…ради всех святых, к нему сейчас нельзя, ты нас погубишь!» А если бы и услышала, то ни за что не узнала бы голоса незнакомца в черной бархатной маске, который растрогал ее до слез своей деликатностью, столь несвойственной покупателям живого товара.
Но вот грохочущие удары в дверь она расслышала отчетливо, несмотря на панический, животный ужас. И разобрала каждое слово, произнесенное громким, уверенным голосом:
-Ваше сиятельство, извольте немедленно выйти! Чрезвычайное происшествие!
Яростный рев голодного хищника, у которого из-под носа утащили добычу, чуть не оглушил ее, затем в освобожденное горло обжигающей струей хлынул воздух, а нестерпимая тяжесть, вдавившая в перину, вдруг исчезла.
Было слышно, как мужчина, изрыгая самую ужасную ругань, торопливо одевается и натягивает сапоги. Потом дверь громко хлопнула, за нею послышались возбужденные голоса и чьи-то крики.
Эрга беззвучно всхлипывала, трясясь и стуча зубами, как в лихорадке. Слезы катились ручьем, насквозь промочив черную повязку, закрывавшую ей глаза. Она была настолько перепугана, раздавлена и опустошена, что не решилась ее снять, не посмела прикоснуться к саднящему горлу, не догадалась сдвинуть ноги, по-прежнему широко раскинутые и согнутые в коленях.
До нее даже не дошло, что она минуту назад чудом избежала смерти.

Глава II.
Граф Хольг, самый богатый человек в Империи, кавалер ее высших орденов и член Тайного Совета, чувствовал, как в нем клокочет страшная, на грани безумия, ярость.
Его привычный мир, где всему было отведено свое место, все подчинялось строгому и неукоснительному распорядку, разлетелся вдребезги. И это произошло из-за двух олухов, жалкие жизни которых он мог отобрать в любой момент: по закону, дворянин, имевший титул графа, мог не только награждать людей низших сословий, но и вершить над ними суд и расправу, вплоть до смертной казни, ни у кого не спрашивая дозволения.
И они знали это! Но все-таки осмелились, безумцы, ничтожества…
-Ваше сиятельство, я не мог остановить его! - пролепетал, еле шевеля посеревшими губами, дворецкий Ральф, когда взбешенный господин, грозивший нарушителям своего покоя самыми лютыми пытками, умолк, чтобы перевести дух. – Я пытался помешать, боги свидетели! Он ворвался сюда и просто отшвырнул меня, проклятый бугай, невежа…
Трясущиеся пальцы дворецкого теребили рваный кусок черного бархата, в котором нелегко было опознать аккуратную маску.
Глаза графа, налитые кровью, впились в виновника.
Если бы немолодой чернобородый стражник взмолился о пощаде, тоже начал лепетать что-то в свое оправдание, или просто испугался, Хольг с бешеным ревом вцепился бы ему в горло, и не нашлось бы в мире силы, способной разжать его пальцы. Но он смотрел на господина по-прежнему спокойным и даже суровым взглядом. И это было настолько необычно, что первый, самый сильный и страшный приступ ярости графа потихоньку стал ослабевать, и в помутненном сознании мелькнула мысль: во имя всех святых и всех демонов, что это означает?!
Словно уловив этот момент, чернобородый произнес:
-Ваше сиятельство, потом можете сделать со мной все, что угодно. Но сейчас, если вам дорога жизнь, извольте меня выслушать.

------------------
Человек, сидевший возле небольшого, разведенного на каменном полу пещеры костра, изо всех сил пытался сохранить спокойствие. Но внутри все клокотало. Чтобы не тронуться умом, надо было хоть как-то отвлечься, найти какое-то занятие.
Он уже несколько раз проверял посты, напоминая дозорным, чтобы не теряли бдительности. Потом съел то ли очень поздний ужин, то ли очень ранний завтрак, стараясь как можно дольше пережевывать пищу. Немного подумав, устроил разнос тому, кто занимался стряпней, пригрозив выдернуть неумелые кривые руки и засунуть в то место, откуда растут еще более кривые ноги… Еще раз проверил дозорных, вернулся в пещеру, прошел в дальний угол, задернутый плотным занавесом, присел к костерку и несколько минут смотрел на трепещущие язычки пламени. Это зрелище всегда его успокаивало...
Всегда, но только не сейчас. О боги, удалось ли Трюкачу перебраться через стену?
Ну, и чем еще можно себя занять? Перечитать при свете огня какую-нибудь книгу? Так все они вызубрены наизусть, он может процитировать на спор любой отрывок с любого места…
Если бы было, с кем спорить. Его люди книжками сроду не интересовались, что возьмешь с неграмотных мужланов!
Тяжело вздохнув, Барон снова взялся за заточку и без того острого, как бритва, кинжала.
Вообще-то он зря обругал незадачливого повара, еда была вполне сносной. Но надо же успокоить нервы, перетянутые и дрожащие, будто струны под пальцами музыканта. А лучшего способа, чем придраться к нерадивому подчиненному и сорвать на нем злость, еще не придумали.
Ладно, когда дойдет до дележа добычи, он немного прибавит к его доле, чтобы не обижался понапрасну… Если только будет, что делить, и кому делить. На кон поставлено все: Четыре Семейства не любят неудачников и не прощают оплошностей. Надо надеяться, что Трюкач не подведет. И ждать, ждать, … чувствуя, что медленно сходишь с ума.
Хотя, конечно, есть еще способ для успокоения, очень даже хороший, который нравится и ему, и Малютке. Но они совсем недавно уже прибегли к нему, как только Малютка вернулась в их лесное убежище - слава богам, живая и невредимая. Пережитое волнение всегда действовало на нее возбуждающе, вот и теперь она без лишних слов, с покрасневшим лицом и горящими глазами, быстро увлекла его за полог. Несколько разбойников тут же, будто по команде, уставились им вслед, Барон чувствовал, как их завистливые и ненавидящие взгляды буквально прожигают ему спину.
Хорошо, что хоть Трюкача среди них не было!
Повторно прибегать к этому способу не хотелось. Тут нужна мера, не то на время станешь ленивым и умиротворенным, опять же реакция замедлится, а сейчас это категорически недопустимо. Вот потом, если, дай боги, все пройдет, как задумано!... Люди шепчутся, что в Кольруде появилась книга, которую святые отцы проклинают прямо во время богослужений, поскольку она просто напичкана картинками, изображающими мужчину и женщину в процессе соития. Причем если хоть половина из того, что об этих самых картинках говорят, правда, то… Святые угодники! Наверное, даже такой ловкий человек, как Трюкач, и тот призадумался бы, сумеет ли пристроиться к даме, приняв столь заковыристую позу.
Хотя будь на месте дамы Малютка, наверняка сумел бы, можно не сомневаться…
позах… Милостивые боги, да что же это такое, куда катится мир?!
Говорят также, что многие почтенные кольрудские матроны словно рехнулись: мечтают хоть одним глазком посмотреть на эти картинки, даже готовы хорошо заплатить за такую возможность. Ясное дело, мечтают в тайне от своих законных мужей, а то им влетело бы по первое число: сами боги назначили женщине быть скромной и не проявлять неуместного любопытства в интимных вопросах. Дай бабам волю, в какую бездну разврата провалится несчастная Империя!
Правда, Малютке он все же даст ее почитать, когда раздобудет – естественно, после того, как сам изучит во всех подробностях. Вот уж за чью нравственность можно не волноваться! Как гласит народная мудрость: что толку запирать двери конюшни, если лошадь уже украли.
А потом они будут долго и усердно проверять, так ли уж трудно воспроизвести эти картинки в жизни…
Отложив оселок, он ласково взъерошил волосы на голове лежавшей рядом женщины, коротко стриженной, маленькой и хрупкой.
-Не надо! – с притворным недовольством оттолкнула она его руку. – Ты уже получил свою порцию. У вас, мужиков, только одно на уме!
Барон, с наигранным равнодушием пожав плечами, отодвинулся.
Но ее глаза, в которых так и мельтешили задорные огоньки, говорили яснее ясного: прояви он деликатную настойчивость, дополнительная порция была бы предоставлена. Малютка всегда охотно предавалась любви, не только отвечая на его желания, но и проявляя инициативу, причем с таким пылом, что ему даже бывало неловко перед своими людьми.
Не потому, что он занимался любовью с совсем молоденькой девчонкой, в сущности, еще ребенком, - в конце концов, знала, на что шла, никто ее силой ни в шайку, ни под одеяло к главарю не тянул! – просто тяжело было видеть бешеную зависть в их глазах и слышать зубовный скрежет… Будь он помоложе и поглупее, лишь пуще возгордился бы и махнул рукой на возможные последствия. Но сейчас было ясно: Малютка не только дарит радость и наслаждение, она также притягивает неприятности, словно железный штырь - молнию в грозу.
Достаточно посмотреть, что она сделала с беднягой Трюкачом. Он хорошо скрывал свои чувства, надо отдать ему должное, но человек не может вечно притворяться, рано или поздно выдаст себя. Вот и потаенные мысли Трюкача теперь видны ему, Барону, так ясно, как если бы он сидел в исповедальне, а Трюкач изливал бы перед ним душу, стоя на коленях.
Этот негодяй страстно, до безумия, хочет завладеть Малюткой, тут нет сомнений. Но пока Барон жив, ему надеяться не на что, следовательно…
Его собственный советник превратился в смертельную угрозу. Человек, ослепленный страстью, сходящий от нее с ума, не может считаться надежным. Веры ему уже нет, он способен на все. Тот же, кто сгорает от страсти к женщине своего главаря, опаснее стократно. А если учесть, что в случае успеха авторитет Трюкача вознесется до небес - ведь план-то придумал именно он! - и у многих членов шайки наверняка возникнут совершенно нежелательные мысли и сомнения…
Допустить этого нельзя ни в коем случае. Поэтому, как ни жаль, но жить Трюкачу осталось меньше суток. Сразу после того, как он откроет им ворота усадьбы Хольга, быстрый и точный удар кинжала отправит его в мир иной. Лезвие войдет точно в сердце, Трюкач не будет мучиться, он даже не успеет понять, что произошло. А уж где именно окажется новопреставленный, на небесах или в преисподней, пусть решают боги. Если судить по делам – тогда, конечно, у рогатых демонов, однако насильственная смерть от руки друга приравнивается к мученичеству, а это совсем другой коленкор…
Вот будет умора, если такой грешник, как старина Трюкач, попадет к святым праведникам! Стоило бы взглянуть на их лица, когда он примется за описание своего «жития».
Потом, разумеется, от него потребуют объяснений, ведь Трюкача любят за веселый нрав, щедрость и пользу, которую он всегда приносил шайке. Но до бунта не дойдет. Его авторитет непререкаем, а богатая добыча ублажит кого угодно. Правда, предводителю шайки, тем более - главе одного из Пяти Семейств, обязательно нужен советник, так велит кодекс воровской чести. Что же, он подыщет себе нового советника, такого же умного, как бедный Трюкач, но степенного, хладнокровного. Лучше всего, в солидных годах и некрепкого здоровьем. Чтобы не заглядывался на Малютку.
То есть, заглядываться он, конечно, будет (эта чертовка заставит обернуться ей вослед даже дряхлого старца, ступившего одной ногой в вечность), но в допустимых пределах, проявляя лишь теоретический интерес.
А может, лучше все же не рисковать, знаем мы этих теоретиков… Может, найти того, который… Ну, из этих, которые с мужиками.
Нет, это еще хуже: вдруг, не приведи боги, вместо Малютки советнику приглянется сам предводитель… Тьфу, о чем только приходится думать!!!

[Приокский Дракон]

- - - - - - - - - - - - - - - -
-Вот что я нашел у него, ваше сиятельство.
Хольг, усилием воли прогнав последние остатки ярости, мешавшей сосредоточиться, внимательно осмотрел предметы, на которые указывал Гумар.
Кинжал в потрепанных, но еще крепких ножнах с завязками. Маленький кожаный мешочек, туго стянутый шнурком. Какая-то скомканная белая тряпка…
Чернобородый стражник, не дожидаясь приказа, рывком развернул ткань во всю длину. Люди, столпившиеся вокруг, не сговариваясь, дружно ахнули: кто от изумления, а кто и от испуга.
Посередине белой (точнее, сероватой от грязи) полосы, похожей на обычную налобную повязку, отчетливо виднелось круглое красное пятно. Это был отличительный знак одной из самых дерзких и удачливых шаек, державшей в страхе весь Кольруд и прилегающие окрестности.
-Банда «Белых повязок»… - прошептал кто-то, с невольным страхом уставившись на пленного.
-У-у-у, собачий сын! – с удивительным для своих лет и комплекции проворством метнулся к разбойнику, занося ногу для удара, пожилой толстяк в форме сотника графской стражи.
-Стоять, идиот!!! – заорал Хольг, бешено сверкнув глазами.
Ноги толстяка внезапно перестали его держать, будто в них растаяли кости, и он обмякшим мешком повис на руках Гумара.
Никогда граф не говорил с начальником своей стражи таким оскорбительным тоном, тем более, в присутствии подчиненных. Никогда не позволял себе повышать голос, да в этом и не было необходимости: ему повиновались беспрекословно, стараясь не вызвать ни малейшего неудовольствия, причем не только за страх, но и за совесть, ибо граф Хольг в равной степени мог внушать людям и панический испуг, и искреннюю любовь, граничащую с обожанием.
Проявлять эмоции в публичном месте, на глазах посторонних, – удел низших сословий. Таково было правило дворянского этикета, которому он следовал неукоснительно. Теперь же его поведение свидетельствовало только об одном: граф не просто рассержен, он разъярен, взбешен до безумия! Святые угодники, что будет… Да ведь головы покатятся…
-Простите, ваше сиятельство! - всхлипывающим голосом залепетал сотник, уже не думая, как позорно он выглядит в глазах собственных стражников. – Боги свидетели, просто не вытерпел, не смог вынести, что какая-то мразь залезла в вашу усадьбу… Умоляю, не гневайтесь на старика за преданность…
-Замолчите сейчас же! И выпрямьтесь, перестаньте висеть на стражнике!
Теперь граф не кричал, он произнес эти слова достаточно спокойным голосом, но сотник отдал бы все на свете, чтобы господин продолжал бушевать, бранился и даже ударил его. Потому, что этот спокойный голос был гораздо страшнее минувшей вспышки гнева: настолько ясно слышался в нем приговор.
-Кто это такой? – спросил Хольг, указывая на человека в грязно-зеленой куртке, связанного по рукам и ногам, который неподвижно лежал под деревом.
-Не могу знать, ва…ваше сиятельство… - чуть ворочая окостеневшим от ужаса и позора языком, выговорил сотник. – Ра…разбойник… судя по… по повязке…
-Как он сюда попал?
-Не могу знать… Перелез через стену… - сделав немалое усилие, толстяк, каким-то чудом еще не лишившийся чувств, договорил: - Наверное…
-А как же он смог подобраться к стене, минуя забор из проволоки?
-Не могу…
-Довольно! Не желаю слышать никаких «не могу знать»! Я вас для того и держу на службе, плачу хорошее жалованье, чтобы вы знали! И чтобы никакая, говоря вашими словами, мразь не смогла забраться в мою усадьбу. Именно в этом, и только в этом должна была заключаться ваша преданность! А бить ногами оглушенного и связанного пленника – такой преданности мне не нужно, благодарю покорно.
После небольшой паузы граф резко, отрывисто спросил:
-Как могло случиться, что караульные не заметили лазутчика?
-Не могу… Ой, простите старого дурака, ваше сиятельство, чуть не вырвалось… Да я с них, мерзавцев, шкуру спущу, будут знать, как исполнять службу…
-Я заметил его, ваше сиятельство, - внезапно произнес Гумар.
Снова раздался общий изумленный выдох.
-Ты?! – опешил Хольг.
-Так точно. Он перебежал через дорогу и спрятался в яме под кустом, думая, что я его не вижу.
-Но почему… Милостивые боги, отчего ты сразу не поднял тревогу?!
-Тогда он мог бы убежать, ваше сиятельство, ведь проход еще не был затянут проволокой, а этот негодяй очень ловкий и проворный.
-Да, пожалуй, - кивнул Хольг, признавая правоту стражника. – Но когда его затянули, почему ты продолжал молчать? Ведь ему уже негде было скрыться…
-А я скажу, почему он молчал! – раздался вдруг визгливый, пронзительный голос сотника, почуявшего, что надо использовать подвернувшийся шанс отвести от себя гнев господина, сколь бы ничтожным он ни был. – Я все скажу, ваше сиятельство! Он выслуживался, сукин сын! Решил сам, в одиночку, выследить лазутчика, задержать и вам представить: вот, мол, какой я молодец, о благе вашем пекусь, глаз не смыкаю, а все остальные ронга медного не стоят! Он о своей выгоде думал, не о вашей безопасности! А если бы не выследил, если бы упустил, что тогда?!
-Я бы не упустил! – спокойно и уверенно ответил Гумар, окинув начальника взглядом, полным такого ледяного презрения, что более совестливый человек, встретившись с ним, по меньшей мере, смутился бы.
-Ах, конечно же! Ты ведь у нас самый умный…
-Похоже, он действительно умнее вас, – прервал вопли толстяка граф. – И не смейте больше открывать рот, пока я не разрешу, понятно? Продолжай, Гумар!
-Слушаюсь, ваше сиятельство. Я заметил его самым краешком глаза, он ведь у меня наметанный, как у всякого охотника-промысловика…
-Так ты что, прежде был охотником? Хотя это не важно… Говори дальше!
-Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, это как раз очень даже важно.
Граф, не привыкший, чтобы люди низших сословий ему противоречили, остолбенел от изумления, а стражники, толпившиеся вокруг – от испуга.
-Если бы на вышке был не я, ваше сиятельство, - невозмутимо продолжал Гумар, или не обратив внимания на то, какой эффект произвели его дерзкие слова, или попросту не считавший их таковыми, - не миновать бы вам большой беды. Любой другой его бы не заметил. У него были сообщники, мужчина и совсем молодая девушка, переодетая парнем, они устроили драку в стороне от ворот. Хотели, чтобы я отвлекся, а он - стражник ткнул пальцем в сторону пленного - тем временем проскочил бы под самым носом и укрылся в яме. И им это почти удалось: очень уж я не люблю черной ругани, даже от мужиков слушать неприятно, а когда женщины ругаются, или, того хуже, молоденькие девушки… А девчонка такое загнула, что не всякая бумага выдержит, на камне высекать надо! Обернулся к ней, кричу, чтобы заткнулась, и тут самым краем глаза вижу: этот красавец прыгает через изгородь и летит к яме, что твой олень, за которым волки гонятся…
-С-сука!!! – открыв глаза, прошипел пойманный лазутчик, вложив в это короткое слово всю свою бессильную ненависть.
-Ожил, наконец-то! - усмехнулся Хольг, стряхнув оцепенение, вызванное дерзостью стражника. В глубине души он понимал, что Гумар был прав. – Ну, говори, негодяй, зачем ты сюда забрался, кто тебя послал?
Трюкач, презрительно сплюнув, подробно и четко сообщил, куда, по его мнению, следует сиятельному графу идти со своими вопросами, кому их задать, и чем потом заняться.
Вздох ужаса вырвался из десятков глоток.
Бешеная злоба вновь обуяла Хольга, глаза заволокла мутно-кровавая пелена, а рука метнулась к висевшему на поясе кинжалу. Через мгновение обнаженное лезвие тускло сверкнуло в свете фонарей и факелов. А в следующую секунду занесенное над лазутчиком оружие застыло в воздухе.
Теперь перепуганные стражники не издали ни звука, слишком сильным было потрясение.
Хрипя от ярости, граф попытался высвободить перехваченную руку. Он был крепок, но с тем же успехом мог вырываться из объятий матерого медведя.
-Ваше сиятельство, успокойтесь! Он нарочно злит вас, чтобы получить легкую смерть! – дошел до его сознания голос Гумара.
Мутная пелена стала рассеиваться, а звон в ушах – затихать. Овладевшая графом злоба, затмившая разум, потихоньку отступала.
Гумар снова допустил дерзость, на это раз неизмеримо большую, он посмел поднять руку на своего господина и повелителя. За это стражник должен был понести суровое наказание. Так требовали устои, на которых зиждился порядок вещей и сама Империя. Но Священная Книга ясно говорила: справедливость является одной из главных добродетелей. А справедливость требовала признать: стражник и в этот раз прав. Убить пойманного лазутчика, хотя бы и за столь тяжкое оскорбление, не подвергнув сначала допросу, было бы непростительной глупостью даже для дворянина самого низшего ранга. Что тогда говорить о графе, члене Тайного Совета, который к тому же…
Хольг мотнул головой, прогоняя остатки бешенства вместе с несвоевременными мыслями.
-Отпусти! – приказал он стражнику. И видя, что тот колеблется, злым шепотом добавил: - Кому говорю! Со мной все в порядке.
Железные пальцы разжались, и граф с трудом удержался от страдальческого стона: так саднило запястье, будто побывавшее в тисках или в капкане.
-Ладно, не хочешь отвечать по-хорошему, ответишь по-плохому, - зловеще пообещал он лазутчику, вкладывая кинжал в ножны. – Говори дальше, Гумар. Значит, ты его заметил, и…
-И сразу понял, что дело нечисто, ваше сиятельство. С какой стати человек будет прятаться в яме? Вы уж простите, ваше сиятельство, ту яму давным-давно надо было засыпать, а куст выкопать, чтобы не мешал обзору с вышки. Конечно, это не мое дело…
-Верно, это не твое дело, - подозрительно спокойным голосом произнес Хольг. Только люди, хорошо знавшие графа, могли бы заметить, как дрожат его пальцы, как нервно подергивается красивое мужественное лицо, и безошибочно определить, что он едва сдерживается, чтобы снова не впасть в ярость.
Сотник был из их числа, поэтому тут же встрепенулся, выжидающе уставившись на господина - не разрешит ли выругать невоспитанного невежу, слишком много о себе возомнившего, - и всем видом демонстрируя свое благородное негодование.
-И тем более не мое дело, – договорил граф. – Это прямая обязанность начальника моей стражи, которой он почему-то пренебрег!
По лицу толстяка заструился холодный пот. Не глядя на него, Хольг приказал:
-Продолжай!
-Я, хвала богам, сдержался, и виду не подал, что его заметил. А ведь чуть не повернулся к нему, ваше сиятельство, только прежняя выучка и помогла. Для охотника-то терпение – первое дело, попробуй без него зверя добыть! За долгие годы волей-неволей научился не дергаться попусту… В голове все смешалось, одно только было ясно: надо притвориться, будто проморгал его, а уж после разберемся, что к чему. Вот и кричал на ту бесстыжую девку, которая сквернословила, потом оправдывался перед господином старшим десятником Квартом, за то, что…
Встретившись с умоляющим взглядом старшего десятника, стражник после краткой запинки продолжил:
-Ну, за то, что отвлекся на тех нищих, стоя на посту. А этот-то, – Гумар вдруг скривил рот в презрительной усмешке, – небось, под кустом сидя, надо мной потешался и думал: повезло, дурачка караульного обвели вокруг пальца, как сопливого мальчишку!
-Не твое собачье дело, что я думал! – зло выкрикнул Трюкач.
-А получилось-то по-другому, это я его вокруг пальца обвел, - пожал плечами Гумар. – Попался наш акробат, как миленький!
-Подожди, подожди! Я ничего не понимаю! Какой еще акробат?
-Помните, ваше сиятельство, бродячих артистов, что были здесь на прошлой неделе?
-Конечно, помню!
-Так он тоже был среди них. Ходил по канату и всякие штуковины подбрасывал. Я ведь говорил, ваше сиятельство, у меня глаз наметанный, а память пока еще в порядке. Когда оглушил его и связал, зажег фонарь, стал обыскивать, гляжу: а лицо-то знакомое! Это он, даю голову на отсечение.
Пойманный лазутчик еще раз с ненавистью выдохнул то же слово.
-Святые угодники! – воскликнул потрясенный граф, внимательно вглядевшись. – Теперь и я вижу… Точно, он!
-Позволите продолжать, ваше сиятельство?
-Продолжай, Гумар.
-Ну, тут стало яснее ясного: вам грозит опасность. Коли разбойник сначала днем в вашу усадьбу забрался, прикинувшись акробатом, а потом залез ночью, значит, замыслил худое. Кстати, ваше сиятельство, порошок, что в этом мешочке, надо бы лекарю показать, или какому ученому мужу. Сдается мне, это яд. А может, сонное зелье…
-Тебе не жить, паскуда! – завопил Трюкач, брызгая слюной. - Барон с тебя шкуру сдерет!
-Может, и сдерет… А может, я сам его обдеру, твоего Барона.
-Кишка тонка!
Стражник смерил лазутчика долгим, оценивающим взглядом.
-Злобишься, будто дикий зверь, а ведь, похоже, ты не такой уж и злой…
Трюкач, прожигая стражника ненавидящим взглядом, набрал воздуху в грудь, чтобы обложить самой черной и заковыристой руганью.
-Признавайся, ты ведь тогда пожалел молодого графа, правильно?! – вдруг рявкнул Гумар, стремительно наклонившись к пленнику.
-Ну и что с того… - начал было лазутчик, но тут же умолк, запнувшись на полуслове и уставившись на стражника с изумлением, к которому примешивался суеверный ужас.
-Что такое? – сразу насторожился Хольг. – Причем тут мой сын?
Стражник медленно повернулся к нему:
-Ваше сиятельство, я все вам объясню, но после. А сейчас, ради всех святых, позвольте мне самому допросить эту гадюку. Одному, без помощников, и чтобы никто не мешал. Клянусь: все выложит, как на исповеди.
Граф после недолгой паузы кивнул головой:
-Хорошо. Можете делать с ним все, что сочтете нужным, сотник.

- - - - - - - - - - - - - - - -
Человек в черной бархатной маске, наскоро зашитой крупными и неаккуратными стежками (рука, державшая иглу, явно была непривычной к такой работе), ласково обняв всхлипывающую женщину и гладя ее по голове, приговаривал:
-Ну что ты, лапушка, перестань… Все уже позади!
Ни дать, ни взять, заботливый отец, успокаивающий дочку. Вот только взрослые дочери обычно не показываются отцам, в чем мать родила…
-Тебе ничего не угрожает, совершенно ничего!
Рыдающие всхлипы никак не утихали.
-Неужели ты хоть на секунду поверила, что он действительно хотел задушить тебя?! Это была игра, всего-навсего игра! Ты же знаешь, у некоторых мужчин в постели бывают … э-э-э… не совсем обычные желания, фантазии… Да, он немного… как бы сказать… увлекся, но я был рядом, я бы успел вмешаться!
-У-у-уууу!!! – пронзительно и тоскливо заскулила Эрга, уткнувшись зареванным лицом в грудь дворецкого.
-Ох, да что же это такое… Ну, перестань, прошу тебя, у меня же сердце не каменное!
-И у меня… не ка-аа-менн-ннн….
-Конечно, конечно, лапушка… Ты перепугалась, понимаю! За это – дополнительная плата, целый золотой талар! Тебе, разумеется, а не хозяйке.
Всхлипы утихли.
Эрге было очень страшно. И все-таки голос доброго человека в бархатной маске звучал так успокаивающе, а золотой талар при всех обстоятельствах остается золотым таларом.
Она инстинктивно чувствовала и понимала, что он лжет. Может быть, вначале это действительно была игра, а потом все пошло всерьез, смерть чудом разминулась с нею.
Но надо было убедить себя в его правоте. Потому, что в противном случае она уже никогда не сможет заставить себя лечь в постель с мужчиной. В любом клиенте она будет видеть сумасшедшего маньяка, готового внезапно вцепиться ей в горло. И тогда мадам Анни попросту выставит ее за дверь «Белой Лилии»… Что она потом будет делать? Стоять на паперти с протянутой рукой, моля о подаянии?
Другого выхода не было. Конечно же, он прав: клиент просто увлекся, не рассчитал силу… что возьмешь с этих мужчин, грубых, бесчувственных… По крайней мере, она честно заслужила свой золотой талар! Столько не во всякий месяц заработаешь, а тут – сразу!
Синяки на шее сначала надо будет смазывать целебным кремом мадам Анни, и слегка припудривать, а потом они и сами пройдут…
Сделав над собой усилие, Эрга подняла голову и сквозь слезы улыбнулась незнакомцу в маске.
-Ну, вот и хорошо! – с нескрываемым облегчением выдохнул он. – Я могу что-то для тебя сделать, лапушка?
-Помогите мне одеться… - смущенно прошептала женщина. – Руки дрожат, сама не справлюсь.

- - - - - - - - - - - - - - - -
Граф Хольг, погрузившись по горло, оперся затылком о край ванны и закрыл глаза. Улыбка блаженного облегчения расплылась по лицу. Он медленно приходил в себя, чувствуя, как напряжение и злость покидают его.
Ароматы хвойного масла и сушеных лепестков роз, плававших густым ковром по поверхности воды, полностью перебили запах проклятой шлюхи. Она навсегда исчезнет из его жизни, даже воспоминания о ней будут смыты, подобно тому, как сейчас горячая, приятно пахнущая вода смывает следы, оставленные их близостью на его теле. Одно досадно: что дело не удалось довести до логичного и единственно правильного исхода…
Какая жалость, что Гумар появился так не вовремя! Ну что ему стоило задержаться еще хоть на пару минут… Все было бы кончено, а теперь мерзкая баба осталась живой.
Что же, ей повезло, ему – нет. Значит, так было угодно богам! А перед божьей волей каждый должен склониться, не ропща и не сопротивляясь. Ведь наверняка те же боги направили тогда Гумара в его усадьбу проситься на службу…
Если даже эта баба пожалуется хозяйке, ему совершенно ничего не грозит. Никто не сможет узнать, куда ее привозили этой ночью. Ральф был в маске, а сюда она попала через потайной ход, который известен только двум людям: самому графу и его верному дворецкому.
А если каким-то чудом и узнают, кто решится предъявить обвинение члену Тайного Совета?
И главное, в чем обвинять-то? Неужели в том, что еще далеко не старый, здоровый, крепкий мужчина, к тому же вдовец, воспользовался услугами проститутки?!
-----------
-Слушай, можно тебя попросить кой о чем?
-Можно…
-А исполнишь?
-Ну, это смотря что…
-Вот такие вы, мужики! Как удовольствие получать, так всегда рады. А как выполнить просьбу…
-Так ты скажи, о чем речь-то?
-А зачем говорить? Я хоть раз зарывалась, просила луну с неба? Нет, ты прямо скажи, просила?!
-Да что на тебя нашло, в конце-то концов!
-А-а-а, значит, опять я виноватая! Нашло на меня! Ну, ясное дело, приелась, надоела тебе… Признавайся, положил глаз на другую, да?!
-С ума сошла, не иначе! Нашла время скандалить! Только-только уснул…
-Конечно, сошла с ума, если продолжаю любить тебя, истукана бесчувственного… Невинность свою тебе отдала, с семьей насмерть рассорилась, отец собственными руками убьет, если встретит! Я же свой род опозорила, и все ради тебя, болвана неблагодарного! Могла за графа замуж выйти, а никто, кроме тебя, был не нужен, влюбилась без памяти, идиотка слабоумная… А теперь другую нашел, так мне и надо, дуре…
-Ты что, реветь вздумала? Ну-ка, перестань!
-А ты мне не указывай!!! Разлюбил, так не лезь, не трави душу!
-Ох, женщины… Да вы святого из себя выведете! Ну, перестань, не плачь… Что ты, маленькая, что тебе в голову-то пришло… Почему это разлюбил? Люблю по-прежнему! Ну, малюточка, лапонька…
-Убери руки! Не трогай!
-О-о-о, горе мое горькое… Ну, что сделать, чтобы ты успокоилась?!
-Обещай, что исполнишь просьбу!!! Трудно тебе?!
-Да обещаю, обещаю, только успокойся, мать твою благородную!!! Перестань реветь! Чего хочешь?
-Отдай мне одного хама, он меня шлюхой обозвал…

- - - - - - - - - - - - - - - -
Хольг, нежась в полудреме, не сразу расслышал слова дворецкого. Ральф, деликатно кашлянув, повторил:
-Ваше сиятельство, новый начальник стражи просит немедленно принять, говорит, по очень важному делу.
Граф досадливо поморщился, хоть и понимал, что Гумар не стал бы тревожить его попусту. Наверняка новоиспеченный сотник сумел развязать язык пленному и теперь, сразу после допроса, явился с донесением. Рвение похвальное, спору нет, но как же не хочется вылезать из горячей воды, такой приятной, убаюкивающей…
-Хорошо, пусть войдет.
-Ваше сиятельство! - не выдержав, невольно охнул дворецкий.
-В чем дело, Ральф?
-Но как же… Осмелюсь заметить, ваше сиятельство не одеты…
-Представьте себе, я это знаю. Слава богам, еще не выжил из ума, чтобы принимать ванну в одежде! Ну, давайте, зовите сотника, чего вы ждете?
-Ох… Прошу прощения, но ведь это просто… - покрасневший дворецкий осекся на полуслове.
-Неприлично, вы хотели сказать? – усмехнувшись, договорил граф.
Вообще-то следовало строго отчитать дворецкого, чтобы не забывался. Но Хольги всегда ценили преданность, а уж Ральф был предан по-собачьи, душой и телом. Да к тому же в горячей ванне так хорошо, совершенно не хочется повышать голос, сердиться…
-Бросьте, Ральф! Разумеется, если бы мне предстояло принять дворянина, пусть даже простого эсквайра, я был бы одет по всем правилам. Но Гумар, хоть и сотник, все-таки простолюдин. Так что ничего страшного здесь нет. Зовите его!
-Слушаюсь, ваше сиятельство… - растерянно пробормотал дворецкий и удалился с видом человека, пребывавшего в нелегких раздумьях: кто из них двоих сошел с ума, он сам, или его хозяин.

- - - - - - - - - - - - - - - -
Первый этаж красного кирпичного дома, выходящего углом на Торговую площадь, занимал самый обычный трактир, каких в столице Империи многие десятки, если не сотни. Если бы хозяин по рассеянности забыл запереть дверь и внутрь зашел бы столь же рассеянный посетитель, не заметивший дощечку с надписью «Сегодня утром «Золотой барашек» закрыт, добро пожаловать после полудня!», он увидел бы весьма убогую картину. Плохо протертые окна с самыми простыми истрепанными занавесками, закопченный, местами покрытый паутиной потолок, исцарапанные крышки столов, дешевенькие лавки и табуреты, старые шкафы, набитые простенькой и местами щербатой посудой, - все это безошибочно указывало, что хозяин заведения прочно и надолго задержался в низшей, третьей гильдии торгового сословия.
Правильность этого вывода подтвердили бы стойкие, намертво въевшиеся в стены, занавески, кухонную утварь и даже потолок ароматы пива и жареной баранины под чесночным соусом, излюбленной пищи простонародья. В Империи, большую часть которой занимали леса и горы, было мало мест, пригодных для выпаса коров, поэтому говядина стоила дорого. Дешевой же бараниной, благодаря изобилию горных пастбищ, были завалены все мясные лавки.
Оттого-то сословное различие проявлялось и в кулинарии: люди, в карманах которых звенело серебро, предпочитали говядину и запивали ее вином, а те, кому приходилось рассчитываться медью, жевали баранину под пиво.
Судя по всему, завсегдатаями этого трактира были именно бедняки, поэтому патент торговца второй гильдии мог присниться хозяину разве что в сладком сне. И вывеска говорила о том же: «Золотой барашек». Если бы дела шли хорошо, и вожделенный патент мог стать реальностью, наверняка назвал бы свой трактир «Золотым теленком», или «Золотым быком»…
Так подумал бы любой посторонний человек, впервые попавший в этот трактир.
А окажись он на втором этаже, в хозяйских комнатах, только утвердился бы в своем мнении, отметив их тесноту и более чем скромную обстановку. Да, на жизнь бедняге хватает, конечно, но во вторую гильдию он никогда не пробьется!
Правда, будь этот человек наблюдательным, он недоуменно почесал бы в затылке, мысленно сопоставив размеры помещений первого этажа и второго…
Впрочем, это было невозможно: незнакомых людей хозяин к себе никогда не впускал. Наблюдательных, не наблюдательных – никаких. И рассеянностью он не страдал, поэтому входная дверь была надежно заперта.

- - - - - - - - - - - - - - - -
-В этом мешочке сонный порошок, ваше сиятельство. Он должен был всыпать его в котел с похлебкой для стражников, когда эти… ну, сотник с кухаркой…
-Бывший сотник!
-Да, виноват. Ну, словом, когда они будут заняты… - Гумар деликатно покашлял в кулак. – Порошок очень сильный, но действует не сразу, часов через пять, или шесть. И в самую глухую пору, перед рассветом, ваша усадьба осталась бы без охраны: вся стража-то мертвым сном спит! Тогда люди из его шайки спокойно сняли бы проволоку перед воротами, ничего не опасаясь. А потом он бы их впустил, и…
Новый начальник стражи, замявшись, многозначительно развел руками.
Вода еще не успела остыть, но графа вдруг пробил ледяной озноб: с такой подробной и беспощадной ясностью предстала перед ним ужасная участь, которая была уготовлена ему и его единственному сыну.
Он серьезно относился к угрозам Четырех Семейств, но все-таки не верил, что презренные воры и разбойники, подонки и отбросы общества, от слов могут перейти к делу. Подобно многим очень влиятельным и богатым людям, Хольг не допускал мысли, что его может постигнуть точно такая же беда, какая запросто стучится в дом дворянина низшего ранга, или человека неблагородного происхождения. Высокий титул, надежная стража, огромное состояние, - все это ограждало графа от бед и опасностей окружающего грязного и грубого мира, подобно неприступной крепостной стене.
И эта стена внезапно обернулась хлипкой, трухлявой перегородкой, которую можно сокрушить одним крепким ударом ноги, обутой в сапог! Святые угодники! Он и его ребенок едва не оказались в полной власти разбойников. Если бы не Гумар… И если бы тогда, по необъяснимому милосердию божьему, он, Хольг, не задержался в усадьбе, да к тому же не поддался внезапному порыву столь же необъяснимого великодушия… Угрюмый чернобородый незнакомец, получив отказ, ушел бы наниматься на службу к кому-нибудь другому, и план проклятых злодеев осуществился бы без помех.
А ведь если бы графа тогда не оказалось на месте, и Гумар подал прошение сотнику – можно не сомневаться, тот бы дал ему от ворот поворот. И сегодня некому было бы обнаружить, выследить и захватить разбойничьего лазутчика… Граф яростно стиснул кулаки, лицо исказилось от бешеной злобы. Они с сыном чуть не погибли, и из-за кого?! Из-за молодого дурачка стражника, по уши влюбившегося в кухарку, самой кухарки, этой похотливой сучки, слабой на передок, и кретина сотника – живой иллюстрации к поговорке о седой бороде, бесе и ребре… Ну, погодите же, мерзавцы! Вы у меня кровавыми слезами заплачете…
-Продолжайте, Гумар! – звенящим от напряжения голосом сказал он.
-В их шайке тридцать два человека, ваше сиятельство. Ну, то есть, теперь тридцать один… С его слов, хорошо обучены и вооружены, а грехов на душе у каждого – хоть отбавляй! Если бы их замысел удался, то тем, кого просто прирезали во сне, очень бы повезло! А вот нам с вами, ваше сиятельство, пришлось бы ой как худо, … простите за дерзость.
-Ну, со мной понятно! – усмехнулся граф. – А вы-то чем не угодили?
-А я, изволите знать, оказывается, смертельно обидел их бабу… то есть, любовницу главаря, по прозвищу Малютка. Стерва и впрямь ростом с ноготок, а злобности и коварства на десятерых хватит! Когда она ругалась хуже пьяного грузчика, я не стерпел, ваше сиятельство, и шлюхой ее назвал. Так это слово для нее, что святая вода для демона! Можно как угодно обзывать, но шлюхой – ни-ни! Замучает до смерти и не поморщится. Он говорит, у нее излюбленное развлечение – с человека кожу заживо сдирать…
-Когда она попадется мне, сам прикажу содрать с нее кожу! – яростно выдохнул Хольг, представивший своего сына в руках этой полоумной садистки.
Гумар промолчал, и по его непроницаемому лицу невозможно было определить: одобряет ли он суровость господина или считает ее излишней.
-Вы молодец, сотник! - произнес граф, немного успокоившись. – Я доволен вами. Если и дальше будете столь же усердны, можете рассчитывать на мое расположение и достойную награду. А теперь скажите, как вам удалось развязать ему язык? Вы прибегли к пытке?
-Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, я не палач! – почтительно, но с заметной укоризной произнес Гумар.
-Да, конечно… К чему отбирать хлеб у старины Ференца! – усмехнулся граф. – Значит, только пригрозили? Или пообещали походатайствовать за него, если он все расскажет?
-И пригрозил, и пообещал, ваше сиятельство. Осмелюсь напомнить, вы сами сказали: могу, мол, делать все, что захочу…
-Сказал, и не отказываюсь от своих слов. Так что же вы все-таки сделали?
-Пригрозил, что если он упрется и не раскроет рта, то утром вытолкаю его из ворот прямо на дорогу: ступай к демонам на все четыре стороны.
Глаза Хольга округлились от изумления. Он немигающим взглядом уставился на сотника, стараясь угадать: то ли Гумар бредит, то ли, услышав похвалу господина, подозрительно быстро возгордился и позволил себе неуместную шутку.
-Посудите сами, ваше сиятельство, что его ожидало! На дороге было бы полно народу, и до главаря шайки очень быстро дошло бы: он вышел на своих двоих, целехонький… Значит, раскололся и всю шайку заложил, по-другому и быть не может! А с предателями у разбойников разговор короткий. И оставалось тогда ему, рабу божьему, только зарезаться или удавиться, не то чертова Малютка кожу бы содрала уже с него…
Граф невольно почувствовал восхищение от такой железной и неопровержимой логики. В самом деле, разбойничий лазутчик, попавшийся графским стражникам, не имел ни малейшего шанса остаться в живых. А если его отпустили, то… Молодец, молодец, Гумар, каким светлым умом наградили боги этого простолюдина!
-Чем запугали разбойника, понятно, - одобрительно кивнул Хольг. – А вот что вы ему пообещали?
-Звание старшего десятника вашей стражи.
-Звание стар…. Что?! Да вы… Вы сошли с ума, не иначе! Просто сошли с ума!
-Отнюдь, ваше сиятельство. Разве вам не нужны верные, надежные люди?
-И кто, по-вашему, верен и надежен? Пленный разбойник?!
-Получается так, ваше сиятельство. Вы его единственная защита, без вас он обречен. Будет служить если не за совесть, то за страх. А это, осмелюсь заметить, куда надежнее… Хотя совесть у него еще осталась, ваше сиятельство. Когда он здесь давал представление, прикидываясь акробатом, я все никак не мог понять: отчего так странно смотрит на вашего сыночка, простите, на молодого графа, словно жалеет его. Оказалось, действительно жалел, тяжело было думать, что невинного ребенка убьют! Выходит, не совсем он испорченный, раз сердце болело…
Граф, все еще сердито хмурясь, покачал головой:
-И все-таки ему опасно доверять!
-Так ведь не зря говорится, ваше сиятельство: доверяй, но проверяй! Вот я с вашего позволения и буду за ним следить. А если не оправдает доверия, подведет, с меня и спрос.
И, видя, что господин еще колеблется, Гумар привел последний довод:
-В наших краях, ваше сиятельство, всегда говорили так: самый лучший лесник получается из браконьера. Так почему бы разбойнику не стать хорошим стражником?
-Ладно, уговорили! Под вашу ответственность, сотник. Поручились за него, так следите в оба. Кстати, а что же делать с прежним старшим десятником?
-Разжаловать в рядовые, ваше сиятельство.
Граф кивнул с видом человека, довольного своей проницательностью.
-Хорошо, я согласен. Понимаю вас, Гумар…
Взгляд новоиспеченного сотника, и без того суровый, теперь стал просто ледяным.
-Ваше сиятельство, хотите верьте, хотите нет, это не потому, что Кварт вел себя… Ну, словом, придирался ко мне ни за что, оскорблял, называл дубиной неотесанной. Боги ему судьи! Просто он глуп как пробка, а человек, носящий нашивки, глупым быть не должен. Или пусть не носит эти самые нашивки! А Трюкач – он умный. Согласитесь, ваше сиятельство, не каждый бы смог с ходу придумать такой план! Опять же, он проворный и ловкий, как черт, в кромешной тьме перелез через стену, да так, что караульные ничего не увидели и не услышали…
Смутные мысли, беспорядочно мелькавшие в голове графа, вдруг выстроились в идеальном порядке, образовав прочную, неразрывную цепь, на одном конце которой болтался пойманный разбойничий лазутчик, а на другом сиял волшебным, ослепительным блеском гладкий золотой ободок.
-Довольно! – поднял он руку. – Я ведь уже сказал, что согласен. Пусть этот ваш Трюкач занимает место Кварта.
------------
Вся огромная комната была устлана великолепными корашанскими коврами, при одном взгляде на которые восторженно ахнул бы даже хладнокровный и сдержанный человек. Уж больно они были красивы! Таким вещам место в главной зале фамильного замка или даже во дворце Правителей.
Одна мысль, что столь чудесные ковры могут оказаться в третьеразрядном трактире, кощунственно оскверненные прикосновением пыльных подошв и всепроникающим запахом баранины с чесночной подливкой, довела бы до нервного срыва любого человека, разбирающегося в искусстве.
Но люди, сидевшие на втором этаже трактира «Золотой барашек» за невысоким полированным столом красного дерева, в искусстве разбирались весьма слабо, а нервы у них были крепче железа. Поэтому их совершенно не волновало, что и гнутые ножки стола, уставленного блюдами, и резные ножки стульев, на которых они сидели, протирают ворс самого большого и красивого ковра, стоившего, по крайней мере, целых пять золотых таларов. Мысль, что при одном упоминании о такой баснословной сумме замерли бы сердца четырех из пяти жителей Империи, только заставила бы этих людей усмехнуться с философским цинизмом. А самый осторожный и вежливый намек хозяина на то, что перед тем, как ступить на это чудо искусства, не мешало бы разуться, или привел бы их в бурный восторг, восприми они его как грубоватую шутку, или был бы расценен как смертельное оскорбление, со всеми вытекающими последствиями.
Ведь для любого из глав Четырех Семейств пять золотых таларов значили несравненно меньше, чем пять медных ронгов для ремесленника или крестьянина. А оскорбление, нанесенное главарю шайки, по кодексу воровской чести, смывалось только кровью. Само собой, чем больший вес и влияние имел главарь, тем больше требовалось и крови…
Поэтому каждый из присутствующих привык тщательно взвешивать любое свое слово. «Сказал – отвечай за сказанное» - это правило в преступном мире Империи имело силу закона. И действовало оно с неумолимостью секиры палача, опускающейся на шею смертника.
Может быть, в голове хозяина трактира «Золотой барашек» и шевелились нехорошие мысли, когда он, словно случайно опуская глаза, видел ущерб, наносимый его любимому ковру обувью гостей, но на лице не дрогнул ни единый мускул, а голос звучал по-прежнему весело и приветливо:
-Прошу вас, кушайте! Отчего вы столь умеренны? Неужели на ваш аппетит подействовал этот запах, который невозможно истребить? Или мои повара оплошали, не сумев порадовать ваш изысканный вкус? Вот нежнейшая запеченная говядина, которую предварительно выдержали в медовом уксусе и нашпиговали чесноком, лавровым листом и зеленью, вот жареные рябчики под соусом из орехов и красных лесных ягод, вот кабаний окорок по-коунтски… Может быть, предпочитаете копченого угря, или камбалу, зажаренную в лучшем оливковом масле, а затем сбрызнутую лимонным соком? Есть и речная рыба, отваренная в белом вине с пряностями…
-Не волнуйтесь, почтенный тан Джервис! – благодушно прогудел человек, сидевший напротив, грузный и краснолицый, с неестественно маленькими глазками, почти скрытыми в складках кожи. – Ваши повара по-прежнему безупречны, их мастерство может сравниться лишь с вашим радушием. Друзья, предлагаю еще раз выпить за здоровье нашего гостеприимного хозяина!
Одобрительный гул прокатился по комнате.
Каждый из присутствующих мог купить себе огромный особняк в самом престижном районе Кольруда и набрать любой штат вышколенной прислуги. Но им приходилось скрывать свои возможности, поскольку время выхода из тени еще не наступило.
Повара, приготовившие эти изысканные блюда для гостей господина Джервиса, в кои-то веки закрывшего трактир до полудня и отпустившего их, чтобы без помех посидеть за столом со старыми друзьями, рассмеялись бы до слез, попытайся кто-то рассказать им всю правду о хозяине. Они ни за что не поверили бы сумасшедшему, который взялся бы утверждать, будто их крикливого и шумного, но отходчивого работодателя в узком и весьма специфичном кругу именуют «таном», вором высшей касты, а для нескольких человек во всей Империи он еще и Первый, то есть глава Первого Семейства. Наверное, еще поднесли бы шутнику бесплатную кружку пива с ломтем жареной баранины, в благодарность за доставленное веселье.
А если бы у поваров и мелькнуло смутное сомнение, и они как-нибудь тайком от хозяина пробрались на второй этаж, им все равно не довелось бы увидеть этой огромной залы, обставленной с кричащей роскошью и устланной драгоценными коврами: вход в нее был тщательно замаскирован высоким напольным зеркалом…
Любой, сидевший за столом, мог нанять лучшего в Империи лакея или дворецкого, но сейчас каждый обслуживал себя сам. Присутствие посторонних было абсолютно недопустимым. Слишком важные вещи им предстояло обсудить.
Хозяин хорошо знал вкусы гостей, поэтому на столе были серебряные кувшины с полусухим красным вином из Коунта и белым сухим из Даурра, а также стеклянная бутыль с густым, тягучим и очень сладким ореховым ликером, только что доставленная из Эсаны. Сам тан Джервис согласился бы взять в рот эту липкую мерзость только под угрозой ножа, приставленного к горлу, ему становилось нехорошо от ее вида и запаха, но один из приглашенных безумно любил эсанские ликеры, так что волей-неволей приходилось перебарывать себя.
По негласному соглашению, крепких напитков на столе не было: когда решаются вопросы такого уровня, нельзя дурманить разум.
Тан Джервис наполнил свой кубок на три четверти коунтским вином и по праву хозяина оказал ту же услугу соседу, сидевшему справа – тану Альфару, главе Третьего Семейства, или просто Третьему. Человек с красным лицом в складках, как и следовало ожидать, налил себе белого дауррского – никакого другого вина тан Кристоф, глава Второго Семейства, просто-напросто не признавал.
Хозяин затаил дыхание, когда тан Борк, самый молодой из присутствующих, глава Четвертого Семейства, доверху наполнял свой кубок ореховым ликером. Тяжелее всего было удержаться от брезгливой гримасы при виде истинного наслаждения на его лице. О боги, как только люди могут пить такую гадость, да еще получать от этого удовольствие?! Хотя, ясное дело, вкусы у всех разные, наверное, Четвертый точно так же искренне недоумевает, как можно предпочесть его любимой ореховой тянучке какое-то красное полусухое…
-Ваше здоровье, тан Джервис! - Кубки сдвинулись с мелодичным хрустальным перезвоном.
-Благодарю вас, друзья. И вы будьте здоровы!
Проклятый мальчишка! Ну зачем, спрашивается, ему понадобилось наливать себе вровень с краями, да еще с такой силой бить по его кубку, что ликер выплеснулся… Если бы просто забрызгал скатерть, это еще полбеды, хоть она из той же Эсаны, любое пятно можно отстирать. Но он-то попал прямо в его кубок, смешавшись с коунтским красным!!!
Хочешь не хочешь, а придется выпить… О боги, пошлите выдержку!

[Приокский Дракон]

----------------
Граф, поправив кружевной воротник перед зеркалом, жестом отпустил дворецкого.
Горячая ванна подействовала должным образом: чертова шлюха, которой несказанно повезло родиться второй раз, вылетела из головы. Теперь можно было спокойно, не спеша, подумать о главном.
Хольг опустился в кресло, откинувшись на спинку и положив ладони на приятно холодившие кожу полированные подлокотники.
-Ну-с, мой начальник стражи, что вы посоветуете? – обратился он к Гумару.
-Вам ничего не угрожает, ваше сиятельство. Лазутчик обезврежен, а без его помощи брать усадьбу приступом – безумие. Даже если бы их было не три десятка, а вся сотня! Пока будут проделывать проходы в проволоке, их расстреляют, как мишени на стрельбище. С такого расстояния и ребенок бы не промахнулся, а ваши лучники и арбалетчики тем более.
-Расстреляют в полной темноте?
-Они обучены стрелять на звук, ваше сиятельство. Опять же можно заготовить факелы, и как начнет лопаться проволока, быстро зажечь и перебросить через стену. Будут как на ладони, сукины дети! Ох, простите, ваше сиятельство, вырвалось…
-Незачем просить прощения, сотник, вы их еще мягко назвали! Ну, хорошо, значит, предлагаете просто обороняться, укрывшись за проволочным заграждением и стеной усадьбы. А ничего другого вам на ум не приходит?
-Помилуйте, ваше сиятельство, неужели вы хотите выйти наружу и схватиться с ними врукопашную?! Да ведь так все преимущество растеряем, а они-то как раз из темноты нас и перестреляют, пока будем освобождать проход! А если проволоку заранее снять, они заметят и насторожатся…
-Сотник, я не гений, конечно, но все-таки не глупец! Разумеется, подобный бред мне и в голову не пришел бы… Но подумайте-ка вот о чем: эти подонки и висельники решили уничтожить мою усадьбу со всеми обитателями. Верно?
-Верно, ваше сиятельство.
-Они не пощадили бы даже моего сына, невинного ребенка, не причинившего им никакого вреда! Так?
-И это верно, - голос сотника как-то странно дрогнул.
-А что сказано в Священной Книге? «Какою мерою меряете, такою же да будет и вам отмерено!» Иными словами, око за око. Вы понимаете, к чему я клоню?
-Честно говоря, не совсем, ваше сиятельство.
-Я сам теперь хочу уничтожить всю эту подлую шайку! Всю, до последнего человека, если только этих гнид можно так называть! Чтобы ни один не спасся, понятно?
Сотник после небольшой паузы развел руками:
-Понимаю ваше негодование, но это невозможно. Решительно невозможно, ваше сиятельство!
-Гумар, вы разочаровываете меня! Чтобы такой умный и рассудительный человек заранее смирился с поражением…
-Да какое же это поражение, ваше сиятельство? Мы им такую трепку зададим, зарекутся на всю жизнь вас тревожить, клянусь чем угодно! А повезет, так и вожака, Барона этого самого, подстрелим…
Граф упрямо покачал головой:
-Для меня это равносильно неудаче. Надо придумать, как истребить всех.
-Ваше сиятельство, о вашем уме знает вся Империя, да только тут и самый умный человек ничего не сделает. Чтобы всех прикончить, злодеев надо окружить, взять в плотное кольцо. Сами прикиньте, сколько для этого нужно людей! Своими силами вы не обойдетесь, придется звать на помощь городскую стражу, а в секрете это не удержать, все равно, что на площади объявить под барабанный бой: у разбойников всюду глаза и уши есть…
-Кольцо… - задумчиво повторил граф, стуча пальцами по подлокотнику.
-Да, и в плотное кольцо, ваше сиятельство! – охотно подтвердил Гумар.
Хольг, запрокинув голову, прикрыл глаза.
Ему снова привиделась крепкая, надежная цепь, к одному концу которой был приклепан Трюкач, бывший разбойничий лазутчик, теперь же – старший десятник его стражи, а к противоположному концу - хорошо знакомый ему золотой ободок, манящий, переливающийся огнем...
Обод… Трюкач… Огонь…
Граф так стремительно сорвался с кресла, что Гумар инстинктивно отступил на два шага.
-Ваше сиятельство…
-Значит, взять их в плотное кольцо? – переспросил Хольг высоким, неестественно веселым голосом.
Глаза графа лихорадочно горели, лицо нервно подергивалось. Он не в силах был скрыть охватившего его возбуждения.
-Так точно, ваше сиятельство! В плотное, а то хоть кто-то да сбежит…
-Не сбежит! Ни одна тварь не сбежит! Вы умница, Гумар! У вас светлая голова!
-Простите, ваше сиятельство, ничего не понимаю! – взмолился сотник.
Не слушая его, граф торопливо начал выдвигать ящики письменного стола.
-Так, пергамент, чернильница… тысяча демонов, перо плохо очинено, куда бездельник секретарь смотрит… вот другое… Гумар, подойдите!
Сотник приблизился, бросая на господина настороженные, даже опасливые взгляды.
-Да успокойтесь вы, я в здравом рассудке! Смотрите - Хольг, обмакнув перо в чернильницу, быстро изобразил на листе пергамента что-то вроде замкнутого четырехугольника, - вот это усадьба. Вот дорога, на которую выходят ворота, и главная аллея. По обе ее стороны дом сотника… то есть, теперь ваш дом, Гумар! – и поварня, где стряпала эта… - красивое лицо графа на секунду исказилось от злости, и он добавил сквозь зубы: - Ну, с ней я еще разберусь, сегодня же! Смотрите дальше, Гумар. Лучников и арбалетчиков мы расставим вот здесь и здесь, а также еще двоих на вышке. Разбойники входят в усадьбу, в полной уверенности, что их замысел удался, идут по аллее к моему дому…
Перо продолжало скользить по пергаменту, оставляя новые линии.
-Это, конечно, не кольцо, в смысле, не круг, но куда им деться? Куда, я вас спрашиваю?
Сотник, не мигая, уставился на чертеж.
-Потрясающе… - выдохнул он, наконец. – Вот только, ваше сиятельство, не уверен, что удастся закрыть и запереть ворота, а тогда хоть кто-то да ускользнет. Те, которые спереди, не успеют, а задние – точно убегут. Сзади-то препятствия не будет, а стрелами всех быстро не положить, просто не успеем.
Раздался смех – злорадный, торжествующий.
-Нет, не убегут! – выпрямившись во весь рост и гордо откинув голову, как великий мастер, любующийся только что завершенным шедевром, воскликнул Хольг. – Им некуда будет бежать.
Перо графа снова заскользило по пергаменту, вдоль сторон малого четырехугольника, начинающегося около жирной черточки, изображавшей ворота. Оно поднималось и опускалось, оставляя за собой вытянутые, слегка изогнутые треугольники, очень похожие на…
Сотник ахнул:
-Милостивые боги! Огонь?!
-Огонь! – подтвердил ликующий граф. – Огненное кольцо! Ну, что вы теперь скажете?!
-Прошу прощения, ваше сиятельство, но вы кое-что не учли. Нужно, чтобы пламя было очень сильным, малый огонь их не остановит. Когда на кону собственная шкура, паленым волосом да волдырями не испугаешь, проскочат! А сильный огонь получается не сразу, даже если запалить сухую солому…
-Я как раз учел это, Гумар!

- - - - - - - - - - - - - - -
Трапеза наконец-то завершилась, к большой радости хозяина. Тан Джервис не был уверен, хватило бы у него терпения в четвертый раз спокойно вынести выходку Борка.
Больше всего он жалел, что не может прямо сейчас хорошенько прополоскать рот, избавившись от противного привкуса орехового ликера. Святые угодники, если бы эта мерзость хоть не была такой сладкой! И ведь не скажешь же гостю, чтобы наливал себе меньше, не до краев, чего доброго, ославят на весь Кольруд, как скупца… Проклятый мальчишка! Наверняка делал это умышленно, зная, что для Джервиса его ликер – словно рвотное средство, а попробуй-ка, докажи.
Теперь главы Семейств удобно устроились в углу комнаты, сидя в низких мягких креслах с широкими подлокотниками. Им предстоял серьезный разговор, а его лучше проводить в уютной, расслабляющей обстановке, и ни в коем случае, упаси боги, не на пустой желудок – таково было твердое правило тана Джервиса.
Он, собираясь с мыслями, молча обводил взглядом присутствующих. Грузный Кристоф, облаченный в светло-зеленый, безнадежно старомодный камзол из дешевого сукна, такие же штаны, серые бумазейные чулки и тупоносые башмаки на массивной подошве, больше всего был похож на почтенного ремесленника или хозяина крохотной лавчонки. Альфара, как обычно, одетого со вкусом, но без намека на роскошь, можно было принять за врача или адвоката средней руки. Борк остался верен себе: в великолепном шелковом камзоле с золотыми пряжками, обтягивающих рейтузах и изящных сапожках он как две капли воды походил на младшего сына благородного семейства, лишенного надежды носить герб и потому находящего утешение в маленьких житейских радостях.
-Все было божественно вкусно! - медленно поглаживая еще более округлившийся живот, с усталой улыбкой произнес Кристоф. - Право же, любезный хозяин, своим гостеприимством вы подвергли опасности наши души, ведь в Священной Книге ясно говорится, что чревоугодие – смертный грех. Однако, - толстый палец Второго наставительно поднялся к потолку, - если бы люди не грешили, то им вообще не за что было бы каяться! Так что на обратном пути поставлю свечку в первом попавшемся храме, и дело с концом. Советую вам, друзья, поступить так же.
Альфар кивнул, подняв руку в знак согласия:
-Вы совершенно правы, друг мой. Грехи на то и существуют, чтобы их замаливать.
-По мне, это нельзя назвать чревоугодием! - возразил Борк. – Ведь если бы мы не отдали обильную дань этим яствам, и впрямь замечательным, мы нанесли бы обиду почтенному тану Джервису. А в той же Священной Книге сказано: «Никогда не делай зла ближнему своему, не огорчай и не обижай его, даже если он сам первым причинил тебе зло, или огорчил, или обидел»! То есть, конечно, вторая часть заповеди к тану Джервису никоим образом не относится…
Глава Третьего Семейства, немного подумав, снова кивнул:
-Согласен с вами, друг мой, вы тоже правы. Выходит, мы вовсе не грешили, а просто соблюли божью заповедь.
-Однако! - рассмеялся Джервис, мысленно обдумывая, отчего вдруг Борк начал делать ему комплименты. Раньше за мальчишкой этого вроде не водилось…. ох, неспроста, надо держать ухо востро! – Получается, мы одновременно и грешники, и праведники. А разве такое может быть, почтенный тан Альфар?
Третий погрузился в раздумья, беззвучно шевеля губами.
-Мне кажется, друг мой, что и в ваших словах много истины… - промолвил он, наконец.
После чего все четверо, не сдержавшись, расхохотались.
-Ладно, веселье весельем, а дело прежде всего, - сказал, успокоившись, Джервис. – Итак, друзья, что мы имеем в реальности? Первое: по сравнению с прошлым месяцем, наши доходы сократились еще на четверть, в чем немалая заслуга графа Хольга. Второе: количество мелких шаек, не уважающих воровской кодекс, а значит, и нас с вами, растет не по дням, а по часам, что чревато самыми неприятными последствиями. Третье: народ становится все более бедным и озлобленным, а чем это может закончиться, тоже понятно. Четвертое: в Тайном Совете абсолютный бардак, а наш добрый Правитель, к несчастью, лишь бледная тень своего дедушки. Пятое: надеяться, что король Эсаны будет и дальше с полным равнодушием взирать на то, как Империя летит в пропасть, могут только законченные идиоты, каковых здесь, слава богам, нет… Есть еще целая куча неприятных обстоятельств, затрагивающих нас напрямую, но, думаю, вполне достаточно и тех, что я перечислил.
Глава Первого Семейства обвел присутствующих тяжелым, посуровевшим взглядом. Он был похож теперь не на радушного, гостеприимного хозяина, а, скорее, на коменданта осажденной крепости, держащего военный совет.
-Так что мы будем делать, чтобы исправить создавшееся положение, которое, надеюсь, вы тоже считаете совершенно нестерпимым?
После зловещей паузы первым заговорил Борк:
-Вы правы, положение может показаться очень тяжелым…
-Оно не просто кажется очень тяжелым, оно таким и является! – не выдержал Кристоф, но тут же осекся, встретив укоризненный взгляд хозяина.
-Полагаю, вы извините вполне понятную горячность нашего общего друга, - улыбнулся Джервис Борку. – Продолжайте, Четвертый, мы вас внимательно слушаем!
-Благодарю вас, Первый.
Их неписанное правило, также имевшее силу закона, гласило: с того момента, когда хозяин при обсуждении какого-либо вопроса обратился к гостю не по имени, а по порядковому номеру возглавляемого им семейства, мнение каждого при постановке вопроса на голосование оценивалось прямо противоположно этому самому номеру. Формально они оставались равными, но Джервис имел бы четыре голоса, Кристоф – три, Альфар – два, и Борк – только один.
-Друзья, нам не нужно предаваться отчаянию раньше времени! Тан Джервис абсолютно правильно указал, что сокращение доходов напрямую связано с этим чертовым Хольгом и с его чертовой проволокой – да простят меня боги и все святые. Но ведь Барон заверил нас, что все будет сделано сегодня, максимум завтра. Если графа уничтожат, а его усадьбу вместе с мастерскими сожгут дотла, очень скоро доходы станут прежними. Мы просто-напросто прикажем всем, кто уже установил проволочные заграждения, порезать их к чертовой… то есть, извините, их снять. И снимут, никуда не денутся, урок-то будет слишком поучительный, повторить судьбу Хольга никто не захочет…
-Это если Барон не подведет нас, - скептически хмыкнул Альфар.
-Согласен, Третий, всякое может быть. Но, уверен, он будет из кожи вон лезть, чтобы не подвести: если выполнит обещание, станет Пятым, если оплошает, станет покойником. Выбор-то невелик!
-Выбор еще меньше, чем вам кажется, почтенный Четвертый, - постаравшись, чтобы это прозвучало с заметной едкостью, но ни в коем случае не грубо, тут же сказал Кристоф. – Он будет покойником в любом случае.
-То есть, как это? – с неприкрытым изумлением переспросил Борк.
Кристоф и Джервис обменялись молниеносными взглядами, успев вложить в них всю гамму чувств, от снисходительно-пренебрежительного «Молодо – зелено!» до затаенного торжества. Им нечасто выпадала возможность одернуть Четвертого, щелкнуть его, как мальчишку, по носу, причем без малейшего нарушения кодекса чести.
-Члены Тайного Совета ненавидят Хольга, для них этот книжник, изобретатель и торгаш как бельмо на глазу, - терпеливо, словно несмышленому ребенку, стал объяснять Борку глава Первого Семейства. - Можно не сомневаться: втайне они будут ликовать. Втайне! - внушительным голосом подчеркнул Джервис. - Однако на словах они просто-напросто вынуждены будут изображать скорбь, и требовать беспощадного возмездия, поскольку убийство дворянина высшего ранга не может остаться безнаказанным! Им нужна будет голова виновника, и они ее получат.
-А мы избавимся от необходимости советоваться с каким-то выскочкой и сидеть с ним за одним столом, - подхватил Кристоф. - Кроме того, делить барыши на четыре части куда приятнее, чем на пять…
-Безусловно, лишние пять процентов на дороге не валяются! – вступил в разговор Третий.
-Но как же…- у Борка был такой вид, словно его ударили по голове, не до обморока, но весьма чувствительно. - Ведь кодекс чести…
-А в чем вы видите его нарушение, Четвертый? – с едва различимым металлом в голосе поинтересовался Джервис.
-Мы ведь сами вынесли приговор Хольгу, и обещали…
-Обещали принять в наше общество того, кто его исполнит, - договорил Джервис. – И мы, упаси боги, не собираемся нарушать своего слова. Однако, Четвертый, не станете же вы утверждать, будто мы называли какой-то конкретный срок?
-Не называли! – прогудел Кристоф, качая головой.
-Не называли, - тут же подтвердил и Альфар.
-Вот видите! А в жизни всякое бывает. Если случится так, что начальник городской стражи вдруг проявит несвойственную ему прыть… например, получив страшный нагоняй от Правителя, который тоже может рассердиться по-настоящему, ведь члена Тайного Совета убивают не каждый день… словом, если злосчастного Барона найдут и уничтожат до того, как будет исполнено наше обещание, кто посмеет хоть в чем-то упрекнуть нас?
-Никто! – хором, почти одновременно воскликнули Второй и Третий.
-Начальник городской стражи? – с явным недоверием, к которому примешивалось ехидство, переспросил Борк.
-Почему бы и нет? Ведь Ригун вполне может пригрозить ему не просто отставкой - учитывая, сколько он от нас получил за последние годы, потерей жалованья его не запугать, - но и тюрьмой. А то и плахой! В конце концов, даже у такого доброго неудачника, как наш Правитель, может лопнуть терпение…
-У меня на его месте точно лопнуло бы! – заявил Кристоф. – Хоть я, хвала богам, не такой уж добрый, и вовсе не неудачник.
-И кто сказал, что на Барона непременно должна выйти городская стража? - с притворным недоумением подхватил Альфар. – Тан Джервис абсолютно прав: хотя эти продажные твари в Тайном Совете ненавидят и презирают Хольга, его убийство они не простят. Потому, что если прикончили одного члена Совета, значит, могут точно так же прикончить и любого другого. За смерть Хольга они должны отомстить, это уже дело принципа!
-А если к принципу прибавить еще и денежки… - усмехнулся Кристоф. – Что им стоит нанять нескольких отпетых парней, из тех, которые плюют на наш кодекс! А уж их расплодилось… никакого порядка, никакого уважения к традициям… просто кошмар какой-то! Куда катится Империя! Ох, не хотел бы я оказаться на месте бедняги Барона…
-Ужасно, просто ужасно, - тяжело вздохнул Альфар, с пониманием взглянув на Второго. - Полагаю, друзья, вы согласитесь: деятельность этих … мягко скажем, нарушителей кодекса, пора пресечь, и самым жестким образом! Бардак губителен в любом деле, а в нашем – особенно.
Джервис величественно кивнул.
-Позвольте напомнить, это как раз пункт номер два сегодняшнего заседания, - произнес он. – Но сначала давайте закончим с номером первым. Итак, если к нашей великой радости план человека, известного нам под прозвищем Барон, осуществится, а затем сам Барон - к столь же великой печали и скорби, разумеется! - не доживет до возведения в ранг Пятого, сможет ли кто-то упрекнуть нас в нарушении кодекса, будет ли нанесен урон нашему доброму имени, чести и деловой репутации?
-Нет! – внушительно сказал Кристоф.
-Нет, не будет! – покачал головой Альфар.
Борк замялся, и шесть глаз резко, как по команде, впились в него.
-Ваше мнение, Четвертый? – безукоризненно вежливым голосом, в котором, тем не менее, отчетливо слышался стальной лязг, спросил Джервис.
-Я… Я думаю, не будет…
Глава Первого Семейства выдержал заметную паузу, продолжая неотрывно смотреть прямо в глаза Борку.
-Я того же мнения, - улыбнувшись, произнес он, когда Борк отвел взгляд и принялся нервно пощипывать кончик длинного тонкого уса. - Наше решение по этому пункту единогласное!
-Как говорил какой-то мудрец, имени которого не помню: «Единодушие – лучшее украшение приговора!» - хохотнул Кристоф.
-Какого приговора, смертного? – с наигранной наивностью спросил Альфар.
-Любого, мой друг, любого!
-Итак, переходим к пункту номер два… - заявил Джервис. – Я полностью согласен с таном Альфаром: расплодившийся молодняк, который плюет на кодекс, причиняет нам все больше и больше беспокойства. Его надо вразумить! Вопрос заключается лишь в том, насколько далеко мы готовы зайти в этом самом вразумлении.
-Если у человека поражена гангреной рука или нога, конечность приходится отрезать. В противном случае человек погибнет, - жестко произнес Третий. - Любая жалость тут неуместна. Я голосую: уничтожить! Быстро и без лишних церемоний.
-Но все-таки, согласитесь, иной раз можно обойтись без хирургии! – покачал головой Кристоф. - Есть ведь и целебные отвары, и мази… Конечно, я не лекарь, но если поражение не зашло слишком далеко, едва ли нужно сразу хвататься за пилу. Предлагаю для начала предупредить, потребовав соблюдения кодекса. А вы что думаете, Четвертый?
-Я согласен с вами, Второй, нужно все-таки попробовать решить вопрос без крайностей. Провести переговоры, подробно объяснить им, почему для них же будет лучше и выгоднее соблюдать кодекс. А уж в случае отказа…
-Мнения разделились, четыре голоса против двух! - медленно произнес Джервис, прикидывая, на чью сторону выгоднее встать. Он испытывал искреннюю симпатию к Альфару, но в то же время не хотелось отталкивать Кристофа. Опять же, мальчишка Борк уже получил щелчок по носу, едва ли нужно снова подвергать испытанию его самолюбие…
-Мне понятны ваши чувства, мой друг, и ваше благородное возмущение, - с доброй улыбкой произнес Джервис, глядя в глаза Альфару. - Однако, учитывая мнение других уважаемых танов, которым я не могу пренебречь, я также высказываюсь за проведение переговоров с этими… э-э-э… не в меру горячими людьми. Если же они не прислушаются к голосу разума, пусть пеняют на себя.
Что же, все получилось на хорошем дипломатическом уровне, с одобрением подумал он: и выразил уважение, максимально смягчив горечь отказа, и ловко направил возможное недовольство Третьего против других Глав Семейств.
-Со вторым пунктом мы также разобрались, - сказал Джервис. – Третий же и четвертый, по моему глубокому убеждению, необходимо объединить, поскольку они тесно связаны друг с другом. У кого-то из присутствующих есть возражения?
Возражений не последовало, и глава Первого Семейства начал спокойно, неторопливо и обстоятельно излагать свои мысли и аргументы.

[Приокский Дракон]

- - - - - - - - - - - - - - - -
Хольг выглянул в окно, чтобы проверить, как продвигается работа. Убедившись, что никто не отлынивает и не пытается беречь силы, он снова повернулся к людям, застывшим посреди холла первого этажа с выражением беспредельного ужаса на бледных, мокрых от пота лицах.
Приказ графа, переданный через нового начальника стражи, гласил: «работать быстро, но как можно тише». Поэтому, хоть в усадьбе и стоял шум, неизбежно возникающий, когда несколько десятков человек одновременно орудуют кирками, лопатами и топорами, за пределы каменной стены он едва ли мог выйти.
Стражники и слуги, разбитые на группы, старались соблюсти графскую волю в точности, поскольку известие о том, что господин рассержен, всегда распространяется со скоростью пожара, передаваясь из уст в уста, и действует должным образом. А сегодня это звучало так: «В гневе», «В сильном гневе» и даже «В неописуемом гневе». Поэтому желающих привлечь внимание графа к своей скромной персоне, с непредсказуемыми для себя последствиями, не нашлось.
За работой на главном дворе перед воротами надзирал Трюкач, одетый в наспех подогнанный по фигуре мундир с нашивками старшего десятника. Разжалованный в рядовые Кварт, сгоравший от стыда и бессильной злобы, орудовал лопатой, копая свой участок траншеи, и успевая - не отвлекаясь от дела, чтобы никто не подумал, будто он ленится! - в который уже по счету раз вполголоса сообщать соседям:
-Вот ведь умнейшая голова у его сиятельства! Нам-то, темным мужикам, и невдомек, а господин граф сразу почуяли: не простой человек Гумар… то есть, господин новый сотник, дай боги ему здоровья… не простой!
Сам Гумар, стоя в дальнем углу холла, хмуро наблюдал за сценой, разыгрывавшейся на его глазах. Сотник понимал, что ничего хорошего двум мужчинам и женщине, напоминавшим перепуганных овец, предназначенных для заклания, ждать не приходится. А то, что они могли винить только самих себя, являлось слабым утешением.
И он был бессилен помочь: это новоиспеченный начальник стражи тоже понимал с полной отчетливостью. Господин жаждал крови, и вопрос заключался лишь в том, какую именно форму примет его гнев.
-Итак, что же мы имеем? - спокойным голосом, от которого на всех присутствующих будто пахнуло стужей, произнес Хольг. Его лицо чуть заметно подергивалось, пальцы судорожно сжимались и разжимались. – Не только моя собственная жизнь, но и жизнь моего единственного сына и наследника, жизни всех обитателей усадьбы, подверглись смертельной опасности. Более того, они наверняка оборвались бы, не будь мой новый начальник стражи умным, инициативным и наблюдательным!
Он выдержал паузу, во время которой было отчетливо слышно, как у бывшего сотника, будто постаревшего за ночь на несколько лет, стучат зубы. Толстяка била неуправляемая дрожь.
Молодая кухарка, беззвучно всхлипывающая и глотающая слезы, наверняка завыла бы в голос от терзавшего ее ужаса, если бы ей не перехватывал горло еще больший ужас при мысли, что это окончательно разъярит господина, и без того взбешенного до безумия.
Стражник, стоявший рядом с ней, изо всех сил старался сохранить хотя бы внешнее достоинство, но с тем же успехом он мог бы преграждать дорогу горному обвалу или приливной волне. Посеревшие, мелко подрагивавшие губы и пот, обильно струившийся по лицу, ясно показывали, какой страх его обуял.
-И все из-за трех ничтожных идиотов, - продолжал Хольг, окидывая съежившуюся троицу взглядом, полным ледяного презрения и такой же ненависти. – Точнее, из-за двух идиотов и одной похотливой сучки!
-А-ааа-ииии… - не выдержав, все-таки издала пронзительный, стонущий визг кухарка, стиснув трясущимися пальцами виски.
-Что такое? - тут же переспросил граф, приближаясь к ней неторопливыми шагами. - Я, кажется, слышал какой-то звук? Нечто похожее на хрюканье свиньи, которую не смогли заколоть с одного удара…
Женщина, сомлев, начала заваливаться набок, и наверняка упала бы, не подхвати ее молодой стражник.
-Ваше сиятельство… Ради богов-хранителей и всех святых… - он с огромным трудом произнес эти слова, еле шевеля губами и чувствуя, как взмокшая от ледяного пота рубашка прилипла к спине. - Умоляю, пощадите ее, она ни в чем не виновата! Накажите меня, ведь это я проболтался…
-Разумеется, накажу, - спокойно сказал Хольг. – Например, для начала велю отрезать тебе язык, если еще хоть раз откроешь рот без моего разрешения. Если ты понял меня, кивни!
Стражник, клацая зубами, яростно закивал.
Граф, сделав шаг в сторону, остановился перед бывшим сотником.
-Ну, а вы, жалкий человек, можете сказать хоть что-то в свое оправдание?
-Ваше… сиятельство, пощадите! Сколько лет служил вам, верой и правдой!
-Я этого не отрицаю, поэтому и держал вас в сотниках, хоть особым умом вы никогда не блистали. Но сейчас прежние заслуги не в счет. То, что вы нарушили мой строжайший приказ, это еще полбеды. А вот то, что из-за вашей похоти и я, и мой сын могли погибнуть... Повторяю вопрос: можете ли вы привести какие-нибудь доводы в свою защиту?
-Умоляю, ваше сиятельство, сжальтесь! Ведь только боги без греха… А я живой человек… Жена уже два года как померла, царство ей вечное… Плоть требовала своего, а тут эта чертовка все время перед глазами вертелась, улыбалась так завлекательно, да задом крутила…
-Вот оно что… - глубокомысленно протянул Хольг, краем глаза заметив, как вскинулся в гневе молодой стражник, приоткрыл рот и тут же испуганно его захлопнул. - Задом крутила, говорите?
-Еще как крутила, ваше сиятельство! Святой угодник, и тот бы не выдержал…
-А вы подавно не выдержали, вы ведь не святой.
-Именно так, ваше сиятельство, золотые ваши слова!
-Ну, а почему же вы на ней не женились?
-Э-э-эээ… - бывший сотник мучительно пытался подобрать нужный ответ, но вместо него издавал только нечленораздельное бормотание.
-Обвенчались бы в храме, как положено, а потом ввели бы ее в свой дом, как законную жену и хозяйку, - издевательски вежливым голосом продолжал граф. - И не скрываясь, не таясь людей, получали бы… ну, что там требовала ваша плоть. Причем не в поварне, а в собственной спальне. Можно было так сделать?
-М…Можно, ваше сиятельство…
-Почему же вы этого не сделали?
-Не… Не могу знать, ваше сиятельство…
-Наверное, она сама этого не хотела? – с притворным участием осведомился Хольг.
-Не хотела, ваше сиятельство, истинная правда, не хотела! – с готовностью закивал толстяк. - Как подарки получать, так она рада, а как под венец – ни в какую, дескать, я уже старый для нее…
-Ах, бессовестный! - внезапно взвизгнула пришедшая в себя женщина, на лице которой вместо мертвенной бледности заиграл гневный румянец. Видимо, возмущение пересилило страх. – Не верьте ему, ваше сиятельство, он врет! Очень даже хотела, со счету сбилась, сколько раз подступала к нему: когда же, наконец, обвенчаемся! А у него то одно, то другое, то на службе хлопот полон рот, то сердце прихватывает…
-Сердце прихватывает, а плоть все-таки своего требует! – с широкой, почти доброй улыбкой подхватил граф. – Так, значит, голубушка, хочешь выйти за него замуж?
-Раньше хотела, а теперь ни за что, ваше сиятельство! Нутро-то у него гнилое оказалось, как удовольствие получать, так я хороша, а как жареным запахло, так я во всем виновата!
-Но раньше все-таки хотела… А почему? Он ведь старый, в отцы тебе годится, если не в дедушки.
-Ну… Так ведь, ваше сиятельство, женскому сердцу-то не прикажешь… Нравился он мне, глупенькой. Такой важный, в красивом мундире, и словечки-то какие ученые все говаривал… И подарки подносил, и денежками не обижал! Опять же, ваше сиятельство, он хоть и немолод, а по мужской части еще о-го-го… ой, простите болтливую дуру…
-Говори дальше! - произнес граф.
Его голос зазвенел, как перетянутая до предела струна, которая вот-вот лопнет. Гумар из-за спины графа подавал отчаянные жесты кухарке: осторожно, с огнем играешь! Но она то ли по инерции, то ли неверно истолковав внешнее спокойствие господина, продолжала:
-Я ведь, ваше сиятельство, не монашка какая-нибудь, я женщина молодая, здоровая, мне мужик нужен…
-Замолчи, тварь!!!
Люди во дворе на мгновение замерли от испуга, прекратив работу: так страшен был этот полубезумный рык, донесшийся из раскрытого окна холла.
----------------
-Мои добрые друзья, позвольте подвести итог: ситуация, сложившаяся в Тайном Совете, абсолютно нетерпима. Дальше так продолжаться не может. Либо мы найдем способ хоть как-то вразумить членов Совета, либо Империя очень скоро станет шестой провинцией Эсаны. Правда, самой большой и богатой провинцией, но это слабое утешение… Король Торвальд не будет вечно соблюдать нейтралитет, и не остановится перед жертвами… впрочем, это уже вопрос номер пять.
-Да не допустят этого боги! - страстно воскликнул Кристоф.
-Согласен с вами, Второй, - кивнул Джервис. – Однако в народе не зря говорят: «На богов надейся, но и сам не плошай». Прежде всего: согласны ли вы со мной?
-Целиком и полностью! - мгновенно откликнулся Кристоф.
-Согласен! - подхватил Альфар.
-Согласен! – кивнул и Борк.
-Благодарю вас, почтенные таны. Теперь позвольте узнать, какие меры, по вашему мнению, являются наилучшими.
Наступила тишина. Гости растерянно пожимали плечами, переглядываясь.
-Уважаемый тан Джервис, - нарушил затянувшуюся паузу Борк, - если бы мы могли возвести вас на трон Правителей, уверен, это и был бы наилучший выход. Но, увы, он за пределами наших возможностей. А вот если план человека, которому… э-э-э… в любом случае не суждено стать Пятым, осуществится, тогда члены Совета получат хороший урок. В смысле, сразу же увидят, что с нами лучше не ссориться, и на них можно будет повлиять…
-При всем уважении к вам, Четвертый, я категорически возражаю, - довольно резко откликнулся Альфар. – Необходимо представить этого самого Барона дерзким безумцем, уничтожившим усадьбу Хольга исключительно по собственной инициативе, на свой страх и риск. Ни в коем случае нельзя допустить даже намеков на то, что настоящими инициаторами были наши Семейства!
-По-вашему, в это поверят? В Тайном Совете все-таки не только болваны заседают, есть и умные!
-Вот они-то и предпочтут сделать вид, будто поверили, так им будет спокойнее. А болваны… Какое нам, собственно, до них дело?
-Что касается меня, - веско произнес глава Второго Семейства, не отрывая взгляда глазок, почти скрывшихся в тяжелых складках кожи, от Джервиса, - то я, пожалуй, воздержусь от советов. По самой простой причине: я достаточно хорошо знаю вас, Первый. Если вы решились заговорить о столь важном предмете, значит, уже сами наверняка все обдумали и передумали… много раз. И пришли ко вполне определенному выводу. Так не пора ли сообщить его нам, уважаемый тан?
Альфар и Борк одобрительно закивали.
-Ну что же, друзья мои… Почтенный Второй совершенно прав: я очень часто думал об этом. Надеюсь, вы согласитесь: можно быть одновременно главой Семейства и патриотом своего отечества. И мне больно видеть, что происходит с Империей, а еще больнее думать, что может с нею случиться, ведь угроза, исходящая от Эсаны, с каждым месяцем становится все сильнее.
Джервис говорил спокойно, негромко, без малейшего пафоса, но все присутствующие внимали ему с благоговением, поскольку он задел самые чувствительные струнки их душ.
-Над всеми нами нависла смертельная опасность. Торвальд не просто фанатик - он истинно верующий фанатик, а это гораздо страшнее. Если он не пощадил собственную родню, частично истребив, частично изгнав из королевства, то какой пощады можем ожидать мы, чужеземцы и инаковерующие! Да, между нами море, но что мешает Торвальду построить большой флот? Только вечная нехватка денег: хвала богам, его авантюры опустошают королевскую сокровищницу не хуже, чем это сделали бы наши ребята, попади они в нее! Но рано или поздно он решит эту проблему, и тогда…
Судя по посуровевшим лицам присутствующих, таны хорошо представляли, что можно ожидать.
-Если армия Эсаны высадится на наших берегах, кто ее остановит? Личные телохранители Правителя? Гвардейцы наместников провинций? Стражники членов Тайного Совета? Смешно и говорить. Если даже созвать ополчение… - Джервис махнул рукой.
-От необученного человека, будь он хоть трижды силач и храбрец, мало толку в бою, - подтвердил Альфар. - Наспех собранные ополченцы, даже под командой опытных людей, ничего не смогут сделать с эсанской пехотой.
-А с панцирной конницей и подавно! - прогудел Кристоф.
-Если бы свести провинциальную гвардию в один кулак и под единое начало, тогда еще был бы шанс! - добавил Борк. – Но ведь наместники ненавидят друг друга…
-Еще бы, ведь все они - члены Тайного Совета! - грустно усмехнулся Альфар. - Пауки в банке, матушек их благородных всеми способами… прошу прощения.
-Ничего, друг мой, это от волнения, я понимаю… Итак, почтенные таны, на что же мы можем рассчитывать? Наш Правитель слабоволен, и шансов на то, что в нем все-таки взыграет кровь деда, практически нет. Его наследнику всего шесть месяцев, и даже если это будет второй Норманн, до совершеннолетия слишком далеко… Ни один из членов Совета не обладает явным преимуществом над другими… Какой вывод из этого следует?
-Из этого следует, что бардак будет продолжаться, пока не придет Торвальд и не открутит всем нам головы! - с горечью отозвался Борк.
-Почтенный Четвертый, не вы ли призывали нас не отчаиваться раньше времени! - с легкой укоризной воскликнул Джервис. - Вывод совсем другой: нам пришла пора вмешаться. Надо найти подходящего человека и помочь ему взять власть.
Глядя на вытянувшиеся лица танов, глава Первого Семейства поспешил уточнить:
-Друзья мои, клянусь всеми святыми, я в здравом уме!
-Милостивые боги… - прошептал потрясенный Борк.
-Если бы это пришлось услышать от любого другого, я счел бы его сумасшедшим, - медленно протянул Кристоф. - Но к вам, Первый, это не относится, поскольку более рассудительного человека я в жизни своей не встречал, а умопомешательство, насколько мне известно, в одночасье не наступает… Поэтому прошу: не тяните, не терзайте нас догадками! Готов держать пари: вы уже давно присмотрели этого самого «подходящего человека». Или, может быть, я ошибаюсь?
-Вы не ошибаетесь, Второй.
-Одну минуточку! - поднял руку Альфар, вставая с кресла. - Вы как хотите, а я должен выпить еще. После того, что услышал, голова пошла кругом…
-И у меня! – подхватил Борк, устремляясь к столу.
-Пожалуй, и мне не помешает лишний кубок дауррского… - пробасил Кристоф, грузно поднимаясь на ноги. - Боюсь даже представить, что нам придется выслушать через минуту-другую!
-Присоединяюсь, друзья мои! Вот только чокаться не будем! – поспешно произнес хозяин, глядя, как Борк протягивает руку к своей любимой бутыли с ореховым ликером.

- - - - - - - - - - - - - - - -
В усадьбе Хольга было все, что могло понадобиться высокородному дворянину. Даже тюрьма для тех, кто имел несчастье разгневать графа.
Просторный подвал трехэтажного особняка был разделен на две неравные части: в большей находились ледники и кладовые, а в меньшей – несколько маленьких клетушек с железными дверями и решетками на крохотных оконцах под самым потолком, и еще одна комната. О ней говорили вполголоса, с благоговейным страхом, поскольку она называлась «допросной камерой», и время от времени там по-хозяйски распоряжался графский палач Ференц, могучий, кряжистый человек с красным обветренным лицом и белесыми бровями, похожий на почтенного крестьянина средних лет. Как правило, он жил в родовом замке Хольгов, и там же занимался своим делом, но если графу предстояло вершить суд и расправу в столичной усадьбе, за ним посылали заранее. Тогда из подвала доносились душераздирающие вопли, заставляющие слуг и стражников нервно вздрагивать и торопливо шептать молитвы…
В этот день палача не было в усадьбе, но допросная камера не пустовала. И долгое время там раздавались крики, от которых леденела кровь. Потом они постепенно перешли в удушливый, булькающий хрип, а вскоре сменились зловещей тишиной.
Один из стражников, стоявших за дверью, совсем еще молодой парень, бледный, как полотно, опасливо оглянувшись по сторонам, перекрестился:
-Наконец-то отмучилась, бедная…
-Не спеши радоваться! – зловеще прошептал его напарник, постарше и, по всему видать, лучше знакомый с порядками. – Его сиятельство так просто от нее не отстанет.
-Да ты что?! Она умерла!
-Не-а… Бабы – они живучие, как кошки. Сейчас отольют водой, приведут в чувство, и по новой.
-Святые угодники!!! Это смертный грех, нельзя так с человеком…
-А нарушать приказ, блудить – можно? Знала, дуреха, что его сиятельство не прощает непослушания? Знала. И все-таки распутничала, почитай, чуть ли не в открытую. Так о чем разговор? Грешила передом, расплачивайся задом!
-Раз провинилась, наказать надо, согласен. Но не так же!
-А вот это, парень, не нашего ума дело…
За дверью послышался громкий всплеск, затем – чуть слышный, страдальческий стон.
-Ну, что я тебе говорил? - пожал плечами старший. - Из бабы так просто дух не выбьешь!

- - - - - - - - - - - - - - -
Хозяин «Золотого барашка» с затаенным торжеством оглядел присутствующих танов, наслаждаясь тем потрясением и восхищением, которое они не могли скрыть.
Джервис не был тщеславен, но когда твои труды или идеи оценены должным образом, и не кем-нибудь - самими Главами Семейств! – не грех и возгордиться. Так, совсем немного…
-Вот о чем я хотел посоветоваться с вами, друзья мои. Теперь скажите, что вы думаете о моем плане? Прошу, не бойтесь уязвить мое самолюбие, говорите откровенно!
-Что я думаю? – медленно произнес Кристоф, не отрывая благоговейного взгляда от лица Первого. – Я думаю, что вы гений!
-Потрясающий замысел! – подхватил Альфар. – Главное, как все просто, и по закону – вы только вдумайтесь, по закону! Да если бы кто-то сказал мне, что я буду с таким восторгом произносить слово «закон», расхохотался бы ему в лицо!
-Значит, именно поэтому вы настаивали, что Хольга обязательно надо прикончить… - добавил Кристоф.
-Разумеется, Второй! Только его смерть может пойти нам на пользу. Если бы мы сожгли усадьбу вместе с мастерскими, он лишь пуще раззадорился бы, и через пару месяцев снова наладил выпуск своей чертовой проволоки. Если бы похитили его мальчишку, он пришел бы в бешенство и начал мстить, невзирая на последствия. Хольги всегда отличались дьявольской гордыней и болезненным честолюбием… А вот убийство члена Тайного Совета – это будет последней каплей. Все дружно завопят, что дальше падать некуда, что Империя гибнет, потребуют наведения порядка… А кто, позвольте спросить, его наведет? Наш дорогой Правитель?
-Друзья, по-моему, мы просто обязаны еще раз выпить за здоровье и за светлый ум тана Джервиса! – вскочил Борк.
-Спасибо, Четвертый, но лучше не надо! - торопливо воскликнул глава Первого Семейства. - Мы уже достаточно выпили, а нам сейчас нужна полная ясность ума.
Борк, с трудом скрыв гримасу разочарования, снова занял свое место.
-Ваш замысел великолепен, не побоюсь этого слова. Конечно, должность Наместника уже больше пятидесяти лет никем не была занята, но ведь ее никто и не упразднял…
-Вот именно! - горячо поддержал его Альфар. – Раз не упразднена, значит, она по-прежнему существует.
-Получится, прямо как… дай боги памяти… а, вот: «Могучий ум при слабом государе!» Не помню, кто так сказал, но в самую точку! – кивнул Кристоф.
-Правитель формально сохранит всю власть, точнее, все ее внешние признаки, но на самом деле она окажется в руках нашего человека, - подытожил Джервис. – Перспективы открываются такие, что подумать боязно!
-В самом деле, ведь тогда вы, дорогой друг, станете настоящим Правителем, хоть и некоронованным! – улыбнулся Кристоф. – Надеюсь, нас не забудете? Я был бы не прочь на старости лет походить в графах…
-Ха-ха-ха! Ну а мне и баронского титула хватит! – рассмеялся Альфар.
-Наверное, думаете, что я, как самый молодой, стану рыцарем? Нет уж, подавайте и мне барона! – подхватил Борк.
Главы Семейств весело, от души хохотали, как юные школяры или студиозусы. Если бы их людям довелось увидеть своих грозных танов в эту минуту, они были бы вне себя от изумления.
-Лишь бы Ригун не передумал в последний момент, - сказал Кристоф, успокоившись и утерев слезы. - Если ему вдруг попадет вожжа под мантию….
-Не попадет. Он не глуп, но, к нашему счастью, слабоволен, им легко управлять. И есть еще кое-какое обстоятельство… Буквально перед самым вашим приходом, друзья, мне доставили одну коротенькую, но очень важную записку.
Джервис извлек из нагрудного кармана камзола маленький клочок пергамента, развернул его и подал Кристофу.
-Пациент бессилен, - прочитал тот, недоуменно подняв брови. - Ну, и как это прикажете понимать, Первый?
-А так, почтенный Второй, что попытка нашего дорогого Правителя исполнить после весьма долгого перерыва свой супружеский долг, окончилась… - не дожить вам до такого дня! - безрезультатно.
Борк иронически улыбнулся:
-Сочувствую ему, но нам-то какое дело до этого, Первый?
-Самое прямое, Четвертый. Правитель – такой же живой человек, к тому же, очень мнительный… Ручаюсь: бедняга глаз не сомкнул до утра, прикидывая, что за напасть с ним случилась. В таком состоянии ему легко можно внушить, что всему виной накопившаяся усталость, государственные заботы, и потому надо отдохнуть, препоручить другому большую часть неприятных и утомительных обязанностей…
-Говоря по-простому, навешать лапшу на уши, - прогудел Кристоф.
-Вот именно, мой друг! В самую точку.
-А если не успеем навешать? Я имею в виду, мало ли у кого бывали неудачи… ну, вы понимаете. Переждет пару дней, успокоится, а потом такое устроит на пару с женушкой – никакой Наместник не будет нужен! – усомнился Альфар.
-Не устроит, - покачал головой Джервис. – Просто-напросто не сможет. Я прикажу нашему дорогому Араду, чтобы он позаботился об этом. Слава богам, Правитель очень послушный и аккуратный пациент, микстуры принимает регулярно…