Красников Валерий "Божественное вмешательство"

Название: "Божественное вмешательство"
Автор: Красников Валерий
Серия: Альтернативная история
Объём произведения: 12 а.л
[hr]

Всем привет! Роман написал давно :-):

Когда то размещал на СИ. Решил выложить тут. Если народу понравится, наверное, буду править. А нет - в топку, без сожалений :-)

Рим сожгли галлы и Этрурия не утратила своей доминирующей роли. Наш соотечественник попал туда по собственному желанию. Так он думал. А оказалось без Божественного вмешательства не обошлось. Такой рояль :-)

Если появится вдохновение править текст - не стесняйтесь! Пишу быстро, а работать с текстами не люблю. К тому же - литературно не одарен и безусловно буду признателен за помощь талантливым коллегам.
Предыдущий вариант удалил. Немного правил. Жаль, что ночью. Как бы больше не накосячить :-)

Валерий Красников

Божественное вмешательство

Часть 1

Этрурия

Глава 1

Бегу и удивляюсь: тело парит над землей, ноги легко, словно крылья несут меня по дороге. Вспоминаю, о необходимости сконцентрироваться на желании. Пробую представить что-то конкретное, но мысли навязывают образы средневековых побоищ, просторных каменных залов и прекрасных женщин. В груди появляется знакомое чувство, и я понимаю - для того, что намериваюсь совершить, мысли не нужны.
Переживаю восторг, опьянение силой, желание сражаться и любить. Что-то еще, невыразимое. Может, просто отвращение к своей нынешней жизни? И вот я снова вижу плавящуюся кинопленку и пиратский нож, чиркающий по стволу пистоля….
Асфальт под ногами исчез. Пережитая недавно легкость в ногах сменилась чувством тяжести: будто бегу я по грудь в воде. Останавливаюсь, идти не могу, ноги не слушаются. Падаю на дорогу. Свершилось! Обычная грунтовка метра полтора в ширину. По обе стороны раскинулись виноградники. Я попал!
Увлеченно наблюдаю за глухими ударами сердца, отдающимися во всем теле, и не замечаю приблизившихся всадников. Только услышав за спиной конское ржание, вскакиваю и не верю глазам: «Римляне! Мать их!» - едва подумал, как взвыл от боли. Один из них ударил длинным бичом. Скриплю зубами. В груди вспыхивает ярость. Отчаянно бросаюсь на обидчика. Из глаз летят искры.
Очнулся в каком то сарае. Раздет, со связанными за спиной руками. Черт! Ногами тоже пошевелить не могу. Как все началось, так, похоже, и закончится.
Когда препод монотонно вещал о сущности и личности человека, а я грустил о проигранных в карты деньгах, высланных мамой на полгода. «Ну почему я такой? Почему у всех вокруг не бывает таких глупых проблем? Вроде не дурак, но с завидной регулярностью совершаю действия, о которых не только потом отчаянно сожалею, но и понять не могу - как это вообще могло произойти со мной. Словно тогда это был не я!»
Мои мысли органично перетекли в полное внимание к тому, о чем рассказывал Иммануил Семенович – наш преподаватель философии, и так же непредсказуемо вытолкнули меня в воспоминание почти годичной давности.
В начале учебного года мы с Серегой, невероятно гордые поступлением на бюджет, решили обзавестись подругами. А как же! Два самостоятельных пацанчика, безнадзорные – это в смысле предки теперь не станут кричать в окно или трезвонить на мобильник, что, мол, пора домой. Самое время познакомиться с приятными девчонками и нагнать упущенное в школьные годы.
В общем, решили мы пойти в пятницу в ночной клуб. Ну и пошли. Полночи просидели за столиком, разглядывая народ.
- Послушай, Серый! У меня складывается впечатление, что мы тут сидим и ждем, пока на нас кто-нибудь из девушек обратит внимание, - прокричал на ухо товарищу. Уж очень шумно играла музыка. Серега, странно улыбаясь, закивал головой.
- Точно!
В безнадеге, махнув рукой, я стал выискивать ту, кого непременно приглашу на медляк. Народ подустал прыгать, и парочка подходящих композиций уже отзвучала.
Вот эта ничего! Фигуристая блондинка с умеренным макияжем, что для меня имело немаловажное значение, интенсивно двигала телом, оставаясь при этом обворожительно грациозной. Я уже представил себе, как подойду и что скажу ей, но какой-то долговязый юноша, доскакав к моей «мечте», по-хозяйски стал ее расцеловывать. И тут меня осенило! Я, бросив Сереге многозначительный взгляд, направился к барной стойке. Получив бутылку воды по цене обеда, я по партизански, незаметно сканировал барышень на насестах. В поле зрения нарисовался бородатый мужик, прооравший: «Куры на выход!». Мной овладел безудержный смех. Девчонки, спустившись на пол, чуть ли не строем двинули за «командиром», а мой выбор критически снизился до одной кандидатуры, потягивающей через соломинку зеленую жидкость в бокале со льдом. Я толком и рассмотреть ее не успел, как зазвучала композиция KREC - «Нежность».

«В твоих красных глазах не было льда», - стою рядом с ней и, не пытаясь кричать, чтобы не выглядеть полным идиотом, протягиваю руку.
«Спасибо тебе, благодарю тебя». - Она бросает оценивающий взгляд, и я млею от глубины взгляда, темно – голубых, скорее пронзительно синих глаз незнакомки.
«На южных пляжах венчались», - встает, опираясь на мою руку.
«Сжимали кисти, акустика.
Твоя нежность меня пленила с первых минут», - обнимаю ее за талию, сразу наглею, проникая коленом между ног и делая жете, начинаю па.
Я никогда не видел таких красивых глаз - да, ее большие, широко расставленные глаза, открытый высокий лоб, небольшой носик и полные губы, овал лица, все вместе смотрится просто великолепно - но синева глаз и взгляд, наполненный странным любопытством, остановили мое дыхание. Улыбнувшись краешками губ, я склонился к ней и стал шептать на ушко о том, что не могу долго смотреть в ее глаза, потому что боюсь за свое сердце, то каменеющее, то плавящееся от нежности.
Словно случайно я коснулся губами ее шеи у мочки уха. Она легонько сжала мое плечо и прижалась щекой к груди, где колотилось влюбленное сердце.
Мы танцевали лучший в моей жизни танец.
«Об одном прошу – утешь душу грешную.
Об одном молю – спой мне колыбельную.
Я велю всем птицам замолчать,
Лишь бы ты была со мною нежной, как и прежде». - На последних аккордах я так проникся моментом, что поцеловал ее в губы. Нежно, едва прикоснувшись. Она звонко рассмеялась и потянула за руку к бару.
Мы болтали до утра. Обо всем и ни о чем. Было легко и радостно, пока не появился Серый.
- Я Сергей, - не дожидаясь ответа, галантно поцеловал даме ручку. При этом он просто взял ее за руку, - Тебя как зовут?
Думая о том, что снова накосячил, поскольку за все время общения не представился и не поинтересовался именем прекрасной незнакомки, начал злиться и на себя и на Серегу.
- Спуриния, - улыбнувшись и не пытаясь освободить руку из лап товарища, ответила она, – услышав столь необычное имя, я впал в анабиоз. А Сереге пофиг, будто с Наташей или Машей познакомился.
- Пойдемте одеваться. Пора сваливать отсюда, – сказал Сергей и потащил девушку за собой.
Она пошла!
Не понимая, что происходит, я побрел за ними.
Дальше для меня все происходило словно в тумане. Мы спустились в метро. Я шел за ними тихо офигевая от расклада. В полупустом вагоне они сели вместе, а я демонстративно - напротив. Серега достал откуда-то апельсин, словно влюбленная пара, вдвоем стали увлеченно чистить его, потом кормить друг друга дольками. Вот с этого момента мысли покинули меня. Я просто кипел как чайник на плите.
Они вышли из вагона. Я едва поспел выскользнуть за закрывающиеся двери. И тут нахлынуло. Какие-то мысли-чувства о том, что я готов совершить подвиг, что-то экстраординарное, невозможное. Только так она меня заметит, обратит внимание!
Перед глазами появилась пленка, точнее ее проекция, как на экране, когда демонстрируется старый фильм с черточками и пятнами света. Пленка запузырилась и вместо черточек мультяшные нож и пистолет стали тереться друг о друга, будто ствол правил лезвие. Сознание выключилось и вернулось ко мне, выбегающему из метро, на улицу.
При этом бежал я целенаправленно: останови меня кто-нибудь в тот момент, я не смог бы ответить, куда и зачем бегу, но в то же время какая-то цель была!
Я успел! Здоровенный мужик, обнимая за шею одну из девчонок, отвел руку в сторону. В предрассветных сумерках блеснуло лезвие выкидухи. Я схватил его за рукав, развернув к себе, отобрал нож. И тут же выбросил его подальше.
И мужик и девчонки как-то странно смотрели на меня, ничего не предпринимая. Я закричал: «Девчонки, убегайте!» - они побежали. Мужик сжал кулаки и присел, согнув ноги в коленях. Мой тренер по Айкидо часто повторял: «Не используйте полученные навыки, что бы произвести впечатление на друзей. Найдите достойного противника. Тогда, поймете, чему смогли научиться». Сейчас наступил тот самый момент! Я стал в свободную стойку, опустил руки и приготовился к «уходу с линии атаки» и «присоединению». Врать не буду, было страшно.
- Стойте! – закричал Серый. – Что происходит? - Я оглянулся и увидел бегущего к нам Сергея и, стоящую у выхода из метро Спуринию.
Мужик выпрямился и каким-то стеклянным взглядом уставился в небо. Я сбивчиво рассказал Сереге о том, что этот хмырь хотел порезать двух девчонок. Подошла Спуриния. В ее глазах - ужас.
Мужик пробормотал что-то вроде: «Случится беда», - и рванул куда-то. Такой развязке я был рад.
Мы провожали нашу подругу домой, и я раз пять рассказал о том, что, мол, выхожу из метро и вижу…
Я – герой! Восторженные взгляды Спуринии. Мы идем, взявшись за руки. А Серега, вовсю расхваливает меня. Бессонное утро в мыслях о собственной крутизне: мол, девятнадцатилетний парень не побоялся выйти против взрослого мужика!
Желанные встречи со Спуринией превратились в обязы, привычку. Порой даже напрягали. Я успел разглядеть в ней изъяны, чувства остыли. Сейчас мне стыдно, но я просто решил уложить ее в постель. Не дала. Мы расстались.
Я уже не романтик, поссорился с Серегой, проигрался в карты, скучаю на лекциях.
Препод бубнит: «Человек рождается в сущности, а семья и общество формирует его личность. Иногда, личность человека по отношению к сущности может трансформироваться…»
Я начинаю понимать, что со мной случилось настоящее чудо: неведомая сила тогда телепортировала меня из подземелья метро к выходу таким образом, чтобы я успел спасти девчонок. И все это произошло потому, что я желал больше всего на свете совершить что-то подобное!
Я размечтался о возможности уйти из этого мира туда, где жизнь была бы другой. Какой? Другой! Чистый воздух, леса и поля, верный конь и меч в руке. Где-то так.
После озарения на лекции по философии каждое утро на пробежке я пытался увидеть пузырящуюся пленку и нож с пистолетом. Хотел, мечтал снова ощутить то чувство – желание.
Мне пришлось занять денег, вроде как на жизнь. Но я снова умудрился проиграться. Мне тут же заняли, но на игру. И снова выиграли. Вчера звонили и угрожали, объявили заоблачные проценты.
Сегодня утром отчаяние и страх помогли и почувствовать, и увидеть. Теперь лежу связанный, абсолютно голый, избитый и грязный. Я хочу, есть и пить. Как мне плохо! Угораздило же меня попасть в Древний Рим. Шансов нет никаких. Если ты не гражданин, то – раб. Только бы не казнили. Готов служить изо всех сил. Твою мать! Как мне себя жаль. Я самозабвенно рыдаю, с надрывом, во весь голос. Правда, недолго.
Все-таки, если вспомнить философию препода, моя сущность всегда себя проявляла действием и какой-то рассудительностью. Почти всегда я наблюдал за собой, будто зритель, со стороны. Вот и сейчас моя жалкая личность сопливила, рыдая во весь голос, а что-то во мне прагматично гнало параллельный мысленный ряд: «Не раскисай! Осмотрись! Все, что Бог ни дает – все к лучшему!»
Осматриваюсь.
Наверное, тут хранили продукты: пахнет зерном и еще чем-то съедобным. Сейчас амбар пуст. Заскрипели двери – ворота. Солнце ворвалось в мою темницу, сразу стало теплее.
В ярком солнечном свете появляются два вояки, типичные легионеры: в кольчугах, с прямоугольными щитами и копьями в руках. За ними мужик в белой тоге и девушка. Стражник или охранник, дыхнув чесноком, разрезал путы. Пытаюсь встать на ноги. С трудом, но мне это удается. Стыдливо прикрывая причинное место ладошкой, вглядываюсь в лица. Шепчу: «Abiit, excessit, evasit, erupit (ушел, скрылся, спасся, бежал)», – вдруг вспомнив крылаток выражение от Цицерона. Мужик в тоге нахмурился и что-то сказал. Интуитивно понимаю, что взболтнул не к месту. Мужик, видно, подумал, что я беглый раб. Легионеры бьют древками по ногам. Падаю на земляной пол. Парни грубо осматривают мое тело, наверное, в поисках клейма.
От страха во мне открывается резервуар вдохновения. Я вспоминаю несколько цитат на латыни и, выбрав подходящую для этого момента, кричу, что есть мочи: «Ad cogitandum et agendum homo natus est (для мысли и действия рожден человек)», - легионеры докладывают, что мол, клейма нет. А мужик, оценив мой спич, присаживается рядом и бесцеремонно осматривает мои руки. Что-то говорит, я понимаю только – «философия». С меня снимают ремни. Рядом присаживается девушка. Доброжелательный взгляд синих глаз кажется удивительно знакомым: «Спуриния?» - хриплю я и теряю сознание.
Во второй раз очнуться было гораздо приятнее. Похоже, вечереет. Ощущения, в общем, комфортные: пока валялся в отключке, меня вымыли и одели. Лежу на деревянном ложе. На мне белоснежная тога и кожанные сандалии. Рядом на маленьком стульчике сидит она и что-то ласково щебечет.
«О чем ты говоришь? Я не понимаю ни слова!» - в отчаянии мысленно кричу, от всей души сокрушаясь над этим обстоятельством. Свет в глазах на мгновение гаснет, вижу внутренним взором пузыри на пленке и осознаю, что вдруг стал все понимать.
Девушка говорила не со мной, а со своими богами. Сейчас она просит у богини Туран (Этрусское божество, у Римлян – Венера, греков - Афродита) здоровья для меня и истины. Хочет узнать, откуда мне известно ее имя.
Я сел, Спуриния встала. Дивясь легкости, с которой произношу непривычные звуки, представляюсь:
- Меня зовут Алексей. Там, откуда я родом, живет девушка как две капли воды похожая на тебя. Ее зовут Спуриния, – страх в ее глазах исчезает, но появляется вопрос. – Помню только ее, и ничего больше не помню. Не помню, как оказался на дороге. Может, меня похитили и бросили там? – Врать так врать, а что еще можно сказать, оказавшись в такой ситуации? - Что ждет меня в твоем доме? – Спуриния отвечает не сразу. Задумалась.
- Я попрошу отца, что бы ты, Алексиус, стал нашим гостем. Прямо сейчас пойду, - сказала она и выскользнула из комнаты.
Осматриваюсь: вокруг просторное помещение, в голове рождается определение – атриум. Две арки из обожженного кирпича – что-то вроде окон, а центральная - дверь. То есть именно через нее покинула эту беседку мой синеокий ангел. Пол украшен разноцветной мозаикой. По периметру изображения мифических животных, в центре круг, в нем - голова медузы Горгоны. Стены отштукатурены и побелены. На них, розовой и зелеными красками весьма реалистично мастера изобразили колонны обвитые плющом. За стенами атриума раскинулся сад. Слышу шелест листьев на ветру. Чувствую ароматы цветов и фруктов. Оборачиваюсь, вижу неглубокий бассейн (имплювий – искусственный водоем, в который собиралась дождевая вода, попадающая туда через комплювий – световой колодец атриума). Крыши над ним нет, точнее она над беседкой построена так, что, в случае дождя, вода по стокам и через отверстие над бассейном попадает прямо в каменную чашу. Вокруг все сияет чистотой, но не роскошью.
Степенно в беседку входит хозяин дома. Я невольно поднимаюсь и склоняюсь в почтительном поклоне, удивляясь себе. Он подошел и присел на край ложа. Движением руки пригласил меня присесть рядом.
«Неплохое начало», - подумалось. Сажусь.
- Алексиус, дочь рассказала мне твою историю. И я склонен поверить в нее, – он пристально смотрит мне в глаза. Неприятно. Старик словно в мозг вошел. Такого не проведешь. Стараюсь смотреть без рабской покорности или, не дай Бог, с вызовом.
– Меня зовут Спуринний Маркус Луциус, я сенатор Этрурии.
Молчу в ответ. Пытаюсь придумать, как мне представиться. Сенатор смотрит мимо, будто задумался о чем-то, потом махнул рукой, словно принял решение. - О чем ты мечтал, чем хотел бы заняться, что тебе по сердцу? Ведь это не требует воспоминаний? Чего ты сейчас хочешь?
- Хочу стать воином, - не раздумывая, отвечаю.
Сенатор хмурится, качает головой.
- Я ожидал от тебя другого. Думал, ты – философ, ученый муж, - он показывает ладони и указательным пальцем левой руки проводит по цепочке мозолей под пальцами правой к огромной мозолине на холме луны. – Это от гладиуса (римского меча) и пилума. У тебя таких нет. Ты – не воин.
«Конечно не воин, но что может помешать им стать?» - гоню дерзкие мысли, включаю дипломатический тон:
- Да, я никогда не держал гладиус в руке, – Спуринний удовлетворенно кивает, мол, давай, продолжай, мне нравиться твое признание. - Но меня обучали рукопашному бою, стратегии и тактике ведения боевых действий. – И ведь почти правду сказал! - Я хотел бы попробовать стать солдатом.
- Девушка на твоей родине действительно похожа на Спуринию? – как-то неожиданно старик сменил тему.
- Как две капли! – тут я не соврал.
- Значит, она тебе по сердцу?
Ну что я мог ответить?
- Конечно! – я даже привстал, демонстрируя волнение. От собственного лицемерия стало немножко противно и пришлось закрыть глаза, чтобы скрыть промелькнувшие в голове мысли.
- Да прибудет с вами благословение Туран, – сказал Спуринний. Не понимая, как реагировать на его слова, я на всякий случай прижимаю руки к груди и киваю головой. Проснувшиеся вдруг собачьи инстинкты помогли предугадать властный жест сенаторской руки и рухнуть перед ним на колени. Стою и не понимаю – благословение на что? Слышу:
- Теперь ты Спуринии муж. Завтра я напишу консулу Этрурии письмо с просьбой как моему сыну дать тебе под командование манипулу. А сейчас, сын мой, пойдем, я покажу тебе поместье.
Прозреваю - вот это влип! Это мне за грехи в прошлой жизни, там – в будущем.
Идем смотреть поместье. Спуриний важно впереди, а я, стараясь изо всех сил выглядеть как достойный человек, на полшага отстаю.
Дом сенатора построен у подножия холма так, словно врос в его основание. Как оказалось, дом строили на входе в рукотворные пещеры. Когда-то тут искали медь. Сейчас часть пещер засыпали, часть используют для хозяйственных нужд.
Под холмом можно пройти к самому Тибру, запасной такой выход на случай бегства от врагов. Дом имеет северное и южное крыло со спальнями и столовыми. Тут я сам догадался, что хозяин переходил из одной части дома в другую со сменой времен года. Сейчас - знойное лето. Холм прекрасно защищает дом от палящих лучей солнца. В восточной части расположен кабинет хозяина и библиотека. Перед домом – парк с цветником и фруктовыми деревьями. Яблоки, абрикосы, персики, айва, инжир, гранаты – почти все в цвету. Запах обалденный, просто с ног валит.
Слева от дома, на небольшой возвышенности, расположены служебные постройки: кухня для рабов, баня, где они моются по праздникам, зимние хлева, летние загоны для скота и птицы и при них помещения для пастухов, птичников и скотников. Все рабы живут в одном бараке, чтобы легче было наблюдать за ними. Немного в стороне - давильня для винограда, погреб для масла и винный погреб, где хранятся засмолённые и запечатанные амфоры с вином, кладовые для сельскохозяйственных орудий и амбары для зерна и сена. За оградой усадьбы расположены мельница, рига, хлебная печь, ямы, где собираются удобрения, и два пруда. В одном мокнут ветви, прутья, волокна, в другом плещутся гуси и утки.
За усадьбой начинается поле, засеянное пшеницей и ячменём, дальше – холмы, покрытые виноградниками, а за ними - оливковая роща и дубовый лесок, дающий прекрасные жёлуди для свиней и корм для коз и овец. Крупный скот до нашествия галлов отправлялся с пастухами в горы, на общественные пастбища. Теперь, сетует Спуринний, волов в хозяйстве всего с десяток для пахоты и перевозки урожая. Поблизости удобная дорога, ведущая в город, куда отвозятся на продажу продукты из имения.
Спуринний оказался хорошим гидом, я все понимал и запоминал на всякий случай, восторгаясь, как тут все ладно устроено. В голове роились вопросы, но я не знал, как обратиться к сенатору. Поэтому мне ничего не оставалось, как идти, молча, рядом.
Закончив осмотр местных достопримечательностей, мы вернулись в атриум. У ложа появился столик, сервированный к ужину. Присев за него, мы помолчали минут пять. Молодая рабыня, я бы сказал, типичная римлянка, принесла вазу с фруктами и вино в красивом бронзовом кувшине, воду в глиняном сосуде, напоминающем ручками амфору, но с плоским дном, и миску с медом. Я с интересом наблюдал за тем, как она, ловко используя дощечку, положила в кубок, вырезанный из кости, немного меда, добавила воды и вина. Спуринний, подняв со столика кубок, взмахом руки отпустил ее.
- Почему мой сын молчит и ни о чем не спрашивает своего отца?
Столбенею от такой куртуазности. Собравшись с духом, отвечаю:
- Отец, я почти ничего не вспомнил. И мне бы очень не хотелось разочаровывать тебя, – поскольку мое обращение сенатор воспринимает благосклонно, я с большей уверенностью продолжаю: Это Рим?
Я спросил, указывая рукой на все вокруг. Спуринний если и удивился вопросу, то вида не подает. Он отпивает из кубка и, повторяя мой жест, отвечает:
- Это Великая Греция. Рим сожгли галлы около ста лет назад. Сейчас на месте Рима стоят только древние валы. Наше государство и город зовутся - Этрурия. Когда пришли галлы, царь Турн сразу же договорился с их вождями о дани. Галлы прошли мимо города и стерли с лица земли не покорившийся Рим. Южнее есть поменьше Этрурии – Клузий и Тарквинии, к северу – Перузия, Популония, Пиза и Арреций. Севернее Арреция, города галлов, а южнее того места, где когда-то стоял Рим, территория италиков. Галлы не пошли на их земли. И хоть мы платим им дань, италики для нас сейчас большая угроза. Они хуже варваров – галлов. Их племена - Брутии, Компанцы, Луканы, Сабиняне и Самниты - воинственные пастухи. У них нет городов, им нечего защищать, но народы эти любят золото и красивых женщин. Рабыня, что прислуживает нам, из племени Лукан. Два года назад консул Тит захватил много рабов, разбив Лукан, подошедших к стенам Этрурии. По слухам, сейчас Самниты и Сабиняне готовятся в набег на наши земли. Так что, сын мой, если так будет угодно богам, очень скоро ты сможешь привести в имение новых рабов, – старик улыбнулся.
Я, напротив, загрустил. Значит, я попал не в прошлое Земли. От галлов в моем историческом прошлом Рим спасли гуси. После глотка вина мое настроение пошло в гору – это прекрасно, значит, ничто в будущем не предрешено! Я поднимаю кубок и произношу тост:
- За победу над врагами Этрурии! – сенатор вскидывает брови, что-то новое появляется в его взгляде. Наверное, идея ему понравилась. Пьем до дна. Поставив кубок, Спуринний хлопает ладонями, да так неожиданно, что я вздрагиваю. Входит рабыня. Несет сыр с белым хлебом и суп, совсем не привлекательный на вид: в мутном бульоне плавает обычная фасоль. К нам присоединяется Спуриния. Трапезничаем не спеша и молча. Хоть и чувствую голод, но поглощаю эту бурду с некоторым волевым усилием. Эта еда мне не по вкусу. Тут же вспоминаю утренние побои и ужас, что переживал тогда, – не замечаю, как опустошаю миску.
Рабыня снова принесла вино и разлила, уже ничем не разбавляя. Спуриния, не сказав ни слова, удалилась.
Вино оказалось крепким. Хорошо, что я особо и не прикладывался. В беседку входили какие-то люди, что-то докладывали сенатору и тихо удалялись. Когда сенатор поднялся и сказал: «Возьми, и пошли», - я обнаружил отсутствие на столике ужина и маленькую шкатулку.
Мы выходим в сад. На алее толпится народ. В воздухе витают винные пары.
Увидев Спуринию в белом свадебном платье, покрытой фатой, я остолбенел. Сенатор подталкивает меня к невесте и шепчет на ухо: «Открой шкатулку». Подхожу к Спуринии, открываю шкатулку. Вижу маленькое кольцо и массивный золотой перстень. Тут все понятно, обручаемся. Народ вокруг ликует. В сопровождении всей этой толпы идем в дом. На пороге спальни над головой невесты слуги преломили каравай хлеба.
В апартаментах рабы раздевают нас, разводят по купелям. Облили водой, натерли ароматным маслом, поскребли какой-то фигней. В общем - я в ауте от происходящего, с одной только мыслью в голове: «Когда все это закончится?»
Наконец мы остались одни. Спуриния легла на ложе и раздвинула ноги. Со мной тут же случается когнитивный шок: «Так просто!» Вспоминаю, как уламывал Спуринию из моего мира, и ее реплику: «Ты хочешь сделать меня своей любовницей». Теперь понимаю, что она имела в виду! Замуж хотела! Что же, от судьбы не уйдешь. С этой мыслью ложусь рядом с женой. Чувствую – хочу. Начинаю банально без эмоций поглаживать ее плечи, грудь и живот. Наверное, до меня ей не приходилось чувствовать эффект от таких поглаживаний. Спуриния напрягается, широко раскрывает синие глазища. Улыбаюсь и целую ее в губы. Она неумело отвечает и закрывает глаза.
В какой-то момент она завелась, почувствовав ее желание, я стал дрожать от возбуждения. Все закончилось, увы, быстрее, чем мне бы хотелось, но ощущения в теле остались восхитительные. Хочу ее еще и еще! В общем, утро наступило слишком быстро.

Интерлюдия

Над горной грядой, купающейся в кудрявых облаках, сверкая отполированными гранями, когда то висела пирамида. Если бы, кто-нибудь из современников Алексея, пролетая например, на самолете, увидел бы ее, то вполне мог потом рассказать, что видел египетскую пирамиду, парящую над горой Митикас.
Наверное, древние греки знали наверняка – боги существуют. И живут они там, на Олимпе.
Те боги часто вмешивались в дела людей и если вдумчиво прочесть Мифы, то с легкостью можно ответить на вопрос – зачем.
Они играли, развлекались, соперничали и получали от людей эманации страданий и любви, без которых не смогли бы функционировать. Ведь такими их создали.
Кто создал? Однажды маленький Эрос спросил об этом Зевса. Верховный посмотрел на звезды и ответил: «Всевышний!»
Однажды бог Танат взглянул прямо в глаза Агамемнону и Троя Приама пала. Он был единственным из богов, не любящим даров. И был изгнан с Олимпа. Поздно, слишком поздно. Ушли в забвение с погребальных костров или в морскую пучину Посейдона Герои – дети богов. Один лишь Эней, сын Киприды Пеннорожденной, Владычицы любви стал саженцем в новом для богов Номосе.
Там он смог укорениться, а вместе с ним и боги обрели новую силу и страсть. И теперь над Альпами или Везувием остроглазый пастух или морской разбойник могли бы рассмотреть в небесах сияющую отполированными гранями пирамиду, парящую высоко в небе.

Глава 2

- Ахилл! Где тебя носит, песий сын?
Нас разбудил властный голос сенатора. Наверное, он специально покрикивал на рабов: солнце стояло высоко, а мне сегодня предстоял путь в Этрурию.
Целуемся, заводимся, но Спуриния берет себя в руки и говорит: «Нет. Тебе нужно ехать». Сам знаю, но не понимаю причины такой спешки. Хочу спросить: «А как же медовый месяц?» - но, вспомнив, как все началось в этом мире, молчу и с искренней благодарностью обращаюсь к местным богам. Чувствую, как-то хорошо стало!
После скромного обеда опять угощали бобовым супом и сыром с оливками. Спуринний показал мне кусок тонкой кожи ягненка и прочитал письмо консулу.
« Спуринний Маркус Луциус приветствует Прастиния Апиуса Постумуса и так далее (etc).
Направляю к тебе моего сына Алексиуса Спуринна Луциуса. Прошу доверить манипулу (manipula — букв. «горсть», от manus — «рука» - основное тактическое подразделение легиона в период существования манипулярной тактики, численностью от 120 до 200 человек) в твоих легионах, дабы служил сын мой Этрурии»
Пока Спуринний опечатывал свиток и прятал его в деревянный тубус, я запоминал свое новое имя. Алексиус Спуринна Луциус – по-моему, неплохо звучит!
Сенатор торжественно вручил мне тубус и гладиус – простой меч, но с красным камнем в навершии рукояти. Наверное, это, по их меркам, был «крутой» меч. Ножны выглядели богаче: внизу и вверху золотое обрамление, да и самоцветы оружейники куда только не вставили.
Раб подвел коня без седла, только с наброшенной на спину попонной. Выхожу из состояния эйфории. От мысли о предстоящей поездке на жеребце, мутит. На его холке переметные сумы, наверное, с едой. Старый конюх помогает мне взгромоздиться на спину, бъющего от нетерпения копытом о землю, зверю. Я заволновался: «А где же Спуриния?»
Конечно же, она пришла. Поцеловала мое колено и вложила в ладонь кожаный мешочек с наличностью. Очень хотелось поцеловать жену, но все происходящее, похоже, вершилось по каким-то строгим правилам. Засунув кошелек за пояс, лихорадочно соображаю: « Как тронуться с места?»
Бью пятками в бока коня, и он срывается в галоп. Чувствую, что падаю. Молюсь: «О Боже!» Как я удержался верхом, избежав обидного падения, не знаю. Но снова произошло невероятное: мне просто очень хотелось, не опозорится и, мгновенно почувствовав уверенность, я поддал «газку». За спиной слышу одобрительные возгласы. Я как настоящий джигит несусь по дороге. Здорово!
Настроение оптимистично набирает обороты: пусть я не мог пользоваться чудесной силой, исполняющей непостижимым образом сокровенные желания, но в нужный момент вполне мог рассчитывать на Божественное вмешательство.
Жеребец трусит рысью, я ерзаю на нем, пытаясь избавиться от тупой боли в том месте, где спина теряет свое интеллигентное название и жгучей на внутренней стороне бедер. Время от времени напеваю: «Дорога, дорога, ты знаешь так много…» Вокруг виноградники и поля сменяются дубовыми и оливковыми рощами. Кое-где, то справа, то слева вижу усадьбы. Рабов, а, может, и колонов (арендаторов), трудящихся в оливковых рощах, виноградниках и наполях засеянных двузерянкой.
Прямо по курсу вижу облако пыли.
Когда в трех всадниках я разглядел одетых в шкуры здоровяков в рогатых шлемах, подумалось одно: «Галлы!» Безмятежное настроение как ветром сдуло. Неприятный холодок ударил в солнечное сплетение. Чего одинокий путник мог ожидать от встретившихся на дороге оккупантов?
Мой конь с удовольствием перешел на шаг, а я стараюсь «рулить» поближе к дубам, раскинувшимся справа от дороги. Галлы, увидев меня, «притормозили», усугубив тем и без того паническое настроение.
Они приблизились настолько, что я рассмотрел и круглые щиты на крупах коней, и мечи на поясах всадников, и копья, непонятно как притороченные к седлам. «Вот повезло же им! Седла, однако!» - вымученно улыбаясь, машу им рукой. Мол, привет, я тут так, просто мимо еду и никого беспокоить не собираюсь.
Когда один из них гнусаво заговорил, мое воображение подкинуло образ братка из буйных девяностых: «Здравствуй дорогой! Куда торопишься? Стоять! Бояться!» - а я очень испугался.
Ловлю себя на том, что наблюдаю все происходящее со стороны. Только осознал этот непостижимый факт, как вернулся в себя, чувствуя дикую встряску в теле. Снова вижу плавящуюся пленку, но уже как-то мимолетно.
Всадников вмиг что-то сбило с коней и приложило об укатанную до состояния камня дорогу. Рогатые котелки галлов слетели с их буйных головушек, и понял я, что не жильцы они теперь.
«Слава Марсу и Юпитеру!» - кричу фальцетом, сбрасывая напряжение момента. Может, показалась, но над дубами кто-то хохотнул.
Я, как человек цивилизованный, почти атеист с одной стороны, с другой – реальный попаданец, не первый раз наблюдающий эффект «Божественного вмешательства», на всякий случай от всей души кричу еще: «Слава богам!», - прислушиваюсь. Тихо вокруг. Галлы валяются на земле. Кони варваров спокойно стоят рядом. Хорошо!
Спешиваюсь. Делаю пару шагов и останавливаюсь. С недоумением смотрю на свои ноги. Включаю мозги и только так подхожу к трофеям. Потребовалось определенное усилие для контроля над заплетающимися ногами.
Веду лошадей в рощу. С горем пополам нашел молодой дубок среди исполинов и привязал животных уздечками к ветке. В голове одна только мысль – поскорее убрать с дороги трупы!
Затащил тела в рощу, метров на десять от дороги. А подлеска-то в роще нет! Бегаю как угорелый от дуба к дубу, прикидывая – можно ли усадить галлов под дерево так, чтобы с дороги их не было видно.
Метрах в двухстах натыкаюсь на овраг, заросший густым кустарником. Помня, с каким трудом, оттащил мертвяков с дороги, понимаю, что в Этрурию сегодня попасть не светит. С надеждой поглядываю на лошадей, замечаю притороченную к седлам поклажу галлов.
Сыр, хлеб, соленая рыба, фляги, тряпье, безделушки… Удача! В одном из баулов обнаружился кожаный ремень длиной около трех метров. С узлами, конечно, но на вид крепкий.
Мой верный конь быстро перетаскивает галлов к оврагу. Там, наконец, успокаиваюсь и приступаю к банальному мародерству.
На варварах неплохие плащи из грубой ткани, практически новые, чистые и без заплат. Оставляю себе красный и большую, позолоченную круглую фибулу с камнями, как на рукояти моего гладиуса. Снимаю с бедолаг пояса и сталкиваю тела в овраг.
Завернув добычу в оставшиеся плащи, прячу клад в естественном углублении между корней дуба-великана. Накрываю сверху галльскими щитами, старательно присыпаю листвой и сухими ветками. Возвращаюсь к лошадям.
Седла варваров не производят на меня впечатления. Деревянные, жесткие, они хорошо защищают спину лошади, распределяя вес всадника по большой площади, но вряд ли смогут уберечь мою задницу от бесконечных ушибов. От одной мысли, что уже побаливающим местом стану биться об эти деревяшки, передергивает. Расседлываю коней и тащу седла в овраг, к хозяевам.
Решаю перекусить. С мыслями о еде приходит отвращение ко всему, чем занимался последний час. Сдерживая позывы к рвоте, бегу к флягам галлов, оставленных у лошадей. Жадно пью кислое вино. Успокаиваюсь.
Соорудив из галльского ремня жалкое подобие стремян, набрасываю его поверх переметных сумок. Свернув плащ, аккуратно укладываю на попону, заправив край под ремни сумок. Все же мягче будет. Вывожу лошадей на дорогу и какое-то время тренируюсь, пытаясь забраться на коня, не выпуская уздечек коней галлов. Не получилось. Слава богам, отпущенные кони никуда не собирались скакать. Чувствуя определенное облегчение от возможности упереться ногами в «стремена» и относительное смягчение под болящим седалищем, спокойно собираю табунчик по правую руку. Попивая винцо, еду уже не спеша.
Часа через пол снова вижу оливковые рощи и виноградники. За поворотом, почти у дороги - небольшое имение: деревянный дом с черепичной крышей и несколько сараев вокруг. Подъехал, вокруг – ни души. «Is there anybody home?» - Кричу. Из дома появляется перепуганный молодой человек, одетый в грязную тунику. Лепечет:
- Я не понимаю, господин.
Конечно, не понимает. Это я так, прикололся. На чистом местном спрашиваю
- Как тебя зовут?
- Децимус, господин.
- Я Алексиус Спурина Луциус. Приветствую тебя, Децимус. Думаю, что сенатор Спуриний отблагодарит тебя, если ты найдешь время отогнать в его имение этих коней.
- Я с удовольствием сделаю это, - Децимус забрал лошадей и, тут же взгромоздившись на одного из галльских коней, собрался ехать.
- Постой. Это дело не срочное. Как далеко стоит Этрурия?
Децимус, скрыв улыбку, ответил:
- Если ты едешь от поместья Сенатора, то большую часть пути уже проехал. Поспешишь, к закату будешь у города.
Обрадовавшись, я отдал Децимусу галльские фляги и, пожелав удачи, попрощался.

***

Когда солнце садилось за горизонт, увидел белые стены Этрурии. Я еще не спустился с холма, и город, стоящий на следующем, но ниже, был виден как на ладони. Ровные квадраты кварталов, широкие улицы, колоннады храмов и акведуки – одним словом, цивилизация!
Подъехав к воротам, оценил высоту стен: где-то под потолок второго этажа панельной многоэтажки. Впечатлило. Как и ров, ощетинившийся кольями.
У ворот околачивался десяток легионеров. Я спросил, не проводит ли кто-нибудь меня к Консулу. На лицах вояк прорисовалось уважение. В провожатые вызвался некий Квинтус.
За воротами начиналась широкая, мощеная камнем улица с аккуратными одноэтажными домиками из обожженного кирпича с крышами, крытыми черепицей. Мы направлялись к центру города. По пути проезжали и перекрестки. Узкие переулки, тем не менее, не производили впечатления убогости, кое-где жители разводили цветники. Заборов в Этрурии не было, почти за каждым домом зеленел парк. Форум, он же центр, оказался небольшой площадью, над которой высились невзрачные храмы, к моему удивлению по большей мере деревянные, но все крытые черепицей.
Самое величественное здание на площади было каменным: центральная цела возвышалась над боковыми, портик поддерживали два ряда колон. Балку на колонах украшали барельефы грифонов, пегасов, сцен из жизни богов и людей. По обеим сторонам широкой улицы слева от храма стояли величественные терракотовые скульптуры в эллинском стиле. В общем, я с удовольствием побродил бы по городу. Тут есть на что посмотреть, но провожатый уж очень часто стал посматривать на меня, недоумевая тому восторгу, что по всей вероятности отразился на лице от искреннего восхищения увиденным.
Улица со статуями уперлась в одноэтажное, но на высоком, из больших камней, фундаменте здание, охраняемое солдатами. Квинтус, взявшись за уздечку, остановил коня. Я спешился и забрал у него повод.
Мой провожатый крикнул караульному, что бы тот позвал центуриона (младшее офицерское звание). Не задавая вопросов, легионер поднялся по широким ступеням и скрылся в здании.
Вернулся он быстро и не один. Широкоплечий, но на коротких кривых ногах центурион недовольно пробасил:
- Какой демон притащил тебя на ночь глядя?
- Я, Алексиус Спуринна Луциус, доставил письмо от сенатора Спуринния к консулу Прастинию, - доложил, вытянувшись по стойке «смирно», мало ли, может, этот центурион и будет моим командиром.
- Я Антониус Тулий, - он, улыбаясь, прилично врезал мне по плечу ладонью. - Приятно видеть таких молодых людей, пойдем со мной. Квинтус, отведи коня на конюшни.
Квинтус кивнул, со щелчком приставив ногу к ноге, сноровисто снял со спины лошади сумки, с удивлением взглянул на помятый галльский плащ. Вручил мне вещи и ушел, уводя коня на поводу.
Немного смущаясь, я встряхнул плащ, аккуратно сложил и спрятал в сумку. Антониус, как мне показалось, взирал на эти манипуляции с имуществом одобрительно.
Центральная часть дома – несколько помещений с арочными входами, по-моему, называлась анфиладой. Мы прошли ее и вышли на террасу, освещаемую горящим в бронзовых фонарях маслом. У рукотворного водопада молодой юноша декламировал что-то героическое, два десятка мужей в туниках и тогах живописно разместились на террасе, устроившись кто в плетеных креслах, кто на деревянных ложах, приставленных к стене дома.
Антониус указал взглядом на свободные раскладные стулья с высокой спинкой, и мы тихонько присели на них. Монолог актера как раз вступил в финальную часть. Военачальник и отец отдал приказ о казни собственного сына, хоть и совершившего подвиг, но при этом нарушившего приказ: «Мораль – сказано, сделано (dictum factum)», - юноша поклонился публике и получил аплодисменты. Поаплодировал и я.
Центурион между тем подошел к человеку о возрасте которого нельзя было сказать наверняка - тому в равной степени могло оказаться и 30 и 40 лет, - и что-то сказал ему.
Тот поднялся с ложа и направился ко мне. Я тоже встал. Рабы угощали гостей вином, на террасе стало немного шумно.
- Приветствую тебя, Алексиус. Как поживает старик Спуринний?
Мне показалось, что Консул хотел обняться со мной. Он так радушно развел руки, будто приглашал упасть в его объятия, как это делают старые друзья. Я все же решил придерживаться уже доказавшей эффективность, линии поведения. Поэтому вытянувшись в струнку, доложил:
- Приветствую консула Эртурии! Сенатор Спуринний здоров и весел, чего и тебе желает. Я привез от него письмо.
Достав из сумки тубус, вручил письмо Консулу. Жду. Тот скривился, словно лимон разжевал, резко сорвал печать и, приблизив развернутый свиток к огню, быстро прочитал послание.
- Ну, что же, Алексиус, наверное, тебе известно о том, что самниты перекочевали на территории сабинян и оба племени вполне мирно сосуществуют там? – Киваю, соглашаясь. - Быть войне. Вряд ли они объединились против других племен Италики. Мы готовимся к сражению и обучаем новобранцев. Завтра второй легион выходит на учения. В нем служат и гастаты (обученные легионеры) и новобранцы, но нет ни одного принципа (обученный и участвовавший в боевых операциях легионер) или триария (ветеран, обычно становившийся в третью линию). Весь день манипулы легиона будут сражаться друг с другом за окрестные холмы. Мы определим победителя и лучшего центуриона, что бы поощрить его должностью трибуна (старший офицер при командующем легионом). А ты получишь худшую манипулу в легионе. Поздравляю, центурион! – Прастиний, довольный своим решением, от души захохотал. – Антониус, проводи сына уважаемого сенатора к южным казармам.
Мало того, что о моем родстве с родом Спуринна консул упомянул с сарказмом, он тут же, не попрощавшись, встрял в разговор пьянствующих поблизости мужчин. Мне, в принципе, все равно. Славлю богов. Чувствую, кто-то дергает за сумку сзади. Оборачиваюсь - центурион Антониус Тит прячет улыбку и, пропуская меня вперед жестом руки, говорит:
-Пойдем.
Какое то время мы шли молча. Вдруг Антониус спрашивает:
- Алексиус, не сочти мое любопытство оскорбительным, но уж очень хочу я понять, как такой молодой человек ради карьеры военного смог навеки отказаться от счастья обладать женщиной?
Пытаясь осмыслить услышанное, остановился. Но, даже разогнав свой процессор, не смог определить логических связей в его вопросе.
- И ты прости меня, Антониус, но я всю прошедшую ночь только и занимался тем, что обладал женщиной. Может, уточнишь свой вопрос?
В сумерках лица центуриона разглядеть не могу, но клянусь, я физически ощутил его растерянность и даже недоверие после моего ответа.
- Говорят, что Спуриния, дочь сенатора, не знала мужчин, потому что никто не сумел лишить ее девственности. А те, кто пробовали возлечь с ней, уже никогда не могли овладеть женщиной, поскольку мужская сила ушла от них в ее демонические глаза.
Наступил мой черед удивиться по - настоящему: «Вот чертов старик! Значит, узнав, что я типа влюблен в такую же ведьму, как и его дочь, решил устроить ее семейное счастье? Слава Богам!», - едва я мысленно восславил небожителей, как над головой зазвучал раскатистый смех.
Я посмотрел на Антониуса, тот стоял спокойно и никак не реагировал на звуки, сродни грому.
Который раз решив, что после того, как тут оказался, выучил язык и одним только страхом прибил трех галлов, не стоит ставить под сомнение Божественное покровительство. Да и избитая фраза «По воле богов» сейчас воспринимается как-то иначе, в ней появился смысл.
- Это все слухи. Поверь, моя жена, напротив, вызывает такую страсть, что уснуть с ней в одной постели почти невозможно.
Центурион только хмыкнул в ответ и почесал затылок. Наверное, он не поверил мне. Мы пошли дальше, и Антониус объяснил, что сейчас побеспокоим хозяйственную крысу Секстиуса, получим обмундирование и крышу над головой, а утром Квинтус как человек, знающий меня в лицо, приведет коня и расскажет, что делать.
Казармы, обычные деревянные бараки, стояли метрах в пятидесяти от стен, за частоколом, с часовыми и КПП (командно пропускной пункт) на воротах. То есть служба неслась по-взрослому. Хоть и в черте города, но настоящая воинская часть.
Секстиус, действительно, оказался похожим на крысу. Длинный заостренный нос мало походил на римский. Из-под тонкой верхней губы выступали зубы. Он даже имел когномен ( индивидуальное прозвище) – Остроносый (Nasica). И очень не любил, когда к нему официально обращались как к Секстиусу Насика.
Впрочем, не взирая на поздний визит, он вполне доброжелательно выдал калиги ( лат. călĭgae — «сапоги»). Сразу сказал, что, мол, поножей нет. Подержав в руках кольчугу и уловив недобрый взгляд Антониуса, расщедрился на панцирь и шлем центуриона с красным поперечным гребнем.
Кинув взгляд на гладиус, висевший на моем ремне, пошел к стойке с пилами (множ. от пилум) и копьями, но его остановил Антониус, сказав, что у меня есть конь. Я было обрадовался такой «справедливости» в армии Этрурии, но надежда, что и щит таскать не придется, не сбылась. Огромный, около полутора метров высотой, с железными полосами по краям и умбоном (металлическая бляха-накладка полусферической или конической формы, размещённая посередине щита) щит (скутум) оказался ожидаемо тяжелым. Его вес приблизительно был равен весу доспеха. От перспективы таскать около двадцати килограммов на себе и в руках весь день, да еще как-то сражаться, стало грустно.
Только я смирился с обладанием полученным имуществом, как Секстиус притащил пояс с кинжалом и фартуком. Еще килограмм пять! А в заключение меня проинформировали, что стоимость полученного будет вычтена из жалования.
Я поблагодарил Секстиуса за потраченное время и пожелал ему спокойной ночи. Тот как-то странно взглянул на меня и пробурчал:
- Глупый мальчик. Где это видано, что бы безусые юнцы становились центурионами, да еще высшего ранга! - я все хорошо расслышал, а тыловик уже четче добавил: - Береги себя, центурион.
Антониус, приложив палец к губам, легкой кошачьей походкой направился к ближайшему бараку, что мне, нагруженному, было не по силам. Но я старался. Правда, в такой скрытности необходимости не было, из барака доносился богатырский храп.
У входа, чуть в стороне, барак имел пристройку, больше похожую на собачью конуру, не более трех квадратных метров. Центурион вошел туда первый. Погремев там немного, зажег светильник и довольный собой сказал:
- Располагайся, мне пора.
- Спасибо, - пробормотал я в ответ и ввалился в конуру, гордо именуемую офицерскими апартаментами. Чудом, не вступив в таз с водой, я сбросил поклажу на деревянный топчан и осмотрелся. Несколько крюков на стене - на них пристроил доспехи и оружие, топчан и маленький стол – не богато. Под ним сундук.
Я посмотрел на сумки и решил взглянуть, что в них.
Кроме отобранного у галлов плаща, из сумок я извлек штаны и рубаху, тогу, полоски ткани, используемые в качестве нижнего белья, бронзовый кубок, фляги с вином и водой, головку сыра и каравай хлеба. Сразу же почувствовал жажду и голод.
Утолив и то и другое, решил заглянуть в кошелек, подаренный Спуринией. Я не знал, что тут сколько стоит, но решил, что десяток золотых и тридцать серебряных монет достаточная сума для того, чтобы хоть питаться лучше, чем поужинал.
Подивившись тому, что на золотых монетах одна сторона, угадать аверс или реверс не представлялось возможным - гладкая, быстро уснул.
Пронзительный визг буцины (buccina или bucina, от латинского bucca -«щека», медный духовой инструмент, используемым в древней римской армии) разбудил меня вместе со вторым легионом Этрурии.
Купание в тазике закончилось мечтами о помывке в баньке. Надев рубаху, штаны и калиги, я стал разбираться с доспехом. На удивление, получилось облачиться без особых проблем. Взяв скутум, я вышел на воздух.
Манипула за манипулой легион покидал казармы. Ко мне подошла девушка с плетеной из виноградной лозы корзиной в руках и поинтересовалась, есть ли у меня белье в стирку. Такой сервис порадовал, и я с благодарностью отдал ей тогу и плащ.
-Центурион, если тебе станет скучно, спроси Камелию, а твою одежду я скоро принесу чистой, - скромно улыбнувшись, она пошла вдоль казармы.
Я невольно залюбовался ладной фигуркой прачки и вздрогнул от неожиданности, услышав за спиной голос:
- Она сирота, центурион. Не стоит ее обижать. Если нужно почистить одежду, просто оставляй ее на лежаке и не забудь время от времени делать ей маленькие подарки. Скутум оставь, он не понадобится.
- Конечно, Квинтус.
Я не ошибся. Вчерашний провожатый сидел на лошади и держал под уздцы моего коня.
– Ты поедешь со мной? – спросил я.
- Да, центурион. Я триарий первого легиона. Сегодня буду арбитром состязаний. Нам нужно поспешить.
Я с легкостью вскочил на коня, заставив его обернуться вокруг. Уже привычно восславив богов за очередной дар, заметил восхищенный взгляд Квинтуса. «Ну, хоть что-то умею делать лучше местных вояк!»
По городу мы ехали шагом, триарий рассказал, что главная задача арбитра заключается в наблюдении за действиями сражающихся учебным оружием: если пилум попал в скутум, то легионер должен бросить его на землю; получивший укол от любого оружия покидает сражение.
Далеко ехать не пришлось. За опоясывающим Этрурию рвом, в холмистой излучине Тибра я увидел консульскую палатку и уже построившиеся в три ряда манипулы, стоящие друг против друга. Как пояснил Квинтус, одна сторона атакует, другая – защищается. Чтобы не опоздать к началу состязаний, мы пустили лошадей галопом в направлении штаба.
Заехали на холм, где с комфортом расположился консул - от вида мяса на грубо сколоченном столе у меня заурчало в животе, - и тут же получили от вестового приказы. Квинтусу достались шестая и девятая, мне – первая и двенадцатая манипулы второго легиона Этрурии.
Квинтус уехал, и вестовой уже бегом возвращался к рассевшимся на раскладных стульях офицерам. А я все не мог сообразить, как найти эти манипулы.
Повезло: на штандарте первой же манипулы, стоящей напротив ставки я увидел римское (на самом деле Риму цифры дали этруски) «двенадцать» («ХІІ»).
Остановив коня между соревнующимися отрядами, приготовился к судейству.
Первая манипула построилась на возвышенности фронтом к ставке. И хоть по численности легионеров в линиях казалась меньше чем двенадцатая, имела двух центурионов в строю.
Ее первая линия стояла, плотно сомкнув скутумы, ощетинившись, подобно ежу, затупленными пилами. Легионеры второй линии стояли в метрах тридцати, сзади. На внутренней стороне их скутумов я увидел закрепленные пучком облегченные пилы. Опытные воины третей линии, почти никогда не вступающие в бой, поставили длинные копья (лат. hasta) на землю и стояли, расслабившись.
Двенадцатая манипула выглядела внушительно за счет числа легионеров. Ее первая и вторая линии казались длиннее линий первой манипулы раза в полтора. В третьем ряду рядом с центурионом и вексилярием (знаменоносец от лат. vexillarius, от vexillum — знамя, штандарт) стояло человек сорок.
Наверное, центурион собрал в третью линию только гастатов. Странное решение. Я бы «разбавил» новобранцев обученными легионерами. Да и преимущество в растянутом строю первой манипулы выглядело сомнительным. Любой атаке нужен «кулак».
Находясь в предвкушении незабываемого зрелища, я забыл обо всем, что приключилось со мной. Я наслаждался видением воочию не каких-нибудь ролевиков, а настоящих солдат древнего мира. И все гадал, кто победит. Смогут ли новобранцы числом одолеть обученных, но не «нюхавших пороха» гастатов первой манипулы?
Наконец буцинатор (горнист) ставки затрубил, и воздух наполнился криками командующих центурионов. Двенадцатая манипула медленно тронулась с места. Приблизившись к обороняющимся метров на сорок, легионеры перешли на бег.
Атаковали! Нет! На секунду раньше легионеры первой слаженно сделали выпад вперед и дружно ударили затупленными пилами в щиты нападающих.
От такой встречи многие из атакующей линии рухнули вместе со своими скутумами.
От второго акта же захватывающего зрелища я пришел в полный восторг! После столь эффектно выполненного маневра легионеры первой, отбросив противника, развернулись и быстро побежали ко второй линии своей манипулы. Одновременно бойцы второй линии сняли со щитов легкие пилы и медленно пошли на встречу бегущим.
Увидев, что «враг» бежит, вторая линия двенадцатой манипулы перешла на бег и сильно сблизилась с легионерами первой, еще не ставшими в строй после неудачной атаки. Чуть ли не подталкивая друг друга в спину, толпой, они бросились догонять противника, рассчитывая на численное преимущество.
Их просто забросали дротиками. Потеряв щиты, легионеры двенадцатой падали от метких попаданий и пятились, не зная, что предпринять.
Центурион двенадцатой со своими гастатами участие в атаке не принимал. Они стояли на прежней позиции, равнодушно наблюдая за боем.
Я мысленно подводил итоги увиденного, но оказалось преждевременно. Легионеры первой манипулы, взяли в руки деревянные гладиусы и приступили к избиению деморализованного, сбившегося в кучу противника.
Били с неоправданной жестокостью в лицо, по рукам и ногам. Я невольно представил, что мог бы почувствовать от таких ударов, и под шлемом зашевелились волосы. Арбитраж утратил смысл: те, кто в полной мере ощутили на себе удары скутумом или гладиусом, корчились от боли на земле. Другие, видя, что происходит с товарищами, падали сами, так и не вступив в бой.
Буцинатор затрубил отбой, сражение прекратилось почти мгновенно. Легионеры первой манипулы отошли на свои позиции.
С холма, где расположилась ставка, спустился всадник.
Антониус Тит подъехав ко мне, дружелюбно улыбнулся и передал приказ консула – взять под командование двенадцатую манипулу. А через неделю, ко дню Меркурия (к среде) подготовиться к повторному состязанию с первой манипулой.
Он говорил громко, так, чтобы его слова услышал не только я. Потом тихо добавил:
-Мне жаль, Алексиус. Первая манипула – одна из лучших в этом легионе, - развернул коня и поскакал назад.
Какой-то червячок внутри терзал сомнениями о грядущей подставе, но, поскольку мотива я не понимал, решил пока не заморачиваться.
Антониус сумел привлечь внимание легионеров, и около двух десятков из поверженной манипулы, подобрав оружие, уже стояли рядом со мной, ожидая распоряжений.
Поймав взгляд здоровяка с подбитым глазом, я обратился к нему:
- Как тебя зовут?
- Новобранец второго легиона двенадцатой манипулы второй центурии четвертого контуберния (подразделение центурии от 8 человек) Септимус Помпа, центурион!
- Как зовут центуриона? – я указал рукой на не вступавших в бой легионеров, по-прежнему стоящих в некотором отдалении, но уже обративших на меня внимание.
- Мариус Кезон, центурион!
- Позови его, Септимус, - солдат опустил обе руки, сжатые в кулаки, и голову, развернулся на пятках и побежал исполнять приказ.
«Нужно запомнить этого Септимуса Помпо», - мне этот солдат понравился. А то, что его центурион допустил избиение солдат и сейчас на полном морозе стоит со своими гастатами вместо того, чтобы командовать – было не очень: «Чувствую, проблемки с ним у меня возникнут».
Септимус передал мой приказ Мариусу и уже возвращался, причем бегом, а центурион все еще оставался на месте. Он что-то сказал окружающим его легионерам, те заржали. Неторопливо, в сопровождении ухмыляющихся рож, он все же соизволил подойти. Остановившись в метрах трех от коня, уставился в небо, словно не замечая меня.
Командовать таким отморозком – себя не любить. Я уверен, что Мариус, услышав любой приказ, начнет ломать комедию. В школе я любил предмет «История древнего мира» и с удовольствием читал все, что попадалось в руки от учебника и хрестоматий до исторических романов. Помниться, в армии Древнего Рима существовал широкий арсенал наказаний, но я в Этрурии. И пусть это государство очень похоже на Рим, но такое поведение подчиненного позволяло сделать вывод о мягкости наказаний, если они вообще применяются.
Впрочем, возможно, что этот центурион как-то участвует в подставе. Наверное, я не зря занимался в школе айкидо. Решение пришло практически сразу: коль он меня игнорирует, я буду делать то же самое!
- Всем построиться! Манипула идет в казарму! – я постарался не кричать, но отдал команду громко и с чувством. И тут меня Мариус удивил. Быстро он сообразил, что если манипула начнет построение без его участия, то мне и дальше ничто не помешает обходиться без него.
- Строится в колонну! Быстро! - закричал Мариус и стал раздавать новобранцем пинки.
Я тут же сделал второй ход:
- По прибытии в казарму, привести себя в порядок. Всем, кто нуждается в помощи врача (medicus castrorum) позаботиться о скорейшем выздоровлении.
Решив, что сейчас и так сделал все, что мог, я с места пустил коня в галоп, мечтая о куске мяса и термах (римские бани). У ворот стал расспрашивать стражника о термах. Он не понял меня. Значит, термы в Эртурии еще не строили. Пообщавшись с ним немного, я понял, что только в особняках богатых горожан могли быть оборудованы балинеи (бани). Я получил совет обратиться с пожеланием омыть тело к хозяину термополия (лат. Thermopolium, от греческого thermós -«тёплый» и poléo «продавать»).
Узнав о расположении конюшен, я попрощался и поехал к ипподрому. Там при школе возниц (factio) обеспечивался уход и за лошадьми легиона за счет магистрата.
Без проблем пристроив коня, я пошел в направлении казарм, по пути с интересом разглядывая лавки. Дома в Этрурии строились так, что на улицу выходила глухая стена. Лавки, хоть и не имели витрин, но за каменным прилавком суетились продавцы и приносили на показ нужный товар.
Уловив запах еды, я, как пес, взявший след, поспешил к источнику.
Поначалу мне показалось, что в обычной лавке кто-то решил перекусить, но встроенные в каменный прилавок печь, большие чаны с супами и кашами, источающие аппетитный запах, не вызывали сомнений – я набрел на термополий.
Толстяк-коротышка, едва завидев меня, закричал:
-Центурион! Не проходи мимо! Ты найдешь тут лучшую в Этрурии еду!
Я подошел к прилавку, агитатор перешел на шепот:
- Если молодой центурион желает рабыню, могу предложить комнату.
- Я хочу смыть пот и пыль, а потом поесть в комнате и не это, - я указал на содержимое чанов, - а мясо, и подай лучшее вино, – в какую цену может обойтись такое удовольствие, я понятия не имел, но положил на прилавок серебряную монету и грозно добавил: - Быстро!
Корчмарь спрятался за прилавком, мне только и осталось, что снять шлем и взъерошить мокрые от пота волосы.
Волосатая лапа коротышки, вынырнув из под прилавка, загребла монету. Спустя мгновение показался довольный хозяин. Он дал мне увесистый мешок со сдачей, наверное, медной, (за 1 серебряную монету в Этрурии перед римским владычеством давали приблизительно 120 единиц в медяках) и пригласил во двор.
Чрезвычайно обрадованный ценой за предстоящее удовольствие, я воспользовался приглашением и, обойдя здание, оказался во внутреннем дворике. И без лишних разговоров попал в умелые руки дородной тетки. Она так ловко сняла с меня доспехи, а за ними и набедренную повязку, что протестовать было неуместно. Присев на лавку, стал снимать калиги сам.
Чувствую, что-то прохладное растекается по моей спине и рукам. Попробовал пальцем, вроде оливковое масло.
Тетка оказалась немой, но очень сильной и настойчивой. Натерев меня маслом, уложила на лавку и стала разминать плечи и руки, потом спину и ноги. Мне понравилось так, что от приступа расслабона потянуло в сон.
После массажа еще полчаса немая деревянной палочкой соскребала с меня масло и грязь. Потом пришел черед натирания каким-то мыльным раствором из миски (Лат. sapo –мыло, произошло от названия горы Сапо в древнем Риме, где совершались жертвоприношения богам. Животный жир, выделяющийся при сжигании жертвы, скапливался и смешивался с древесной золой костра. Полученная масса смывалась дождем в глинистый грунт берега реки Тибр, где жители стирали белье. Наблюдательность человека не упустила того факта, что благодаря этой смеси одежда отстирывалась гораздо легче). Мыло пахло розами и жасмином.
Смыв пену, рабыня подала чистую повязку и принялась за стирку рубахи и штанов. Намотав на себя римские труселя, решил отблагодарить тетку за старания медяком. Та монетку приняла с улыбкой и, спрятав за щеку, продолжила стирку.
Надев калиги, я решил спрятаться куда-нибудь от палящего солнца. Тут появился хозяин и пригласил войти в дом.
Маленькая комнатка, где мне накрыли столик, располагалась сразу за кухней, выходившей на улицу. Где спал сам хозяин и его рабы я так и не понял. Увидев же огромный кусок мяса на блюде, тут же позабыл обо всем на свете.
Утолив голод, прилично выпил вина. Хоть и старался разбавлять его водой, все равно, быстро захмелев, уснул.
Разбудила меня немая рабыня. Показав на выстиранную одежду и очищенные от пыли доспехи, стала размахивать руками, мол, давай, пора.
Надев все на себя, вышел на улицу. «А все-таки плохо жить без часов. Сколько я проспал? Может, час, может, три. Одно утешает – солнце еще не село, значит – не опоздал».
В моих планах на сегодня непростое знакомство с личным составом двенадцатой манипулы. Да не оставит меня Небесный покровитель.

Глава 3

Мои Небесные покровители снова напомнили о себе. Так, мелочью – центурион Мариус, споткнувшись на ровном месте, сломал ногу.
Я стою перед двенадцатой манипулой, построившейся перед казармой, и вижу унылые лица легионеров. Считаю про себя людей. Их в строю – сто восемьдесят два.
Объясняю, что строиться в линию нужно по росту.
Не понимают, но построились. Командую: «На первый-третий рассчитайсь!» - Снова не понимают.
Объясняю. «В три линии становись!» - Не понимают, но в глазах у многих появился интерес.
Показываю, как первые номера выходят вперед, вторые – остаются на месте, а третьи – становятся за вторыми. Легионеры в восторге, им это нравиться.
Тренируем построение в две и четыре линии, шагаем в строю. Когда вокруг нас стали появляться солдаты из других манипул, тренировку пришлось прекратить и отправить легионеров в казарму.
Выставив на входе часового, говорю, мол, очень важно до состязаний ко дню Меркурия все тренировки держать в тайне. Вижу, что бойцы заинтригованы. Зову Септимуса Помпу. Спрашиваю:
- Септимус, как можно было победить первую манипулу?
Стоит по стойке «смирно», думает.
- Мы нарушили строй и попали под град пил.
- Но до этого вас здорово встретили!
- Да, это так, но нас ведь было больше!
- Именно поэтому вы и нарушили строй. Побеждают не числом, а умением, – помоему, Суворов сказал, но мне пригодилось.
Столь красноречивая речь еще больше, чем строевые упражнения подняла мой авторитет. Легионеры столпились вокруг. Кое-кто залез на лежаки, чтобы лучше видеть и слышать.
Я вынул из ножен гладиус и стал рисовать на песке три линии в атаке и обороне:
- Вот мы, а вот противник. Вам не нужно было бежать. Первая и вторая линия могли бы атаковать, держа между собой короткую дистанцию. И, забросав пилами первую линию противника, полностью уничтожить его и снова занять позицию в две линии с прежней дистанцией на случай встречной атаки. То есть перейти в пассивную оборону. Если бы в этот момент вторая линия противника стала метать дротики, вот тогда нужно было бы бежать на них, удерживая скутумы как можно дальше от тела, прикрывая голову и туловище. В настоящем бою пилум пробъет скутум! Втора линия тогда спокойно бы смогла собрать с земли пилы и поддержать атаку первой.
Я замолчал, народ вокруг стал живо обсуждать услышанное. Септимус, перекрикивая шум, спросил:
- Командир, так на Меркурии попробуем победить именно так?
- Нет, Септимус. К такой тактике они готовы. Мы победим по-другому, – тишина вокруг требовала немедленного ответа. Рисуя гладиусом на песке, я продолжил: - Мы научимся перестраиваться на ходу. Начнем в три линии. Сблизившись с противником, перестроимся в клин. Прорежем их манипулу до третей линии и станем в компактное каре. Таким маневром мы выполним задачу – займем холм. А если нас захотят атаковать, что же. Пусть попробуют. У нас есть неделя для тренировок.
Легионеры радовались как дети, словно они уже одержали победу. Была бы возможность, они побежали бы на тренировку прямо сейчас. Но мы в полном составе отправились на ужин.
Местная кухня располагалась за линией казарм под деревянным навесом с соломенной крышей. Каждый легионер получил миску с кашей, кусок ветчины и лепешку. Вокруг меня заняли места на лавках легионеры контуберния Септимуса. «Вот и персональная охрана», - подумалось почему-то. Заметив, как Септимус осматривается, решил: «Точно, этот теперь всегда будет присматривать за мной. Хорошо бы продвинуть его на центуриона».
Я толкнул его чуть-чуть и тихо сказал:
- Завтра, со звуками буцины, уйдем к Тибру на весь день. Хорошо бы взять для манипулы еду.
- Хорошо, командир. Я позабочусь об этом, - Септимусу и поручение и мой доверительный тон явно пришлись по сердцу.
- У меня есть в городе кое-какие дела. В мое отсутствие командовать манипулой поручаю тебе. Справишься? – Септимус попытался встать, я еле-еле усадил его назад. - Начинай прямо сейчас.
- Слушаюсь, командир.
По-английски покинув солдат манипулы, удалился в свою конуру. Все неплохо складывалось. Я решил как следует выспаться.
На лежаке лежали выстиранные тога и плащ. Спрятав одежду в сундук, я приготовил для Камелии медяк покрупнее. Положил его на столик, чтобы вдруг не забыть, и с наслаждением вытянулся на лежаке.
То ли оттого, что поспал в термополии, то ли от духоты в каморке, но сон не приходил. А вот мысли сами по себе шли нескончаемым потоком. «Повезло мне. Слава Богам! Определенно имею перспективы!» - отрывочные, сопровождающиеся образами мысли быстро утомили. Желание поспать улетучилось, и я направил мысленный поток в практическое русло.
«Итак, Спуриний рассказывал, что около ста лет назад галлы сожгли Рим. Когда это случилось в моем мире? В 390 году до нашей эры. Помню точно, где-то читал. Предположу, что сейчас конец двухсотых годов. Рим в моей реальности на пороге войны с греками под предводительством эпирского Пирра. Если учесть, что италики представляют для Этрурии большую, чем галлы, угрозу, то война в любом случае будет вестись на южном направлении. И если этруски добьются успеха в противостоянии с италиками, то колонии греков на южном побережье полуострова вполне могут и в этой реальности призвать войска из метрополии. При случае нужно раздобыть информацию о геополитической ситуации в этой части мира: Если Пирр существует, то сейчас он грабит Македонию. А если и нет в этой реальности такого полководца, но распри в Македонии есть - все равно нужно быть готовым именно к такому развитию событий в ближайшем будущем. Поскольку именно за счет побед в Македонии произошло усиление Пирра и раскрылись его полководческие таланты», - никакого толкового плана собственных действий от этих рассуждений я не составил, но хаос в голове упорядочился. Я уснул.
Утро выдалось пасмурным. Сильный северный ветер с воем проникал через щели в мои апартаменты. Он разбудил меня раньше сигнала буцинатора. Достав галльский плащ, я с удовольствием надел его.
С первыми звуками буцины я вошел в барак к солдатам манипулы.
Суетливости в действиях солдат я не обнаружил. Каждый из них, приблизившись, приветствовал, но не намеренно: кто-то умывался у больших бочек, стоящих у стен, кто-то одевался.
Минут через двадцать манипула в полном составе построилась у казармы. Септимус Помпа, указав на мешки у ног легионеров, сообщил, что тренироваться солдаты смогут до самого вечера. Стуча гвоздями на подошвах калиг о камни мостовой, манипула направилась к южным воротам.
День пролетел в строевых маневрах и запомнился затянувшимся обедом. Я узнал о возвышении Македонии. Похоже, я нахожусь в историческом прошлом Земли: Александр Великий стал действующим лицом на мировой арене лет пятьдесят назад. Империя состоялась и, после смерти Александра, распалась на сатрапии, независимые нынче от метрополии. А там сейчас, в Македонии, идет нешуточная борьба за престол. И в победители пророчат Диметрия.
К вечеру я едва переставлял ноги. Скутум норовил выпасть из дрожащих от напряжения рук. Как был, в доспехах, накрывшись плащом, едва голова коснулась лежака, крепко уснул.

***

Неделя пролетела быстро. Результатом тренировок я был доволен. Сегодня день Марса (вторник). Не многие так называют этот день. Выходцы из провинции произносят имя Бога войны на этрусский манер – Марис. Поскольку завтра меня и манипулу ожидало серьезное испытание, я решил закончить учения к обеду и дать солдатам отдохнуть.
Половиной манипулы командовал я, другой – Септимус. Мы вяло атаковали друг друга, в основном, уделяя внимание построениям и положению щитов в руках легионеров. Вдруг Септимус и десяток крепких парней с его стороны, «взлетев» в воздух, перепрыгнули первую линию моей центурии и оказались за спиной солдат. Септимус не смог скрыть довольной улыбки:
- Командир, так атакуют галлы. Что можно придумать против такой атаки?
Решение пришло само собой. Я вспомнил римскую черепаху. Объяснил, как все должно выглядеть. Центурии с азартом, словно соревнуясь, предпринимали попытки сформировать из щитов панцирь черепахи.
Я с разбегу прыгал на щиты сверху. Когда смог спокойно прогуливаться по площадке, пригласил присоединиться Септимуса Помпу. Щиты под нашими ногами даже не играли. В тот момент я поверил, что черепаха римлян выдерживала вола, запряженного в телегу. Правда, колоть из-под щитов у наших солдат не очень получалось, да и двигаться центурии не могли – панцирь из щитов сразу «ломался». Но после достигнутого за неделю результата ни у кого не возникло сомнений, что и эта наука будет освоена. Всего-то – научиться всегда ходить в ногу.
После обеда я оправился в термополий. Рубаха и штаны затвердели от соленого пота, да и выкупаться по-человечески не мешало. Там меня узнали, и это посещение один в один повторило предыдущее.
Чистый и сытый я вернулся в казармы под вечер. У моей конуры скучал Спуриний и три раба.
- Приветствую, отец, – я искренне обрадовался, увидев Спуриния, и немного расстроился, почувствовав легкую неприязнь в его взгляде.
- Приветствую, - пробурчал он в ответ и, указав рукой в направлении города, добавил: - Пройдемся.
Мы молча, мы вышли за границы лагеря. Остановившись у лавки медника, он, цедя слова, зашипел:
- Что ты себе позволяешь! Явился пьяным как галл к консулу, - я хотел возразить, но сенатор не дал мне такой возможности, - Ничего не говори! Я знаю, это правда. Тот мальчишка, что пригнал от тебя коней, тоже сказал, что ты был пьян! – сенатор замолчал.
- Да, возможно, я был пьян. Мне пришлось убить трех галлов. После этого кусок в горло не лез, и пил я только вино. Пьяным себя не чувствовал.
-Ты убил трех галлов? – Спуриний взял меня за плечи и пристально посмотрел в глаза.
Не отводя взгляда, я твердо произнес:
- Да. Я убил трех галлов. А их коней отправил в твое имение. Вот на мне плащ одного из них.
Неприязнь сенатора сменилась какой-то нервной озабоченностью, он рывком сорвал с меня плащ, поломав булавку, и бросил его рабу.
- Если кто-нибудь узнает об этом, у нас могут быть серьезные проблемы. Какие у тебя шансы победить завтра в состязании?
- Я кое-что приготовил, чтобы не только удивить, но и победить, - самодовольно ответил я.
- Хорошо бы. Консул, увидев, в каком состоянии ты явился к нему, решил тебя наказать, а заодно и должок мне вернуть. Я полагал, что оба дела ему выгорели. Если завтра сможешь победить, все будет хорошо. Дочь за тебя заступалась. Это от нее, - он дал рабам знак, те достали из мешка посеребренный панцирь, поножи и красный плащ, даже лучше, чем галльский. – Честь нашей семьи в твоих руках. Не забывай об этом.
Услышав о том, что Спуриния заступалась за меня, понятное дело решил, что она тут, в Этрурии, с отцом. Уже представил себе, что смогу провести эту ночь с ней. Но папаша решил иначе. Сухо попрощавшись, он удалился.

***

Консул оказался еще той сволочью - весь холм, на котором расположилась ставка, был заполнен гражданами Этрурии. И на повестке дня было только одно состязание – между первой и двенадцатой манипулами.
Оба легиона Этрурии выстроились ниже холма.
Первая манипула ушла на позиции первой - понятное дело. И народ на холме, и легионеры кричали ей приветствия. Вторыми под свист пошли мы.
Мои ребята разозлились. Это хорошо: в бою такое настроение не помеха.
Походной колонной мы вышли между холмами и остановились. В новом панцире и алом плаще я стал перед строем и толкнул речь:
- Солдаты первой центурии уже радовались победе. Мы – нет! Я видел, чему вы научились за эти дни. Верю – сегодня мы победим!
Новобранцы застучали пилумами по щитам. Шум на холме поутих.
Командую:
- В одну шеренгу становись!
Красиво, без суеты, походная колонна рассыпалась, перестроившись в одну шеренгу по центуриям.
– Центурии! На первый третий, расчитайсь!
Вокруг стало так тихо, что счет «первый», «второй», «третий» слышался очень хорошо, летя над холмами.
«Пусть задумаются, чем это мы занимаемся», - не без ехидства подумал я.
- В три шеренги становись!
Как на тренировке! Стали.
– Первая центурия - на пра-во! Вторая центурия – на ле-во! Шагом марш!
Стою, смотрю. Когда центурии разошлись шагов на пятьдесят, кричу:
- Стой!
Остановились и уже без команды развернулись фронтом к противнику. Это мы так договорились.
Я побежал к своей центурии и стал в строй.
Стоим уже минут пятнадцать. Наверное, в ставке до сих пор не поняли, что строиться привычным для них образом мы не собираемся. Проходит еще минут пять. Звучит буцина. Командую:
- Шагом марш!
Слышу команду Септимуса. Идем в атаку двумя центуриями в плотном строю. Первая манипула стоит спокойно на холме. Разве что вторая линия подтянулась шагов на двадцать. Интересно, о чем они сейчас думают?
Решаю, пора. Громко кричу:
-Клин!
Септимус, молодчага, дублирует. Перехожу на бег, выставив вперед щит. Чувствую удар тяжелого дротика. Останавливаюсь на мгновение, отбросив скутум. Изготавливаю пилум к броску. Мое место занимает первый справа.
До линии обороняющейся манипулы не больше десяти шагов. Вижу растерянность на лицах легионеров. Мечу пилум, кричу: «Барр-а-а-а!» - крик подхватывает вся центурия. Сшиблись. Прошили первую линию сразу. Перед второй изрядно щитов потеряли, но и сами дротиками выбили приличную брешь. Триарии ощетинились длинными хастами – поздно. Мы их забросали не хуже, чем получили сами в первом состязании. Холм наш!
Кричу: «Черепаха!» - перестраиваемся, по ходу поднимая щиты противника с земли. Сквозь щель между скутумами вижу, что у Септимуса все хорошо. Он тоже строит «черепаху». Стали. Замерли.
Я в полной мере насладился победой, видя, как тупят центурионы первой. Почти вечность для любого боя они строили солдат в линии спина к спине, готовя атаку на «черепах». Ну-ну! Побежали, наконец. Попрыгали, сверху проверив на прочность панцирь «черепахи». Смельчаки, получив удары пилами по ногам, скатились на землю.
Хотел бы я посмотреть на бой со стороны!
Волна атакующих легионеров первой откатилась, по скутумам застучали затупленные наконечники дротиков.
Кричу:
- В атаку!
Снимаем «крышу», метаем в противника пилы сами. У нас их еще много.
Противник отступает. Командую: «Вперед!» - идем в атаку.
Кто со скутумом, выстраиваются впереди. Вторая линия подбирает с земли пилы, тут же отправляя их в полет навстречу противнику. Трубит буцинатор. Состязание окончено.
С холма спустился всадник.
- Центурионы двенадцатой к консулу, - Тит улыбнулся мне и, приветствуя, махнул рукой.
Подошел центурион первой, мужик лет сорока. Через всю правую щеку ветерана к подбородку тянулся рваный шрам. Сняв шлем, он спросил:
- Что это было?
- «Черепаха», - ответил я.
- Первый раз вижу такие маневры! Где научился?
- Приходи в гости, расскажу, - пришлось пригласить, а то консул ждать не любит.
- Гней Публий, старший центурион первой манипулы второго легиона. Я приду.
- Алексиус Спурина. Буду рад, - отвязавшись от любопытного Гнея, я скомандовал построение в походную колону. Подошел сияющий Септимус.
- Мы победили, командир.
- Да, Септимус. Нас вызывает консул. Держись молодцом, не робей.
***

Никогда не был участником триумфа. Внимание толпы мне понравилось. Откуда-то стало известно мое имя. Пока мы с Септимусом поднимались на холм, в ставку, толпа скандировала:
- Слава Алексиусу!
Консул – само радушие. Вручил браслет «За победу». Позже я узнал, что такой награды удостаиваются командиры, выигравшие сражение. Септимус Помпа стал центурионом двенадцатой манипулы.
После торжественного вручения награды, ко мне подошел Спуриний. Короткое «Горжусь тобой» услышать было приятно. Он не дал мне вернуться к манипуле. Я верхом, а сенатор на носилках отправились в город. Один из рабов был отослан вперед, чтобы в доме готовились к празднику.
Вообще от запланированных на сегодня торжеств я уже маялся головной болью. Вечером консул созвал к себе полгорода отпраздновать, дословно, «великую победу всего лишь в состязании, которая, несомненно, принесет Этрурии много славных побед в войне». Такую речь он толкнул, вручая мне награду.
Я ехал шагом, держась сбоку от паланкина Спуриния. Всю дорогу старик пытался слить на меня эмоции, пережитые им во время состязания:
- Когда я увидел, что ты так бездарно построил манипулу, мне стало очень стыдно. Нет, совсем не от насмешек консула, трибунов и прочих завистников. Мне стало стыдно, что я так ошибся в тебе. Прости мой стыд, - при этом старик умудрился пустить слезу. - Но тогда я подумал и о том, что перестроение походной колоны в позицию для атаки выглядело просто потрясающе! А вот когда твои центурии ринулись в атаку, уже никто не смеялся. Ха! Они стали понимать твой замысел. Ты пробился на холм и Прастиний уже был готов дать отмашку буцинатору, но твои центурии снова перестроились и полностью скрылись за скутумами! Жаль, что ты не мог видеть того, что творилось на холме. Скачки на ипподроме не смогли бы сравниться с тем, что ты устроил. Кое-кто даже принимал ставки, что твоя глупая затея сведет на нет успешную атаку на холм. И я не верил глазам, когда видел тщетность попыток первой центурии разрушить это нагромождение из скутумов. Зато как было приятно моему сердцу поспешное решение о прекращении состязания, принятое консулом для того, чтобы спасти любимую манипулу от полного разгрома. И кем? Мальчишкой-пьяницей, женившемся на ведьме Спуринии!
Тут он, видно, понял, что сказал лишнее, и рассыпался в похвалах. Запомнить выражения вроде сравнения с Тином (этрусское божество, римский Юпитер, греческий Зевс) летящим с небес в окружении манны (этрусские злые демоны) на врага, было для меня уж слишком сложно. Я понял, что в искусстве оратора мне Сенатора не обойти никогда.
Дом Спуриния по меркам нашего времени находился в элитном районе. Аккурат у форума. Правда, с поместьем его и сравнивать не стоило: так себе, очень маленький домик с пятью комнатами и пристройкой - кухней. Там же, на кухне, ютились и рабы.
Зато обед выдался славным: никакого бобового супа. Стол ломился от мясных блюд: было все от ветчины до запеченных уток. Только жаль, аппетит у меня пропал. Едва увидел Спуринию, все мысли - только о ней. Знал бы Тит, как я ее хочу! Небось, до сих пор вруном и импотентом меня считает.
Трапезничая, Спуриний повторил почти слово в слово все, что я уже слышал по дороге в город. Спуриния совершенно искренне вздыхала и охала, прижимая ладошки то к груди, то к очаровательной головке.
Как только сенатор, выразив желание вздремнуть, покинул нас, я не сдержался. И хотя моя страсть скоро иссякла, но Спуриния выглядела довольной.
Мы выпили немного вина и отправились в балинеи. Бассейн не грели, а как по мне, то в такой жаркий день хотелось бы водичку попрохладней.
Наверное, в тот момент и появилась причина, по которой круто изменилась так хорошо наладившаяся жизнь. Спуриния расслабившись на моем плече, промурлыкала на ушко:
- Слава Богам, что помогли тебе победить в состязании.
На что я, справедливо обидевшись, ответил:
- Нет, дорогая. Боги тут не причем. Я сам все придумал и осуществил.

Глава 4

« Человек, кто вас - людей такими создал? Вспоминаете о богах только тогда, когда страдаете. Поэтому Зевс считает, что людей стоит почаще наказывать, разоряя стихией жилища и прочие плоды их убогого труда.
И зачем я ввязался в спор? Когда Афродита заявила, что за каждого ребенка или скотский приплод люди славят ее сильнее, чем когда того не имеют, громовержец задумался. Мне это очень не понравилось: сейчас он задумался, а завтра люди получат все и сразу. Но вы же – неблагодарные! В тот же час забудете о нас. А мне, кормящемуся силой от войн, куда потом? Ведь от войны людям и радость, и страдания. А значит, покуда люди воюют, то просить у богов будут всегда, славить в радости и молить в страдании.
Неблагодарный. За ту толику силы, что я получил от твоей жажды сражения, исполнил все, о чем ты мечтал, и что? Сейчас надо мной смеется весь Олимп. Они при встрече теперь, кто быстрее, стараются успеть сказать: «Боги тут ни причем». И смеются, будто это действительно очень смешно.
Ни о чем больше не проси. Славить не забывай!»
«Кто это там бубнит всякое про богов? Черт, как же болит голова. Где я? Трясет-то как. Едем, что ли, куда? Э-э-э! Да я связан! Опять?»
Продираю заплывшие глаза, чихаю от пыли. Обнаруживаю себя в крытом возке связанным по рукам и ногам, да еще с грязной тряпкой во рту. Пробую согнуть ноги в коленях и что есть силы луплю в дощатый борт. Телега остановилась. Слышу голос:
- Центурион очухался.
- Я думал, что уже не оклемается. Здорово его приложил Мариус, - ответил второй.
- Пойдем, посмотрим.
Похитители закинули на крышу возка дерюгу, прикрывающую вход, я пытаюсь, опираясь спиной о борт, приподняться, чтобы разглядеть их. Вместо лиц вижу два темных пятна. Мычу, пытаюсь сказать, что я с ними сделаю. Во рту сухо. Тряпка как наждак дерет небо.
- Центурион что-то хочет нам сказать, - это голос первого.
Чувствую, рот свободный. Вынули, значит, кляп. Сказать ничего не могу. Сухо. Кроме «э-э-э», ничего не выходит. Концентрируюсь. Выдавливаю из себя сиплое:
- Пить.
После рывка за ноги ударяюсь головой о пол возка. Похитителям все равно. Волокут. Чувствую струйку теплой воды, еле-еле разбавленной вином. Пытаюсь поймать ее губами. Глотать не могу, подавился.
Меня сажают, удерживают в вертикальном положении за веревку на груди. Открываю глаза. Первая мысль от увиденного: «Ну и рожа у тебя, Сережа», - заросший и небритый бомжара тычет мне в рот кожаное горлышко фляги. Цепляюсь за него зубами, пытаюсь пить, морщась от гнилого запаха, струящегося удушливой волной от похитителя.
«Мыши плакали, кололись, но кактус грызли», - с такой мыслью кое-как допил противное пойло.
- Кто вы?
В ответ прилетело забвение.
Очнулся. Тело, кроме холода, уже ничего не чувствует. «Изверги. Хоть бы веревки ослабили, так и помереть не долго». Пытаюсь пошевелиться – не могу. Кричу: «Помогите!» Услышали. Слава богам!
Сняли с возка, уложили у костра.
- Развяжите, умоляю. Уже не чувствую ни рук не ног, - жалобно так прошу своих мучителей.
- А не убежишь? Ты, как никак, центурион! – смеются гады.
- Нет, куда мне такому?
- Ну ладно, - это второй отозвался. - Только если дергаться начнешь, свяжем еще крепче.
Развязали. Поставили рядом деревянную миску с остывшей бурдой. Смотрю на нее и «плачу» – не то, что рукой, пальцем пошевелить не могу. Хорошо, что хоть в голове уже не шумит. Пытаюсь вспомнить, как меня угораздило попасть в неволю к этим оборванцам.

***

После балиней мы уснули. Нас разбудила под вечер по приказу Спуриния рабыня жены. Оделись во все новое и пошли через форум, благо, что близко, к консулу на званый ужин.
Там я сразу же стал объектом повышенного внимания со стороны самого консула и его гостей. По началу пришлось поумничать: мол, еще когда судил легионные состязания, заметил в действиях двенадцатой манипулы серьезные ошибки. В атаке на линию «кулак» важен. Плавно растекаясь мыслями, поведал, что знал о фаланге македонцев. После первого кубка - о воинственной Спарте. Вспомнил и о мирмидонцах - отважных и умелых воинах. Кубка, наверное, после третьего.
Да что я? Там все упились в хлам. Помню музыку на дудках и барабаны. Танцующего с девушками Прастиния.
Я вышел отлить. Туалетов в доме не было. Отхожее место находилось в саду, вроде общественного сортира, только без дверей.
В Этрурии стесняющихся людей мной вообще замечено не было. Неудивительно. Мастурбирующему прилюдно Диогену, который еще и поучал при этом действе зрителей, поглаживая себя по животу другой рукой и сетуя на то, что этим поглаживанием нельзя утолить голод, публика аплодировала.
Нет. Диогена, конечно, в Этрурии я не видел, читал об этом случае как-то и решил, что ханжи появились гораздо позже. Местные нравы вполне укладывались в правило: «Что естественно, то – не безобразно!»
И грустно, и смешно: мочили меня не где-нибудь в подворотне, а именно в сортире, но не ракетой «воздух-земля», а обычной дубиной по темечку. Последнее, что помню – это искры из глаз. Беленькие такие, яркие. Кто меня там приложил? Мариус? Не Кизон ли, центурион двенадцатой?
Какая разница теперь… Тот голос, что я слышал утром? Ведь это были не мои мысли! «Ни о чем не проси. Славить не забывай!» Бог есть. И даже не один. И если у них присутствует чувство юмора, кто знает, может, и у Марса настроение поменяется.
Слава богам! Хоть и мерзкое это чувство – покалывание во всем теле, но ничего, потерплю.
Тянусь к миске. Взял. Закрыв глаза, слизываю с грязных пальцев клейкую массу. Мои тюремщики спят. Пробую отползти от костра. Нет. Побег не удастся. Даже встать не могу, чтобы освободить мочевой пузырь.

***
«Коротка жизнь человека. Может, поэтому вы так легко переходите границы от тщеславия к самоуничижению, от радости к горю, от любви до ненависти?
Спи человек, спи. Кто просит за тебя - сейчас неважно. Что бы ты не совершил за свою короткую жизнь, все равно развлечешь кого-нибудь из нас.
Я дам твоему телу чуть больше силы противостоять лишениям. И имени тебе своего не назову. Славь Богов. Меня не за что - ведь теперь ты сможешь больше вытерпеть».

***

«Опять слышу голос. Приятный, девичий. Не то, что тот, вчера. Опять с собой разговариваю?» - открываю глаза, пытаюсь встать. Снова связан. Когда только успели? Самочувствие - так себе, но гораздо лучше, чем вчера.

***

Четвертый день в пути. Теперь я ничем не отличаюсь от похитителей – столь же грязен и вонюч. Чувствую себя гораздо лучше, но намеренно ввожу в заблуждение Флавия и Луция, имитируя полную потерю сил и апатию. Сплю сутками, а когда не могу, слушаю их разговоры.
Везут они меня в Цизальпинскую Галлию (лат. Gallia Cisalpina), в городок Мутина (совр. Модена). Если быть точным, то в Циспаданскую Галлию, занимающую территорию между реками Рубикон и Пад.
Вторая половина Галлии - от реки Пад до предгорий Альп - именуется Транспаданской Галлией. Галлы пришли на эту землю недавно. Говорят, им так понравилось вино, что они решили найти и силой оружия захватить землю, дающую божественный напиток.
Потеснив этрусков, осадили Клузий. Отцы города, договариваясь с галлами, отправили в Рим за помощью. Римляне прислали посла, ну и, как говорится, нарвались: галлы сняли с Клузия осаду и выступили на Рим. В этом мире они сожгли город дотла.
В Мутине меня собираются передать некому Хундиле то ли вождю, то ли жрецу. Будто булавка, что я носил на плаще, принадлежала его сыну Адальгари.
В общем, в Мутине мне делать нечего. Как пить дать, дело сошьют. Нужно бежать и улику изъять.
На ночевку остановились в лесу. Пока похитители разводили костер и варили опостылевшую кашу, я лежал тихо. Как и каждый вечер, меня бесцеремонно выволокли из возка и, сняв веревки, бросили у костра.
Флавий уснул быстро, а Луций, как назло, решил не спать. Более того, парня потянуло на разговор.
- Центурион, вот скажи, как оно, из любимчика консула в такое дерьмо вляпаться? Смотрю сквозь ресницы, вижу, Луций к бурдюку с вином приложился.
- Плохо. Знать бы за что? – намеренно хриплю, как на смертном одре.
- О! Так ты еще говорить не разучился, - обрадовался пьяница. – За что, спрашиваешь? А спроси-ка лучше, чем сейчас занимается центурион Мариус Кизон? Наверное, сейчас он старший центурион в твоей манипуле. А где бы он был сейчас, если бы ты остался в Этрурии? Как ты, сопляк, сам стал центурионом? А как ловко продвинул Септимуса! Для нашего Мариуса места не осталось. И ждать ему назначения пришлось бы до тех пор, пока грозный Прастиний не решил бы снова набирать новобранцев в легион. А ведь только набрали, – устав говорить, Луций глотнул вина.
«Что же, я тоже не отказался бы промочить горло. Просить не буду. Лучше спрошу».
- Зачем вы ввязались в историю с моим похищением? Мариусу – это дело на пользу, а вам? Может, я за свою свободу заплачу больше?
Луций поднялся, пошатываясь, подошел ко мне и с размаха врезал ногой в живот.
- Не твое дело, пес.
После всего, что уже случилось, на этот удар я внимания не обратил. Но для антуража заскулил. Удовлетворенный моим поведением Луций, наконец улегся у костра.
Как медленно иногда течет время. Смотрю на сосновое полено в огне и, каждый раз, когда оно громко трещит, выбрасывая сноп искр, на лицо Луция. Решаюсь, что собственно мне терять? Если, проснувшись, кто-нибудь из них попробует меня остановить – убью.
Встаю, вешаю на плечо мешок Флавия с припасами и, надеюсь, с «вещдоком». Расстегиваю пряжку на поясе Луция, аккуратно тяну, держась за ножны кинжала. Опоясываюсь. Иду во тьму.
Бегу, останавливаясь, чтобы обойти островки подлеска, пока не обессилил. Тьма отступила. Стали видны верхушки сосен на фоне серого неба.
Вышел на крутой берег реки. Прыгнув в парующую воду, лег на спину, поднял мешок над собой и, вяло перебирая ногами, поплыл по течению.
Долго ли плыл, не знаю. Но когда появилось солнце, я, все еще лежа в воде, смотрел на небо.
Всплеск у берега вырвал меня из состояния покоя, напугав. Пробуя ногами нащупать дно, я обернулся на звук. Вижу огромного пса. Его мохнатая голова, торчащая над водой, размером не уступала голове кавказской овчарки, а морда напомнила мне забавных терьеров.
Успокоившись, я доброжелательно обратился к собаке:
-Плыви ко мне, хороший пес, - услышав чужую речь из собственных уст, чуть не захлебнулся.
Пес начал повизгивать. Наверное, понял меня. Подплыв, ухватился зубами за мешок и стал тянуть к берегу.
Выбравшись, я почувствовал слабость и дрожь в спине. Прислушиваясь к себе, понял, что заболеваю. Свернувшись калачиком, решил поспать. Пес заскулил и начал лизать лицо и руки. Мне уже было все равно: от лихорадки дрожало не только тело, но и стучали зубы.

***

Просыпаюсь и обнаруживаю рядом шикарную блондинку: пристроив голову на моей груди, она спит. На маленьком носике смешные веснушки. Провожу рукой по ее спине и останавливаюсь на упругой попе. Переживая интенсивное желание, стараюсь лежать тихо. Не могу. Крепко обнимаю это чудо, целую в губы. Получаю удар головой в нос и, поминая всех богов, скатываюсь со скамьи на пол. Тут как тут и пес объявился: радостно повизгивая, начал облизывать всего меня, где смог достать.
Утерев навернувшиеся после удара слезы, поднимаю голову и вижу валькирию: обнаженная, в руках меч, слава богам, пока еще в ножнах; щечки румяные, голубые глаза мечут молнии. Протягиваю в примирительном жесте руку, шепчу: «Богиня!» Взгляд барышни смягчается. Она вешает меч на стену и, накинув плащ, спускается ко мне, на пол, подает руку.
Помощь принимаю. Поднимаюсь. Красавица почти моего роста, грудь большая, высокая. Ну не могу я контролировать определенные части своего тела! А она смотрит и улыбается. Я, понятное дело, после пережитого удара уже и не знаю как себя вести. Решил не заморачиваться. Спрашиваю:
- Где моя одежда?
Она выходит за дверь и возвращается с полным комплектом: синими штанами, рубашкой какого-то неопределенного цвета, но ближе к красному, и кожаными полусапожками. Еще пояс Луция с ножом прихватила.
- Надень. Это одежда Адальгари, моего брата.
«Знакомое имя. Не того ли галла, чей плащ я по глупости носил?»
- Спасибо, - отвечаю, и начинаю раздумывать, как расспросить эту валькирию о других моих вещах. Ведь если Адальгари тот самый, то, обнаружив его фибулу в моих вещах, девушка начнет задавать вопросы. – А мой мешок?
- Испорченная еда? Я отдала ее свиньям. Там было что-то дорогое для тебя? Или тебе нужен сам мешок?
- Прости. Неважно, что с ним. Как тебя зовут?
«Вещдок исчез. Это к лучшему», - думаю.
- Гвенвилл, дочь Хундилы.
«Ну, точно! Адальгари – тот самый галл. Умеют боги сыграть», - от этой мысли, наверное, что-то в моем лице изменилось.
Гвенвилл, заметив смену моего настроения, обеспокоилась:
– Что с тобой?
- В голове помутилось, - отмазался я, натягивая штаны.
- Это ничего, я думала, что болеть будешь долго. Ты быстро поправился. Как тебя зовут?
«Как назваться? Скажу правду – может боком выйти: Адальгари не вернется. Искать будут. Кто-то, может, и узнает, что был в Этрутии центурион, видели его в плаще с приметной фибулой на плече».
- Не помню.
Поскольку после ее вопроса задумался я крепко, мой ответ Гвенвилл не удивил.
- Позволь называть тебя Алаталом. Ведь ты определенно наделен жизненной силой. Я дочь друида, знаю, – она гордо подняла голову.
Все бы хорошо, но на Гвенвилл по-прежнему ничего не было надето. И горделивая поза с высокоподнятым подбородком, отброшенный за спину плащ, выставленное на показ прекрасное тело – все это снова пробудило во мне только угасшее желание.
«Назовите хоть горшком, только в печь не ставьте», - подумал я и согласился.
- Зови. Только надень что-нибудь на себя.
Гвенвилл молча и совершенно естественно, без ужимок, свойственных в таких случаях поведению женщин, надела через голову белое, с зелеными вертикальными полосами платье, отороченное бахромой.
- Так лучше? – спросила, обворожительно улыбаясь.
- Нет. То есть – да, - бубню в ответ.

***

Три дня прошло, как я гощу у Гвенвилл. Когда впервые вышел из дома, глазам не поверил: дом, – нет, домище - деревянный, с крышей из черепицы, как в Этрурии, стоял в центре селения.
Вокруг - дома поменьше, под соломенными крышами. Деревня стоит на опушке дубового леса, куда каждое утро гонят свиней из хозяйств, как у нас коров. За домами – огородики, чуть дальше, до горизонта – желтые поля.
Проживает в этом селении человек двести. Живут свободно, можно сказать, демократично, но кормят семью Адальгари как всадника Мутины.
У галлов нет постоянной армии, но уже сформировалась племенная знать. Кстати, галлами они себя не называют. Я гощу в деревне племени Бойи. Это селение обеспечивает тримарцисий (три всадника – подразделение галльской конницы) Адальгари. Где, понятное дело, брат Гвенвилл был главным.
Их отец – Хундила - не так уж крут, как я думал. Столица Бойев – Боннония, захваченная у Этрутиии во времена разрушения Рима – этрусская Фельсина (современная Болонья). Знатные воины предпочитают жить там.
Этрусские нравы уже успели укорениться в среде галлов, и друид Хундила, вместо того, чтобы в лесной глуши воспитывать учеников, живет в Мутине как этрусский сенатор. Судит и милует, иногда учит. Но за деньги. Галлы не имеют письменности, и все знания передаются устно от друидов к ученикам.
С Гвенвилл мы собирали в лесу грибы и ягоды, удили в реке рыбу. Она была приветлива со мной, но держалась на расстоянии, буквально не приближаясь ко мне ближе, чем на метр.
Я же влюбился первый раз в жизни по настоящему. Засыпая, мечтал хотя бы прикоснуться к ней, взять за руку, вдохнуть запах волос, пахнущих полевыми цветами, уткнувшись носом в роскошную «гриву».
Она все ждала Адальгари и рассказывала мне о своей мечте – увидеть, как брат станет лучшим среди первых всадников Бойи. И хоть не от моей руки он потерял жизнь, слушая Генвилл, чувствовал я себя скверно. Отводил взгляд, хмурился, созерцая землю у ног. Тогда Генвилл просто уходила от меня, не задавая никаких вопросов.
Сегодня утром она предложила сразиться на мечах. Я, демонстрируя энтузиазм, согласился. Вышли из дома, к плетню. Изготовились. Смотрю, Гвенвилл подняла над головой меч, а ноги держит согнутыми, на ширине плеч. Вложив меч в ножны, говорю ей:
- Я и без меча с тобой справлюсь!
Ее глаза вспыхнули.
- Попробуй, - прошипела и ударила сверху, чуть развернув меч, что бы не разрубить мою буйную головушку.
Вполне ожидаемо, нанося удар, она чуть с запозданием сделала шаг левой вперед. К этому моменту моя левая нога уже стояла рядом, а рукой я прихватил ее кисть, зафиксировав большой палец.
Меч просвистел, разрубив воздух. Гвенвилл, теряя равновесие, подалась вперед. Опираясь на правую ногу, я развернулся лицом к ней и, слегка надавив рукой на кисть, отобрал меч.
– Как ты это сделал? – любопытство, отразившееся тут же на ее лице, граничило с обидой.
Долго объяснял, показывая основной принцип фехтования чем угодно: какая рука с оружием - та нога, впереди. Как рубить сверху вниз, наносить косые удары и с разворотом. Научить не смог, но она поняла – нужно тренироваться.
Я, поблагодарив местных богов, хорошо подумал и о японцах, чей наукой я сегодня смог воспользоваться.
После обеда, а трапезничают тут куда сытнее, чем в Эртурии, у Сенатора, Гвенвилл предложила пострелять из лука. Я честно признался – не умею. Она вручила мне кожаный наруч, взяла с собой лук и отвела меня на опушку рощи.
Наверное, это место давно использовалось для такого рода тренировок. Я увидел деревянные щиты, установленные с интервалом в пятьдесят метров друг от друга. Став напртив, натянул с трудом лук. Вспоминая, как когда-то стрелял из спортивного, прицелился. Отпустил тетиву.
В ближний щит я попал с первого раза, а попасть в нарисованного красной краской человечка, удавалось не часто. Гвенвилл, попадавшая в названное мной место на мишени практически не тратя времени на прицеливание, радовалась.
Тренировались, пока мои пальцы от прикосновения к тетиве не стали испытывать жгучую боль. Судя по разочарованному выражению лица Гвенвилл – недолго.
Чтобы поднять ей настроение, я предложил прокатиться верхом. Мы вернулись в усадьбу, и Гвенвилл попросила единственного в доме слугу Габа оседлать коней.
До заката мы путешествовали по округе, и мое умение наездника, подаренное кем-то из небожителей, восхитило ее. Возвращаясь с прогулки, мы держались за руки, и я от всей души славил богов.

***

Меня разбудил собачий лай. Иногда по ночам пес Гвенвилл лаял, но сейчас он бросался грудью на дверь и рычал. Подкинув в жаровню щепок, снимаю со стены меч и открываю дверь.
Дома на краю деревни горят.
Пес выскочил из дома, я вышел за ним. У плетня, с топором в руках притаился Габ. Слышу конское ржание и стук копыт. На улице появились всадники.
Человек десять остановились у плетня и, спешившись, полезли во двор. Габ ударил одного из них топором и тут же упал пронзенный копьем.
С криком атакую непрошенных гостей. Двоих удалось упокоить сразу. Остальные во двор не полезли. Беспокоясь о Гвенвилл, возвращаюсь в дом и запираю дверь.
Прислушался. На дворе тихо. Поднимаюсь наверх и вижу затаившуюся у окна Гвенвилл с луком в руках.
- Если их много, в доме не отсидимся. Все равно сожгут. Нужно выходить сражаться или бежать, - говорю тихо, словно нас кто-нибудь может услышать.
- Возьми в сундуке броню и одевайся, - отвечает Гвенвилл, уже не заботясь о скрытности.
- А ты?
- Кто-то должен охранять дом. Я позже. Давай, быстрее.
Из сундука у кровати Гвенвилл я достал короткую кольчугу, серебряный пояс и шлем – шишак с личиной, украшенный конским хвостом. Надел. Повесив на пояс ножны с мечем, взял копье.
- Я готов, собирайся.
- Иди на двор, я быстро, - ответила Гвенвилл, не отрывая взгляда от окна.
У плетня стояли кони. Я вышел на улицу и увидел их хозяев, пронзенных стрелами Гвенвилл.
В метрах пятидесяти по улице от дома за телегами собрались мужчины селения, вооруженные рогатинами и топорами. Заметив меня, они закричали «хэй!», потрясая оружием.
Когда ко мне присоединилась Гвенвилл, я увидел на ней только штаны и куртку из толстой воловьей кожи. На плече - перевязь с колчаном, набитым стрелами.
Она приказала крестьянам идти за нами. Сев на коней пришельцев, в сопровождении «колхозников» мы, не спеша, двинулись к догорающим на краю деревни домам.
Врагов там уже не было. Только трупы деревенских и собак. Пришельцы, убив пастухов, угнали с пастбища табун лошадей и овец. От жадности решили заглянуть в деревню. Понеся потери, в основном, от нас, свалили с добычей.
Народ разошелся готовиться к погребению погибших. Но не все ушли. С десяток крестьян стояли на улице, словно чего-то ожидая.
Гвенвилл, отсекла голову у трупа и водрузила ее на плетень, затем подошла ко второму. Крестьяне потащили обезглавленное тело к реке.
Я равнодушно взирал на дикий ритуал, мысленно обращаясь к местным богам: «Славьтесь, это для вас украшается человеческими головами плетень!» Странно, но с каждой отсеченной головой я будто чувствовал прилив сил…
Закончив с врагами, Гвенвилл вознеся к небесам окровавленные руки, поклялась Марсу (!) отомстить инсубрам (кельтское племя, соседи бойев), посмевшим напасть на деревню.
Затем мы хоронили Габа. Вначале сожгли, положив рядом с телом топор, потом останки захоронили на холме у рощи.
На душе скребут кошки. Гвенвилл весь день молчит. Завтра с утра собирается в Мутину к отцу за войском. Я с ней, куда деваться. Теперь точно на войну попаду.

Часть 2

Всадник

Глава 5

Гвенвилл молчит весь вечер. Поднялась наверх, даже не пожелав мне хорошего сна. Изнываю от духоты в доме. Дым с жаровни щекочет ноздри, попадает в глаза. Хотел подвязать бычьи шкуры, чтобы проветрить помещение, но не стал этого делать, вспомнив о головах инсубров на плетне.
«О такой ли жизни я мечтал? Конечно, нет», - улыбнувшись, желаю себе спокойной ночи.
Просыпаюсь, услышав скрип половых досок. Гвенвилл, змейкой юркнув под одеяло из овчины, прижимается ко мне словно… Нет, не может быть! Я целую ее. Она не противится. Я чувствую волны нежности, накатывающиеся от живота к сердцу, и отдаю ей свои чувства, получая неописуемое наслаждение.
Переживая страсть, впиваюсь в ее губы, после бережно, словно цветок, целую грудь и руки. Гвенвилл постанывает, лаская мой слух лучшими в мире звуками. Время от времени она покусывает мое плечо, прижимая к себе, останавливает меня на мгновение, затем снова отпускает на волю чувства и свои, и мои.
Снова, как и в первую ночь, Гвенвилл уснула на моей груди. Я, перебирая пальцами пшеничные пряди, поглаживаю голову Гвенвилл, вспоминаю строки Омара Хаяма:

Дай коснуться, любимая, прядей густых,
Эта явь мне милей сновидений любых...
Твои кудри сравню только с сердцем влюбленным,
Так нежны и так трепетны локоны их!

«О такой ли жизни я мечтал? Несколько часов назад, полагал, что нет, а сейчас все изменилось. Я люблю прекрасную женщину. И она любит меня, наверное. Спуриния – хороша, но то был брак по расчету и с ее стороны и со стороны старого сенатора, отчаявшегося выдать дочь замуж. А мне просто деваться некуда было с «подводной лодки».
Сейчас – все иначе! Хотя, если откроется причина гибели Адальгари, счастье может оказаться мимолетным. Может, все рассказать Гвенвилл. Только что – все? Уподобиться булгаковскому Ване, просившего у милиции предоставить ему пять мотоциклетов с пулеметами для поимки иностранного профессора и говорящего кота? Кто ему поверил? Даже Гвенвилл не поверит, что только мой страх убил ее брата и его товарищей. Оставлю, пожалуй, все как есть. Богам виднее, что будет».

***

С утра Гвенвилл, собираясь в дорогу, носится по дому так, что мне захотелось бросить привычное: «Не на поезд! Не опоздаем». Останавливаю ее, поймав за руку. Рассказываю анекдот:
- Биганна, твой Конал носится по деревне как молния.
- Что, так быстро?
- Нет, зигзагами.
Она сразу не понимает, морщит лобик, покусывает прядь. Словно солнышко вышло из-за тучи: ее лицо проясняется - дом наполнился звонким смехом.
Я, довольный собой, подмигиваю, а она в ответ говорит:
- Молния, молния – но стрелы не бывают кривыми. Ха! А молнии бывают! Какие же они тогда стрелы?
До меня доходит, что именно вызвало ее смех – стрелы Громовержца! Становится немножко грустно. Ну да ладно – оказывается, что юмор в этом мире может быть другим.
Среди жителей деревни охотников повоевать собралось человек двадцать. Все верхом, но без брони, да и меч я заметил лишь у одного. Остальные вооружились луками, топорами, копьями и дротиками. Напавшие вчера инсубры впрочем, вооружены были не лучше.
У меня появился если не план, то кое-какие мысли: «Ну, приедем мы в Мутину – голытьба голытьбой. Кто встанет во главе будущего войска? Кто будет принимать решения? Уж точно не я и не Гвенвилл. Угнанную скотину деревня вряд ли вернет, а получит ли достойные трофеи от войны – вопрос».
Поэтому, когда Гвенвилл решила послать вестников в ближайшие деревни, я вмешался.
- Подожди, не торопись, - слава Богам, Гвенвилл решила выслушать. - Давай прежде, чем ты поднимешь всех бойев на войну с инсубрами, вернем в деревню угнанную скотину и посчитаемся заодно с теми, кто убил жителей поселка.
Деревенские поддержали мою идею криками:
- В погоню!
Гвенвил, видя такое единомыслие, согласилась.
- Хорошо, попробуем.
Инсубры ушли на запад по берегу реки. Мы скакали с небольшими остановками весь день, двигаясь по многочисленным следам лошадей и овец.
К вечеру наш разведчик Уэн, молодой парень не старше шестнадцати лет, вернувшись, рассказал, что обнаружил врагов. Их всего пятеро. Все сидят у костра, варят мясо, пьют вино.
Спешившись, мы подобрались к орущим у костра песни ворам. Окружив их, изготовили к стрельбе луки.
Я, не таясь, выхожу к ним, стараюсь выглядеть спокойным. А сердце колотится так, что дышать тяжело! Оружие в руки не взял, несу только кожаные ремни. Самый глупый из них, подхватив с земли топор, бросается на меня.
Останавливаюсь на мгновение, только, чтобы оправиться от приступа страха. Он умирает, не сделав и двух шагов: стрелы деревенских вояк пробили ему шею, воткнулись в грудь и спину. Оставшиеся сидеть у костра разбойники покорно дают себя связать, протягивая мне руки, смотрят с мольбой в глазах. Понимаю, что передо мной вчерашние землепашцы.
Этот отряд успел ограбить не только деревню Гвенвилл: животных, бродящих по округе, оказалось гораздо больше, чем было угнано из деревни. Среди вещей инсубров ополченцы обнаружили роскошный пояс с золотыми пластинами, украшенный золотом меч и длинную кольчугу с боковыми разрезами до бедер, чтобы удобнее было ехать верхом.
Кольчуга для обычного галла – целое состояние, дорогой пояс – это еще и высокий статус владельца, а такой меч мог принадлежать аристократу королевской крови. Где эти разбойники захватили такую добычу, можно было только догадываться. Возможно, их шайку возглавлял кто-то из дома Бренна.
Мне с благодарностью за, так сказать, руководящую роль в этом предприятии «бойцы» решили отдать столь ценные трофеи. Наверное, тут не обошлось без Гвенвилл. Стою перед высоким парнем, преклонившем колено. Он протягивает мне все это добро: мечь, броню и пояс, а я не знаю, что предпринять.
Гвенвилл шепчет на ухо: «Бери. Это дорогой подарок, но заслуженный. Ты вернул им больше, чем они могли бы потерять».
Принимаю. Деревенские радуются. Зовут ужинать к костру инсубров. Пили, закусывая мясом, до глубокой ночи.

***

В деревне нашего возвращения так скоро не ждали. Всполошились поначалу, потом стали радоваться. Как дети: смеются, бегают от овцы к барану, гладят, разговаривают с животными. Женщины, посовещавшись, стали суетиться. Начали сносить на холм у реки шкуры и посуду. Старики отобрали баранов и свиней на убой. Вскоре истошный визг обреченных животных стал слышен и в деревне.
Заперев пленников, Гвенвилл сказала, что завтра все равно поедем в Мутину. И что мне стоит пригласить себе в тримарцисий компаньонов из тех воинов, что участвовали в погоне за инсубрами.
Я присматривался к деревенским, как только наш отряд выступил в погоню. Так что решал недолго. Моему приглашению несказанно обрадовался самый молодой – Уэн.
С разрешения Гвенвилл я подарил ему короткую кольчугу.
А вот Хоэль – угрюмый парень лет двадцати пяти, обладатель могучего телосложения и роста под два метра, даже получив в подарок меч, эмоций не проявил. Сказал только, что один он у старой матери. Приняв мои уверения, что, мол, вся деревня позаботиться о ней, согласился защищать меня и днем и ночью.
Мегапикник на берегу удался. На холме, лежа на шкурах, ели и пили почти все, кто смог прийти на праздник. В деревне остались только дряхлые старики и больные. Пастухи - и те сменяли друг друга каждые два часа.
Славили не только богов. Немножко похвалы досталось и мне. Время от времени кто-нибудь кричал: «Выпьем за Алатала и Гвенвилл!» Пили в охотку.
Решился взять слово и я. Предложил выпить за тех парней, что приняли участие в погоне. Выпили и за них.
Сам я только губы вином смачивал, иначе упился бы уже давно. Мужчины деревни постарались занять места поближе ко мне и Гвенвилл, поэтому, когда я заговорил с ней о будущем деревни, шум поутих.
- Завра мы уедем в Мутину, а что, если воры снова пожалуют? – спрашиваю как бы между прочим.
Не раздумывая, моя валькирия отвечает:
- Вернемся, отомстим.
- Отомстим! – поддерживают ее мужчины криком.
- А если в наше отсутствие те парни, что принимали участие в погоне, посторожат перелазы и лесные дороги на подходах к деревне? Хуже не будет?
Мужики задумались.
- А кто работать за них станет? – спрашивает «колхозник» с длинными рыжими усами и огромным животом.
- Да хоть бы и ты. Лучше поработать за Конала, чем лишиться коня и овец. А, может, если днем нападут, то и свиней своих потеряешь. С полей урожай убирать не завтра же? – поддерживает мою идею Гвенвил.
Решили, что с охраной – спокойнее.
Будущих охранников сразу же потянуло на подвиги: похваляясь друг перед другом, они стали размахивать топорами, бороться и стрелять из луков по подброшенным деревянным мискам.
Слава Богам, ко мне никто не приставал с предложением покуролесить. Уж очень утомили меня и погоня, и этот пир. Провести остаток ночи с любимой Гвенвилл сил все же хватило.
Уснув под утро, встали с выгоном свиней в рощу. Эти поджарые, вечно голодные твари так орут по утрам, что проспать сможет разве что только глухой. Слава Богам, Гвенвилл уже не так спешила, как вчера.
Мы съездили на реку, выкупались. Плотно позавтракали в компании Уэна и Хоэля, ночевавших как компаньоны всадника в доме. Надев на себя все лучшее, неспешно выехали в Мутину.
Пленников с надетыми железными ошейниками, сковали попарно и, усадив на двух крепких лошадей, взяли с собой, чтобы свидетельствовали они о коварстве инсубров. По дороге я завел с ними разговор. Они без утайки поведали обо всем.
Узнал, что в Мельпуме (совр. Милан) – главном оппидуме (укрепленное поселение, замок, город) инсубров недавно умер Гратлон – их король. Его сын Дионат не смог удержать в повиновении всадников. Ну, не обладает будто он твердостью руки отца.
А тут еще и лингоны угнали в половине деревень инсубров скотину и посевы пожгли. Мне сразу стало понятно, что между смертью старого вождя и приходом на земли инсубров другого кельтского племени – лингонов - есть связь. И что воевать с инсубрами глупо. Тем интереснее стало быстрее попасть в Мутину, узнать, что решат вожди бойев.
Добрались к вечеру. От этрусков в Мутине остались только белые стены да загаженные навозом мостовые. Деревянные дома, по большей мере с соломенными крышами, ничем не отличались от деревенских. Правда, увидел я и каменные строения. К такому дому на круглой площади, когда-то бывшей этрусским форумом, мы и подъехали.
Нас вышли встречать две рабыни. Они узнали Гвенвилл и стали обнимать ее как родную. Нарадовавшись встрече, повели моих компаньонов и пленников к конюшням. Мы с Гвенвилл вошли в дом. За дверью, большой зал с растопленным камином.
Первая мысль: «Куда я попал? В сауну? На улице градусов двадцать пять. А тут - под пятьдесят, не меньше».
У камина в деревянном кресле сидит крепкий старик. Его волосы вроде седые, но не как сталь, - светлее, почти белые. Лицо молодое и только у глаз пролегли глубокие морщины. Голый торс, покрытый капельками пота, вызвал зависть: могучая грудь в шрамах, бицепсы, которым многие в моем времени позавидовали бы.
Увидев нас, он поднялся и медленно пошел навстречу бросившейся к нему Гвенвилл. Обнимая ее, он с любопытством поглядывал на меня. Наверное, посмотреть было на что: стою в новой кольчуге, опоясанный золотым поясом, с королевским мечом; шлем держу в левой руке, как белогвардейский офицер фуражку с достоинством королевича.
Стараюсь из последних сил выглядеть достойно: пот уже струится по вискам и спине, вызывая жгучее желание сбросить доспехи и одежду. Мысль о том, что каждую минуту кольчуга нагревается все сильнее и сильнее, вызвала приступ иррационального страха.
Гвенвилл что-то прошептала ему на ухо. Он поцеловал ее в лоб и протянул мне руку раскрытой ладонью.
Подхожу и пожимаю ему предплечье, видел, что так здороваются галлы.
Чувствую на своем «железную» хватку: «Да, ты крут. Понимаю – если что, церемонится, не станешь. Слава Богам, что сумел сбежать от похитителей! Довези они меня к этому дедушке – пел бы кенаром, только…» - густой баритон хозяина прервал мои размышления.
- Хундила, отец Гвенвилл и жрец Мутины, - представился он.
- Алатал, не помнящий родства, - отвечаю, как научила Гвенвилл.
- Пар костей не ломит. После зимовки в горах, я научился ценить, когда тело выделяет пот. Тебе жарко. Раздевайся.
С удовольствием сбрасываю кольчугу, уже не заботясь о том, как выгляжу. Пришлось нагнуться. Спасибо Гвенвилл, помогла и ушла в комнату, примыкающую к залу. Пока стаскивал с себя рубаху, она принесла табуретки и поставила их у кресла отца. Хундила уселся в кресло и пригласил присесть и нас.
Присели. Сидим как дети, ждем, что скажет патриарх.
– Рассказывай ты, - сказал так, что даже немой начал бы ему тут же что-нибудь рассказывать.
Я же решил говорить по существу.
- На вашу деревню напали инсубры. Мы с Гвенвилл убили с десяток их воинов, остальные, захватив скот, ушли на запад.
Хундила нахмурился, но не прервал меня, хоть я и сделал паузу, невольно реагируя на изменение настроения старика.
– Мы организовали погоню и отбили скот, захватили пленников. Сейчас они тут, в Мутине, мы привезли их с собой в качестве доказательства.
Жрец повеселел. Если быть точным, то все эмоции старика проявлялись только в глазах и движениях бровей. В отличие от других галлов, с кем мне приходилось общаться, этот обладал невероятным для них самоконтролем.
- Это хорошо, что вы вернули скот и захватили пленников…
Хундила хотел сказать что-то еще, но я позволил себе продолжить, будто воспринял слова жреца как похвалу, а не преамбулу.
- Гвенвилл полагает, что нападение инсубров может стать причиной для вторжения на их земли. Только это война не принесет бойям ни славы, ни добычи.
И отец и дочь, широко раскрыв глаза посмотрели на меня, не понимая, почему я так думаю.
«Сейчас, терпение, господа. Я буду вас удивлять!»
– Король инсубров Гатлон умер. Сейчас в Мельпуме безвластие, поскольку его сын не смог справиться со своеволием вождей кланов. Этим воспользовались лигуры. Они и сейчас грабят южные границы территории инсубров. Нападение на вашу деревню, как и на другие деревни бойев, вызвано не решениями короля или вождей кланов инсубров, а тем обстоятельством, что многие из них потеряли не только свой скот и посевы, но и дома и оппидумы.
- Откуда ты знаешь об этом? – спросил Хундила, снова нахмурившись.
- По дороге в Мутину я расспросил пленников.
Хундила кивнул. Я молчу. Использую паузу по полной, пытаясь сформулировать как-то помягче собственные амбициозные планы. Поскольку отец Гвенвилл смотрел на огонь в камине и как мне показалось, не собирается продолжать диалог, я решился озвучить задуманную авантюру.
- У бойев есть повод для сбора войска и вторжения к инсубрам, но только для того, чтобы клан Хундилы смог возвыситься, взяв под свою руку королевство инсубров, а разбив лигуров, на правах сильнейшего, и их земли.
Хундила оживился. Наверное, я невольно решил вопрос, над которым он размышлял, узнав об истинной причине, толкнувшей инсубров на разбой.
- Ты рассуждаешь, как друид. Хорошего мужчину выбрала моя дочь, - старик потер ладонями обеих рук колени. А что, если Алатал, не помнящий родства, на самом деле знатен настолько, что вынужден скрываться от заальпийских врагов у могущественных бойев? – бросает многозначительный взгляд, мол, ты меня понял? В знак согласия склоняю голову. Ход его мыслей мне понятен. – Сейчас я хочу поговорить с пленниками. Оставьте меня.
Мы ушли в выделенные для нас апартаменты. Я сделал это с огромным удовольствием. Общаясь с властным стариком, переволновался, и, оставшись наедине с Гвенвилл, почувствовал невероятное облегчение.

***

О чем Хундила беседовал с плененными инсубрами - ясно. Но когда утром я увидел их в приличной одежде с мечами на поясах, щитами в рост и длинными копьями, стоящими на страже у дома, задумался: наверное, Хундила не только одобрил мой план, но уже занялся его реализацией.
Изменилось и поведение Гвенвилл. Если ночью она была моей прекрасной валькирией, то с утра стала оказывать мне преувеличенную почтительность, будто я и правда королевского рода.
К обеду Хундила проветрил-таки свои апартаменты. Он пригласил влиятельных вождей бойев - Сколана и Алаша. За трапезой жрец недвусмысленно намекнул им, что готов оказать любую поддержку важной особе из-за гор. Что мне суждено владеть не только землями предков, но и инсубров и лигуров. Мол, верные люди получат нереальный профит, если окажут необходимую поддержку именно сейчас. Он намекнул - все предприятие надлежит держать в тайне, чтобы кланы Боннонии не прознали о грядущих великих делах мужей Мутины.
Слушаю Хундилу и искренне восхищаюсь: как сумел облапошить, в общем–то, серьезных на вид воинов. Более того, я чуть не поперхнулся, когда услышал от Алаша:
- Бренн (король) Алатал, я готов пойти с вами и во владения Гадеса! Пью за славные битвы!
Галл залпом осушил кубок, а я поймал обиженный взгляд Сколана, мол, его обскакали. Понимаю, что ответить Алашу нужно. Только как и что ему сказать? Поднимаю в ответ кубок.
- С таким отважным и благородным воином и мне море по колено!
Хундила вскидывает брови, одобрительно кивает головой. Алаш краснеет как девица, а Сколан возьми да брякни:
- Я, может, и не такой великий воин, как Алаш из рода Медведя, но всадников у меня больше!
Галлы тут же стали метать друг в друга гневные взгляды. Ситуацию разрулил Хундила.
- Вы оба - славные воины. И избранные из многих. Оглянитесь, - я едва сдерживаю смех, оборачиваются - ну просто пацаны! – тут нет никого. Только великие Алаш из рода Медведя и Сколан, предки которого заслужили носить на щитах изображение вепря.
Галлы успокаиваются и снова пьют, теперь за дружбу. Итогом обеда, плавно перетекшего в ужин, стал договор: через неделю у оппидума Алаша вблизи Пармы должна собраться армия в десять тысяч пехотинцев и тысячу всадников. Мне Хундила пообещал дать десяток тримарцисиев, верных лично ему. «Они головами ответят мне за твою жизнь», - пообещал то ли тесть, то ли сообщник. Я так и не понял, кто я для него – муж дочери или средство для усиления влияния среди кланов бойев.

Глава 6

- Ах, милая Афро, будь справедлива к мальчику. Способен он и сам вершить судьбу свою. Он без тебя разжег любви огонь и страсти. Ты не ревнуешь?
- Он – не Демиург. Его любовь цветет в моем саду. Великий Арес просит одолжения?
- Нет, глупая! Один лишь я не озабочен сутью поклонения богам. Мой мальчик славит всех без исключения!
- Пусть славит он меня!
- Афина мудрая спросила как-то Громовержца, чем может смертный угрожать богам? Ответил Он: «Забвеньем! Создатель может разрушать свои творенья, но и творения могут встать против него».
- Опять ты про нее!
- Афро, постой! Неугомонная, Анадиомена. Опять ушла. О, бедный мальчик мой!
***

Утром я получил от Хундилы поистине королевский подарок.
Жрец встретил нас с Гвенвилл в своем любимом кресле у камина. Мы спустились со второго этажа его дома, он встал и указал нам на выход. Остановил у самой двери, не дав выйти. Открыл сам.
У порога стоит черный как смоль жеребец пятилетка, бьет копытом и пытается укусить конюха.
- Он твой. Справишься?
Вряд ли Хундила решил проверить меня «на слабо». Ведь если объездить такое чудо, то конь сохранит верность на всю жизнь.
- Спасибо. Справлюсь!
Жеребец будто понял, кто будет его хозяином: повернул на мой голос голову, уши торчком. Беру коня под уздцы, веду по двору. Слушается. Отпускаю повод, слегка похлопываю по шее - конь идет рядом. Шепчу коню в ухо ласковые слова, спрашиваю: «Слушаться будешь?» - конь кивает головой.
Лошади, как и всякому другому животному, присущи природное чувство равновесия и способность инстинктивно перемещать центр тяжести тела так, чтобы не терять устойчивости на ногах при движении. Если животному без подготовки приходится нести на спине всадника, это выводит его из привычного равновесия и стесняет движения. Именно поэтому кони под ковбоями во время выездки пытаются сбросить всадников – им с наездником на спине некомфортно.
Чем крепче конь – тем проще его объездить. Этрусские лошадки по сравнению с этим гигантом – просто пони. Надеюсь, что я не стану уж слишком обременительным для этого крепыша.
Вывожу коня на площадь у дома Хундилы. За нами со двора потянулось человек двадцать рабов и воинов. Это шествие привлекло внимание горожан. Пока я, приручая коня, бегаю с ним вокруг площади, народу прибывает все больше и больше.
Отпускаю повод, резко отпрыгиваю в сторону, бегу – конь за мной. Обгоняет и ставит корпус как заправский футболист, прикрывающий мяч. Взлетаю в седло. Конь шарахается в сторону, выравниваюсь в седле.
Чуть наклоняюсь вперед – умное животное уверенной рысью идет вокруг площади. Поглаживаю круп, снова резко наклоняюсь к могучей шее, сжимаю бока ногами, конь переходит в легкий галоп.
Эйфория овладела мной полностью. Наверное, снова вмешались боги. Иначе с чего бы я, ни разу в жизни не упражнявшийся в вольтижировке, позволил себе на ходу соскочить с коня и, только придерживаясь за край треугольного седла, лихо запрыгнуть обратно на спину. Конь – умничка ни на миг не сбился с темпа.
Пробую остановить аллюр: чуть отклонившись назад, подтягиваю на себя повод. Он понимает! Стал как вкопанный. Чудо, а не конь. Вот и имя подходящее. Одобрительно похлопываю коня по шее, приговаривая: «Ты – Чудо!» Трясет головой, перебирает от нетерпения ногами.
Подъехав к Хундиле и стоящей рядом с отцом Гвенвилл, говорю:
- Конь замечательный! Позволь объездить его за городом.
Хундилу так и распирает от гордости: его гость и подарок ему смогли покорить умением и грацией толпу, привести в восторг и восхищение.
- В твоем роду, случайно, не было друидов? Вчера ты рассуждал как зрелый муж, сегодня без усилий укротил коня! Скачи! Хотел бы я составить тебе компанию, но останусь, – жрец машет рукой, будто в отчаянии, глаза смеются. На публику, хитрец, играет.
Целую Гвенвилл, пускаю Чудо шагом по улице к городским воротам. Многочисленная толпа зевак идут за нами. У ворот ко мне присоединились Уэн и Хоэль. Хундила и тут все предусмотрел: старик решил сыграть по-крупному и не скупится - на компаньонах кольчуги и шлемы. Жрец понимает, что короля делает свита.
За два часа выездки у меня с Чудом сформировался понятный только нам язык общения. Конь быстро научился правильно понимать мои намерения. Уэн и Хоэль только руками разводили, восхищаясь конем. Жеребец ничуть не устал, но я решил, что для первого раза достаточно.
На подъезде к дому Хундилы мной овладела странная тревога. Предчувствие меня не обмануло. Во дворе у дома вижу старых знакомцев – Флавия и Луция. Перекусывают, негодяи.
Наверное, услышав коней, на пороге появляется Хундила, за его спиной мелькает заплаканное лицо Гвенвилл. С одной только мыслью побыстрее прирезать подлецов, спешиваюсь.
Хундила, подняв руки, беспристрастно заговорил, обращаясь не ко мне лично, а ко всем, кто может его слышать:
- Этруски Флавий и Луций утверждают, будто ты, бренн Алаталл - центурион Этрурии Алексиус Спуринна Луциус. Еще говорят, что убил ты знатного бойя по имени Адальгари и его компаньонов. По праву жреца Мутины объявляю справедливый суд до смерти.
Флавий от неожиданности поперхнулся, Луций, напротив, мерзко ухмыльнулся и, бросив на землю недоеденную лепешку, шагнул вперед.
«Тебя, гад, прирежу первым», - ярость уже разрывала мне грудь.
Слуга или раб Хундилы вручил этрускам мечи и щиты.
Я расстегиваю пояс, жаль пачкать такой кровью красавец- меч, отдаю его Уэну. Великан Хоэль протягивает мне свой. Беру, не отводя взгляда от Луция. Иду навстречу негодяю. Меня догоняет Уэн со щитом. Хотел отмахнуться, но пришла ясность: «Нет. Не дам им никакого преимущества». Чувствую покой и умиротворение. Благодарю Уэна, надеваю на руку щит.
Флафий и Луций, сомкнув щиты, медленно идут навстречу. «Видно, служили в легионе. Дезертировали, наверное», - промелькнула мысль. Слышу голос Гвенвилл:
- Отец! Они убьют Алатала!
Бросаюсь на них и, что есть силы, бью щитом, скольжу вправо, рубящим с боку достаю Флафия по руке. Визжит как свинья.
Луций пытается ужалить кончиком меча в лицо. Прикрываюсь щитом, бью снизу наугад, вслепую. Чувствую - пустота, отскакиваю, отступая правой ногой с разворотом. Вовремя. Поединщики, не ожидая от меня такой прыти, ударили щитами туда, где я только что стоял.
Вижу открытого Луция, изо всей силы, бью краем щита. Попал! Он падает! Потеряв осторожность, прыгаю на него, чувствую в правом плече боль: Флавий, сука, достал.
Время остановилось. Хочу двигаться быстрее, но не могу. Бью Флавия в ответ. Целю в лицо. Меч входит в рот и с хрустом пробивает гортань.
Слева промелькнула черная тень, слышу глухой удар. Это мой конь Чудо ударил передними ногами по щиту Луция. Тот падает с диким криком.
Перепуганный конюх пытается успокоить коня. Луций орет:
- Справедливости!
Взбрыкивающего Чудо уводят в стойло. Я ставлю щит к ноге, ощупываю раненное плечо. Уже не болит хоть рукав мокрый от крови.
Поднимаю щит, облизываю сухие губы, иду на Луция. Читаю в его глазах страх, он пятится, оглядываясь по сторонам. Прижимаю к себе щит, руку с мечом отвожу для удара, перехожу на бег. Луций остановился и выставил меч. С разбега прыгаю в расчете сбить ударом щита противника с ног.
Луций падает и на какой-то миг раскрывается. Жаль, ударить пришлось сбоку, не достал.
По инерции продолжаю двигаться вперед. Отбиваю его меч и с силой опускаю кромку щита ему на голову. Чтобы не упасть, упираюсь в щит и, оттолкнувшись, отпрыгиваю в сторону. Лицо Луция в крови. Лежит, не шевелится.
Слышу ревущую толпу у дома, на улице. Странно, когда начинался бой, ее не было. Сколько же длился поединок?
Подходит Хундила, в его руке нож. Рефлексивно, прикрываюсь щитом, понимаю, что это глупо, расслабляюсь.
Жрец срезает окровавленный рукав. Вижу на его лице удивление. Смотрю на плече – от пореза остался только багровый рубец. Хундила, поддерживая, ведет меня в дом. Чувствую дрожь в теле, перед глазами летают белые мухи. Ноги подгибаются в коленях. Слышу шепот на ухо: «Держись, на тебя смотрят люди». Стараюсь из последних сил.

***

Просыпаюсь, вижу у ложа Хундилу. В его руке фибула Адальгари. Взгляд задумчивый, жрец где-то далеко, в мыслях.
- Его убил мой страх, - каюсь.
Я почему-то решил рассказать правду. Хундила смотрит, будто с пониманием, говорит:
- Рассказывай.
- Я встретил их - Адальгари и его компаньонов - по дороге из поместья сенатора Спуриния в Этрурию. Когда кто-то из них завел со мной разговор, я просто очень сильно испугался. В ту же минуту они замертво рухнули с коней. Божественное вмешательство тому причина. Теперь я знаю это наверняка. Я все оставил на месте их смерти. С собой взял только фибулу и плащ. В Этрурии стал центурионом и победил в день Меркурия на состязаниях. И в тот же вечер меня выкрали прямо из консульского парка Флавий и Луций. Не сами, им помогал младший центурион моей манипулы – Мариус Кизон. Они везли меня связанного в Мутину, к вам. Мне удалось бежать в одну из ночей. К утру я заболел. Меня нашел пес Гвенвилл. Дальше вы все знаете.
Рассказав всю правду, чувствую невероятное облегчение.
- Пусть так. Почему не вернулся назад, в Этрурию, к жене?
- Я полюбил Гвенвилл, а женился не по своей воле, но это уже другая история.
- Да. С Гвенвилл теперь у тебя будет непростой разговор. Если вообще будет. Хорошо ты мне все объяснил. Попробуй и ей так, – качает головой. - Не выйдет.
- Где она?
- Убедившись, что с тобой все в порядке, уехала в деревню.
- Когда?
- Еще вчера.
Ну нифига же я проспал! Пытаюсь встать. Хундила, кладет мне на грудь руку, не дает подняться.
- Постой. Мы не закончили. Я сына потерял. По воле проведения или богов все мы когда-нибудь умрем. Мы смерти не боимся, ибо верим в новое рождение, достойное прожитой жизни. Более всего в людях ценю я ум и отвагу. Увы, Адальгари не прославился ни тем, ни другим. Суд над тобой уже свершился. Оправдан ты. И даже если Гвенвилл не захочет связать с тобой свою судьбу, настаиваю я на продолжении задуманного дела.
Удивляюсь, конечно, таким речам и оборотам, отвечаю:
- Я готов.
- Ты к сроку должен быть у Пармы. Дружину, что я обещал тебе, пришлю в деревню. Теперь можешь ехать, – Хундила поднялся и, не проронив больше ни слова, вышел.

***

Скачу к Гвенвилл, Уэн и Хоэль на неплохих лошадях едва поспевают за неутомимым Чудо. У реки пришлось остановиться, напоить коней да и самим перекусить.
Я весь в мыслях о предстоящем разговоре с Гвенвилл, а компаньоны все поединок смакуют. Хоэль уверенно говорит:
- Нужно было рубить щиты, сразу раскрылись бы.
Уэн в ответ:
- Тебе только бы рубить. И сила и рост есть. Бренн Алатал все правильно сделал.
Ого! Уже и этот королем величает. Не могу скрыть усмешку. Вмешиваюсь:
- Если бить в щит, то меч согнется. Галлы, сражаясь с этрусками, часто из-за этого умирали: становились ногой на меч, что бы выпрямить и получали гладиусом в живот.
Хоэль достает меч, придирчиво разглядывает.
- Да не уж-то согнется?
- Согнется, раз бренн Алатал сказал, – подтверждает Уэн.
- Когда бойи пришли в эти земли, кончики их мечей были закруглены. Таким мечом только рубили. Столкнувшись с этрусками и увидев эффективность в бою гладиусов, которыми и рубили, и кололи, бойи стали затачивать свои мечи, – увлекшись, поднимаюсь на ноги. Показываю галлам, что и рубить можно по-разному: можно бить сверху, а можно и резать, если противник не имеет брони.
- Бренн Алатал, нам бы потренироваться не мешало, - то ли попросил, то ли констатировал Хоэль.
- С оружием настоящий воин упражняется помногу часов в день. Кто вам мешает?
Смотрите на других, учитесь, а главное, думайте, – у самого мысль проскакивает: «Знали бы вы, какое счастье, что настоящих мастеров-мечников я пока ни в Этрурии, ни тут, в Галлии не видел». – Открою вам секрет.
Смотрят на меня широко раскрыв глаза. Который раз ловлю себя на мысли, что иногда галлы по-детски наивны.
- Искусство мечника рождается от понимания важности правильного движения ногами в бою. Наклонился, не удержав равновесия, и ты мертв. Нужно всегда двигаться так, чтобы как можно быстрее атаковать или защищаться. Поставьте на голову глиняное блюдо и тренируйтесь. Колите, рубите, режьте, делайте все, что угодно, только держите на голове блюдо.
Советую, а сам вспоминаю, как первый раз поставил себе на голову большую тарелку и, конечно, разбил. Потом спер в столовке пластиковый поднос. Вот с ним и тренировался.
- Бренн Алатал, ты так молод, а столько умеешь и знаешь. Кто тебя учил? – спросил Хоэль.
Я серьезно задумываюсь, прежде чем дать ответ.
- Были у меня и учителя. Только лучшие учителя для человека - здравомыслие и наблюдательность. Учиться чему-нибудь новому можно каждый день у других людей, у природы. Для начала, прежде чем сделать что-нибудь, думайте, зачем. Понимаете?
Оба утвердительно кивают в ответ. Занятные ребята.
- Все. Пора. Мне не терпится поскорее увидеть Гвенвилл.
Они понимают. Уэн прячет в мешок еду и воду, Хоэль проверяет лошадей, но только не моего Чудо. Иду сам, скармливаю ему лепешку, прыгаю в седло. Уже не первый раз приходят мысли о стременах: «Надо бы с кузнецом каким-нибудь потолковать».
Приехали в деревню, когда солнце только приготовилось нырнуть за горизонт. Хоэль попросился навестить мать, да и Уэн был не прочь повидать родню.
Отпускаю компаньонов в увольнение. Сам еду к дому Гвенвилл. Готовлюсь, произнося в мыслях всякие фразы, представляю, как может сложиться разговор. От этого только кошки на душе скрести начали. Решаю: «Будь, что будет». Оставляю Чудо у плетня, вхожу в дом.
Поднимаюсь наверх. Гвенвилл сидит у окна, спиной к двери. Подхожу и обнимаю за плечи, целую макушку, с наслаждением вдыхая знакомый запах. Чувствую, как ток из моих рук ушел в Гвенвилл. Она как-то обмякла вся, уронила голову на грудь и зарыдала.
- Не плач, любимая, - шепчу. Поднимаю ее и поворачиваю лицом к себе. Пытаюсь поцеловать.
- Зачем ты приехал? – плакать перестала, только слезы в глазах стоят.
- Я не могу без тебя. Я не убивал твоего брата!
Снова слезы.
- Мог бы и убить. Мужчины убивают друг друга часто. Даже когда празднуют победу над врагом. У тебя же-е-на-а е-е-есть!
- Послушай! Если бы тебя Хундила насильно в жены отдал, ты бы меня разлюбила?
- Он не стал бы, если я не хочу!
Рыдает, но, слава Богам, хоть не гонит. А у меня сердце болит от ее слез. Целую глаза и щеки, нос, губы. Шепчу:
- Я тебя люблю. Только тебя одну!
Успокаивается.
- Правда?
- Люблю и готов повторить это сколько угодно раз. Рассказать всему миру о том, как сильно люблю тебя.
- Скажи еще.
- Люблю тебя, мое сокровище, - целую в губы.
Чувствую горячие ладошки на щеках. Уже она целует меня и не отпускает. Над головой слышу смех. «Боги смеются. Да за такое счастье – и Вам того же!»

Глава 7

- Я говорил тебе, что люди могут судьбу свою решать без нас, богов.
- Ты мне назло помог юнцу победу одержать над воинами в битвах умудренными.
- Нет, милая Афро. Мой мальчик сам победу одержал. И силою немалой наделил того, кто лишь способен брать.
Опять ушла вредить. Безумное творение из семени, что пеной называют только бы польстить.
***
Солнечный лучик, пробившийся сквозь завешенный оконный проем в комнату, добрался до моих глаз. «Проснулся с первыми лучами солнца», – это почти обо мне. Тормошу спящую Гвенвилл.
- Что, уже утро? – бурчит, не раскрывая глаз, улыбается и добавляет: - Любимый.
- Давно уже. Пора вставать. У меня важное дело есть!
- Какие могут быть дела в нашей глуши? – медленно, почти по слогам произносит Гвеннвилл и садиться, опираясь спиной о бревенчатую стену.
- Скоро начнется война. И чувствую я – надолго.
- Мужчины воюют всю жизнь. Такова их природа. А я буду воспитывать твоих детей, – мечтательно проворковала Гвенвилл.
Услышав о детях, я как-то забеспокоился.
- Что, уже? Ты ждешь ребенка?
- Нет, милый. Пока нет. Но если ты собрался так долго воевать, тогда стоит подумать над тем, чем бы занять твою Гвенвилл, – смеется.
«Может, и правда стоит над этим подумать?»
- А это мысль! – отвечаю. Намеренно не замечаю особенного взгляда Гвенвилл, продолжаю. - Так вот. На войне хорошо тому, кто побеждает.
- Конечно. Проигрывая войну, можно и жизнь потерять, - снова перебивает меня она, обнимает. Наверное, решила срочно приступить к осуществлению своего плана. Я не против. Целуемся. Легонечко отстранив меня ладошкой, Гвенвилл спрашивает:
- Так что там за важное дело?
Слава Богам! Теперь хорошо бы еще и суметь объяснить.
– Понимаешь, на войне побеждают не числом, а умением.
- Да-а-а?
- Не перебивай, пожалуйста. Вот был такой полководец - Красс. Он побеждал во многих битвах. Однажды судьба столкнула его с врагом, воевавшим преимущественно верхом. Только всадники те имели крепкую броню, и даже обученная пехота Красса не смогла противостоять их удару. Еще, например, когда племя сенонов сражалось с римлянами, их всадники всегда спешивались. И сейчас конница бойев или инсубров не является основной силой. Хоть наши всадники и лучше держаться в седлах, чем кавалеристы в Этрурии, – Гвенвилл внимательно слушает. Даже с интересом. – Чтобы хорошо воевать, сидя на лошади, всаднику необходимо иметь точку опоры. Использовать только колени нельзя – лошадь может счесть такое давление за шенкель, а если на скаку взять пехоту на копья, так можно и из седла вылететь. Понимаешь?
- Ну так и что с того? Поэтому всадники и спешиваются. Они обычно имеют броню и, собравшись вместе, разбивают любого врага.
Гвенвилл, конечно, права. Я знал, что объяснить ей свою задумку будет непросто. Но, не теряя энтузиазма, продолжаю.
- Я считаю, что можно сделать простое приспособление, использование которого позволит всадникам наносить сокрушительный удар любой пехоте. Мне кузнец нужен.
- Пойди к Руту. Расскажи, что ты хочешь, он сделает, – советует Гвенвилл.
- Я схожу. Но вот только чем за работу с ним рассчитаться? Твой отец обещал мне десять тримарцисиев всадников. И я хочу сделать приспособление и для них.
- Не беспокойся об этом. Давай поедим и сходим к Руту вместе.

***

Невысокий, но крепкий, старше тридцати с ранней сединой в коротко остриженных с рыжинкой волосах кузнец встретил нас приветливо.
- Здравствуй, дочка. Давно ты к Руту не приходила. Что нужно?
Мне он только кивнул.
- Алатал приспособление какое-то придумал. Сделай для него и компаньонов. Они вот-вот подъедут, так что делай больше. Всадники заплатят.
« Ну, Гвенвилл и коммерсант. Хорошо придумала!» - я улыбаюсь, радуясь такому развитию событий.
- Хорошо, дочка. Сделаю, – Рут приставил к стене молот и подошел ко мне. - Что там у тебя за приспособление?
Рисую на песке стремя, объясняю куда, как и зачем. Рут схватывает налету. В глазах – интерес.
– Приходи к закату, сделаю.
До заката я объезжал окрестности деревни. Нашел полянку неприметную в роще недалеко от деревни. «Хорошее место для тренировок».
Вернувшись в поселок, нашел Уэна с Хоэлем. Компаньоны как раз ехали мне навстречу. Прошу их найти топоры и следовать за мной. Не задавая вопросов, они собрались быстро.
На полянке спутали лошадей и в окрестном леске дружно стали рубить молодые деревья. Обстесав и заострив подготовленные палки, вкопали в ряд на краю поляны. Возвращаясь в деревню условились, что до заката компаньоны найдут старые щиты, и повесят их на колья.
Мне не терпиться испытать стремена. Разжившись в закромах Гвенвилл кожей, оставшееся до заката время нарезаю ремни для путлища.
Стремена у Рута получились нормальные. Я другого результата и не ожидал: приспособление ведь несложное. Не такое, как стремена из будущего – обычная железная проволока согнутая в привычную форму. Один конец загнут в кольцо, второй с крючком, вдетым в то колечко и «заваренным», чтбы не выскочить под нагрузкой.
При седловке задумался о длине путлища – ремня, на котором крепится стремя. Вспомнилось, не знаю, откуда, что примерная длина путлища может быть измерена следующим образом: расстояние от пряжки, за которую путлище крепится к седлу, до стремени должно соответствовать длине руки от подмышки до запястья. Затягиваю, оставив на узлах ремни с запасом. Неплохо еще удлинить крылья на седлах, чтобы узлы спрятать. Надеюсь, толстая кожа на штанах защитит внутреннюю сторону бедра от синяков.
Сел в седло, уперся ногами в стремя. Нога скользит – каблук нужен. Просто скакать, конечно, удобно, пятка внизу, опираюсь на носки. А вот если при ударе, нога соскользнет, можно и упасть с коня.
Встретился с компаньонами, укрепили на кольях щиты. Показываю стремя, объясняю, что к чему да как. Восторгаются оба. Торжественно вручаю им стремена и путлища к ним. Рассказываю о проблемке с каблуком. Сразу не понимают. Пришлось показать, как «работает» стремя и как нога может соскользнуть. Слава Богам, дошло. Хоэль взялся к утру справить каблуки на нашу обувь.
Утром, едва умылся, как явились компаньоны. Хоэль показал обувь. «Сойдет», - говорю.
Седлаю Чудо, беру с собой копье. Едем на полянку. Там, забыв о времени, скачем туда-сюда, стараемся попасть копьем в цель.
К обеду рука от бессчетных ударов гудит. Смотрю на ребят, вижу, что и они подустали. Решаю - на сегодня хватит. Возвращаемся.
В деревне суетно. Народ весь на улице, бабы шепчутся. Вскоре выяснилось, что дружина из Мутины прибыла. Остаток дня знакомился с прибывшими компаньонами: пьем и едим до глубокой ночи.

***

Солнце давно встало, а мои богатыри дрыхнут. Насилу растолкал Вуделя. Еще с вечера заприметил, что он в авторите у прибывших вояк.
- Бренн, куда нам торопиться? До Пармы за день доскачем. Дай отдохнуть.
От перспективы иметь в телохранителях таких разгильдяев мгновенно испортилось настроение. Я поначалу смутился, потом расстроился, что все планы с ударным кулаком тяжелой конницы летят под откос, наконец, разозлился. Пнув его так сильно, как смог, рычу:
- Спи! Как выспишься, собирай остальных лентяев, и поезжайте назад, в Мутину. Скажешь Хундиле, что мне такие воины не нужны.
Кое-кто уже проснулся и слышал мою гневную речь. Вуделю сразу спать расхотелось. Не думаю, что от моего пинка.
- Бренн, не гневайся. Сейчас всех разбужу.
Он вскакивает как ошпаренный, начинает расталкивать братву. Через минут десять всадники собрались в дорогу. Верхом моя пестрая дружина, занявшая весь двор у дома Гвенвилл, выглядит грозно: все всадники в броне, при шлемах самой разной формы и материала, со щитами и топорами у седел, в руках - двухметровые копья. В общем – неплохо, решил я, и дал команду: «За мной!»
Приехали на тренировочную полянку в роще. С горем пополам построил я своих вояк в линию у края столбов со щитами. Показываю на щиты, спрашиваю:
- Кто копьем сбить щит сможет?
- Я смогу! – вызвался Вудель.
Наверное, утренняя взбучка произвела на него неизгладимое впечатление. Решил умилостливить бренна.
- Давай, только разгонись посильнее, – показываю рукой на край поляны, советую, уже предвкушая потеху.
Вундель отъехал к самому краю, и с места в карьер понесся к кольям. Я и рассмотреть толком момент удара копья в щит не смог. Вунделя выбросило из седла, копье сломалось. Его конь завалился на столб со щитом и только поэтому не упал. Испуганный, ускакал на край поляны.
Подбегаю к Вуделю. Спрашиваю:
- Цел?
Он зол, но, скорее, на себя.
- Небо в звездах видел, – отвечает Вундель, потирая правую руку.
Помогаю ему подняться. Зову своих компаньонов. Они проверяют, как закреплен щит, притаптываем вывороченную у кола землю.
Садимся на коней и отъезжаем на исходную точку. Скачем, имитируя атаку. Кони идут хорошо! Отмечаю, что строй держится. Кричу: «Бей!»
Дружно опустив копья, бьем в край щитов. Летят щепки, от удара рвутся фиксирующие щиты ремешки.
Подъезжаю к дружине, прошу топор. Получив, скачу назад. У столба останавливаю Чудо и остервенело пару минут рублю кол в щепы.
Удовлетворенный результатом, спрашиваю: «Кто сможет повторить?»
Вызвался парень, давший мне топор. По-моему, его зовут Лудом. Ну, порубил чуть-чуть. Наделал только зарубок на колу.
Показываю воякам стремена, объясняя успехи нашего тримарцисия в атаке с копьями и свой в рубке кола. Вижу, что парням не терпится заиметь столь полезную штуку. Даю наводку на кузнеца и обращаю внимание всадников на каблуки.
Хоэль – парень не промах - намекает, что, мол, за небольшую плату решит эту проблемку.
Воодушевленный успехом, возвращаюсь в деревню, рассчитывая остаток дня провести с Гвенвилл. Въезжаю на двор, и понять не могу, с чего это на нашем дворе столько суетящихся теток? Таскают туда-сюда корзины с едой, бурдюки с вином. Громко зову Гвенвилл. Из амбара появляется моя красавица и кричит:
- Завтра в дорогу, а еще ничего не собрано!
Я понимаю, что Гвенвилл и тут все предусмотрела. «Ну не рассматривал я продовольственный вопрос. Впредь учту, ведь голодные дружинники – это не только осложнения в личных отношениях, но и потенциальные разбойники, и притеснители крестьян».
По привычке славлю Богов, веду в конюшню Чудо. Когда расседлал и почистил, уже на выходе обратил внимание на странную телегу. Рассмотрел и признал в двухколесной арбе самую настоящую боевую колесницу. Пока крутился вокруг нее, размышляя, стоит ли взять ее с собой на войну, споткнулся о какую-то железяку. Оказалось, о конский нагрудник, а рядом обнаружился еще и налобник, украшенный рогом.
Бегу к Чудо примерить найденную броню. Ремешки крепежа подгнившие, нужно менять. Не беда. Поднялся в дом, сижу, ремни режу. Слышу, Гвенвилл зовет. Выглянул в окно, вижу у плетня пяток всадников из тех крестьян, что скот у инсубров отбивали. Вышел к ним.
- Брен Алатал, возьми нас с дружиной на войну, – просит за всех Ронель.
Еле сдержался, чтобы себя по лбу не стукнуть. Хорошо, что сами попросились. «За обозом кто-то смотреть должен?» - ну, хоть мысль вовремя пришла.
- Возьму обозными пока. Пойдете?
- Спасибо, бренн. Не подведем!
- Сейчас Гвенвилл помогайте. Она припасы готовит. Нужно будет все на телеги погрузить и коней хороших подобрать.
- Сделаем, бренн. Не волнуйся.
Славлю Богов. Пока все ладно складывается.
К вечеру во двор стали съезжаться дружинники. Кое-кто уже и стремена приладил. Где они весь день пропадали, можно только догадываться. Наверное, не все дети в этой деревне будут похожи на отцов.
И снова до ночи пир горой. Нужно как-то привыкать гулять, как все: за пятнадцать минут поклевал, как воробей, и к Гвенвилл наверх намылился.
Звездочка моя с порога укорять стала:
- Возвращайся к воинам. Бренн должен с дружиной быть.
И тут же, снизу стали слышны пьяные голоса:
- А где наш бренн?
Кто-то заорал:
- Тревога! Бренн пропал!
Пришлось бегом спускаться к дружине, успокаивать. Не хватало еще пьяных поисков «пропавшего бренна» по деревне. И все же Гвенвилл меня дождалась. Засыпая под утро, решил отсыпаться до обеда. Не вышло: Гвенвилл, вся в слезах, разбудила, чтобы попрощаться наедине. Прощание было омрачено тем обстоятельством, что время от времени она вместо стонов сосредоточенно шептала: «Мать Венера, пошли нам сына или дочь, чтобы здоровые и сильные родились», - что-то, конечно, она еще добавляла мысленно.
Поспать все же удалось. Меня никто не будил. Проснулся, вышел во двор – солнце уже садится. Поначалу разозлился, но тут же успокоился, решив: «Не на поезд опаздываем. Армия за день не разбежится».
Выехали из деревни уже в сумерках. Под утро мои орлы стали засыпать в седлах, и я решил их взбодрить, ну, и самому взбодриться. Говорю Вуделю:
- Помнишь, как мой тримарциций атаковал щиты на столбах?
- Помню бренн. Удивили вы нас вчера.
- Если перед нами противник выставит пехоту в линии, то атаковать нужно не линией, а клином, чтобы разорвать строй. Тогда всадники без брони и наши пешие смогут за нами ворваться в брешь. Понимаешь?
Вудель подергал себя за усы.
- Верно вроде, - отвечает.
- Давай сделаем привал, объясним, чтобы все поняли, что нужно делать во время атаки и потренируемся.
- Давай, бренн. – согласился Вудель.
Командую остановку.
В низинах стоит туман. Зябко. Тишину раннего утра нарушили ржание лошадей и звон железа.
Обозные раздали всадникам лепешки и по куску ветчины, разлили в кубки вино. Пока перекусывали, Вудель с умным видом рассуждал о тактике удара по пешему противнику бронированным конным клином. И довольно складно, чем меня удивил.
Я как бы между прочим предложил попробовать. Народ проявил энтузиазм. Тренировка затянулась часа на два. Не сразу все получилось: каждый рвался вперед. Когда я предложил строиться по росту, тоже ничего не получилось: у некоторых всадников кони оказались настоящими спортсменами – не желали идти сзади.
Пришлось учесть нрав животных. Бросив поводья, шли рысью, постепенно строясь в клин. С раза надцатого, получилось.
До самой Пармы перестроение в клин стало развлечением для дружинников. То Вудель, то Кнут, бывало, и я сам кричали по очереди: «В клин!» С гиканьем и свистом всадники, идущие в колоне, рассеивались, пуская лошадей в галоп, постепенно формировали атакующий строй.
В Парму не заходили. Едва заметили стены, свернули. Дальше, к оппидуму Алаша дружину повел Вудель.

Глава 8

На холмах южного берега реки По стоит городок, окруженный пятиметровым насыпным валом, усиленным деревянными кольями,. Луга вокруг городка, куда ни кинь взгляд, заняты повозками, дымящимися кострами и суетящимися людьми. Вот от этой массы, гордо именуемой – моя армия - исходит такой отвратительный запах, что даже Чудо стал пофыркивать. Я, еще не видя громады оппидума Алаша, по этому гнусному зловонию человеческих экскрементов понял, что мы уже приехали.
Вудель остановил дружину, и почти все всадники подъехали ко мне, встав в круг. «Сейчас убивать будут», - промелькнула дурацкая мысль, уж очень серьезными выглядели мои ребята.
Вудель, покопавшись в сумке, достал огромный и, судя по цвету, золотой полукруг. Чуть поменьше он носил сам, да и у многих из дружины на шеях болтались такие побрякушки, правда, по большей части из бронзы.
- Бренн Алатал, прими от нас Священный Торквес (шейная гривна – у галлов знак достоинства мужчин-вождей). Мы признаем тебя своим вождем и клянемся быть всегда рядом и в беде, и в радости.
Протягивает мне ошейник, а я от такой речи едва смех сдерживаю. Особенно «быть всегда рядом в беде и радости» тронуло. Стараюсь изо всех сил держать на лице скорбно-торжественное выражение. Принимаю дар. Надеваю на шею. «Ох, ни фига же себе! Под килограмм цацка! Неудобно, однако», - думаю, и отвечаю ожидающим воинам:
- Это большая честь для меня – ваше доверие и верность!
Всадники засвистели и тут же потянулись к флягам с вином.
Обмыли, как я понял мое посвящение, так сказать в узком кругу. Наверняка с торквесом этим Хундила подсуетился. Едем дальше.
Проезжаем мимо спящих прямо на земле воинов. А солнце ведь давно встало. Спят, поди, потому, что пьяные. Те, кто слоняется между телегами, на нас не обращают никакого внимания.
И стало мне грустно: с такой дисциплиной хорошо не повоюешь. Вспомнилась манипула второго легиона Этрурии. И что предпринять, как внедрить в это человеческое стадо дисциплину, я пока не знаю.
Протяжный вой карникса (длинный духовой инструмент у галлов) и скрип открывающихся ворот подействовали на округу, как палка шаловливого мальчугана, воткнутая в муравейник.
Из оппидума выехали около сотни всадников. На копьях знаменоносцев вились штандарты. Пока я не мог рассмотреть, что на них изображено, но был уверен, что нас заметили и теперь встречают Алаш и Сколан.
Я ожидал каких-то слов приветствия, но, наверное, так не принято: и Алаш, и Сколан лишь слегка поклонились, и мы молча направились к воротам.
Стараюсь незаметно рассмотреть дружинников вождей. Ничего особенного. Лишь один под два метра ростом с седыми длинными усами, обритый наголо, что наш казак, только без оселедца, с голым торсом и массивным торквесом на шее – только он обратил на себя внимание. Заметив мой взгляд, великан подъехал ближе.
- Артоген (сын медведя), - он назвал мне свое имя так просто, как мы говорим «здравствуйте» соседке, вынося из дома мусор.
- Алатал, - ответил я с тем же безразличием.
Галл улыбнулся и, дав коню шенкелей, ускакал вперед.
- Это вождь сенонов (кельтское племя – первые галлы, пришедшие в долину По), - услышал я из-за спины голос Вуделя. - Хорошо, что он с нами. Воин он сильный и дружина его дика и отважна.
Я придержал Чудо. Сравнялся с Вуделем.
- Посмотри вокруг. Это разве армия?
- Тут, вокруг, много крестьян, пожелавших рабов и золота. За раба нынче получить можно двадцать коров. Один удачный поход и жизнь бедняка может измениться к лучшему.
То, что крестьяне, по крайней мере, неплохо бьют из лука, я уже убедился. Вот только есть ли у них луки?
-Вудель, - окликнул я компаньона, решившего, что разговор окончен, и чуть приотставшего.
- Да, бренн?
- Кто ими командует?
- Пока никто. Сами выберут себе предводителя.
- Послушай меня внимательно. Завтра выступаем. Посмотри вокруг. Я не хочу, чтобы нас сопровождал этот запах, чтобы армия походила на сброд. Позже они передерутся за еду или учинят обиду инсубрам. Возьми из дружины, кого сочтешь нужным. Собери это стадо, разбей на десятки, назначь старших. Каждый десяток должен ночевать у одного костра. Пусть уберут лагерь. За лагерем сделают себе отхожее место. Ты запоминаешь?
- Да, бренн.
- Всех, у кого есть луки, собирай вместе. Расскажешь потом, чем вооружены остальные. Давай, действуй.
- Да, бренн.
Вудель отъехал, кому-то свистнул и с четырьмя дружинниками покинул нашу кавалькаду. Мне как-то сразу стало спокойнее. «Не стоит сразу паниковать, нужно думать, принимать решение и поручать. Хорошо бы еще научиться спрашивать с тех, кто не выполнил поручение. Эх…»
За воротами городок ничем не отличается от деревни Гвенвилл, но только свиньи тут шатаются прямо по улице. И улица когда-то деревянная, сейчас покрыта толстым слоем грязи и дерьма.
На огромном подворье у домины Алаша та же картина. Спешиваюсь и передаю Чудо услужливо подскочившему конюху. Внимательно смотрю под ноги, чтобы не вступить во что-нибудь.
Осматриваюсь. Кроме меня, никто не озабочен трудностями передвижения пешком. Входим в дом, понимаю - действительно неважно, что с собой принес на сапогах со двора.
Огромный зал с деревянными колонами, столы и лавки у них, персон на двести. Слуги уже что-то подают.
Сколан, подталкивая меня под локоток, ведет к почетному месту.
Алаш уже там, кричит на слугу. Тот машет кому-то руками. На зов прибегают молодцы и утаскивают лавку. Возвращаются они с огромными стульями. У каждого – высоченная спинка.
Дворовыеприставили этих «монстров» к столу. Всего пять таких стульев. Присаживаемся. Справа от меня Алаш и Артоген, слева – Сколан и незнакомый мне галл, почти мальчик – ему не больше четырнадцати. Может, его сын?
Сидим напротив входа. Зал – как на ладони. Больше сотни гостей уже за столом, но дверь хлопает ежеминутно. Столы наполняются деревянными, глиняными и бронзовыми подносами с огромными кусками вареного мяса и рыбы.
Перед нами на стол слуги поставили бронзовые жаровни с углями и сковородами на них. В сковородах дожариваются аппетитные куски мяса. Хлебные лепешки кладут прямо на стол вместе с сушеной рыбой. Едва на столах появились кувшины с вином и пивом, как Алаш пробасил мне в ухо:
- Бренн, начинайте.
Я такой подставы не ожидал: «Как начинать! Что я должен сказать или сделать? Только не паниковать. Сейчас начну… Пить – нет, не налито. Есть – вроде тоже не подходит. Может, что-нибудь сказать нужно? Что в таких случаях уместно?»
Поднимаюсь, бросая взгляд на Алаша, вроде все правильно начал. Стало очень тихо: «Завтра нас ждет слава, а сегодня восславим Богов», - вот про богов само вырвалось, хотел сказать есть, пить, гулять. Но народу понравилось: гости кричат что-то неразборчиво.
Замечаю, что открывается дверь. Двое молодцов кого-то тащат. Прошли мимо столов, остановились перед нами и сноровисто сносят мечом бедолаге голову. Я залпом опрокидываю услужливо наполненный кубок, сажусь.
- Хорошо сказано! - кричит Сколан.
Галлы снимают с поясов маленькие ножички и срезают с огромных кусков жареной свинины, в изобилии имеющейся на столе, мясо. Снимаю свой, держу в руке и ничего не могу сделать. Не в силах отвести взгляд от обезглавленного трупа, на автомате накалываю стейк на сковороде, чувствую – не полезет. Опрокидываю еще один кубок. Глаза съезжают на переносицу, все происходящее вокруг становится безразличным. Какое-то время я вообще не могу концентрироваться. Зато ем с аппетитом и больше ничего не пью.
Чувствую, полегчало, только слегка в голове шумит. Когда гигант Артоген запрыгнул на стол, еле удержал себя на месте. Он так напугал меня, что мое тело захотело спрятаться под стол.
Смотрю, другой галл тоже залез. Спрыгнули они почти одновременно и бросились с кулаками друг на друга.
Артоген мощным правым крюком вырубил поединщика с первого удара. Подходит к нам и смотрит на меня. Пытаюсь сообразить: «Что? Чего ты от меня хочешь? Что я должен сделать?»
Алаш кричит:
- Приз победителю!
Мой взгляд падает на блюдо с запеченным поросенком. Поднимаюсь.
- Великий Артоген на войне возьмет немалую добычу, а сейчас он достоин лучшего из того, что есть на пиру.
Изо всех сил старался сказать твердо, хоть и заплетающийся язык мешал очень. Как черт из табакерки у стола появляется слуга и тащит Артагену именно того поросенка, что я наметил в качестве приза.
Слава Богам – все довольны. А я еще думал, что соберемся, обсудим план компании, снабжение и прочие военные дела. Все – завтра. Сейчас – только бы продержаться до конца этой вакханалии.
Слышу пение и звон струн. Местный бард поет, услаждая слух присутствующих. Надо же! Притихли, слушают. Под этого барда добрая половина гостей и уснули. Кто уронил голову на стол, а кто и на полу неплохо устроился.
Захрапел и Алаш. Я тоже позволил себе расслабиться. Чувствую – несут куда-то. «Пусть, в место хуже, чем трапезная не унесут».
Просыпаюсь на удивление рано. Лежу на шкурах, вокруг – мои дружинники. Осторожно поднимаю голову, опасаясь похмелья. Верчу по сторонам – вроде все хорошо, не болит. Настроение – уже хорошее. Бужу Бранногена (сын ворона).
- Где Вудель? - спрашиваю.
- Вот он, - показывает на лежащего ко мне спиной компаньона.
- Буди всех.
Бранноген расталкивает дружинников. Парням плохо после пира, вижу. Но времени нет. Интересуюсь у Вуделя:
- Лучников отобрал?
- Да, бренн.
- Сколько их?
- Около двух тысяч.
- А остальные?
- С копьями и дубьем.
- Много их?
- Тысяч пять, еще сеноны есть, но тех Артоген привел. Все с мечами и топорами – хорошие воины.
- А всадники?
- Всадники в оппидуме. Не знаю, сколько их.
- Пойдемте, перекусим, - парни оживляются. – Только не пейте много вина, - прячут глаза.
В трапезной картина приблизительно та же, что я видел перед тем, как меня унесли оттуда. Только столы пусты.
Вудель ловит за шиворот проходящего мимо слугу и требует подать бренну еды. Тот трясется весь с перепугу, но кивает, мол, сейчас все организую.
Хлеб и вино нам приносят почти сразу, еще настоящее масло подали. Мясо поднесли чуть позже, но я приятно удивлен расторопности слуг Алаша.
Я утоляю голод быстро, мои же компаньоны, вопреки байкам о похмелье, все еще трапезничают.
- Уэн, помнишь, как в дозор ходил, когда гнались за инсубрами?
Уэн с трудом отрывается от сахарной свиной косточки, и еще не проглотив мясо, кивает, давая понять, что помнит.
- Как поешь, возьми с собой пару наших обозных из деревни и скачи по дороге, ведущей в Мельпум. Будь внимателен на переправе. Если что-то подозрительное заметишь, продолжай наблюдать, а мне пришлешь с обозным весточку. Понял?
- Понял, бренн. Все так и сделаю.
- Хорошо. А нам, друзья, предстоит другое дело, - компаньоны подняли головы, оторвавшись от еды. – Вы продолжайте, но слушайте меня внимательно, – второй раз предлагать не пришлось, за столом снова возник фон из чавкающих и хлебающих звуков. – Лучников построить у оппидума по десяткам. Десятник первого в сотне пусть будет сотником. Копья, щиты и прочее оружие пусть положат на телеги. Лучники пойдут с обозом, в центре колоны. Втолкуйте им, что их главная задача стрелять по врагу. Тем пришлым, у кого есть копья и щиты, всегда стоять в первой линии. Их, как и лучников, нужно разбить на десятки и сотни. Кто без щитов, но с копьями, перед боем должны стать за первой линией. Бить копьями из-за спин щитоносцев – это их дело. Остальных разделите на три части. Решите сами, какие отряды станут прикрывать фланги, а какой отряд останется в резерве, за копейщиками, на случай прорыва. Главное - все втолкуйте им. Получиться, в пути потренируем. Все понятно?
- Да, бренн, - дружно отвечают.
- Хоэль, остаешься со мной.
- Слушаюсь, бренн.
«Ну, вроде все разрулил, нужно встречаться с вождями, послушать их. Как они воевать собираются?»
Слоняюсь по дому Алаша. Хозяин и его гости отдыхают. Вышел во двор. У конюшен встречаю Артогена. Здороваемся, кивая друг другу. Хочу поговорить с ним, может, планы на ближайшее будущее обсудить, но не знаю, как подступиться.
Кивнув мне, он, не останавливаясь, прошел мимо и скрылся в здании конюшен.
Седлаем коней. Чудо прекрасно себя чувствует и, как мне кажется, рад меня видеть. Играет, толкает головой, мешает оседлать себя. Получив порцию ласки, успокаивается.
У ворот оппидума снова встречаю Артогена, но уже в компании пяти таких же грозных, как и он сам, всадников. Подъезжаю к ним, спрашиваю:
- Если у вас нет срочных дел, то я хотел бы посмотреть на ваших воинов.
Вроде ничего смешного не сказал, но сеноны, внимательно выслушав меня, согнулись в седлах от смеха. Артоген не сталь столь бурно выражать эмоции, улыбнувшись, ответил:
- Мы как раз собираемся в лагерь, бренн может присоединиться.
Лагерь сенонов – две сотни повозок, поставленных в круг, охранялся. Этот факт с одной стороны обрадовал меня, с другой заставил задуматься о Алаше и Сколане: почему их люди собраны у оппидума, как стадо без пастуха?
Внутри лагеря в линии стоят палатки не хуже, чем в лагере этрусского легиона. В центре - большая палатка, куда мы и направляемся, как я понимаю.
Воины- сеноны сидят у своих шатров, общаются, чинят одежду или чистят оружие. Из дальней части лагеря доносятся крики, наверное, там проходит тренировка или состязания.
У большой палатки спешились. Артоген стал у входа и многозначительным жестом пригласил меня войти первым.
Вхожу. Внутри сумеречно, скудный свет проникает из отверстия в крыше. У стен лежат шкуры. Справа от входа стоит небольшой стол, заваленный свитками. Останавливаюсь на пороге, как зачарованный смотрю на это изобилие письменных принадлежностей.
В последнее время мысль о том, что было бы неплохо иметь возможность записывать хотя бы имена или важные для меня сведения, приходила в голову часто.
- Бренн умеет читать? – спрашивает, не скрывая иронии, остановившийся за моей спиной Артоген.
- И писать, - отвечаю, нисколько не обидевшись.
Галл наклонился, взял под столом сундучок и со словами: « Тогда этот небольшой подарок вам пригодиться», - вручает его мне. Я с искренним интересом открываю его и не скрываю радости. Сундучок доверху наполнен чистыми льняными свитками. В маленьком отделении - красивая склянка с красными чернилами и с десяток перьев. С неохотой закрываю сундук, смотрю на Артогена. Первый раз вижу в его глазах тепло.
- Спасибо. Это нужный подарок, - бормочу, сожалея, что ничего сейчас не могу дать ему в ответ.
- Не стоит меня благодарить. Есть подарки, которые приятно дарить, - отвечает Артоген. – О чем вы хотели поговорить со мной?
Безусловно, я хотел поговорить с ним. Да и есть о чем. Только его вопрос застал меня врасплох. Отдаю сундучок Хоэлю.
- Мы можем присесть? – спрашиваю.
- Конечно! – отвечает Артоген, но не спешит устроиться на шкурах. Подчеркнуто вежливо ждет, пока я сяду первым.
Сажусь, опираюсь спиной о деревянный шест – опору. Рядом, полулежа, устраивается Артоген. Я делаю Хоэлю знак оставить нас. Он выходит к компаньонам галла, оставшимся у входа с лошадьми.
- Вы видели вчерашних крестьян у оппидума. Это не армия воинов, – Артоген улыбнулся и, соглашаясь, склонил голову. – Сейчас мои компаньоны формируют отряды лучников, копейщиков-щитоносцев и просто хастатов (легковооруженный воин с копьем, так можно называть и щитоносцев, но в данном случае разделение оправдано). Оставшиеся будут прикрывать фланги и стоять за хастатами в резерве.
- Это разумное решение, - перебил меня галл, став вдруг серьезным.
- Я рассчитываю, что успею обучить новобранцев и простых воинов хотя бы держать строй. В первом бою их задачей будет принять на себя атаку противника. Если они выдержат первый удар, тогда я с конницей ударю по флангу или зайду в тыл.
- А если не выдержат?
- Тогда вы ударите с другого фланга, и мы зажмем врага в клещи.
- Не лучшее решение, но слава Богам, если вам удастся задуманное.
- Я удивился, увидев сенонов в оппидуме. По какой причине вы тут? – решаю выяснить все до конца.
Лицо галла омрачается.
- Наши оппидумы за Атрией (ранее этрусский, потом галльский город, современный - Адрия) сожжены иллирийцами- яподами (племена, жившие на территории современных Словении, Хорватии, Боснии). Женщины и дети клана сейчас под Мутиной. Хундила предложил мне присоединиться к бренну Алаталу, пообещав нашим семьям еду и кров. Он намекнул, что могущественный бренн позже обязательно поможет отомстить, – закончил Артоген с неподражаемым сарказмом.
Но тут он прав. Развел его Хундила. И Артоген это прекрасно понимает. Теперь и мне понятно, почему он так вел себя. У этого галла просто железные нервы и хорошие манеры. К тому же, в отличие от всех галлов, которых я успел узнать, этот и читает, и пишет. Вот только снова не знаю, что ответить ему.
- Мне жаль, что вы оказались в таком положении. Для меня важно взять под руку инсубров и прогнать с их земель лигуров. Если задуманное удастся, я обещаю, что пойду с вами на яподов.
- Пусть Боги помогут тебе в этом! – с жаром отвечает и, поднявшись на ноги, прикладывает руку к груди, проникновенно так продолжает. - Надеюсь, что предложение дружбы не оскорбит бренна?
« Опять сарказм? Или у сенонов так принято?»
Поднимаюсь, копирую жест Артогена.
- Бренн Алатал принимает дружбу с благодарностью.
Вижу в его глазах смешинку. Улыбаюсь в ответ. Галл не таясь, смеется. Я поддерживаю.

Часть 3

Лигуры

Глава 9

Второй день армия идет к Мельпуму. Боюсь, не успеем. Хотя стоит переживать не об этом: пехоту Алаша толком и потренировать не получилось. Пару раз отстрелявших лучников линии хастатов за себя пропустили, на том все тренировки и окончилась. Прискакал обозный с вестью от Уэна: «Лигуры идут на Мельпум!» Выяснить сколько их, мне не удалось. Обозный на этот вопрос отвечал: «Много!»
Всадники Сколана с виду бойцы бывалые. Да и сам он, в отличие от Алаша, сейчас трезв. Едет рядом. Узнав, зачем у моих дружинников стремена и увидев наше построение в клин на скаку, пару часов пребывает в задумчивости.
Артоген стал моей тенью – ни на шаг не отходит. Это хорошо. Когда он рядом, я чувствую себя в безопасности. У сенонов всего два десятка всадников. Сейчас все они в разъездах. Артоген приказал им уничтожать всех встреченных лигуров, чтобы не узнали они раньше времени о существовании нас.
От Артогена я узнал, что лигуры – не галльское племя. Другой народ – пираты и разбойники. Они ненавидят галльские племена и даже за Альпами при случае разоряют селения родственных сенонам и бойям племен.
Все лигуры низкого роста, худощавы, но очень сильны. Пьют молоко, жуют коренья. Живут в жалких лачугах или, чаще, в пещерах. Городов, за исключением Генуи, не имеют.
В Генуе есть и флот, и торговые фактории. Туда ручейками стекается добыча разбойников. Вооружение их составляют луки, пращи, короткие мечи, топоры и продолговатые медные щиты. Воюют они пешими, в бою - бесстрашны. Когда идут в поход, берут с собой женщин и детей.
Если головы не сложим, Артоген обещает богатую добычу. Его воины распространяют среди крестьян Алаша об этом слухи. И не напрасно - вчерашние крестьяне рвутся в бой. Только бы не дрогнули, когда все начнется.
Колона пылит. Едем чуть в стороне. Скучаю. Спрашиваю Артогена:
- Почему сеноны не носят броню?
Он загадочно улыбается. Спустя пару минут получаю тяжелый шлепок по плечу. Артоген решил ответить.
- Мы верим, что каждому с рождения суждено умереть именно тогда, когда приходит его смерть. К тому же в кольчуге или панцире неудобно, – смотрит, будто оценивает.
- Все мы умрем, но я хотел бы пожить подольше, - отвечаю и вижу в глазах галла разочарование.
- Зачем? Чтобы стать бренном?
- Нет! – прерываю его, возмущаясь, – Чтобы учиться! Для детей мир вокруг – один. Повзрослев, они вдруг обнаруживают его совершенно другим. Но мир-то не изменился. Не так ли? Хочу прожить долгую жизнь, чтобы понять какой мир на самом деле! – такого красноречия сам от себя не ожидал. Но то, что я произнес, мне самому очень понравилось. От сердца получилось. Как будто тайну какую-то открыл для себя. Да и Артоген смотрит уже по другому.
- Ты, бренн, у кого из друидов учился? - серьезно спрашивает Артоген почти на ухо, чтобы никто не услышал.
- Я не учился, - отвечаю как можно искреннее, чтобы галл не заподозрил меня в том, чего скрывать от него не желаю. Снова молчит. Наверное, думает.
- Когда мы умираем, то предстаем перед Богами. Они дают нам возможность вспомнить все. От этих воспоминаний мы страдаем и радуемся, ненавидим и любим. Эти воспоминания каждый раз изменяют нашу природу и, рождаясь в этом мире снова и снова, мы идем к совершенству, постигая мир. Как и ты, я хочу узнать, каков он на самом деле.
Вроде бы и разговор серьезный, но навязчивая фиксация ума на строчке из песни Владимира Высоцкого «хорошую религию придумали индусы: как будто мы, отдав концы, не умираем насовсем» подняла настроение. Улыбаюсь. Наверное, для Артогена – без повода. Вижу, вождь хмурится.
- Я слышал, что если человек при жизни живет, как животное вроде свиньи, то для новой жизни, после смерти, может получить тело свиньи? - спрашиваю, мысленно напевая: «Стремилась ввысь душа твоя. Родишься вновь с мечтою, но если жил ты как свинья - останешься свиньею».
Лицо галла просветлело.
- Нет. Такого Боги не допустят, - безапелляционно заявляет он.
Я хотел спросить его о том, зачем богам нужны человеческие жертвоприношения, но не успел. Прискакал на взмыленном коне один из разведчиков Артогена. Кружит вокруг, говорить не решается. Артоген на меня поглядывает. Я останавливаю Чудо, спрашиваю:
- Что случилось?
Разведчик молчит как партизан.
- Говори, - разрешает ему Артоген.
Тот ждал разрешения именно от вождя. Услышав приказ, выпалил:
- Лигуры подошли к Мельпуму. Рубят лес, строят большие башни.
- Сейчас остановимся, отдохни немного, - и не обращая более на него внимания, говорит мне: - Дойдем к закату. Нужно остановиться и обсудить новость.
Зову Сколана.
- Пусть трубят привал.
- Да бренн, – Сколан поскакал к голове колонны, а мы - направо от дороги, к небольшим деревьям.
Взвыли карниксы, колона остановилась и стала расползаться по степи. Обоз растянулся. Возницы, прежде, чем распрягать коней и быков, парковали телеги и возы поближе друг к другу.
Мы спешились. Я подозвал Хоэля, отдал распоряжение об обустройстве лагеря. Артогон ждет, но сам и не думает останавливаться тут.
Спрашиваю его:
- Ты свою палатку в лагере дружины ставить будешь?
- Давай, бренн, прогуляемся. Нам отдыхать сегодня не суждено, – не дожидаясь от меня согласия, пошел от дружины. Я, как на привязи, за ним. Отошли чуть-чуть в сторонку.
- Ты, наверное, никогда не был в Мельпуме, - скорее утвердительно произносит Артоген. Я на всякий случай киваю, соглашаясь. - Посмотри туда, - небрежно взмахивает рукой в сторону дороги, - У горизонта видишь лес? Этот лес тянется до самого Мельпума и, огибая его, идет дальше на север. Если двигаться по этой дороге, то очень скоро армия тоже войдет в лес. Перед Мельпумом ты увидишь лишь небольшие прогалины между рощами. И я бы на твоем месте прежде, чем сунуться туда, хорошо бы подумал.
- Спасибо. Я подумаю над тем, что ты сказал, – отвечаю, воспользовавшись предоставленной Артагеном паузой.
- На прогалинах развернуться даже твоим отрядам будет непросто – слишком мало места. Лигуры могут уйти в чащу и оттуда внезапно атаковать, когда ты этого не будешь ждать. Я хочу выступить сейчас. Найти подходящее для боя место и занять сенонами окрестные рощи. Если лигуры надумают туда сунуться, мы их встретим.
Неужели Артоген предполагал, что я стану возражать?
- Спасибо. Это хороший план, только, может, дашь людям отдохнуть немного?
- Нет, у нас мало времени. До заката ты отдыхай, а к ночи подходи с армией к Мельпуму. Мои всадники встретят тебя и проводят в нужное место. Если Боги от нас не отвернулись в сторону лигуров, то под утро ударим - я и твои всадники. Если лигуры смогут организовать оборону, отступим к хастатам и лучникам. Ты будь с ними, чтобы увидев нас отступающими, они не побежали, - смеется, словно удачно пошутил. Хлопает на прощание по плечу, уходит к лошадям.
Морщусь, потирая плечо. Славлю Богов, что на мне кольчуга. Вижу, Бранноген под раскидистой кроной дуба палатку ставит, а Вудель командует: « Нет! Тут не годиться. Смотри, какие корни торчат». Подзываю Вуделя.
- Лагерь ставить не будем. Сейчас перекусим, после собери сотников, к ночи должны быть у Мельпума.
- Это всех? Тех, кого поставили у лучников и хастатов? - пожимает плечами.
- Да, всех. Ночью или под утро будет битва. Нужно подготовиться.
- Ехать сейчас или потом? – с надеждой смотрит, поглаживая живот.
Понимаю его. У самого в животе урчит. Нагоняю на себя строгость, вспоминая Кису Воробъянинова с его «торг здесь не уместен», командую:
- Всех сотников оповестить, потом – обед.
- Да, бренн, - отвечает Вудель и убегает за помощниками.
Слышу недовольные возгласы и глухие удары – Вудель порядок наводит. И это верно – дисциплина превыше всего. Подхожу к Алашу. Протрезвев, он, похоже, устыдился своей слабости. Старался быть поближе ко мне, но Артоген отшил его пронзительным взглядом. Вот с того момента Алаш как в воду опущенный, сразу видно настроение – мухи садятся.
- Алаш, важный разговор имею к тебе, - замечаю, что начал говорить, как галл, витиевато и не по существу.
Алаш оживляется.
- Да, бренн. Мои уши уже слушают, – поднимается, гремя железом, и становится рядом, действительно чуть наклонив голову, откинув каштановую прядь за ухо.
- На рассвете мы атакуем лигуров у Мельпума. Потом отступим к повозкам и станем в оборону. Легковооруженные бойи с рогатинами и дубинами не должны стоять без дела, а для обороны они не годятся. Возьми их прямо сейчас, и идите к Мельпуму, держась восточной стороны. Когда придете, будет еще светло. Посмотришь, что там и как. Обойдешь оппидум и затаишься. Под утро, когда услышишь звуки боя, не ввязывайся. Как отступим, все лигуры пойдут в погоню за нами. Вот только тогда войдешь в лагерь и захватишь их женщин и детей. Сделаешь это, труби в карниксы да так, чтобы не только мы услышали, но и лигуры, – смотрю на него как на спасителя. Будто от него зависит наша победа.
Когда Алаш услышал, над кем ему стоять, приуныл, но после осмысления перспектив добычи в лагере лигуров и моего взгляда, повеселел.
- Я выступаю! В таком деле медлить нельзя!
Смотрю, ближников своих все же позвал.
Перекусываем ветчиной с лепешками, кусок в горло не лезет: сотники как-то бестактно стоят над душой, спокойно поесть не дают. Ну, что же, сам виноват. Запиваю бутерброд местным пивом, неплохо идет. Дружинникам все равно, жуют себе спокойно и никуда не торопятся.
Перекусил, а все не решаюсь приступить к главному, объяснить начальникам и командирам, для чего они тут собрались. Артоген все правильно придумал. И я понял, что он имел в виду, когда говорил об узких лесных прогалинах. Но теперь, когда пришло время поставить сотникам их задачу, смущен – какой бы большой прогалина ни была, а три тысячи хастатов, обученных стоять в две линии, не станут в строй.
Решаюсь. Отсылаю Вуделя за первыми сотнями щитоносцев, хастатов и лучников. Сам подхожу к толпе сотников.
- Мельпум осажден лигурами. А это значит, что мы не сможем выбрать подходящее место для сражения. На юго-западе к оппидуму почти вплотную подступает лес. На юге густые рощи. И свободного пространства для построения всей армии не будет, – смотрю на сотников. Стоят спокойно, не волнуются. – К Мельпуму пойдем отрядами по три сотни. Сотня щитоносцев, сотня хастатов и лучников. Как придем на место, возницам ставить телеги так, чтобы перегородить прогалины, но оставить проходы для лучников. Щитоносцам и хастатам становиться, как учились, но за телегами. Щиты держать выше, бить снизу вверх. Понятно?
- Понятно, бренн, - недружно, но закричали в ответ.
Вудель привел первые сотни. Показываю сотникам, как построить отряд в походную колонну, как стать за телеги. А главное – как перестроиться в каре, прикрыв лучников на случай, если враг прорвется за телеги.
Повторяю снова и снова: «Щиты держать повыше. Бить снизу. По возможности поднимать щиты павших в бою и щитоносцев, и врагов. Держать строй. Как только затрубят карниксы – идти в атаку всем». Старшими в отрядах определили сотников- щитоносцев.
До заката, как советовал Артоген, командиры гоняли свои отряды. Когда солнце скрылось за горизонтом, окрасив небо багрянцем, пошли к Мельпуму. Ночь выдалась безлунной. Бредем по лесной дороге, темень – хоть глаз выколи.
Гоню Вуделя в хвост колоны, сам еду, полагаясь на чутье коня, впереди. Слышу за спиной только скрип от телег. «Умеют же галлы ходить впотьмах», - восхищаюсь.
Связь со временем я, конечно, утратил. Сколько идем, может, два, а, может, и пять часов, уже не знаю. Вижу впереди огни. Это всадники Артогена. Останавливаю колону.
Главный в тримарцисии представился Лутелем. Рассказал, что Силурий, тот галл, что отобрал власть у королевича в Мельпуме, сдуру вывел гарнизон за стены и был разбит. Лигуры оппидум пока не взяли, но уже празднуют победу.
Прошли вперед еще метров пятьсот. Лес поредел. Всадники Артогена начали разводить обозных по разведанным ранее прогалинам. За телегами пошли трехсотенные отряды.
Мельпума в ночи я так и не рассмотрел. Жгли факелы, не заботясь больше о скрытности.
Телегами перекрыли три прогалины. По центру к Мельпуму идет большая дорога, на ней большая часть армии и поместилась. Справа смог втиснуться только один отряд. Если придется после запланированной на утро атаки отступить, решил отходить по дороге, а за заслоном пройти направо.
Рассказал о плане Лутелю, просил, чтоб передал он Артогену - при отходе держаться противоположной стороны. Лутель ускакал, оставив Рагха, одного их своих компаньонов, дорогу к лагерю лигуров показывать.
Чувствую себя на грани от возбуждения. Тело дрожит, голос время от времени пропадает: хочу сказать, только рот открываю, выдохнуть не могу. Слава Богам, темно вокруг и не видят меня мои воины.
Всадники тронулись за Рагхом, едва он увидел первые признаки рассвета в посеревшем над нашими головами небе. Я, как водится, – впереди, со мной Сколан, за спиной дружинники.
Справа черной горой показался Мельпум, лагерь лигуров напротив. Догорающие костры дымят. У костров вповалку спят воины.
Рагх, прикладывает палец к губам и пускает коня в намет. Скачу за ним, перехватывая поудобнее копье. Бью сверху спящего лигура в грудь. Чудо обходит его кругом, выдергиваю копье, у этого костра уже все мертвы. Со мной только Хоэль и Вудель. Медленно едем за беснующимися в резне спящих лигуров всадниками. Вижу, что некоторые из них спешиваются и режут лигурам головы. «Зачем? Лагерь огромен! Мы ведь только начали!» - что толку от таких мыслей, галлов теперь не остановишь.
Звук барабана поднял с веток птиц: лигуры забили тревогу. Дав Чуду шенкелей, несусь в глубь лагеря. Вижу сенонов. Их тела разрисованы краской, волосы измазаны грязью. Даже у меня от их вида по спине мурашки пробежали. Молотят мечами направо и налево.
Чувствую боль в голени. Оборачиваюсь, вижу падающего лигура. Это он пытался проткнуть меня. Хоэль подстраховал. Еще один заходит слева. Разворачиваю Чудо, бью. Лигур уклонился, но получил гостинец от Вуделя.
Их вокруг становится все больше и больше. Мои дружинники почти все вернулись и теперь бьются рядом. Островки других всадников потихоньку затапливает волнами лигуров.
«Рука бойца колоть устала», - это обо мне. Скольких я убил? По большей мере от моих ударов лигуры уворачивались. Бросаю потяжелевшее копье, достаю меч. С ним стало получаться лучше. Мы даже смогли продвинуться метров на пятьдесят вглубь лагеря.
Слышу крик невесть откуда взявшегося Уэна:
- Бренн! Артоген сказал, что пора уходить!
Кричу, что есть силы:
- Отходим к повозкам! – пытаюсь развернуть Чудо, не прекращая рубить.
Как только развернулись, стало легче. Оторвались от пеших лигуров, сбивая наземь встреченных одиночек. Скачем к повозкам.
Увидев нас, лучники прижались к кромке деревьев. Осаживаем коней, шагом проходим в проходы между возами.
Ору: «Лучники! К бою!» Вижу изготовленные для стрельбы луки, солнечные блики на наконечниках. «Да поможет нам Юпитер!» Спиной ощущаю близость преследователей. Слышу за собой: «Слагра-а-а-а!» - звук спущенной тетивы, усиленный сотнями стреляющих лучников.
«Уходите в лес!» - пытаюсь докричаться Сколана и его людей.
Оборачиваюсь и вижу бегущих лигуров, темной массой вливающихся на прогалину. Останавливаю Чудо. « Лучники не успеют уйти! Уходят в лес!» - выдыхаю, скачу за дружиной. Рядом Уэн и Хоэль едут. Живые. Это хорошо. Славлю Богов всех, что есть!
Вылетели на прогалину, что уместила всего три сотни. Лигуров тут не видать. Кричу сотнику щитоносцев: «Ариг, уводи людей туда!» - показываю на центр, где кипит сражение.
Машу Сколану, он заметил, подъехал.
- Строй всадников перед телегами, охраняй проход. Услышишь карниксы, бей лигуров везде, где увидишь!
- Понял, бренн, - отвечает и отъезжает к своим людям.
Вокруг меня собирается дружина. Навскидку вроде все живы. Машу рукой, мол, за мной. Возвращаемя назад, к центру. Там идет бой, но лигуры пока даже на телеги взобраться не могут.
Скачем дальше.
На третьей прогалине сражение идет за повозками: сеноны теснят лигуров. Лучники лениво постреливают, целясь наверняка. Щитоносцы за телегами опустили щиты на землю.
Протяжный рев кариниксов доносится от Мельпума. «Молодец, Алаш! Сделал, как договаривались».
С того момента, как затрубили карниксы, сеноны косили мечами и топорами лигуров, как траву. Затем те встали на колени и склонили головы.
Несемся на центральную прогалину, там склонившихся лигуров бьют и щитоносцы, и хастаты.
Ору: «Прекратить!» - напрасно. Вудель поскакал вперед, раздавая направо и налево удары древком копья. За ним другие дружинники. Насилу усмирили обезумевших крестьян.
Слава Богам, мы победили!

Глава 10

Стоим огромным лагерем у закрытых ворот Мельпума. Пленные женщины и дети лигуров теперь живут с воинами – бойями и сенонами. Их мужья и отцы, слава Богам, не все принесены в жертву моими дикими галлами. Большая часть сдавшихся воинов лигуров получили назад оружие и принесли что-то вроде присяги Артогену.
Почему не мне, бренну? Артоген объяснил вполне доходчиво: я пришел не только защитить Мельпум, но и наказать лигуров за угон скота из деревень бойев. То обстоятельство, что скот угоняли инсубры, он упустил. Таковы политические реалии. Спасти разбойников от наказания мог только защитник. «Ведь бренн не хочет прослыть мягкосердечным?» - лукаво улыбаясь, спрашивал Артоген. Вот он и вызвался в защитники, в свою очередь, гарантируя, что под его рукой плененные лигуры будут послушны, как овцы у пастуха.
Приготовившиеся к смерти лигуры с радостью стали под его руку. О последствиях того, что Артоген встал во главе армии, превышающей по численности мою, и думать не хочу.
Менталитет самих лигуров для меня вообще непостижим: ради семей они опустили оружие и проиграли сражение, при этом их семьи тут же стали рабами бойев. Все их богатства перешли к победителям.
Только мои трофеи едва уместились на десяти возах, наполненных глиняной и бронзовой посудой, мешками с золотом в изделиях и монетах Генуи, Карфагена, Этрурии и греческих полисов.
Я щедро оплатил и личные трофеи воинов, выкупив у них двести кольчуг, шлемы и мечи. Мои дружинники второй день пьют в компаниях щитоносцев вино, подыскивая подходящих воинов, хорошо проявивших себя в сражении. Я решил обзавестись собственной маленькой армией, чтобы уменьшить зависимость, хотя бы с точки зрения личной безопасности, от влиятельных вождей галлов вроде Артогена и Хундилы. Хоть с этими двумя и интересы вроде пока общие, да и симпатии определенные имеются.
Алаш и Сколан, получив немалую долю от захваченной добычи, разговаривая со мной, заглядывают в глаза с обожанием. Но это наводит на мысли о том, что случись черная полоса в битвах или отсутствие таковых, и их отношение ко мне может измениться. А ведь если не брать в расчет сенонов, то моя армия – это всадники Сколана и крестьяне Алаша.
После сражения многие из всадников Сколана обращались к Вуделю по всяким пустякам, чтобы выведать, согласится ли, в конце концов, бренн принять их в дружину, если уйдут они от Сколана. Я выводы по этим фактам сделал, но, не желая сейчас портить отношения со Сколаном, приказал Вуделю избегать прямых ответов на подобные вопросы.
Второй день после выигранной нами битвы почти тридцать тысяч человек стоят у Мельпума, а жители оппидума моих посланников даже к воротам не подпускают, обстреливая послов из башенок над ними.
Артоген сразу сказал, что не примут в Мельпуме нового бренна из чужого племени. Сколан с Алашем, обстрелянные инсубрами у ворот, уже предлагали захватить оппидум. Мол, недостойны они моей милости и трусы, коль позволили лигурам грабить себя.
Сегодня утром Артоген намекнул, чтобы решал я поскорее. Что он готов помочь мне стать настоящим бренном, но его ждут важные дела в Иллирии. «Конечно, отхватил армию лигуров и теперь вполне может обойтись без бойев», - с грустью подумал я, выслушав вождя сенонов.
В общем, сел я на Чудо и ускакал в лес. Хотел один побыть, но Хоэль с Уэном увязались следом.
Реликтовые дубы с густой кроной практически не пропускают солнечный свет. От отсутствия света и подлесок не растет. Кое-где, на освещенных пучками солнечных лучей прогалинах, стелется по земле чахлый терновник и кусты шиповника. Безо всяких дорог по этому лесу ехать комфортно.
Вижу стадо лосей, глазам не верю: лось-великан и лосиха с теленком спокойно объедают мох с дерева, не обращая на нас никакого внимания.
Хоэль не выдержал, вогнал стрелу сохатому под лопатку. Он, сделав три огромных прыжка, упал. Лосиха с теленком припустили прочь.
Хотел отругать Хоэля: «Зачем без надобности такого красавца завалил?» - передумал. Теперь можно не торопиться с возвращением. Обед уже есть, а ситуацию у Мельпума лучше обдумывать тут, в тишине леса, чем в шумном лагере.
Компаньоны развели костер и, оставив меня поддерживать огонь, начали обдирать трофей.
Подбрасываю в костер ветки, голова пустая. Хорошо, тихо вокруг, даже птицы не поют. Сидел бы так и наслаждался покоем. Пытаюсь направить мысли в русло проблем, свалившихся на мою голову, задаю себе вопрос: «Если взять Мельпум силой, что будет?».
Слышу ответ: « Сеноны уйдут в Иллирию, мстить, а ты останешься сидеть бренном в Мельпуме, пока не найдется кто-нибудь из инсубров, решивший, что неправильный ты бренн: в походы не ходишь, в торговых делах ничего не понимаешь. Или бойи надумают, что пользы от тебя никакой, а может, напуганные вдруг тем, что инсубры имеют такого удачливого бренна, вознамерятся исправить это обстоятельство».
Вскакиваю, оборачиваюсь – никого рядом нет. Решаю проверить незримого собеседника, спрашиваю:
- И что мне теперь делать?
В ответ тишина. «Если в ближайшее время не предпринять чего-нибудь, действительно, воины мои заскучают, а в Мельпуме вообще надумают невесть что…» - едва подумал, как услышал над головой смешок.
- Ну, так и предприми. Сам к воротам сходи, постучись.
Смотрю вверх. Понятное дело, никого не замечаю. Зато напротив вижу огромного мужика, одетого в тогу со шкурой льва на плечах. Огромная голова зверя вместо шлема на бородаче. Голубые глаза смеются, лицо в глубоких морщинах. В мускулистых руках дубина из обожженного дерева. Он стоит, опираясь на этот дрын и, кажется, весьма доволен, видя, как я потрясен.
– В былые времена Герои обходились без армий, - как ни в чем не бывало, продолжает. - Когда ты, глазом не моргнув, положил на дорогу встречных галлов, о чем ты тогда думал?
- Я тогда вообще ни о чем не думал. Испугался только, – бормочу в ответ.
Гигант снова смеется.
- Страх бывает разным. Он может убить тебя, а может и помочь, как тогда, например. Главное для героя – действовать, во что бы то ни стало, чтобы он в тот момент ни чувствовал, ни переживал - герой должен действовать.
Хотел я тут же ответить незнакомцу, но нахлынувшие вдруг воспоминания растворили и демиурга (Огма – в кельтской мифологии солнцеликий бог красноречия, сын бога знаний Дагда) передо мной и лес вокруг.
Слышу другой голос. Детский, знакомый.
- Ал, пойдем с нами на бахчу, - зовет Андрейка, парень на год старше, первым познакомившийся со мной, когда мы с отцом только приехали в деревню Марьино, что в Приазовье. Там отец намеривался отыскать родовые корни, ну а я - двенадцатилетний пацан, на время остался предоставлен самому себе.
- Зачем? – спрашиваю, потому что действительно не понимаю, что интересного может быть на бахче.
- Ты, что, с дуба упал? Арбузы тырить! – доходчиво поясняет Андрейка, подпрыгивая на месте от нетерпения отправиться немедленно.
Воровство в нашей семье не только не поощрялось, но и осуждалось на кухонных посиделках. «Вся страна ворует!» - гневался отец, мать поддакивала: «Когда же это прекратиться?», - Родители, гордые честью состоять советскими инженерами, регулярно клеймили торговых работников, общепитовцев и пролетариев, по мнению отца, тянувших с завода все, что в доме может пригодиться.
- Ну, не знаю. Воровать плохо, лучше купить, - отвечаю.
- Ты что! Знаешь, сколько их там сгниет? От нас большого убытка колхозу не будет. Мы каждый год на бахчу ходим, арбузами объедаемся.
Аргументы, конечно, еще те, но крыть было нечем. Пошел я с Андрейкой.
Перед полем наша команда, а собрались вместе на дело двенадцать человек от семи до четырнадцати лет, задержалась у глубокого оврага. Все искали подходящее место, чтобы перейти.
Так вот, когда сторожевые псы, оглашая округу лаем, погнали нас с бахчи, я с двумя арбузами подмышками со страху перепрыгнул этот овраг!
Столь яркое воспоминание о погоне и бегстве так захватили мое воображение, будто снова я оказался на бахче и бегу от разъяренных псов.
- Бренн, бренн Алатал.
Уэн тормошит плечо. Наверное, незаметно для себя я уснул. Он протягивает жирный кусок лопатки, запеченный в глине. Обмазка обгорела и теперь функционально вполне способна заменить миску. Сочащийся кусок мяса на ней обострил чувство голода.
- Спасибо, - отвечаю, переключаясь внутренне на трапезу.
Вкушаю ароматное мясо и размышляю: наверное, уснул и импозантный мужик мне привиделся. Хотя дело говорил – хуже бездействия в сложившейся ситуации нет.
Наевшись до отвала, мы, не спеша, поехали к лагерю. Встречаем Вуделя с десятком дружинников.
- Бренн, славься Бел (Беленус, Бел, в кельтской мифологии бог солнца), ты жив! – прокричал Вудель, едва увидел меня.
- Что случилось, ты чего так разволновался?
- Смерды Алаша обпились и домой собрались. Два десятка зачинщиков уже казнены. Другие присмирели, тебя видеть хотят. Прощения ждут.
- Оставь кого-нибудь в помощь Уэну. Хоэль знатного сохатого завалил, – не хочу уже в лагерь, но надо. – Поехали, что ли.
В лагере на удивление тихо. А в меня будто бес вселился, хочу решить все прямо сейчас. Кричу Вуделю:
- Трубите в карниксы! Всех построить! Идем на оппидум!
Сам надел золоченый греческий шлем с конским хвостом на шишаке, доставшийся мне с другими трофеями, накинул поверх кольчуги новый, цвета крови плащ. Нацепил на Чудо нагрудник и «рог» на морду. Сияю в лучах заходящего солнца, наверное, сильно. Сам от себя кайфую, чувствую – крут немеряно и море мне по колено.
Ношусь почти у самых стен Мельпума, за мной Сколан и его всадники. Кричим, свистим. Ну, ладно, я куражусь, а они с чего? Замечаю, что при этом энтузиазм проявляют не малый.
Пехота построилась в четыре линии, вытянувшись перед западной стеной. Карниксы было замолкли, я приказал трубить не прекращая, чтобы весь оппидум всполошился.
Получилось! На стенах народу все больше и больше становится. Подъезжаю к воротам. Стучу копьем в медную обшивку.
- Отпирайте! – вряд ли меня кто услышал, карниксы воют без перерыва, но створки ворот начали приоткрываться.
Машу Вуделю, мол, хватит трубить. Он ускакал. Выходят из-за ворот старики. Бросают к ногам Чудо головы.
– Что это? – спрашиваю.
- Это те олухи, что спасителя не признали и ворота держали на запоре, - отвечает высокий старец, чья седая борода длинна настолько, что заправлена за широкий пояс.
Хотел я ему анекдот рассказать, как две девочки, одна - хорошая, другая – плохая, сидят на заборе и спорят, кто больше прохожих оплюет. Как думаете, кто победил? Конечно, хорошая. Ведь добро всегда побеждает зло! Жаль, только не поймет меня старик.
Милостливо киваю и степенно вещаю:
- Я, бренн Алатал, беру славный оппидум Мельпун под защиту.
Старцы в ответ:
- Принимаем тебя, бренн.
Смотрю, тетка дородная из-за спин старцев нарисовалась. Подошла к Чуду, тянет меня за ногу. Хоэль смеется.
- Слазь, бренн, мама инсубров пришла.
Слезаю с коня. Едва на землю ступил, как Матрена положила мне руки на плечи и давит. Сильная, однако, баба. Решил подыграть ей, нагибаюсь.
Она рубаху задрала и на меня подол накинула, обхватила руками и ногами, на спину завалилась. Орет, будто рожает. Я замысел понял, но от тела тетки струится еще то амбре. Думаю, хоть бы быстрее «родила» она меня.
Слава Богам! Старцы подсуетились, извлекли меня из-под теткиного подола. Приложили к «мамкиной» груди, затем подали кубок с молоком.
Пью и вижу, что народу вокруг прибавилось. Кто улыбку прячет, а кто и смеется открыто.
Едва допил, как старцы подхватили меня под руки и в оппидум поволокли. Кричу Хоэлю:
- Поставь дружину ворота охранять. Сегодня никого, кроме командиров, в оппидум не пускать!
- Да, бренн.
Под белы рученьки ведут меня по узким улочкам Мельпума. Чувствую, голова кругом идет. Пытаюсь сфокусировать взгляд на том старце, что первым приветствовал меня, не получается. Он мои потуги заметил, шепчет на ухо: «С рождения дети инсубров много спят». Как будто у других племен не так! Только хотел отшутиться, как и язык повиноваться отказался.

***

Думал, инсубры по поводу моего нового рождения пир закатят. Так и есть, пируют, только без меня. Младенцам сон положен. Лежу на втором этаже терема, наверное, резиденции местных бреннов.
Чувствую, кусает меня что-то. Понимаю, что не что-то, а самые настоящие блохи! Вскакиваю, впотьмах натыкаюсь на стол. В комнату с факелом в руках входит перепуганная молодка.
Говорить по-прежнему не могу, только мычу, показывая на ложе. Понятливая попалась. Позвала в помощь еще двух молоденьких девчонок. Шкуры они утащили. Приволокли тюфяки, пахнущие полынью. Настелили сверху чего-то. Обтерли меня настоем из трав, расчесали и спать уложили. Уснул сразу.
Проснулся к обеду. Голова ясная, в теле зуд: хочется бегать и прыгать. У ложа на полу служанка сидит. Заметила, что я проснулся, и тут же выскочила за дверь. Вернулась с девицами, что вечером спать меня укладывали. Помогают подняться, хоть и сам могу вполне встать. Интересно стало, что дальше делать девки станут?
Отводят они меня к корыту. Стягивают с меня рубаху и начинают купать. Корыто интересное. Выдолблено прямо в дубовом стволе. И пробка для слива имеется. Если открыть, то вода из корыта потечет по канавке, выдолбленной с понижением уровня.
Что-то девки не то делают. А, может, напротив – то! Не знал, что у галлов женщины на такое способны! По крайней мере, с Гвенвилл у меня такого не было. Надеюсь, простит она меня.
В голову лезут всякие пошлости. Вспоминаю, как один из моих знакомых Игорь, женившийся в восемнадцать, не успокоился. Волочился за всеми, кто подавал ему хоть маленькую надежду на возможность секса. Жене зачитывал, что, мол, минет – не измена.
Однажды жена задержалась до неприличия. Игорек открывает дверь, видит Дашу слегка навеселе. Не успел рта раскрыть, как она с идиотским смехом выкладывает: «Игореша, минет ведь не измена?»
Ублажив, красавицы (уже красавицы!) стали одежду подавать. Таких тканей я и в Этрурии не видел. Красная рубаха и зеленые штаны из мягкого шелка. Куртка из синей бархатистой ткани. К торквесу добавились массивные браслеты и обруч на голову. Наверное, корона бреннов Мельпума.
Надеть ее они мне не дали. Рыженькая молча руки отвела и указала на деревянный стул. Присел, сам думаю: « Чего молча все происходит?». Только спросить собрался, та же рыженькая ладошкой мне рот прикрыла. Обули меня. Сапоги не из кожи, а из той же ткани, что и куртка.
Подняли девчонки меня под локотки и вывели из комнаты.
У дверей Рогх и Бренноген караулят. Увидев меня таким разодетым, рты раскрыли от удивления. Подмигнул я дружинникам, а девицы остановиться не дают, ведут вниз по ступенькам массивной лестницы.
Спустились в трапезную, чуть больше, чем у Алаша в оппидуме. Столы накрыты, трапезная полупуста. У стен на лавках сидят знакомые старики и важный местный народ с женами и детьми. Едва я появился, как все поднялись на ноги.
Девицы подводят меня к самому настоящему трону, стоящему на возвышении, в метрах двух от стола. У трона в карауле стоят два молодца с огромными топорами. Не из бойев, местные.
Тот старик, что вчера молоком меня одурманил, забрал у рыженькой золотой обруч и водрузил мне на голову.
Я и глазом моргнуть не успел, как старый черт достал кривой нож и полоснул им по горлу девчонки. Насилу удержал себя от расправы. Так расстроился, что с трудом сдерживаю подступившие слезы.
А народ в трапезной зашевелился. Подходят по очереди к трону, представляются. Старцы оказались местными друидами, по совместительству учителями и судьями. Совет, в общем, у них.
Степенные дядьки – местное купечество и главы ремесленных цехов. Киваю им, а сам глаз от рыженькой у своих ног отвести не могу. Друид заметил, что я на грани, распорядился убрать труп.
Тело девчонки унесли к тому времени, когда все местные уже познакомились со своим бренном.
Инсубры расселись по местам у ближайшего к трону стола. Распахнулись двери в трапезную. Стали заходить мои дружинники, Сколан, Алаш и Артоген с ближниками. Сразу к столу не сели. Как и инсубры, подходят ко мне, называют имя и род, только потом идут, рассаживаются. Я киваю милостиво каждому.
Артоген не сделал так, как другие. Подходит ко мне и говорит: « Позволь, бренн инсубров, удостоиться чести разделить с тобой трапезу». Понимаю разницу. Я сенонам не бренн.
Важно надуваю щеки, склоняю голову. Немного перестарался, чуть корону не потерял. Артоген улыбнулся, но тут же напустив серьезность, отправился к столу. За ним потянулись и ближники. Проходя мимо меня, каждый из них лишь слегка кланяется.
Наконец, расселись все. Голова гудит. Обруч давит на виски. Чувствую во рту мерзкий кислый привкус.
Одна из девушек, что купала меня, уже переодетая в красное платье, подносит кубок с вином. Принимаю, делаю глоток. То для всех знак был. Трапезная ожила, погрузившись в обеденную какофонию звуков.
Допил вино. Наверное, испытываю голод, но как вспомню милое лицо рыженькой и ее бессмысленную смерть, так комок в горле чувствую. Совсем молодые парни поднесли к трону столик.
У служанок тоже слезы стоят в глазах. Они принимают у разносчиков блюда, ставят на столик. Потянулся к огромному гусю. Та, что с утра у постели дежурила, опередила. Ловко вырезала ножичком кусок, положила на серебряный поднос и поставила его мне на колени.
Успокаиваю себя: «Бренн я или не бренн? Наложу запрет на дикие жертвоприношения!» С аппетитом умял гуся, запил вином и снова грущу. «Запретишь тут. Небось, старикашки-друиды или сами под нож пойдут, протестуя, или меня по-тихому отравят».
Что хорошо, так это никто не требует к себе внимания. Пьют, едят, общаются, а я сижу и наблюдаю за ними. Отведал гусиной печени, нежной рыбы с черникой. Больше не могу ни пить, ни есть. Начинаю скучать.
Служанка зашла за высокую спинку трона и шепчет на ухо: «Бренн желает отдохнуть?» Киваю, соглашаясь.
Девушки поднимают меня, поддерживая за локти, слышу звон колокольчика. Шум в трапезной утих. Народ поднимается из-за столов, все оборачиваются ко мне. Смотрю на них в некотором замешательстве. Служанки слегка подталкивают меня к лестнице. Послушно иду.
Люди у столов склоняются в поклоне, провожая меня.
В спальне служанки отпустили мои руки и стали у дверей. Спрашиваю
- Как ее звали?
Заревели сразу же обе. Та, что в красном платье, сквозь всхлипы выдавливает из себя:
- Рагно-о-о-вита.
- Она знала?
Кивают в ответ обе. Знала, значит. А вела себя так непринужденно: ни страха, ни грусти я в ней не заметил. Что за народ! Обнимаю обеих, шепчу:
- С вами так никто не посмеет поступить. Не дам!

Новая Фантастика

Красников Валерий "Божественное вмешательство"

Статус

Красников Валерий "Божественное вмешательство"

Статус

Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"

Статус

Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"

Статус

Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"

Статус

Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"

Статус

Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"

Статус

Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"

Статус

Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"

Статус

Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"

Статус

Re: Красников Валерий "Божественное вмешательство"