Название "Велик и великодушен"
Автор - Виктория Борисова
Жанр - фэнтези
Издательство - Эксмо
Объем - 12 а.л.
Текст и синопсис выслала на почту.
Велик и великодушен.
Часть 1. Узник.
Глава 1.
Кап… Кап… Кап… С потолка медленно сочится ржавая вода, и, собираясь в тяжелые капли, падает на каменный пол. В тюремной камере царит полумрак, лишь тонкий лучик света просачивается сквозь маленькое зарешеченное оконце под потолком. Мощные кирпичные своды такие низкие, что рослому человеку невозможно пройти здесь иначе, как согнувшись… Но узнику, распростертому на полу, чуть прикрытому гнилой соломой, не дано и этого. Руки и ноги его скованы цепями, прикрепленными к намертво вбитыми в пол металлическим скобам так, что передвигаться по камере он может лишь на шаг-другой, и то ползком.
Башня тюрьмы, прозванной в народе Печальным Кипарисом, высится над городом, словно сторож-великан. Из окна любого дома виден ее остроконечный шпиль… Ночью, когда в верхнем оконце зажигают зеленую лампу, маленький мерцающий огонек кажется недремлющим оком, неустанно надзирающим за каждым жителем.
Обычно тюрьмы не строят в центре, а стыдливо прячут где-нибудь на задворках, как хорошая хозяйка прячет метлу и помойную лохань. Однако в славном городе Терегисте, называемом также морской столицей Орнвайского царства, все было иначе. Так уж повелось…
Давным-давно город вырос из небольшой рыбацкой деревушки. Благодаря удачному расположению в бухте, защищенной от сурового западного ветра и зимних штормов, сюда стали заходить и торговые суда, и военные галеры императорского флота, а бывало – что уж греха таить! - под покровом ночной темноты к берегу приставали пираты, промышляющие в Ничейных Водах. Морякам, утомленным долгим путешествием, всегда нужно пополнить запасы воды и продовольствия, отдохнуть немного и привести в порядок свои корабли, чтобы снова отправиться в путь.
Добрые жители Терегиста быстро смекнули, что из удачного расположения можно извлечь немалую выгоду. Сначала люди давали морякам пищу и кров за малую мзду, потом постепенно появились на берегу многочисленные, бойко торгующие лавки, амбары и склады, постоялые дворы с комнатами внаем и сговорчивыми служанками, трактиры и питейные заведения… Здесь можно было купить по дешевке заморские диковинные товары – и проезжим трактом в город зачастили купцы из Сабвены, Ар-Круса, и даже самой Орны, столицы метрополии. Город рос, будто живое существо, и лет через двадцать от рыбацкой деревушки осталось одно воспоминание.
Все было бы ничего, но скоро стало понятно, что удержать хоть какое-то подобие порядка в этой разношерстной вольнице будет ох как непросто. Город наводнили проходимцы всех мастей - воры и контрабандисты, картежники и проститутки, беглые каторжники и просто оборванцы темной судьбы и непонятных занятий. Все они считали Терегист своей вотчиной и готовы были дать решительный отпор всякому, кто посмел бы усомниться в этом. Редко проходила ночь, когда не случалось очередного безобразия – подерутся ли матросы в кабаке или публичном доме, ограбят ли купца, а то и зарежут кого-нибудь… Последней каплей стало осквернение святилища Дат-Джера – покровителя рыбаков и мореплавателей, который, по преданию, бросился в бушующее море, чтобы ценой своей жизни спасти товарищей.
Храм помещался в небольшой пещере, которую святой подвижник вырубил в скалах. Здесь он молился Аритуану, морскому царю, упрашивая его не губить мореходов. До сих пор на стене сохранился образ бородатого грозного бога, который явился отшельнику, тронутый его молитвами. Перед долгим и опасным путешествием бывалые моряки всегда находили время заглянуть сюда… Когда же святилище оказалось разгромлено ватагой оборванцев, не нашедших лучшего места, чтобы распить мех молодого вина, терпению горожан пришел конец. Стало понятно, что если так будет продолжаться и дальше, город окончательно превратится в вертеп.
По старому обычаю, ударили в колокол, и все мужчины собрались на площади, чтобы решить, как быть дальше. Первым градоправителем избрали Гверда Ар-Хайда, рыжего морехода с суровых северных островов. Ходили слухи, что в молодые годы он промышлял морским разбоем… Было это правдой или нет – не известно, но достигнув возраста, когда его медной шевелюре обильно заблестела седина, Гверд считался одним из самых уважаемых людей среди тех, кто когда-либо вверял свою жизнь и достояние морским волнам. Слово его стоило гораздо дороже золота.
Первым делом он приказал повесить десять человек – всех, кто участвовал в том погроме. Следующим шагом стал приказ о постройке тюрьмы прямо напротив базарной площади.
Прошло немало времени, но Терегист до сих пор носит гордое звание «вольного города». Каждые пять лет, как встарь, все мужчины собираются на площади, чтобы бросить в древнюю амфору перламутровые раковины. Когда-то таким образом избирали правителя... Конечно, ныне это действо – не более, чем дань традиции, и градоначальника давным-давно назначают из столицы, но разве не сладостно сердцу человека верить, что и он решает судьбу отечества? И, выкрикивая «честь и славу достойному!» действительно делает правителя своим, избранным, близким себе…
Несмотря на вассальную зависимость от метрополии, обычаи в Терегисте принято блюсти свято. Каждый новый властитель, вступая в должность, обещает подданным вольности, завещанные предками, дешевый хлеб для бедных и, главное, незыблемость законов. Некоторые, особо ретивые, даже пытались иногда претворить свои обещания в жизнь… Правда, почему-то всегда получалось так, что благие начинания – например, снос зловонных городских трущоб или обучение грамоте детей из бедных кварталов, - быстро сходили на нет.
Зато здание тюрьмы, выходящее на базарную площадь, остается постоянным напоминанием о том, что нарушать закон в Терегисте опасно. И пойманных с поличным воришек не приходится вести слишком далеко…
После землетрясения, что случилось в год Красной Птицы, большая часть Терегиста оказалась разрушена. Лежала в руинах и старая тюрьма, не избегнув общей участи… В городе три дня стоял плач и стон, так что казалось, будто даже камни кричат от боли и ужаса. Уцелевшие жители оплакивали погибших родственников, дома и имущество, и лишь для немногих узников этот день стал праздником, чудесным освобождением. Тем, кто выжил, удалось сбежать, и никто их не разыскивал. Не до того было в те дни.
Город отстроили заново, и едва ли не первым зданием, поднявшимся из руин, стала новая тюрьма. Сам Глен Аттор, только что вступивший тогда в должность главного судьи, наблюдал за ее постройкой. Именно он и настоял на том, чтобы потолки в камерах были невысоки, ибо, только склонив голову и сгорбив плечи, может человек научиться смирению и принять всем сердцем мысль о том, что он – не более чем частица праха земного, пылинка под ногами Всевышнего.
Глен Аттор был человек суровый, жестокий и часто повторял «потворствовать пороку есть наихудшее преступление». При нем тюрьма никогда не пустовала, и бывало, что узников казнили только для того, чтобы освободить место для новых. Улицу, ведущую к тюрьме, недаром прозвали в народе Дорогой слез… Случалось, что зрелые мужчины, отважные воины плакали, не в силах сдержаться. Для многих эта дорога стала последней.
Однако судья был знатоком не только по части законов. В свободное время он любил мастерить что-нибудь, увлекался механикой, и даже держал особого доверенного слугу, который помогал ему и поддерживал порядок в мастерской. Многие свои придумки он использовал на службе, дабы не пропадать им втуне. При нем камеры оснастили цепями, колодками, и многими хитрыми приспособлениями вроде «уздечки молчания» или «креста покорности», так что само пребывание узника превращалось в непрерывную пытку.
По злой иронии судьбы, в старости судью мучил жестокий ревматизм. Каждое движение причиняло нестерпимую боль, и он ходил с трудом, скрючившись и опираясь на палку. Неизвестно, выучился ли он смирению, но перед смертью Глен Аттор позвал к себе служителя храма Мидвар-Тена, именуемого также Справедливым богом, и долго о чем-то с ним беседовал, запершись в комнате. Видно, много всякого накопилось на душе у старика! Жрец был еще молод и неопытен, а потому вместо того, чтобы молиться, отправился к новому судье, Деомахту, желая поговорить с ним наедине, без свидетелей. Судья выслушал его, почтительно проводил до дверей, обещал во всем разобраться…
В ту же ночь молодого жреца зарезали в собственном доме, спящего. Служанка, пришедшая утром, увидела в комнатах полный разгром, выдернутые ящики, разбросанные вещи… Хозяин лежал в луже крови, с перерезанным от уха до уха горлом, и смотрел в потолок невидящими глазами.
Не спас Всевышний, и Справедливый бог не заступился за своего слугу. Видно, плохо молился.
Уже на следующий день стражники поймали на базаре бродягу, который пытался за пару монет продать тяжелый серебряный подсвечник. Точно такой же пропал из дома погибшего… Суд был скорый, вина оборванца выглядела вполне очевидной, и в тот же вечер его казнили на площади, хотя он так и не признался в содеянном даже в руках опытных палачей.
Вскоре о несчастной судьбе жреца все забыли. Не так давно миновала война, которая поставила Империю на грань существования и вполне могла бы стать для нее последней. Только-только жизнь стала налаживаться, люди снова вернулись к обыденным делам, сохраняя в сердце веру в Бога на небе и закон на земле, так стоит ли бередить едва зажившие раны?
Какие бы тайны не поведал перед смертью бывший главный судья Глен Аттор, молодой жрец унес их с собой в могилу. И сколько несчастных, утративших и разум, и человеческий облик, остались медленно умирать в каменных мешках – знает только Верховный Бог, имя которого люди опасались произносить вслух, называя его просто Всевышний или Тот, кто в небе.
Тонкий солнечный луч упал на лицо спящего узника, высветив встрепанную копну черных, изрядно тронутых сединой волос, острые скулы, густые брови, сросшиеся над переносьем… Стало заметно, что человек этот еще не стар, но так измучен, что почти потерял способность страдать, подойдя к последней смертной черте.
Узник застонал и чуть пошевелился. Зазвенели цепи, сковывающие его руки и ноги. Он открыл глаза, сел, привалившись спиной к сырой осклизлой стене, и повернул голову, подставляя лицо солнечному свету. Здесь, в тюрьме, даже тонкий лучик казался чудом, подарком из иного мира, словно золотая нить, что неустанно прядет милосердная богиня Анрабена, дабы протянуть ее любому страждущему…
Вдоль стены шмыгнула маленькая серая мышка. Добежав до угла, зверек уселся на задние лапки, потешно поводя носом, будто ждал чего-то. Бескровные губы узника чуть тронула слабая улыбка. В другое время он запустил бы в незваную гостью чем-нибудь, что попалось бы под руку, но теперь был рад и такой компании. Хотелось почувствовать рядом тепло живого существа, даже если это всего лишь мышь. Про себя он звал ее Малышка, и порой даже делился с ней скудными крохами еды… Если было чем делиться, конечно.
Бывали дни, когда пищи узнику не приносили вовсе. Поначалу он пытался бунтовать – кричал, бил кулаками о стену, но лишь сорвал голос и разбил руки в кровь. Обессиленный, он плакал от унижения, грыз солому, и, в конце концов, смирился с мыслью о собственной беспомощности, о том, что когда-нибудь ему действительно суждено умереть от голода в своем каменном мешке…
Когда-нибудь, но не теперь. Малышка никогда не ошибается. Благодаря удивительно тонкому чутью она всегда прибегает перед тем, как узнику приносят скудный обед. Разумеется, хитрый зверек рассчитывает чем-нибудь поживиться, но узнику нравилось думать, что мышь навещает его, как навестил бы единственный друг.
И в самом деле - снаружи послышались тяжелые шаги, загремели ключи, и дверь со скрипом отворилась. В камеру вошел тюремщик с миской похлебки в руках. В нос ударил тяжелый запах. Еду для заключенных готовят из протухшей солонины и подгнивших овощей. На воле этим угощением побрезговали бы даже бродячие собаки, но узник давно привык. В один миг он проглотил отвратительное варево, и, как зверь, вылизал миску. Так же быстро съел хлеб. Малышка сегодня останется без угощения… Узник почувствовал мимолетное сожаление, но был так голоден, что не смог оставить дли нее хоть маленький кусочек. Издав короткий возмущенный писк, зверек юркнул в щель и исчез.
Тюремщик хмыкнул себе под нос, забрал миску и вышел. Разговаривать с ним бесполезно, даже если захочет – ответить не сможет. Еще одно нововведение судьи Глена Атора, великого реформатора тюремных и пыточных дел – ссылать провинившихся солдат на службу тюремщиками, предварительно вырезав им язык. Узник с содроганием вспомнил, как однажды его страж открыл рот, показав скверные, сгнившие почти до корней зубы – и черный, страшный обрубок между ними. Тюремщик был жестоким человеком, и тяжесть его сапога узник не раз успел почувствовать на своих ребрах, но в тот день он впервые пожалел своего мучителя. Может быть, такая судьба не легче его собственной?
Узник потряс головой, отгоняя неприятное воспоминание. Стоит ли понапасну отравлять свой ум и душу, если и так жить осталось совсем немного?
Вытянув шею, он принялся наблюдать за тем, как где-то далеко закатное солнце окрашивает облака во все оттенки оранжевого, алого и фиолетового. Сидеть вот так и смотреть на закат, на кусочек неба в зарешеченном окне было почти как снова оказаться на свободе… Солнце светит всем - от короля до нищего, и даже ему, лишенному всех радостей, что дарует человеку жизнь, оно являет иногда свой светлый лик!
Постепенно закат догорел. В небе погас последний отблеск. Узник вздохнул с некоторым сожалением. Кто знает, удастся ли ему снова увидеть солнце?
Он давно потерял счет времени. Сколько дней, месяцев, лет он находится здесь? Все равно. Когда-то, еще в начале своего заключения он надеялся бежать, потом – молил о смерти, даже пытался разбить голову о стену. Чуть кровью не истек, но почему-то выжил. Именно тогда, лежа в бреду на холодных сырых камнях, жадно ловя горячими губами капли ржавой воды, сочащиеся с потолка, он понял главное: тюрьма - это навсегда. Он умрет здесь, чуть раньше или чуть позже. Остается надеяться только на то, чтобы не потерять окончательно присутствия духа, и, если повезет, меньше страдать перед смертью.
В небе взошла полная луна. Узник долго смотрел на ее серебристый лик, и ему казалось, что он различает на нем смутные силуэты. Давным-давно, когда он был совсем маленьким, мать рассказывала ему старые сказки о лунных жителях, и теперь он вспоминал их все. Вот девушка, идущая за водой… Всадник с письмом в руке… Олень с золотыми рогами… Последним появился изумрудный дракон. Он распростер свои крылья, закрыв ими луну, и стало совсем темно.
Узник почувствовал, как тяжелеют веки, и голова его бессильно склонилась к плечу. Он почти провалился в тяжелую, мутную дремоту, больше похожую на болезненное, может быть, даже предсмертное оцепенение, когда вдруг увидел маленький огонек. Он горел тихо и ровно, рождая в душе давно позабытое чувство покоя и чистой, ничем не замутненной радости – ни от чего, просто потому что живешь. Такие чувства дано испытать человеку разве что в детстве! Хотелось встать и идти туда, на свет, указывающий путь подобно маяку среди бурного моря… И дойти, чего бы это ни стоило.
Так горит свеча на окне, в доме, где любят и ждут кого-то, чтобы путнику легче было отыскать дорогу и не заплутать в темноте.
Глава 2.
Маленький, слабый язычок пламени, похожий на лепесток цветка нирвии, что цветет только один день в году, лизнул тонкий фитилек восковой свечи, затрепетал на мгновение, словно грозя погаснуть, но скоро выровнялся.
Огонек осветил тесную каморку. Странная это была комната – с окнами на все четыре стороны света, и винтовой лестницей, уходящей вверх, к небольшому люку в потолке. Если подняться по узким железным ступенькам и отодвинуть люк – окажешься на смотровой площадке сторожевой башни замка Аллегваннон, который местные жители чаще называли Гнездом Дракона. Окрестные поля, леса и деревни видны отсюда как на ладони… Здесь когда-то дозорные, сменяя друг друга, день и ночь наблюдали, не покажутся ли разбойники или неприятельские отряды, чтобы подать сигнал боевой дружине князя. Ратники, именуемые также грайдами, должны были успеть развести мосты над глубокими рвами, затворить ворота, и с оружием в руках выйти на стену.
Старая легенда гласит, что замок не был выстроен руками людей, а появился из небытия чудесным образом. На гербе князей Аллегван, издревле владевших им, красуется изображение изумрудного дракона, который держит на ладони (если, конечно, можно так именовать чешуйчатую когтистую лапу!) миниатюрный замок, вырастающий из золотого яйца. Считается, что до тех пор, пока воинская доблесть, великодушие и мудрость, не покинут сердца потомков княжеского рода, дракон хранит их от всякого зла.
Может быть, это всего лишь сказки, а может – и нет… Доподлинно известно лишь то, что род Аллегван считался одним из самых богатых и знатных семейств во всей Империи. Среди его отпрысков были герои, прославившие себя на поле брани, мудрые правители и устроители земель, министры и советники при дворе самого императора, даже мудрецы и поэты…
Но любой из князей рода Аллегван, что бы ни избрал он своим поприщем, почитал за должное никогда не забывать изумрудного дракона, и начертанный на гербе девиз «велик и великодушен» не был для них просто словами. Бывало, что во время войны за крепкими стенами укрывались крестьяне окрестных деревень, так что ступить было негде на мощеном дворе. Бывало, что в голодный год из княжеских амбаров до весны кормились те, кто потерял свои дома и урожай. Бывало, что измученные нуждой матери сами приводили детей под стены – и оставляли там, зная, что слуг и челядь в замке Аллегваннон никогда не обидят попусту, и даже мальчишка, что подметает двор, не ложится спать голодным.
Но славные дни давно остались в прошлом. Замок изрядно обветшал и почти обезлюдел, ров зарос тиной, по стенам вьется дикий виноград, и давно уже не опускается тяжелая кованая решетка. Эти стены много лет не видели ни веселых пиров, ни турниров… Гости не съезжаются во двор, не спешат гонцы с посланиями, и кажется, будто жизнь в замке почти замерла и теплится еле-еле, как последнее дыхание на устах умирающего.
Теперь здесь доживает свой век старый князь Рондлейф, последний из рода Аллегван, в обществе такого же старого слуги да немой девушки – не то служанки, не то воспитанницы. В деревне, правда, поговаривают, что по ночам прелестная белокурая крошка согревает ложе старика, и кое-кто из любопытных даже видел у нее на шее изумрудное ожерелье покойной княгини, но мало ли что болтают злые языки? Не таков был старый Рондлейф! Всю жизнь он высоко держал голову – до тех пор, пока его не сломило горе, которое не всякий сможет пережить.
О его единственном сыне, Рондлейфе-младшем, теперь нельзя говорить даже шепотом… Прошло уже семь лет с тех пор, как Высшим Судом в Терегисте он был приговорен к «небытию и забвению», исключен из числа живших и живущих, а имя его запрещено упоминать всем, включая близких родственников. Никто не знал, что на самом деле случилось с молодым князем, и почему его постигла такая кара, а кто знает – никогда не скажет об этом.
Старик держится с достоинством, но каждый день он делает еще один шаг к двери склепа, где упокоились его предки. Видно, что совсем скоро горе сведет его в могилу… Умрет старик – и навсегда пресечется род. Замок постепенно превратится в развалины, память о князьях Аллегван частью сотрется, а частью – перейдет в легенды и предания, сдобренные изрядной долей вымысла. Далеким потомкам придется долго ломать голову – существовали эти люди в действительности или они – всего лишь плод фантазий досужего сочинителя?
Но пока Гнездо Драконов остается местом, где от века жили и умирали правители. Помня славные времена, окрестные жители по-прежнему относятся к нему с уважением и некоторым душевным трепетом. Земли, принадлежащие роду Аллегван, давно отошли в казну, но крестьяне из ближней деревни по привычке приносят в замок провизию. Слуга принимает мешки и корзины, произнося по обычаю: «князь благодарит своих поселян и не оставит их своей милостью!», и на балконе показывается высокий, величественный старик. Его лицо все еще хранит отпечаток былой красоты и благородства, но плечи согнуты, волосы седы и спутаны, а в глазах застыла печаль. Он машет рукой, улыбается и снова исчезает за выцветшей портьерой.
В последние годы князь почти не выходит из своих покоев. Бывает, по ночам, страдая от бессонницы, он спускается в каминный зал и часами сидит в кресле с резными подлокотниками, сработанном, по преданию, еще легендарным мастером Травдом триста лет назад. Глядя на гаснущие угли, он думает о чем-то своем… У ног дремлет старый пес, и старик иногда разговаривает с ним.
Видно, совсем выжил из ума.
А по ночам в замке происходят странные вещи – словно сами собой открываются и закрываются двери, слышатся тихие шаги, вздохи, шепот… То ли обитатели ведут какую-то особую, тайную жизнь, то ли шныряют по коридорам обнаглевшие крысы, то ли призраки давно умерших приходят, чтобы еще раз посетить родовое гнездо.
Вот и сейчас в маленькой комнатке наверху дозорной башни творится что-то странное.
Девушка, одетая лишь в длинную белую рубаху, осторожно поставила на маленький столик с гнутыми ножками свечу, укрепленную в неглубокой серебряной чаше. Кроме этого столика да низкого круглого табурета, обтянутого черной кожей с золотым орнаментом, в комнате нет ничего. Небрежно сброшенное верхнее платье лежит прямо на полу, и башмаки стоят рядом, будто дожидаясь хозяйку… Умей они говорить, непременно возмутились бы – зачем маленьким босым ножкам ступать по холодным каменным плитам? Зачем бодрствовать в ночи, подвергая себя всяческим опасностям, если можно спокойно спать в теплой постели, прочитав Охранительную молитву и вверив свое тело и душу доброму богу Ратцару, приносящему всем живущим спасительное успокоение и отдых? Но, как известно, вещи лишены дара речи… И, тем более, не могут помешать хозяйке заниматься своим странным делом.
Ох, неспроста девица не спит в глухую полночь! Не собирается она ни шить, ни прясть, ни чулки вязать, ни даже гадать о суженом… В час, когда спят все добрые люди и светлое солнце отвращает свой лик от земли, рыщут лишь волки да разбойники, а еще – духи, порожденные тьмой. Горе смертному столкнуться с ними. Лишь в состоянии отчаянной крайности идет человек на то, чтобы обратиться к силе, способной убить его, лишить разума, а то и хуже того – забрать себе его душу.
Девушка выглядит напуганной, но строго сжаты губы, тонкая морщинка залегла между бровей, и видно, что хоть опасное дело задумала - от своего не отступит.
Из ручного мешочка она достала небольшое старинное зеркало на бронзовой подставке в виде рыбы, и установила так, чтобы пламя свечи отражалось в нем. Девушка вынула из ушей серьги, осторожно, почти благоговейно сняла с шеи изумрудное ожерелье, и, наконец, тревожно оглянувшись по сторонам, будто опасаясь, не видит ли ее кто-то, осторожно стянула медальон на тонкой цепочке, скрытно носимый на груди, под сорочкой. Достав из рукава платок, она завязала в него украшения, положила узелок поверх платья… И, чуть помедлив, скинула рубаху.
Оставшись обнаженной, девушка застыла на мгновение, прикрывая ладонями маленькую грудь с розовыми сосками, но, будто вспомнив о чем-то важном, решительно тряхнула головой и принялась расплетать косы. Волосы легли светлой густой волной, окутав тонкую фигурку почти до колен. В теплом свете она казалась одетой в золото… Это было красиво, но девушке, будто бы вовсе не было дела до того, как она выглядит.
Она придвинула поближе табурет, села у стола, и, пристально глядя на пламя свечи, беззвучно зашептала что-то. Потом, напевая одним дыханием странную тягучую мелодию, принялась водить ладонью над огнем. Вот рука опускается все ниже и ниже… И постепенно пламя начинает повторять ее движения, следуя за ней вправо и влево. Оно кажется послушным, словно прирученный зверек.
В зеркале постепенно проступает смутный силуэт человеческой фигуры. Девушка еле слышно ахнула. Да, конечно, это он! Рондлейф-младший, сын и наследник последнего князя Аллегван, приговоренный Высшим судом к небытию и вечному забвению, появляется перед ней, словно во плоти. Он такой же, как и был раньше! Сросшиеся брови нахмурены, и глаза кажутся сумрачными, даже суровыми… В гневе они могли метать молнии, но если присмотреться чуть пристальнее – в них светятся ум и доброта, а главное – великое сострадание ко всем живущим. Губы упрямо сжаты, но как они могли улыбаться, как они могли целовать!
Девушка смотрит – и не может наглядеться. Она не сразу замечает, как сильно изменился ее любимый. Сейчас он выглядит постаревшим на много лет – в волосах обильно блестит седина, лоб пересекает уродливый неровный шрам, заострились скулы, и уголки рта скорбно опущены... Но главное – в глазах погас прежний огонь, и Рондлейф выглядит усталым и опустошенным, почти как его старик-отец. Они похожи, очень похожи, сейчас это стало особенно заметно!
Ее сердце разрывается от жалости, по щекам текут слезы, и так хочется дотянуться хоть на мгновение, чтобы обнять, утешить, исцелить его боль… Ну, или просто быть рядом, подать какой-нибудь знак о себе! Девушка отважно протянула руку, даже не замечая, что огонь обжигает тонкие пальцы, но не смеет прикоснуться к зеркалу, чтобы не спугнуть волшебство.
И тут происходит почти невероятное. Мужчина в зеркале смотрит ей прямо в глаза, и она понимает, что он тоже видит ее! Он даже улыбается, но эта улыбка такая жалкая, измученная и беспомощная…
Прощальная.
Свеча догорает, пламя дрожит и коптит, а образ в зеркале постепенно стал меркнуть и расплываться. Рондлейф как будто уходит в темноту, растворяясь в ней, и вся сила жалости и любви не может его остановить. Он даже помахал ей на прощание, и сердце больно сжалось – такой худой и бессильной стала его рука. Кости, обтянутые кожей, ничего более… А ведь раньше он объезжал самых диких и злых жеребцов, отменно владел старинным тяжелым мечом и мог шутки ради завязать узлом кочергу.
Но даже сейчас эта бессильная рука скована железным браслетом кандалов, от которого тянется длинная и тяжелая цепь. На запястье виден глубокий шрам от оков, и кажется, что железо вгрызается в его плоть, словно голодный зверь, день за днем выпивая кровь, отнимая жизнь…
Перед тем, как окончательно погаснуть, догорев, огонек свечи затрещал, колеблясь, словно на сильном ветру – и вдруг вспыхнул необычайно ярко, рассыпая искры вокруг, словно маленький фейерверк. Бывает, что тяжело больной человек перед смертью на короткое время испытывает облегчение или даже прилив сил… Но не потому девушка ахнула и отшатнулась. Она ясно увидела, как по огарку вдруг потекли не капли воска, а кровь! Капля за каплей собирается она в серебряной чаше, постепенно наполняя ее. Девушка не могла отвести глаз от этого зрелища, одновременно жуткого и завораживающего.
Наконец, свеча зашипела и погасла. Вместе с ней погасло золотое сияние, окружавшее девушку, и тот особенный огонь, освещающий ее изнутри. В холодном свете луны ее лицо казалось бледным, почти неживым. Теперь перед ней предстала истина в ее жестокой очевидности, не оставив места надежде. Тот, кого она любила всем сердцем, уже никогда не вернется! Ждать его больше незачем…
Да и жить – тоже.
Девушка подобрала с пола небрежно брошенную рубашку и принялась одеваться. Тонкие, почти детские руки заметно дрожали, так, что она не сразу смогла затянуть шнурки на рукавах. Справившись с непослушными завязками, она подошла к окну и долго смотрела вниз. Накануне прошел дождь, и камни, которыми был вымощен двор, влажно поблескивали в лунном свете. Как они манили, притягивали к себе, словно говоря: «сделай шаг! Один шаг – и все кончится… Мы успокоим тебя лучше пуховых подушек. Иди к нам, и тебе уже никогда не будет страшно, не будет больно… Ну, почти. Сделай шаг – ведь тебе больше некого ждать!»
Девушка вскинула голову. Теперь она знала что делать, осталось одно, последнее усилие, а потом – лишь покой, и может быть, даже встреча с любимым в тени Вечного Древа, если только Властелин Смерти будет милостив к ним…
Вот она, свобода, совсем рядом! Но узкие окна забраны железной решеткой – Бог знает, зачем. Девушка попробовала потрясти ее, но безрезультатно. Видно, на совесть трудились мастера… Она беспомощно оглянулась по сторонам – и вдруг рассмеялась коротким, резким, почти безумным смехом. Ну, да, конечно, лестница! Как можно было забыть про нее? Смотровую площадку на крыше огораживают лишь узкие перила, и уж там-то ей ничто не помешает!
Она метнулась к лестнице и птицей взлетела вверх. Холод ступеней ожег босые ноги, но возвращаться, чтобы обуться, она не стала. Быстрее, быстрее, пока не прошел порыв и решимость не оставила ее! Потерпеть придется совсем немного… Пальцы нащупали потайную пружину, и люк со скрипом отодвинулся.
Ночь встретила ее лунным светом и холодным осенним ветром в лицо. От него сразу высохли слезы. Девушка вытянулась во весь рост, раскинула руки, словно собираясь взлететь, закрыла глаза, помедлила мгновение… И вдруг совсем рядом послышался тихий шорох и свист, а еще – странный звук, будто хлопает на веревке вывешенное для просушки белье.
В первый момент девушка чуть не потеряла равновесие от неожиданности. Лишь чудом она успела ухватиться за шаткие перила, посмотрела вверх – да так и обомлела. Прямо над шпилем замка, затмевая крыльями луну, летел дракон! Точно такой же был изображен на гербе рода Аллегван, висящем в большом каминном зале, так что спутать было совершенно невозможно. Его длинное гибкое тело сверкало и искрилось в лунном свете, а кожистые перепончатые крылья неторопливо, с достоинством рассекали воздух.
Несколько секунд девушка стояла, боясь даже шевельнуться, завороженная явлением чуда. Потом, словно спохватившись, она беззвучно зашептала что-то, простирая руки в мольбе, а в глазах загорелся огонек отчаянной, сумасшедшей надежды. Дракон покружился немного, потом сильно взмахнул крыльями и взлетел высоко, прямо к небу, к луне… Скоро он скрылся из виду.
Девушка посмотрела на свою ладонь. Дракон исчез, но в руке осталась маленькая, тонкая полупрозрачная чешуйка, чуть отливающая перламутром. Значит, все это не сон, не морок… Раз уж волшебный дракон не оставил род Аллегван, то не все еще потеряно! Она счастливо улыбнулась, и сжав пальцы в кулак, прижала руку к груди, и бережно, словно драгоценность, спрятала чешуйку волшебного дракона в потайной кармашек сорочки. Потом, осторожно ступая, спустилась по лестнице и закрыла люк.
Торопливо, путаясь в рукавах, она натянула верхнее платье, зашнуровала башмачки, надела украшения, завязала пояс – и выбежала прочь. Она знала, что должна непременно поведать о том, что видела – прямо сейчас, немедленно! Пусть стоит глубокая ночь, но есть вести, которые не могут ждать.
Дробно простучали каблучки по крутой винтовой лестнице, ведущей вниз, к большому каминному залу, где когда-то устраивал пиры и большие балы хозяин замка, Рондлейф-старший, сто двадцать третий владетельный князь Аллегван, а теперь у потухающего камина сидит в кресле одинокий старик, и в полудреме коротает еще одну длинную холодную ночь.
Глава 3.
Узник спал сидя, привалившись к стене и склонив голову к плечу. Казалось, что ему снится что-то хорошее – разгладились морщины, исчезли жесткие складки, смягчилось угрюмое, страдальческое выражение, будто навеки застывшее на лице, а на губах блуждала слабая улыбка.
Словно воочию, он видел лес, реку, петляющую серебристой лентой среди луговин… И замок на высоком холме. В окне на башне горит огонек, и его свет волшебным образом озаряет все вокруг. Сон был так прекрасен, что просыпаться вовсе не хотелось!
Но все же пришлось. Он услышал, как совсем рядом кто-то тихо, но настойчиво зовет его. Этот голос – нежный, девичий – узник никогда не слышал раньше, но почему-то он казался очень знакомым, даже родным.
- Рондлейф… Рондлейф… Рондлейф ат Аллегван! Где бы ты ни был, услышь меня в этот час, в эту ночь! Силой земли и огня, луны и солнца, силой всех богов я призываю тебя…
Человек в цепях вздрогнул, и звон железа окончательно вернул его к действительности. Он открыл глаза, но рядом никого не было. Лишь луна светила в оконце, заливая камеру призрачным бледным светом… Узник устроился поудобнее, и хотел было снова заснуть, но тут он увидел нечто такое, чего быть никак не могло: вместо серебристого диска ночного светила с темного неба на него смотрело девичье лицо! Нежно и кротко сияли голубые глаза, по щекам катились слезы, и губы шевелились, словно девушка пыталась сказать что-то важное... Присмотревшись, Рондлейф узнал ее. Протянув руку, насколько позволяла длина цепи, он чуть улыбнулся и тихо вымолвил:
- Дейя…
Видеть ее было невероятным чудом. Как только она сумела отыскать, дотянуться, позвать – тем более, что в жизни не могла произнести ни слова! Рондлейф хотел сказать что-то хорошее, утешить ее, чтобы не грустила напрасно – ведь совсем скоро он будет свободен и уйдет, оставив в цепях лишь свое жалкое, изуродованное, измученное тело, но видение исчезло. Только луна по-пренему светила в темном небе…
Рондлейф смотрел на нее, не отрывая взгляд. Спать больше совсем не хотелось. Давно уже он не чувствовал себя так хорошо! Будто у огня погрелся, и его живительное тепло разлилось по всему телу. Впервые за долгое время исчезла привычная ломота в костях, его не мучили ни голод, ни жажда, ни боль. Казалось, что самый воздух в камере - зловонный, затхлый тюремный воздух - стал другим! На секунду в нем повеяло запахами трав и цветов, земли, нагретой солнцем, хвойного леса…
Но дело было не только в этом. За годы заключения он и сам почти позабыл, кто он такой, став просто безымянным узником, заживо погребенным в каменном мешке, но сейчас, услышав свое имя, отнятое приговором суда, будто пробудился от долгого и тяжелого сна – и снова стал самим собой. Теперь он шаг за шагом вспоминал свою жизнь, как перечитывают давно знакомую книгу…
Рондлейф появился на свет в замке Аллегваннон в год Серой Черепахи. По мнению астрологов, это сулит новорожденному спокойную размеренную жизнь, долголетие и мудрую осторожность. Что ж, всем порой свойственно ошибаться!
По старому обычаю, ныне совсем вышедшему из обихода, княгиня Амелла не доверяла долгожданного сына-первенца нянькам и кормилицам. Она сама кормила его грудью и меняла пеленки, качала колыбель и пела песенки… В пору младенчества, когда человек еще не утратил божественной благодати, она была его миром, добрым и теплым, окружающим его заботой и лаской.
Засыпая рядом с ней, ребенок чувствовал себя счастливым и защищенным от всех опасностей и бед на свете. Первое, что он видел, открывая глаза - лицо матери, склонившейся над колыбелью, самое красивое и доброе лицо на свете. У нее были длинные белокурые волосы, локоны вились по плечам, и на груди блестело изумрудное ожерелье… Бывало, малыш тянулся за ним, пытаясь схватить, но мать с улыбкой отводила в сторону пухлую ручку сына, и целовала сжатый кулачок.
Иногда в его маленьком мире появлялся отец. Первое время мальчик немного побаивался его – он был такой огромный, бородатый, громко разговаривал и топал тжелыми сапогами. Он крепко-крепко хватал сына, и подбрасывал вверх, прямо к потолку. Мать пугалась и просила прекратить, а малыш дрыгал ножками и заливался смехом. Потом отец говорил что он храбрый, и вырастет мужчиной, прижимал его к себе и целовал его, щекоча усами и бородой. От него исходило такое мощное ощущение силы и доброты, и его руки были такими надежными, крепкими, родными… Ребенок прижимался к нему всем телом и жмурился от счастья.
Когда маленький Рондлейф немного подрос, его мирок стал расширяться с каждым днем. Оказалось, что в замке так много интересного! Он подолгу рассматривал портреты знаменитых предков в каминном зале, а потом часами пропадал на конюшне или на псарне, где упрямо лез под ноги лошадям и порой засыпал в обнимку с собаками. В неприметной пристройке, где жили грайды – молодые веселые парни, которые почему-то всегда ходили вооруженными и в кольчугах, он то пытался поднять тяжеленный двуручный меч, то натянуть лук под их дружный одобрительный хохот. А в кухне гремели котлы и сковородки, витали вкусные запахи, все время что-то шкворчело, исходило паром… Толстая повариха Аена все время старалась сунуть мальчику что-нибудь вкусное.
- Кушай милый, - говорила она, - расти большим и сильным!
В общем, хлопот с шустрым мальчишкой было немало. Бывало, мать сбивалась с ног, разыскивая его… Но вечером, перед тем, как лечь спать, он по-прежнему приходил к ней, клал голову на колени, и мать расчесывала его волосы своим серебряным гребнем. Она рассказывала сказки о лунных жителях, и мальчик скоро научился различать их смутные силуэты. Каждый раз, глядя на луну, он видел не бесформенные пятна, а старых и добрых знакомцев. Бывало, даже разговаривал с ними.
Когда мальчику исполнилось пять лет, отец впервые взял его с собой на Праздник Жатвы, что обычно устраивали в первое осеннее полнолуние. В тот день маленький Рондлейф впервые покинул пределы замка Аллегваннон и вышел за ворота. Оказалось, что там находится другой, совершенно незнакомый мир, гораздо более обширный, чем тот к которому он привык! Это было немножко страшно, но в то же время очень интересно, и мальчик, наряженный по случаю праздника в бархатный костюмчик и новые башмаки, шел, с любопытством озираясь по сторонам… Но на всякий случай крепко цеплялся за отцовскую руку.
На лугу перед замком собралось много народу. Столько людей сразу Рондлейф еще никогда не видел! Выглядели они немного странно – мужчины все, как на подбор, бородатые, в овчинных безрукавках поверх холщовых рубах, вышитых красной ниткой по вороту, штанах из грубой шерсти и войлочных шапках-колпаках. Женщины выглядели наряднее – они щеголяли в длинных сборчатых юбках, расшитых передниках и цветных платках, на шее у каждой позвякивали бусы… Все они были радостны и веселы, громко переговаривались между собой и смеялись. Правда, слова были какие-то странные, непонятные, но людей это ничуть не смущало – они прекрасно понимали друг друга! Из больших бочек, стоящих тут же, на лугу, они наполняли темным пенистым пивом тяжелые глиняные кружки и залпом опрокидывали в себя, девушки и молодые парни танцевали вокруг высокого шеста, украшенного сверху снопом колосьев, перевязанным алой лентой…
Мальчик с любопытством разглядывал новых людей, их лица, одежды, вслушивался в звуки незнакомой речи, и так увлекся, что даже выпустил отцовскую руку. Уже в следующий миг он испугался и беспокойно завертел головой, ища глазами отца, но, к счастью, он по-прежнему был рядом.
- Идем, - улыбнулся он, - все ждут нас. И, прошу тебя, сын – держись с достоинством!
Они шли – и люди расступались перед ними, почтительно кланяясь. Отец улыбался и кивал в ответ, а маленький Рондлейф очень старался делать то же самое, что и он. Он еще не совсем понимал, что означает «держаться с достоинством», но ведь отец-то, наверное, знает, как надо!
Дойдя до невысокого дощатого помоста с навесной крышей из парусины, отец не спеша поднялся на него. Шаткая лестничка прогибалась и скрипела, маленький Рондлейф споткнулся и чуть не упал… Отец успел поддержать его так, что эта неловкость осталась не замечена никем из окружающих.
Потом он стоял рядом с ним под навесом, и с удивлением наблюдал за происходящим. Почему-то в этот момент отец показался ему совсем не таким, как он привык видеть его! Почти незнакомым. Казалось, что рядом стоит совсем другой человек – очень сильный, очень значительный, способный своей волей подчинять себе окружающих… Это напугало его, но помня, что нужно держаться с достоинством, малыш молчал, и только таращил глаза, пытаясь понять, что происходит.
Отец поднял руку. Он сразу стал как будто выше всех, хотя и так отличался богатырским ростом. Люди вокруг сразу замолчали, и все взоры устремились на него. Отец заговорил, и слова его раздавались в наступившей тишине, словно удары колокола, что висел на воротах замка:
- Добрые поселяне! Я, владетельный князь этих мест, Рондлейф ат Аллегван, приветствую вас в праздник Жатвы! Был ли этот год хорош для вас?
- Да-а! – раскатисто раздалось в ответ.
- Так возблагодарим же богов за это! Радуйтесь и веселитесь! – провозгласил отец, и голос его словно взлетел к небу над головами собравшихся.
- Слава князю! – взревела толпа, - благословенна жатва!
- Пусть плоды этой жатвы принесут вам мир и благоденствие! Пусть милость богов не оставит нас!
- Слава князю! Благословенна жатва!
- Вы много трудились, так пусть теперь вашим телам будет дан благословенный отдых, а душам – покой и любовь! Пусть ваши жены родят вам сыновей и дочерей, как мать-земля родит хлеб для нас!
Он посмотрел на сына, словно только что вспомнил о его существовании.
- Жатва принесла плоды и для меня. Мой сын, Рондлейф-младший, покинул возраст младенчества, и сегодня я привел его сюда, чтобы впервые показать вам.
Он наклонился и ловко подхватил мальчика на руки. Подняв его высоко над головой, он зычно провозгласил:
- Добрые поселяне! Вот мой сын и наследник! Я хочу, чтобы с этого дня вы все знали и любили его. Благословенна жатва!
- Честь и слава князю! Честь и слава наследнику! – отозвался нестройный хор голосов, сопровождаемый звяканьем кружек, - благословенна жатва!
В ту ночь Рондлейф долго не мог уснуть. Поток новых впечатлений обрушился на него, захлестнул с головой… То, что за воротами замка существует какой-то другой мир, не похожий на тот, что привычен и близок был ему с самого рождения, было настоящим открытием! Более всего удивительным показалось то, что люди в деревне говорили между собой непонятными словами. Зачем? Как будто нарочно балуются!
Рондлейф долго ломал голову над этим неразрешимым вопросом. На следующий день он решил расспросить отца – ведь он-то, наверное, знает обо всем на свете!
Воодушевленный этой мыслью, он принялся искать его по всему замку – и, наконец, нашел в библиотеке. Отец сидел за письменным столом, таким огромным, что за ним свободно могла бы отобедать если не вся челядь в замке, то, по крайней мере, большая ее часть. Перебирая какие-то письма, он мурлыкал себе под нос любимую песенку о влюбленной луне. В первый момент Рондлейф застыл на пороге в нерешительности – вообще-то доступ в библиотеку был ему запрещен, к тому же отец был занят, и мешать ему в такие минуты не следовало… Но все же любопытство пересилило.
- Отец…
- Что тебе? – отец оторвался от своего занятия и посмотрел на него с явным неудовольствием.
- Я хотел… Спросить.
- Ну, что ж, спрашивай! – отец удобно откинулся в кресле, - спрашивай, раз пришел!
Маленький Рондлейф все еще робел, но, поборов смущение, переступил порог, аккуратно прикрыл за собой тяжелую дубовую дверь и подошел к отцу.
- Скажи, почему люди в деревне не такие как мы? – выпалил он.
- Отчего же не такие? – отец сдвинул брови, и Рондлейфу даже показалось на мгновение, что он сердится.
- Они все делают по-другому! Даже разговаривают.
- В деревне говорят на Всеобщем языке, - объяснил отец, - точнее, на одном из его диалектов. Он в ходу по всей Империи… Ты тоже скоро научишься, - добавил он после короткой паузы и снова взялся за свои бумаги.
Рондлейф молчал. Слово «диалект» было незнакомо, но сейчас ему хотелось спросить совсем о другом.
- А почему мы не говорим как они? – спросил он, - у нас другие языки? Они отличаются?
Он высунул свой язык насколько мог далеко и попытался, скосив глаза, разглядеть, что в нем такого особенного. Язык был как язык – маленький, розовый, ничем вроде бы не примечательный… Неужто у деревенских он какой-то другой? Раздвоенный, например, как у ящерицы?
Пока Рондлейф ломал голову над этим сложным вопросом, отец громко расхохотался, потом взял его на руки и усадил к себе на колени.
- Спрячь свой язык, дело совсем не в этом! Мы – гвеллары, - сказал он.
Слово было новое, непонятное, но в то же время оно почему-то очень понравилось Рондлейфу, будто разбудив какие-то очень давние, смутные, но дорогие сердцу воспоминания.
- А кто такие гвеллары? – спросил мальчик.
- Люди другого народа, - объяснил отец, - раньше мы жили в северных землях…
- А где эти земли? Почему мы оттуда ушли? А мы туда еще вернемся? – мальчик сразу же засыпал его вопросами, но отец как будто даже обрадовался. Он решительно отодвинул бумаги в сторону, встал, усадил Рондлейфа на свое место, и строго сказал:
- Сиди смирно и ничего не трогай! Сейчас я покажу тебе кое-что…
Отцовское кресло показалось Рондлейфу просто огромным! Ноги не доставали до пола и шею приходилось вытягивать изо всех сил, чтобы рассмотреть что-нибудь, но мальчик с любопытством вертел головой – вокруг было на что посмотреть! На полках до самого потолка высились ряды книг в кожаных переплетах, тисненых золотом, на стене висели картины, изображающие солнце, луну, и звезды, а под потолком помещалось чучело невиданной рыбы с круглым, как шар, телом, усеянным острыми иглами.
Рондлейф почти позабыл, зачем вообще пришел сюда сегодня, когда отец достал из старинного резного ларца ветхий кусок пергамента, испещренный какими-то непонятными знаками, и бережно расстелил его на столе.
- Что это? – спросил мальчик.
- Это карта. Так выглядит земля, и все что есть на ней – горы, моря, реки, - если смотреть с большой высоты, - объяснил отец.
Рондлейф вспомнил как однажды, несмотря на строгий запрет, забрался в на смотровую площадку Дозорной башни. Было одновременно и весело, и немного жутковато - дома казались такими маленькими, как игрушечные, а люди, коровы и лошади – не больше муравьев. И река петляла вдали, как мамина тонкая серебряная цепочка… Рондлейф готов был смотреть без конца, но скоро одумался и потихоньку спустился обратно, пока взрослые не заметили. Больше всего он боялся даже не наказания, а что мама узнает и будет плакать.
- А зачем нужно рисовать карту? – спросил Рондлейф. Мысль о том, что взрослые люди занимаются таким странным и даже несерьезным делом, показалась ему забавной.
Отец чуть усмехнулся.
- Мир очень большой… Больше, чем ты пока можешь себе представить. И когда человек отправляется в путешествие, карта служит ему добрым помощником, чтобы он знал, где его ожидают трудные переходы по горам и дремучим чащобам, а где проложены ровные дороги. Купцов они предупреждают об опасных местах, где чаще можно встретить диких зверей или разбойников, а мореплавателей – о мелях и бурных течениях…
Отец, видимо, увлекся, и говорил горячо, вдохновенно, расхаживая взад-вперед по просторному кабинету и оживленно жестикулируя. Рондлейф понимал далеко не все, но перебивать не смел. Слушать отца было очень интересно, но еще больше радовала мысль, что он говорит с ним не как с малышом, а как с большим, с человеком, почти что равным себе!
- Смотри, вот здесь протекает река Адвена, - отец подошел к столу и ткнул пальцем в тонкую извилистую нить, - в этой излучине находится городок под названием Паровец – неплохой, кстати, городишко, как-нибудь я возьму тебя с собой туда! А вот здесь, неподалеку - Нарединский холм, на котором стоит наш замок… На этой карте он был бы не больше точки, что оставляет самая тонкая игла, которой вышивает твоя мать!
Мальчик смотрел во все глаза, и скоро ему стало казаться, что он видит уже не просто непонятные значки на скобленой телячьей шкуре, а самые настоящие леса, моря, горы… Он словно летел над землей, и видел все, что происходит внизу. Голос отца слышался как будто издалека:
- Вот здесь река Адвена сливается с Велой – еще более широкой и полноводной. Местами ее ширина такова, что с одного берега не видно другого… Вела же впадает в Бархатное море, и вот здесь, в устье, расположен Терегист. Это большой город, его даже называют морской столицей империи!
Но город не слишком заинтересовал мальчика.
- А почему море так называют? – спросил он, - оно что, из бархата? Рондлейф на мгновение представил себе бескрайнее море, переливающееся, как то зеленое платье, что мать надевает лишь по большим праздникам – может быть, раз или два в году. Зрелище было очень красивое, он даже зажмурился на мгновение, представляя себе бархатные волны...
- Ну… Точно этого никто не знает, - честно признался отец.
Мальчик очень удивился – разве может быть на свете нечто такое, чего не знает он, такой взрослый и умный? Это было очень странно, но в то же время отец как будто стал еще ближе к нему.
Рондлейф-сташий как будто и сам удивился вопросу. Задумчиво вертя в пальцах резную палочку-писало с заостренным пером, он смотрел на карту и говорил задумчиво, будто рассуждая вслух:
- Хм, Бархатное море… Может быть, оно так называется потому, что вода в нем теплая, там редко бывают сильные ветра и большие волны… Или потому, что купцы привозили бархат из-за моря. А может быть, просто потому, что оно показалось бархатным человеку, который впервые его увидел? Сын мой, поистине у тебя пытливый ум!
Он помолчал, потом, словно спохватившись, продолжил:
- Вот здесь находится пролив Белой Лошади. По преданию, много лет назад королева Сафра, спасаясь от врагов во время нашествия шаройских варваров, переплыла его на своей любимой белой кобылице. Через него Бархатное море соединяется с Великим океаном, омывающим всю землю… Северная часть его называется Ледяным морем. Редкий мореплаватель решится отправиться туда – оно очень опасно, непредсказуемо, и воды его изобилуют ледяными глыбами, способными сломать борта даже самых крепких кораблей. Говорят, в его глубинах водятся чудовища – огромные киты, скаты, осьминоги, которые своими щупальцами утягивают корабли на дно…
Мальчик слушал, затаив дыхание и чуть приоткрыв рот.
- А вот здесь, - отец указал на странной формы пятно, закрашенное красным цветом, - здесь находился остров, который много лет назад был нашей родиной.
Маленький Рондлейф смотрел на карту с некоторым испугом. Алое пятно казалось ему зловещим – будто кровь брызнула…
- Был? А теперь его нет? – удивился он.
- В давние-давние времена, когда мир был не таким как сейчас, - начал рассказывать отец, - на северных островах, где теперь только снег, лед и камень, зеленели леса и текли полноводные реки. И люди там жили… Были у них и города, и пашни, они сеяли хлеб, ловили рыбу, возводили дома и молились своим богам. Превыше всех почитали они Гвеллу – небесную деву, которая в один из дней встретилась с Хаганом – великаном-кузнецом, повелителем подземного огня. В ее честь самый большой остров назывался Гвелларион, а его жители именовали себя гвелларами. Это было прекрасное время, сын мой! В летописях его называют Золотым Веком.
Отец говорил, задумчиво улыбаясь и чуть прикрыв глаза. Казалось, он вспоминал о чем-то хорошем, светлом, что довелось пережить самому…
- А почему мы ушли оттуда? – Рондлейф посмотрел на него с укором. Он и правда не понимал - как можно было покинуть такое чудное место?
- Не мы – наши предки, - со вздохом объяснил отец, - это было очень, очень давно…
- Но почему? – не унимался Рондлейф.
Отец пожал плечами.
- Мудрые говорят – ничто не длится вечно, ни хорошее, ни плохое. Со временем что-то стало меняться в мире. С каждым годом зима становилась длиннее и холоднее, а лето - короче… Посевы не успевали заколоситься и плоды не созревали. Вскоре наступил голод.
Рондлейф слушал его, широко раскрыв глаза. А отец говорил, и голосе его звучала такая печаль, будто исход из мира, где его народ пребывал в счастье и радости, в гармонии с собой и с природой, случился не много лет назад, а лишь вчера:
- Но еще хуже и страшнее была другая беда. В недрах горы Хагхус, которую считали священным обиталищем бога-кузнеца Хагана, что-то начало гудеть и клокотать. Порой из жерла вулкана вырывался огонь и пепел. Черное облако закрыло небо и солнце, земля содрогалась под ногами… Жрецы молились несколько дней напролет, не смыкая глаз, дабы узнать волю богов.
Когда они явились к правителям, лица их осунулись и почернели от горя. Истина, которая открылась им во время молитвенных бдений, и в самом деле повергла весь народ в ужас. Остров Гвелларион доживал последние дни, и совсем скоро должен уйти под воду. Нужно было принять решение, и не медлить, ибо случается так, что промедление подобно смерти. Родрег – он был тогда вождем гвелларов – собрал своих подданных и приказал им покинуть остров, чтобы отправиться на поиски новых земель, пригодных для жизни. Собрав то немногое, что смогли унести с собой, они погрузились на корабли и вверили свою судьбу морским волнам.
- Что, все уплыли? – спросил мальчик, - все-все?
- Нет, - покачал головой отец, - не всем хватило места на кораблях… Но были и такие, кто отказался покинуть Гвелларион добровольно. Они не мыслили себе жизни вне родины, и предпочли скорее уйти в Нижний мир, чем покинуть ее!
Маленький Рондлейф слушал, затаив дыхание. Он боялся упустить хоть слово из того, что говорил отец.
- Едва корабли отплыли от берега, взорам людей, в один день ставших скитальцами, лишенными земли и крова, предстало страшное зрелище – над горой Хагхус поднялось огненное зарево. Потом черное облако пепла закрыло небо, и днем стало темно как ночью… Земля содрогнулась, и остров Гвелларион исчез под водой. В море поднялся страшный шторм, волны бросали корабли, словно щепки, и не всем удалось достигнуть спасительной суши. Они причалили вот здесь, близ Аридама – отец показал на мыс, далеко выступающий в море, немного похожий на чей-то длинный нос, - люди, высадившись на берег, возблагодарили богов за чудесное спасение… И оплакали погибших.
- А что было дальше? – спросил мальчик.
Отец ответил не сразу. Он сидел, нахмурив брови, потом посмотрел на Рондлейфа с некоторым сомнением, будто раздумывая – способен ли малыш понять то, что и взрослому порой не объяснишь? Но вопрошающий взгляд темно-серых глаз казался совсем недетским, серьезным, и видно было, что сын не отступит. Отец покачал головой и принялся рассказывать дальше:
- Тем, кто выжил, пришлось начинать новую жизнь. Нашим предкам пришлось поначалу очень нелегко… Люди не любят чужаков! Случалось, что их гнали и убивали, объявляли черными колдунами или злобными духами, порожденными Аэдх – ледяной бездной.
Мальчик прикусил губу. Печальная история предков тронула его сердце… Как хотелось ему стать взрослым, большим и сильным, чтобы перенестись в те времена, когда маленькая горстка последних, чудом уцелевших людей его народа отчаянно сражалась за выживание! Как хотелось стать рядом с ними, и драться, и, может быть, погибнуть - но спасти других и остаться в их памяти героем, вроде тех, о которых рассказывала мать. Самых храбрых добрая богиня Анрабена забирает на Луну, чтобы живущие могли вечно видеть их и помнить. Может, и он мог бы оказаться там…
После короткой паузы отец заговорил снова, но голос его уже не был так печален:
- Со временем гвеллары расселились по всей Империи. Среди них было много отважных воинов и искусных ремесленников… Наши зодчие умели строить большие, красивые здания из обожженных кирпичей, а кузнецы – ковать железо, что было не в пример прочнее и легче бронзы, которой пользовались в те времена. Лекари успешно лечили болезни, наводившие ужас на целые города, а звездочеты могли вычислить ход планет и звезд, чтобы предсказать не только погоду, но и другие важные события…
Постепенно люди стали признавать и ценить нас. Если не любить, то хотя бы уважать, а это, сын мой, уже немало! Среди гвелларов были и полководцы, и придворные мудрецы, а Ортан-Младший даже стал правителем в южной провинции Кардар-Сат.
Рондлейф ловил каждое слово, но почему-то глаза его начали слипаться, голова склонилась на грудь, и голос отца слышался как будто издалека…
- Э, да ты совсем засыпаешь! – спохватился отец, - ночь на дворе, что-то я разговорился сегодня… Пойдем-ка спать, завтра будет новый день!
Он бережно поднял мальчика на руки и понес в спальню. Когда отец спускался по лестнице, Рондлейф открыл глаза и сонно пробормотал:
- Расскажи еще… Я совсем не хочу спать!
- Расскажу… В другой раз, - улыбнулся отец, - Завтра тоже будет день! У нас еще много времени впереди.
От его мускулистых рук, крепко, но бережно держащих мальчика, от морщинок возле глаз, от улыбки, голоса и даже запаха пива, стало так хорошо, спокойно и уютно, что Рондлейф счастливо улыбнулся, обнял его за шею, прижался покрепче, и провалился в сон.
Он так и не почувствовал, как мать раздела его и уложила в постель. А ночью ему приснился никогда не виданный им остров Гвелларион в последний день его существования.
Низко нависшее серое небо сливается вдали с морем – таким же серым, неласковым и холодным. Остров кажется унылым и бесприютным, и выглядит, словно мертвое или умирающее животное. Покинутые дома, засохшие деревья – все лишь усиливает ощущение обреченности. А вдалеке видны очертания горы, извергающей клубы черного дыма.
На берегу стоят люди. Они молчат и неотрывно смотрят на своих сородичей – друзей, соседей, родственников - покидающих остров навсегда. Волны бьются о камни, и корабли чуть покачиваются на воде… Они забиты так, что негде повернуться, но никто не жалуется на тесноту. Люди на кораблях тоже молчат, и жадно смотрят, словно пытаясь навсегда запомнить, вобрать в себя то, что покидают - родной остров, прошлую жизнь, любимых и близких…
Нет времени на последнее объятие, слов тоже нет, и слезы сдувает с глаз холодный соленый ветер. Есть только этот взгляд, и в нем – все, что хотели и не успели сказать: последнее прощай и прости, слова любви и обещание помнить… Сухие глаза, сжатые губы и сердце рвется на части, не в силах выдержать этого молчаливого прощания.
Вот молодой русоволосый воин отдает соседу свой меч и щит, а сам торопливо бросается в воду и плывет назад, к берегу. Выбравшись из воды он отряхивается, как собака, и опускается на колени перед седобородым старцем в длинных одеждах. Тот неодобрительно качает головой, но потом все же возлагает обе руки на склоненную голову, и через несколько секунд юноша становится рядом с другими.
Звучит короткий резкий возглас «райд!» – и гребцы налегают на весла изо всех сил, словно торопятся спастись от смертельной опасности… Или хотят поскорее оказаться подальше от сородичей, оставленных на верную смерть. Ветер надувает парус, и нос корабля гордо рассекает волны. Вот уже и остров едва виднеется у самого горизонта…
Вдалеке послышался тяжелый протяжный гул. Казалось, он исходит из самых недр земли. Этот звук заставил тревожно сжаться сердца людей на кораблях. Гребцы сильнее навалились на весла, матери прижали к себе детей, мужчины зачем-то схватились за рукояти мечей, словно это хоть как-то могло помочь. Старик воздел руки вверх и принялся молиться, взывая к богам на непонятном языке…
В этот миг в сером, постепенно темнеющем небе вдруг появилась яркая вспышка. Из жерла вулкана вырвались багровые сполохи огня, потом – целый фейерверк разноцветных искр…
И все накрыла темнота.
Рондлейф проснулся от собственного крика. Лицо было мокрым от слез. Он, конечно, знал, что уже большой мальчик, а большому мальчику стыдно плакать, но рыдания сжимали горло, не давали вздохнуть… За свою короткую жизнь ему еще не приходилось сталкиваться с несчастьями, болезнями и страданиями, и сейчас, когда он словно сам пережил гибель Гвеллариона, ему вдруг стало очень страшно.
- Что с тобой, милый?
В спальню вошла мать. В полутьме ее фигура на пороге, освещенная только светом луны, казалась призрачной, нереальной. Она была словно фея-мотылек из сказки, которую сама же рассказывала сыну.
- Плохой сон приснился? Давай я с тобой посижу, хочешь?
Она опустилась на его кровать. Тонкие пальцы, пахнущие яблоками и медом нежно гладят его волосы, и лба касается прохладная узкая ладонь. Рядом с мамой сразу стало гораздо лучше, но Рондлейф все никак не мог успокоиться.
- Почему они все погибли? – еле выговорил он.
- Кто? – не поняла мать.
- Те гвеллары, как мы… С острова… Когда он утону-ул!
Ронлейф говорил бессвязно, задыхаясь от слез и отчаянно жестикулируя, но ведь на то и мама, чтобы все понимать!
- Значит, отец все-таки рассказал тебе эту историю, - она укоризненно покачала головой, - я же говорила, что ты еще мал для этого!
- Я уже большой! – запротестовал мальчик, - я сам его спросил!
И, чуть помелив, несмело выговорил:
- А разве это не правда?
Сейчас ему очень хотелось, чтобы история про гибель Гвеллариона оказалась вымыслом, древним преданием, выдуманным в назидание потомкам вроде басен о жадном зайце и шкодливой козе. Но мать покачала головой, и локоны рассыпались по плечам.
- Правда… - призналась она, и тут же добавила:
- Но не вся.
- Мама, расскажи, как это было! – попросил Рондлейф, - Ну, пожалуйста…
- Сейчас уже ночь, надо спать, - мать заговорила нарочито строго, но тут же осеклась.
- Ну, хорошо, - сдалась она, - ты же все равно теперь не уснешь… Слушай.
Она устроилась поудобнее, скрестив ноги, и начала рассказывать:
- Давным-давно, много лет назад, мир был совсем не таким, как сейчас. Небеса были ближе к земле, и боги ближе к людям. Все сущее имеет душу – люди, животные, деревья, горы и сама земля, но в те времена об этом еще помнили. Люди умели говорить и с небом, и с землей, умели понимать и слушать их.
Говоря об этом, мать улыбалась, и лицо у нее стало такое нежное, мечтательное, совсем юное…
- У Айвидана, Ледяного старца, повелителя снегов и морозов, Хозяина Зимы, было две дочери. Старшая, Аэдх, жила в глубине моря, где косяками ходят рыбы и лежат сокровища с затонувших кораблей. Младшая же, Гвелла, удалилась на небо, в Облачный дворец. Раз в году, когда синяя звезда Керидвена стоит в зените, дева выходила на ступеньки и без устали ткала драгоценное полотно, переливающееся всеми цветами радуги. Оно расстилалось по небу, и превращалось в сполохи северного сияния. Так продолжалось долгие-долгие годы… Но однажды Гвеллу увидел Хаган – и все изменилось.
- А кто такой Хаган? Человек? – спросил мальчик. Новая, мамина история тоже оказалась интересной…
- Нет, - покачала головой мать, - Хаган был великаном. Говорят, они населяли землю раньше людей.
- А куда они делись?
- Этого никто не знает, - пожала плечами мать, - может быть, умерли от старости – не забывай, ведь все это было очень давно! – а может быть, навсегда ушли в свои подземные жилища, когда людей стало слишком много…
Она помолчала недолго, а когда заговорила снова, в голосе появились какие-то новые, незнакомые прежде интонации. Теперь мать словно пела, и ее песня волшебным образом создавала целый мир, творя его из ничего, только голосом и дыханием:
- В недрах гор, глубоко под землей Хаган ковал железо. Искры от его кузнечного горна взлетали к небу, как огненные фонтаны… Однажды он поднял голову вверх – и через жерло вулкана увидел в вышине прекрасную деву. В свете полярного сияния ее красота сверкала, как солнце в небе, и невозможно было оторвать от ее взгляд. Могучий Хаган уронил свой молот, и смотрел, позабыв обо всем на свете, пока Облачный чертог не скрыл ее из виду.
С того дня Хаган затосковал. Он не спал, не ел, огонь в его кузне погас, и целыми днями он печально вздыхал, глядя на небо в надежде еще раз увидеть прекрасную деву. Он бы, наверное, умер от тоски, но над ним сжалилась огненная саламандра.
- Саламандра? А кто это? – спросил Рондлейф. Он мужественно боролся со сном – так хотелось дослушать мамину историю.
- Это маленькая ящерка, которая живет в пламени, - объяснила мать, - Если присмотреться повнимательнее, ее можно увидеть!
Рондлейф вспомнил, как однажды, глядя на огонь в камине, действительно увидел нечто, похожее на живое существо – может быть, ящерку или змейку. Она мелькнула в языках пламени – и исчезла… Он потом даже золу перетряхнул, весь перепачкался, но так ничего и не нашел.
- Огненная саламандра была другом и верной помощницей бога-кузнеца. Она-то и поведала, что если Хаган хочет завоевать любовь, у него есть лишь одна надежда – отыскать в недрах гор волшебный камень иггваллс, - продолжала мать.
- А почему камень волшебный? – спросил Рондлейф.
- Он живой. Камень иггвалс зелен и нежен, как первая весенняя трава, и каждому, кто носит его, дарует радостные дни и спокойные ночи. Если подарить его любимой – он вызывает ответную любовь, а если оставить в наследство дочери или сыну – благословение пребудет с ними вовеки.
Говорят, в незапамятные времена этот камень упал со звезд. В нем живут Древние Духи, и они всегда помогают хозяину, отгоняя о него болезни и несчастья.
Хаган искал его много дней - бродил в лабиринтах подземных ходов, спускался в шахты, перевернул целые горы пустой породы… Он почти потерял надежду, когда, наконец, нашел то, что искал. Камень тускло блестел, словно кусок простой слюды, но сердце Хагана стукнуло тяжело и гулко, а рука ощутила тепло и легкий трепет, словно держала живое существо.
Он вернулся в свою кузницу, и огонь в горне снова запылал. Но теперь Хаган ковал не оружие для сородичей-великанов… Много дней и ночей кузнец трудился над перстнем, вложив в него всю силу своей любви. Он огранил камень – и тот заиграл всеми оттенками зеленого цвета, и духи, живущие в нем, возрадовались, что их наконец-то освободили от тысячелетнего плена. Хаган выковал чудесную оправу из золота и серебра, оплетя камень узором из наузов – волшебных узлов, крепко связывающих все сущее. Когда перстень был готов, он сам залюбовался своим творением…
Хаган еле дождался, когда наступит ясная ночь и в небе снова покажется прекрасная дева. Увидев ее, он размахнулся, и швырнул кольцо вверх, вложив в этот бросок всю силу своей любви, отчаянно надеясь на чудо.
И чудо произошло. Перстень упал прямо на колени девы. Гвелла взяла его в руки, чтобы получше рассмотреть, поворачивала так и эдак, любуясь блеском камня и тонкостью оправы… А потом решила примерить, надела на палец и в следующий миг из ледяной небесной девы, прекрасной, но холодной, превратилась в живую женщину. Кровь побежала по жилам, на щеках заиграл румянец, ярко заблестели глаза…
- И она спустилась к нему с неба? Они поженились?
- Да, - кивнула мать, - к свадьбе Гвелла выткала себе волшебный плат. На нем, как живые, цвели цветы, зеленели травы, росли могучие деревья… Стоило лишь взмахнуть им над землей – и она покрывалась травой и цветами, на деревьях появлялись листья, на полях поднимались колосья.
Тысячи лет божественные супруги жили в любви и согласии. Все жители острова Гвелларион считают себя их потомками. Хаган научил своих сыновей ковать железо и строить корабли, а Гвелла подарила дочерям красоту и умение создавать ее своими руками. Никто не мог сравниться с гвельскими женщинами в умении плести кружева, ткать, вышивать… А еще – ворожить, обращаясь за помощью к небесной праматери.
На острове, хранимом любовью, зеленели леса, в положенный срок проливались теплые обильные дожди, на лугах паслись стада тучных коров и овец, и рыба косяками шла прямо в сети… И люди не знали голода и нужды.
Но однажды случилось так, что Аэдх – ледяная бездна – позавидовала счастью младшей сестры. Она явилась перед Хаганом во всем блеске своей красоты, убаюкала его разум льстивыми речами, а в знак добрых чувств и родственной приязни поднесла кубок старого меда. Но питье было заговоренное! На самом деле Аэдх была ведьмой и знала толк в приворотных зельях. Хаган выпил – и, одурманенный, не смог устоять перед ней.
- К сожалению, многие мужчины таковы, и не могут противиться зову своей природы - добавила мать, укоризненно покачав головой, - Хаган изменил своей супруге, и тем навлек большую беду.
Рондлейф точно не знал, что означает «изменил», но почему-то не стал спрашивать. Лицо у мамы омрачилось, и в голосе звучала такая горечь, словно речь шла не о делах давно минувших дней, а о чем-то близком, больном и тревожащем.
- Узнав об измене мужа, Гвелла горька заплакала, - продолжала она, - Каждая ее слеза, падая в море, превращалась в ледяную глыбу. Но еще хуже было другое – сердце ее тоже заледенело, и в нем не было больше любви… В горе и печали Гвелла разорвала свой волшебный плат, бросила в море перстень и снова вознеслась в Облачный чертог. Долго Хаган умолял ее о прощении, но напрасно – отвратив прекрасное лицо, она укрылась за плотной серой пеленой, и северное сияние уже не озаряло небо. Хагану не оставалось ничего другого, как удалиться в свое подземное жилище, но и там он не нашел покоя - долго еще оплакивал утраченную любовь и проклинал себя за безрассудство. От его ярости и гнева сотрясалась земля и из жерла вулкана вырывался огонь и раскаленная лава.
- А что было потом? – спросил Рондлейф.
Мать пожала плечами.
- Мир без любви всегда становится холоден и пуст… А то, что происходит в мире небесном, как в зеркале отражается на земле, и очень скоро людям пришлось на себе почувствовать это. Теплое течение, омывающее остров, постепенно иссякло, рыба ушла, земля стала бесплодна и непригодна для жизни. В конце концов, подземный огонь вырвался наружу…
- И все погибли? – мальчик старался держаться, но голос его дрожал и слезы подступали к глазам, - те, кто не смог уплыть?
Но мать лишь покачала головой.
- Остров вместе с людьми оставшимися на нем, исчез из этого мира… Но некоторые из Посвященных в тайны говорят, что в последний миг Всевышний сжалилась над своими детьми. Остров не утонул, но чудесным образом был перенесен в иной мир, где Гвелла и Хаган продолжают жить в любви и счастье, где бог огня не изменил супруге…
- А что, есть и другие миры? – удивился Рондлейф. Только сегодня он узнал о том, как велик этот мир, а сейчас оказывается, что есть еще и другие!
- О, да! – улыбнулась мать, - миров бесчисленное множество. Когда-нибудь, возможно, ты узнаешь о них. Спи, милый!
Она поцеловала его в лоб, осенила Знаком покоя, проведя ладонью вокруг лица, и ушла. Рондлейф повернулся на бок, и совсем скоро провалился в сон.
Ему снился мир, в котором он никогда не был – мир огня, льда и камня. Остров посреди холодного моря был пуст и безлюден, но в этой тишине и безмолвии, в серых валунах причудливой формы, была своя красота – гордая и суровая. Холодные свинцовые волны бились о берег, из-под земли вырывались фонтаны огня и рассыпали разноцветные искры, похожие на фейерверк… Зрелище было страшноватое, но завораживающее.
А в небе парила ледяная дева, и лицо у нее было как у мамы.
Рондлейф улыбался во сне, и думал, что когда он вырастет, непременно отправится туда, чтобы своими глазами увидеть родину предков… И, может быть, найти на дне моря волшебный перстень Гвеллы.
Глава 4.
С того дня Рондлейфу было разрешено выходить за ворота замка, под строгий приказ возвращаться до темноты. Скоро появились у него новые приятели, и бывало, что он подолгу пропадал на деревне. Все для него здесь было ново и очень интересно… И вместе с тем - там была другая жизнь, и многочисленные отличия от той, что текла в замке, которую Рондлейф привык считать разумной и правильной, своей, с каждым днем бросались в глаза все больше и больше.
В замке почти всегда было шумно и весело. Каждый день казался праздником! Здесь были красивые вещи и вкусная еда, холодными вечерами в камине трещал огонь, согревая тело и душу, и даже служанки ходили в нарядных платьях… Попасть в замок мечтала любая деревенская девушка!
Бывало, приезжал кто-нибудь из соседей, и в большом каминном зале устраивали пир. Слуги сбивались с ног, таская блюда с жареным мясом, рыбой, пирогами, на которые повариха Аена была большая мастерица, и прочей снедью. Гости ели, пили, рассказывали друг другу забавные истории, за столом часто слышались шутки и смех… Потом приходили музыканты, и под звуки скрипок, арф и свирелей, гости танцевали. В замке бывали красивые дамы и бравые кавалеры, но отец и мать, конечно, были лучше всех! Рондлейф готов был бесконечно смотреть, как они кружатся в медленном ориансе, не отрывая взгляда друг от друга.
А на заднем дворе веселые грайды целыми днями упражнялись в воинских искусствах – фехтовали на мечах и саблях, стреляли из луков или осваивали премудрости рукопашного боя, бросая друг друга наземь. Порой и отец, со словами «эх, пора бы вспомнить молодость!», сбрасывал пурпурный плащ, и становился один против трех или пяти юношей. У Рондлейфа каждый раз замирало сердце, но меч словно летал в его руках, и очень скоро нападающие оказывались обезоружены. Странно было, конечно, что слуг ругали и наказывали, если они подерутся, а грайдов отец хвалил и награждал… Порой они вместе уезжали куда-то, и возвращались иногда к вечеру, а иногда – через несколько дней. Каждый раз, когда такое случалось, мама была грустная, и вечерами садилась у окна, зажигала свечу и подолгу что-то шептала, глядя в темноту. Рондлейф знал, что в такой момент ей лучше не мешать… Ее глаза становились глубокими и пустыми, как высохший колодец, и казалось, что она не совсем здесь. Это было непонятно и даже страшновато. Почему-то Рондлейф, если заставал ее за этим странным занятием, старался тихо и незаметно исчезнуть, и никогда не спрашивал о том, что она делала.
Зато каждый раз она точно знала, когда отец должен вернуться – становилась веселой, пела, смеялась, надевала красивое платье и укладывала косы в высокую прическу, похожую на корону. Стоило ей привести себя в порядок и сесть у окна с вышиванием, с высоты Дозорной башни раздавался крик «едут!». Потом, когда отец спешивался с коня у ворот замка – усталый, запыленный, пахнущий конским потом - она птицей кидалась к нему, крепко обнимала и почему-то плакала.
Там, за воротами, все было по-другому - ново и непривычно. Люди из деревни - их еще называли кердлами - все время были чем-то заняты: пахали, сеяли, собирали урожай, косили сено на лугу, а женщины копались в огороде, доили коров, готовили пищу… Даже дети, как только немного подрастали, становились работниками. Маленькие пасли гусей, а подростки становились рядом с отцами и старшими братьями - вели под уздцы лошадь во время пахоты, помогали сгребать сено, или шли в подпаски к пастухам, отгоняющим стада коров и овец на сочные заливные луга за рекой… Раньше Рондлейф как-то не догадывался, откуда берутся припасы, что приносят в замок – зерно, мясо, овощи, рыба, битая птица, и еще много всякой всячины – а теперь, увидел, что ради этого большой крестьянской семье приходится работать от зари до зари.
Жили деревенские в глинобитных мазанках, немного похожих на пчелиные соты или ласточкины гнезда. По мере того, как увеличивалась семья, к основному, главному дому, называемому также стовлом, лепились новые и новые пристройки-комнатки. В этих домах всегда было тесно и шумно, потолки низкие, и подслеповатые окошки, затянутые слюдой, пропускали мало света. Зато в самый жестокий летний зной здесь было прохладно, а зимой вся семья собиралась в стовле, отапливаемом глинобитной же печью. Казалось, что в холода люди нарочно жмутся поближе друг к другу, чтобы согреться самим и согреть других.
Многое в укладе жизни было чуждо и непонятно. Очень странным казалось, например, то, что почти у всех мужчин было по две или три жены. Хозяйством они занимались вместе, детей тоже растили сообща, так что мальчишки, приятели Рондлейфа, порой даже путались, кто для них настоящая мама, а кто рамата – мачеха, другая жена отца. Рондлейф иногда думал, что это даже неплохо, если у тебя не одна, а сразу две мамы, но, с другой стороны, он совсем не хотел бы, чтобы у отца появилась другая, новая жена!
Но были в деревенском укладе вещи и похуже. Здесь нередко били жен, пороли детей, а наемных работников, которых еще называли батраками или кутниками, кормили остатками от обеда и на ночь запирали, как скот, в хлеву.
Много еще было такого, что заставляло горестно сжиматься его сердце… В замке на конюшне отец приказывал кормить старых лошадей до смерти, а здесь приканчивали изработанных кляч без малейших колебаний. Однажды Рондлейф видел, как из глаз старой кобылы, предчувствующей свою участь, ручьем текли слезы, и сил не было выдержать этот все понимающий, совершенно человеческий взгляд.
Да что там лошади, если и с людьми-то особенно не церемонились! Даже умерших детей хоронили спокойно и деловито, словно выполняя еще одну хозяйственную обязанность. Стариков, которые не могли больше работать, попрекали куском хлеба до тех пор, пока они тихо и покорно не сходили в могилу, чтобы не занимать место у очага. Не желая быть обузой семье, некоторые даже отправлялись в лес, захватив с собой каравай хлеба и баклажку пива. Наверное, старики умирали там, но прямо говорить об этом было как-то не принято. На следующее полнолуние родственники устраивали поминки, пекли медовые лепешки, ушедшего оплакивали по обычаю, и дальше жизнь шла своим чередом.
Все чаще Рондлейф задумывался о том, почему эти люди трудятся день и ночь, безропотно неся ярмо своей тяжелой и почти безрадостной жизни, как волы, запряженные в плуг? Почему приносят в замок зерно, мясо и молоко, когда порой самим приходится хлебать жидкий суп? Осенью, после праздника Жатвы, провизию привозили из дальних деревень, и видно было, каким долгим и утомительным был этот путь для людей и лошадей, но все же они терпеливо проделывали его, чтобы князь вместе с семьей и многочисленной челядью ни в чем не нуждались. А ближняя деревня и вовсе снабжала замок постоянно…
Еще более удивительным казалось то, что принося плоды своих трудов, люди униженно кланялись отцу, называли его пресветлым князем, и благодарили, когда он, как обычно, обещал «не оставить их своей милостью».
«Наверное, они боятся его, - решил Рондлейф, - конечно, он большой и сильный…» Хотя, например, Колев, деревенский староста, тоже был большой, даже выше отца, но все равно кланялся. Даже с ним самим, несмотря на то, что он еще маленький, взрослые бородатые люди держались почтительно, а своим детям нередко отвешивали затрещины и оплеухи.
Наверное, дело было в вооруженных грайдах. Каждый раз, приходя в замок, крестьяне опасливо косились на них… Сильный всегда отбирает у слабого, что захочет, но как отец, самый справедливый, добрый и умный человек на свете, допускает это?
Вопросов было много… Они копились, наслаивались друг на друга, и, казалось, уже перестали помещаться в голове. Однажды, когда крестьяне в очередной раз принесли тяжеленные корзины с зерном и фруктами, и отец по обычаю ответил «князь благодарит своих поселян и не оставит их своей милостью!», Рондлейф, наконец, не выдержал и решился спросить:
- Скажи, почему они приносят нам все это? Они боятся нас, да?
Отец ответил не сразу. Он задумался, и лоб прорезали глубокие морщины. Наконец, он произнес:
- Это и так, и не так, сын мой.
Рондлейф с удивлением уставился на него, а отец продолжал:
- Пастух тоже хорошо кормит свою собаку, но именно она первой кидается на волков! И, бывает, гибнет… Так и с людьми. Если из замка уйдет моя дружина, завтра же на месте этой деревни останутся дымящиеся развалины! Дома сожгут, добро разграбят, а самих поселян частью перебьют, а частью угонят в рабство и продадут на торгу в Терегисте.
Эта страшная картина словно воочию предстала перед мальчиком, и он молчал, потрясенный. Отец тоже помолчал недолго и мрачно добавил:
- Но пока я жив, этого я не допущу. А когда я состарюсь и умру, ты займешь мое место!
Рондлейф был так ошарашен грузом внезапно свалившейся на него ответственности, что отец немного смягчился. Он посадил мальчика на колени и заговорил снова, но на этот раз в его голосе звучала теплота:
- Так было всегда, и всегда будет. У каждого человека есть своя судьба и долг, и чем раньше ты это поймешь, тем лучше. Наш предок, Айрах, был одним из тех, кто приплыл на последнем корабле с погибающего Гвеллариона. Говорят, будто он спас эту деревню от дракона, и благодарные жители провозгласили его князем. Наверное, это лишь сказка, ведь драконов на самом деле не бывает… Но доля правды в ней, несомненно, есть!
- Так что беги, играй, - улыбнулся отец, дополнив слова легким шлепком по мягкому месту, - веселись, пока ты мал… Но не забывай о том, что я сказал тебе.
День стоял яркий и солнечный, но играть Рондлейфу почему-то совсем не хотелось. До самого вечера он сосредоточенно думал над словами отца. Мальчик до рези в глазах всматривался в изображение изумрудного дракона на родовом гербе, и в какой-то момент ему стало казаться, что дракон с любопытством смотрит на него. Один раз он даже подмигнул, весело и залихватски, как будто хотел сказать – что, брат, съел?
Это было обидно. И разве может быть такое, что дракон, которого он привык видеть каждый день с младенчества, на самом деле не существует? А ведь он привык считать его своим, близким, настоящим, вроде прадеда Торвида, победителя варваров в битве при Атвастаре, портрет которого Рондлейф часто разглядывал в каминном зале.
Мальчик чувствовал себя так, будто вдруг, в одночасье потерял что-то очень важное и ценное – и никак не мог с этим смириться. Вечером он, как всегда, пришел в комнату матери, и она расчесывала его волосы своим серебряным гребнем, но вид у него был такой отсутствующий, что мать даже слегка встревожилась.
- Что с тобой? – спросила она, - ты не болен?
Рондлейф помолчал, обдумывая, что ей ответить, и наконец, выпалил:
- Скажи, а это правда, что драконов не бывает?
Мать задумалась, а Рондлейф смотрел на нее требовательно и жадно, и в его глазах светилась надежда.
- Драконов давно никто не видел… - наконец, призналась мать, и тут же поспешно добавила:
- Но это еще не значит, что их нет совсем!
Рондлейф обрадовался и тут же потребовал:
- Расскажи мне про нашего дракона!
- Ну, хорошо… - улыбнулась она, и начала рассказывать. Чем дольше она говорила, тем серьезнее становилось детское личико, и ее слова остались в памяти мальчика навсегда:
- Давным-давно, когда мир был юным, здесь жили драконы. Люди относились к ним с почтением и страхом, потому отваживались смотреть на них лишь издали, хотя драконы летали только по ночам, а днем прятались в пещере. Раз в году им приносили особое подношение – привязывали к дереву дхат, росшему входа в пещеру, белую, как снег, овцу, и поспешно уходили… Так повелось от века, зато ни один хищник не задирал скотину на пастбище.
Один раз в сто лет, в Волшебную ночь весеннего равноденствия, самка могла произвести на свет детеныша. Она уползала глубоко в один из потайных ходов, и там происходило чудо – появлялось золотое яйцо, сверкающее в темноте так, что становилось светло, как днем. Сорок дней и сорок ночей стерегла драконица свое сокровище, а потом, на сорок первый день, из яйца вылуплялся маленький дракончик, которому предстояло со временем стать большим и могучим.
Все шло своим чередом до тех пор, пока однажды не нашлись люди, которые решились похитить золотое яйцо. В Волшебную ночь они направились к пещере… И больше их живыми не видели. Никто не знает доподлинно, что произошло, но утром возле пещеры нашли разбитое яйцо, а рядом - трупы незадачливых воришек и мертвую самку со вспоротым брюхом. Видно, она защищалась до последнего, но была слаба как женщина после родов.
Дракон был безутешен. Он долго кружил над холмом, оглашая окрестности диким ревом, оплакивая погибшую подругу и своего детеныша, которому не суждено было появиться на свет… А потом затаился в пещере, и зловещая тишина казалась еще страшнее.
Люди, испугавшись того, что натворили их сородичи, трепетали от ужаса в своих лачугах, предчувствуя, что страшную участь навлекли на них погибшие парни своим глупым и жестоким поступком. Чтобы спастись, жители деревни решили пойти на крайность – отвести к пещере самую красивую девушку и оставить дракону на съедение.
Никто не спал в деревне той ночью. Рыдали матери, оплакивая непутевых сыновей, и несчастный отец красавицы Аены, обреченной дракону, не мог сдержать слез… Он сам привязал дочь к дереву и ушел, не оглядываясь.
Не в добрый час Айрах пришел в деревню и попросил ночлега и приюта! Ему разрешили переночевать в доме старосты, ибо негоже выгонять гостя, принесли хлеба и молока… Но молоко оказалось соленым. Женщина, что принесла его – мать Аены - не успевала вытирать слезы. Айрах спросил, почему она плачет, а узнав о том, что произошло, взял свой меч и отправился к пещере.
- А те люди, из деревни – они тоже пошли с ним? Чтобы победить дракона вместе? – спросил Рондлейф.
- Нет. Идти ему пришлось одному, ибо никто не посмел сопровождать его даже для того, чтобы показать дорогу.
- Они боялись, да? – Рондлейф сдвинул брови, - и только он один не испугался?
- Айрах тоже боялся. Но не мог поступить иначе.
- А почему не мог?
Было непонятно, почему человек рискует жизнью ради тех, кто явно этого не заслуживает! Мать задумалась, как будто подбирая нужные слова... И твердо сказала:
- Потому что он был воином, и, раз отступив, уже не смог бы стать прежним. Ты поймешь это, когда вырастешь.
- Значит, он убил дракона, да? И спас девушку? – мальчику очень хотелось, чтобы эта история закончилась хорошо, как всегда бывает в сказках.
- Нет, - покачала головой мать, - не совсем так. Лучше слушай...
Она говорила – и перед глазами Рондлейфа возникали картины далекого прошлого, такие выпуклые, живые, что, кажется, только руку протяни – и окажешься там:
- Ночь стояла лунная, и Айрах без труда нашел путь к пещере. Девушка, привязанная к дереву, потеряла сознание от ужаса, но дракон даже не смотрел в ее сторону. Он лежал рядом с телом мертвой самки, словно пытаясь снова вдохнуть в нее жизнь. Горе его было так велико, что Айрах ощутил его всем сердцем… И бросил свой меч. Он упал на колени и обратился к дракону на языке Великих Древних, умоляя его простить неразумных и не карать невиновных. А если его сердце жаждет мести, принять его жизнь.
- А что было дальше? – спросил Рондлейф. Он очень старался держаться, как настоящий мужчина, как держался бы Айрах, который не побоялся чудовища, но губы его как-то подозрительно задрожали.
Будто почувствовав это, мама притянула его к себе.
- Дальше случилось чудо, - улыбнулась она, - Когда взошло солнце, его лучи осветили чудной красоты замок, что вырос за одну ночь из скорлупы драконьего яйца. От него исходило такое сияние, что дракон залюбовался… и позабыл о мести. Он навсегда покинул эти покинул прежнее обиталище, но иногда наведывается в свои владения, чтобы увидеть замок. И те, кто живут в нем, находятся под его покровительством - пока остаются достойными его.
- А что стало с девушкой? – вспомнил Рондлейф, - Айрах освободил ее?
- Да. Он привел ее назад в деревню, но жить там она больше не смогла. Люди, которые отдали ее на смерть, перестали быть для нее близкими… Даже отец и мать. Она осталась в замке.
- И Айрах женился на ней?
- Нет, он уже был женат. Наш закон велит мужчине иметь только одну жену. Все помнят про то, чем кончилась история Хагана… Аена потом до конца дней служила князю и княгине. Она вышла замуж за одного из грайдов, и ее дети тоже служили в замке, а потом –внуки и правнуки… Наша Аена – одна из них!
- Значит, когда я вырасту, у меня тоже будет только одна жена? – уточнил маленький Рондлейф.
- Да, - улыбнулась мать, - и поверь мне, это совсем не так уж мало!
Рондлейф подумал, что если она будет такой как мама, то больше и ни к чему… Повезло отцу, что ему удалось жениться на ней! А что делать ему?
Вопрос был серьезный, но Рондлейф утешил себя тем, что пока он вырастет, пройдет немало времени, и он что-нибудь придумает. Гораздо более интересным и животрепещущим ему показалось совсем другое:
- Значит, Айрах – наш пра-прапрапрадедушка? – спросил он.
- Да, - улыбнулась мать, - он давным-давно умер, но какая-то часть его живет и в тебе, и в отце… А придет время – будет жить в твоих детях! Ты расскажешь им историю Айраха, и Торвида, и твоего отца, и других, а они расскажут своим детям о тебе.
Она подумала немного и добавила:
- Потому жить надо так, чтобы о тебе было что помнить!
С тех пор маленький Рондлейф начал подолгу вглядываться в семейный герб, словно стараясь отыскать особые, тайные знаки. Он учился читать, разбирая девиз, начертанный на гербе, и скоро буквы ожили, заговорили, из невнятных закорючек превращаясь в звуки и слова.
Когда он впервые сумел прочитать по слогам: «Ве-лик и ве-ли-ко-ду-шен» отец прослезился, поцеловал его и поднял на руки высоко-высоко – как тогда, когда он был совсем маленьким.
Мальчик радостно хохотал, но, когда отец снова поставил его на ноги, вдруг спросил:
- А что такое ве-ли-ко-душен?
Длинное и сложное слово было ему незнакомо, но он чувствовал, что его смысл заключает в себе нечто очень важное, может быть, даже определяющее всю его будущую жизнь.
Отец вдруг стал очень серьезным. Он присел перед ним на корточки, так, чтобы его глаза были на одном уровне с глазами ребенка.
- Это очень важный вопрос, мой сын, - сказал он, - у тебя будет вся жизнь, чтобы понять это... И найти на него ответ. Свой ответ, понимаешь?
Глава 5.
В большом каминном зале тихо. Только ветер задувает в щели, дребезжа цветными стеклами старинных витражей… Угли в камине уже догорели, но под серой золой еще тлеет багровый жар, так что если протянуть руку, поддавшись обманчивому ощущению – непременно обожжешься.
Последняя свеча еле теплится в старинном канделябре тонкой работы. В ее тусклом свете просторный зал кажется особенно сумрачным, пустым и неуютным… Старик дремлет в кресле у камина, уронив голову на грудь, и седые волосы свешиваются ему на лицо, наполовину закрывая его. У ног спит старый пес – рыжий кобель аридамской породы, со светлыми пятнами над глазами. Таких собак еще называют ферлез, четырехгазыми, и считают лучшими сторожами, способными охранить хозяина не только от непрошеных гостей, но и от злых духов. Кажется даже сейчас, во сне, пес остается на страже… Порой он подергивает лапами, тихо рычит и повизгивает, словно сражается с незримым противником.
Скрипнула дверь, маленькие башмачки торопливо простучали по каменному полу. Звук шагов гулко отдается под высокими сводами, но старик не даже пошевелился. Пес поднял голову и тревожно навострил уши, но, увидев девушку, раз-другой махнул хвостом, приветствуя ее, и снова опустил морду на вытянутые передние лапы.
Девушка подбежала к старику и начала тормошить, тряся за плечо. Он почему-то все не просыпался, и морщинистая рука безвольно упала с резного подлокотника кресла. Казалось, что он умер… Это привело девушку в такое отчаяние, что она снова заплакала. Когда ее слеза упала на лоб старика, он вздрогнул и открыл глаза.
- А, это ты… Что тебе, крошка? Почему ты не спишь?
Девушка забормотала что-то, горячо и неразборчиво, отчаянно жестикулируя, но старик спросонья никак не мог понять ее.
- Тебя что-то напугало? Плохой сон? Или мышь пробежала? Спи, дитя, не тревожься! Не нужно бояться.
В его голосе звучит искренняя нежность и теплота, но девушка досадливо качает головой. Сейчас как никогда она сожалеет о том, что лишена дара речи! Иногда слова лишь подменяют подлинную суть, иногда становятся сетью, в которой так легко запутать себя и других, но как объяснить, что встать с постели среди ночи ее заставила вовсе не мышь?
Наконец, она сняла с шеи медальон, раскрыла его и показала миниатюрный портрет молодого человека, обрамленный черно-смоляной прядью волос. Старик подслеповато прищурился, потом вздрогнул и отдернул руку, словно медальон был раскаленным углем.
- Ты еще хранишь его… Несмотря на запрет? – спросил он, сурово сдвинув седые брови. В этот миг сходство с молодым человеком на портрете было так очевидно, что девушка вздрогнула и прикусила губу. Она бережно закрыла медальон, и сжала его в кулаке, всем своим видом показывая, что отнять ее сокровище можно только силой.
Старик тревожно оглянулся по сторонам, будто опасаясь, что его могут услышать посторонние.
- Мы не должны… Не должны говорить и даже думать о нем! – быстро сказал он, - таков законный приговор…
Но девушка не собиралась сдаваться просто так. Всплеснув руками, она продолжала лопотать что-то, показывая то на медальон, по-прежнему крепко зажатый в руке, то в темноту за окном.
- Подожди, подожди, а то я совсем тебя не понимаю! – наконец, взмолился старик, - прошу тебя, не волнуйся и говори медленнее.
Вряд ли бессвязный лепет можно было назвать речью, но люди, живущие долгие годы бок о бок, постепенно выучиваются понимать друг друга без слов, слушать и говорить на линии сердца… Кажется, девушка сумела донести до своего непонятливого собеседника то, что хотела сказать. Старик удивленно поднял брови, потом бросил на нее быстрый взгляд искоса и спросил, понизив голос:
- Ты ворожила? Ворожила о нем? Моем сыне?
Девушка торопливо закивала, радуясь, что наконец-то ее поняли правильно. Старик схватил ее за плечи, развернул к себе и посмотрел в глаза таким взглядом, что, кажется, и камень мог бы прожечь.
- Ты что-то знаешь о нем? Он жив?
Девушка неуверенно кивнула, потом покачала головой и пожала плечами.
- Значит, он умирает… И, возможно, прямо сейчас, - медленно вымолвил старик.
Девушка обреченно кивнула. Руки старика бессильно упали и глаза погасли. Казалось, что краткий миг вспыхнувшей надежды отнял у него последние силы.
- Бедное, бедное дитя! – тихо вымолвил он, - Молись за него… - тут голос дрогнул, - и за нас тоже. Молись, как умеешь, ибо я не могу.
Но девушка все никак не могла угомониться. Она все еще силилась объяснить старику, что произошло… Но как это сделать, если даже у нее самой произошедшее все еще не укладывается в голове? Наконец, она взяла подсвечник, подошла к камину, над которым висел фамильный герб, и огонек осветил изумрудного дракона. За время упадка он изрядно запылился и краска потрескалась, но сейчас почему-то казался живым, словно только и ждал подходящего момента, чтобы расправить крылья и взлететь.
Она указала на герб, потом на небо за окном, и старик ахнул от изумления.
- Ты хочешь сказать, что видела дракона? – недоверчиво спросил он.
Девушка торопливо закивала. Поставив подсвечник на стол, она взмахнула руками, пытаясь изобразить полет дракона над шпилем замка. Ее глаза сверкали от возбуждения, все тело дрожало, и на мгновение показалось, что она и вправду вот-вот взлетит…
Старик встал, обнял ее, нежно пригладил растрепавшиеся волосы.
- Успокойся, милая, тебе показалось. Ты же знаешь, что истории о драконах – выдумки!
Он осекся и добавил уже не столь уверенно:
- И, даже если это не так, драконы давным-давно покинули наш мир. Иди лучше спать.
Но девушка не унималась. Она упрямо качала головой, неразборчиво лепетала, взмахивая руками… Наконец, она вытащила из-за пазухи чешуйку и протянула ее старику. Он долго рассматривал легкий, почти невесомый лепесток, отливающий перламутром, то приближая его к глазам, то отводя руку подальше, и, наконец, и его лице отразилось благоговейное изумление. Старик вернул чешуйку девушке бережно, словно драгоценную реликвию, и произнес:
- Значит, это правда! О боги, боги, как я мог быть таким слепым? Как я мог утратить надежду?
Девушка спрятала чешуйку на груди, отерла слезы и на ее губах появилась робкая улыбка. Старик погладил ее по щеке, отвел непослушную прядь волос со лба… И вдруг спросил – тихо и как будто даже испуганно:
- Но что нам теперь делать, крошка? Чем мы можем ему помочь? Еще никто не смог отнять у Властелина Смерти то, что он считает своим по праву!
14.02.2023 Умер Евгений Владимирович Щепетнов.
Ушёл всеми любимый писатель и человек.
Он создал множество интересных, увлекательных и захватывающих миров.
Его творчество, его книги навсегда останутся в нашей памяти.
Как и сам Евгений Владимирович.
Его оптимизм, юмор, целеустремленность, открытость.
Царствие небесное вам, Евгений Владимирович.
Спасибо вам за ваше творчество.
Желаем вам переродиться в ваших мирах.
Ушёл всеми любимый писатель и человек.
Он создал множество интересных, увлекательных и захватывающих миров.
Его творчество, его книги навсегда останутся в нашей памяти.
Как и сам Евгений Владимирович.
Его оптимизм, юмор, целеустремленность, открытость.
Царствие небесное вам, Евгений Владимирович.
Спасибо вам за ваше творчество.
Желаем вам переродиться в ваших мирах.
Виктория Борисова "Велик и великодушен"
фэнтези
Модератор: Модераторы
Re: Виктория Борисова "Велик и великодушен"
Глава 6.
Рондлейф отчетливо помнил тот день, когда впервые узнал про Властелина Смерти.
В Праздник Лета на лугу перед замком собрались крестьяне из окрестных деревень – не только ближней Хадлобы, но и более отдаленной Настравы и даже Перестовицы, лежащей за рекой. Князь с княгиней торжественно вышли к поселянам, держась за руки, словно молодые влюбленные, и уселись в деревянные кресла с высокими спинками, установленные под полотняным навесом.
Рондлейф, наряженный по случаю праздника в шелковую рубашку с кружевным воротником и новые бархатные штаны, мучился с непривычки в нарядной одежде и очень волновался. Сегодня на Ярмарочном лугу должно состояться нечто небывалое, никогда не виданное раньше - представление бродячих комедиантов.
Еще вчера в деревне появился необычный караван – несколько повозок, крытых разноцветной парусиной. Шустрые деревенские мальчишки сразу сбежались поглазеть на невиданное зрелище... И было на что посмотреть - повозки ярко расписаны, и даже упряжь лошадей изукрашена цветными лентами и медными бляшками, сверкающими на солнце как золото. Люди тоже совсем не походили на торговцев или фермеров, направляющихся куда-то по своим делам – все в разноцветных одеждах, ярких развевающихся коротких плащах, штанах в обтяжку и башмаках с большими пряжками. Их главный – кряжистый одноглазый старик с золотой серьгой в ухе – о чем-то пошептался с Колевом, деревенским старостой. Тот выслушал, покивал головой, попробовал на зуб тяжелую старинную серебряную монету и отправился на поклон к князю. О чем они говорили – Рондлейф не слышал, но, выходя, Колев кланялся особенно усердно и вид у него был довольный.
В тот же день на Ярмарочном лугу закипела работа. Из повозок высыпали люди и принялись сноровисто и быстро возводить какое-то странное сооружение из металлических шестов и легкой, но прочной разноцветной ткани. Их работа казалась веселой игрой, и скоро, словно по волшебству, на лугу вырос просторный полотняный шатер. Украшенный гирляндами из цветов и ярких лент, он был похож на волшебный домик из сказки…
И сейчас там происходило нечто очень интересное.
Чинно стоя рядом с родителями, Рондлейф нет-нет да украдкой поглядывал в ту сторону. У входа в шатер двое молодых парней жонглировали кольцами и булавами, выкрашенными золотой краской, а девочка-акробатка в блестящем обтягивающем трико ходила колесом, причудливо изгибалась, и выделывала такие штуки, что деревенские мальчишки только разевали рты от изумления. Даже одноглазый принарядился, надев белоснежную рубаху с кружевами и алый бархатный жилет. Стоя у входа в шатер, он мерно бил в большой барабан и зазывал проходящих:
- Заходите, добрые жители! Сегодня вы увидите удивительное представление! Перед вами явится сам Властелин Смерти и откроет все свои секреты! Спешите, только сегодня вы увидите такое, чего не видели никогда!
Рондлейф очень хотел посмотреть на представление, но боялся, что отец не разрешит. Вчера он наказал его за старинную вазу – Рондлейф разбил ее, играя в мяч – и сегодня вообще не взял бы с собой, если бы по обычаю не было заведено приходить на праздник всем семейством…
Но мама, как всегда, поняла все без слов. Поймав его взгляд, она лукаво улыбнулась и обратилась к мужу:
- Пожалуй, я бы хотела посмотреть на представление… Ты ведь позволишь, не так ли?
- Не хочу отпускать тебя одну! – нахмурился князь, - нужно позвать кого-то из грайдов…
- Не нужно. – кротко ответила она, - сопровождать даму на празднике должен кто-то из семьи.
- Что ты делаешь со мной! - покачал головой отец, - ты же понимаешь, я не могу пойти туда! Мое положение не позволяет…
Мать только вздохнула и опустила глаза, демонстрируя полную покорность супругу и повелителю. Этого отец вынести не мог.
- Ну, хорошо, раз ты так просишь... – проворчал он.
Она улыбнулась и покачала головой.
- В этом нет нужды. Меня будет сопровождать наш сын! Не так ли? – она обернулась к нему.
Рондлейф кивнул, стараясь сохранить серьезное выражение лица, и благодарно сжал ее руку.
Когда они вошли в шатер, он был полон народу. Все столпились перед грубо сколоченными подмостками, на которых, вероятно, и должно происходить представление… Было тесно и душно, но люди почтительно расступались перед Рондлейфом и его матерью. Одноглазый, видно, и сам не ожидал такого - он все время кланялся и бормотал про великую честь, которую госпожа княгиня оказывает ему и его кас-тавлару (Рондлейф так и не понял, что он имеет в виду под этим словом – то ли свой цветной шатер, то ли труппу комедиантов, путешествующих с ним, то ли то и другое вместе). Он же принес парусиновое раскладное кресло, и все время спрашивал, удобно ли устроилась госпожа княгиня. Порывался даже принести такое же и для Рондлейфа, но он только упрямо качал головой. Неудобно как-то было, ведь все остальные стоят, и тесно… Мама – другое дело, а он – мужчина! В конце концов, одноглазый сдался и Рондлейф так и остался стоять рядом с матерью.
- Мы начинаем! – зычно провозгласил одноглазый и ударил в небольшой колокол, сияющий на солнце как чистое золото.
Раздался мелодичный звон, и все разговоры сразу смолкли. Одноглазый дернул за какой-то неприметный шнурок, и сверху с легким шуршанием опустился купол из черной ткани. В шатре стало темно, и даже как-то жутковато. Весь окружающий мир как будто остался снаружи, а здесь творилось свое, особенное, ни на что не похожее действо…
Где-то рядом зазвучала музыка. Свирель выводила тихую мелодию, простую и нежную. Музыка трогала сердце, навевая воспоминания о чем-то хорошем… Потом темноту прорезал луч света. Откуда он взялся - непонятно, но Рондлейф и не пробовал задаваться этим вопросом. Это было волшебство – по-другому происходящее назвать просто невозможно! А какие могут быть объяснения волшебству?
Луч выхватил из темноты странную конструкцию, похожую на большой дом, только без передней стены. Над ним висели, чуть позвякивая, луна и солнце из стекла, а внутри творилось что-то интересное. Там жили куклы, но не простые, а сделанные с большим искусством и очень похожие на настоящих людей.
Таково было волшебство этой сцены, что Рондлейф позабыл обо всем, и видел уже не темную тряпку с висящими стекляшками, а небо с солнцем, луной и звездами. Куклы танцевали, дрались, обнимались, нянчили детей… Одетые в грубую одежду простолюдинов или в цветной бархат и шелк, они казались живыми.
Это был целый мир, и Рондлейф жадно всматривался, стараясь не упустить ничего, ни одной малейшей детали. Он заметил, что у одной из кукол - величественной дамы с длинными седыми волосами сверкала маленькая золотая корона на голове. «Может, это и есть наша королева Френегилья?» - подумал мальчик, и хотел было спросить у матери, но не успел.
Вдруг свирель смолкла. Резко ударил барабан, будто раскат грома раздался вдали. Нежная мелодия оборвалась и зазвучала совсем другая – тревожная, резкая дробь, заставляющая сердце учащенно биться.
На подмостках появился новый персонаж – человек в обтягивающем красно-черном костюме, в трехрогом колпаке с бубенчиками, с лицом, закрытым страшной маской. В одной руке он держал веревку с петлей на конце, в другой – большой мешок из черной ткани. На фоне хрупких маленьких кукол человек казался великаном, страшным и всемогущим… Он выпрыгнул на сцену будто из ниоткуда, так что какая-то женщина тихо ахнула от неожиданности. Маленький Рондлейф хотел было спрятаться за кресло, где сидела мать, но, вспомнив, что он мужчина и должен защищать ее, храбро вылез вперед.
- Мама, кто это? – спросил он.
- Это Властелин Смерти, - очень серьезно ответила мать, - не бойся, он не настоящий.
- А что, есть и настоящий? – удивился Рондлейф.
- Тише. Я потом тебе расскажу… А пока – смотри!
Между тем красно-черный шут отвесил зрителям глубокий поклон и принялся танцевать под барабанный бой. В его движениях было нечто одновременно пугающее и завораживающее. Непостижимым образом казалось, что его тело слилось с ритмом музыки, стало его продолжением… В шатре разом стихли все звуки, зрители застыли, и так же застыли куклы, словно в ожидании своей участи. Вот Властелин Смерти подходит все ближе и ближе… Петлей он выдергивает одну за другой нескольких кукол и прячет их в своем мешке, а потом одним прыжком исчезает за сценой.
Снова заиграла свирель, и люди-куклы зажили своей маленькой, тихой кукольной жизнью, словно тех, кого бросил в мешок и унес красно-черный страшный человек, никогда и не было. Свет постепенно начал гаснуть, музыка звучала все тише, пока не смолкла совсем, и вот уже шатер погрузился в темноту и тишину…
Кто-то невидимый за сценой привел в действие подъемный механизм, черная завеса поднялась вверх - и там исчезла, как исчезает туча после дождя. В шатер снова хлынул дневной свет. В этот миг он показался просто ослепительным!
Люди жмурятся, кто-то протирает глаза… Радость возвращенного света после мрачноватого представления сделала мир красивее и ярче, и добрые поселяне с готовностью развязывают кошельки. В ящик летят мелкие монеты, одноглазый улыбается и благодарит, а у входа в шатер снова извивается девочка-акробатка, и жонглеры демонстрируют свое искусство. Вверх летят позолоченные кольца и булавы – прямо к небу, к солнцу…
Мать положила в ящик золотой, и они с мальчиком пошли назад, туда, где ждал отец. Но почему-то Рондлейф вовсе не выглядел радостным. Он сосредоточенно думал о чем-то.
- Ну, что, понравилось тебе представление? – спросила мать.
Мальчик не ответил.
- Кто такой Властелин Смерти? – вдруг спросил он, - расскажи!
Мать задумалась, будто старалась подобрать подходящие слова.
- Властелин Смерти – это тот, кто забирает последний вздох, когда человек умирает, - очень серьезно ответила она, и добавила:
- Когда-нибудь он придет за каждым из нас.
- И за тобой? – дрогнувшим голосом спросил Рондлейф, - за тобой тоже?
Одна мысль о том, что когда-нибудь чужой и страшный человек посадит его маму в мешок и унесет с собой, была просто чудовищной, невозможной! О том, что Властелин Смерти может забрать его самого, Рондлейф как-то не подумал.
- Я не дам ему забрать тебя! Я его убью! – крикнул он.
- Это случится не скоро! – улыбнулась мать, - К тому времени ты станешь взрослым мужчиной.
- Как отец? – недоверчиво спросил Рондлейф. Конечно, быть большим и сильным хорошо, но если ради этого придется потерять маму… Ну, почему так несправедлив этот мир?
- Да, как отец, – согласилась она, - а я буду старой и усталой.
- Я все равно побью его! Побью и прогоню!
Воодушевленный этой идеей, Рондлейф подобрал с земли какую-то палку и побежал искать врага.
Властелин смерти – Рондлейф сразу признал его по черно-красному костюму - выглядел совсем не страшным и не величественным. Сидя на повозке, он починял свой башмак, довольно ловко прилаживая заплату. Он уже снял шутовской колпак и маску, и видно стало, что он давно уже не молод – в черных вьющихся волосах там и сям блестит седина, у глаз видны глубокие морщины, и горькие складки, именуемые также «бороздами печали», залегли возле рта… Видно, этому человеку в жизни пришлось не только смеяться!
Маленький Рондлейф нахмурил брови, взмахнул своей палкой и крикнул:
- Уходи! Убирайся сейчас же, а то я побью тебя.
Красно-черный шут почему-то совсем не испугался, наоборот – хитро сощурив глаз, посмотрел на мальчика с веселым любопытством и спросил:
- Это почему же?
Мальчик подумал немного и ответил:
- Ты злой. Зачем ты посадил в мешок человечков?
Шут отложил в сторону свой башмак, подумал немного и серьезно ответил:
- Такова моя роль! И я не отступаю от нее.
Рондлейф опустил палку и разочарованно протянул:
- Ну да, конечно… Ты же актер, комедиант!
Наверное, это прозвучало невежливо, но шут вовсе не обиделся. Он помолчал немного, потом хитро улыбнулся, сощурив глаз, и ответил непонятно:
- Все мы актеры… Только у меня сцена маленькая, а у вас – большая!
- Как это? – не понял мальчик.
Шут охотно объяснил:
- Каждый играет свою роль, и отступить от нее никак нельзя. Это порядок, на котором стоит мир! Вот, к примеру, я пою, пляшу, корчу забавные рожи, Колев пашет и собирает урожай как пахал и сеял его отец, а твой отец – владетельный князь, вырастешь ты – будешь таким же, как он.
Он усмехнулся, будто эта мысль показалась ему забавной, потом вдруг посерьезнел и задумчиво повторил:
- Никто не отступает от своей роли…
В этот момент он показался гораздо страшнее Властелина Смерти в красно-черной маске. Рондлейф не стал больше спорить с ним. Он бросил свою палку, и, не говоря ни слова, зашагал прочь.
Мальчик шел, почти не замечая ничего вокруг. Даже солнце в небе казалось каким-то серым и тусклым. Он упорно пытался понять - неужели каждый человек, от простого кердла до князя или даже короля, пляшет словно кукла на веревочке, по мановению руки невидимого, но могущественного кукловода? А потом настанет день – и явится Властелин Смерти со своей страшной петлей и мешком… Так стоит ли что-то делать, стоит ли вообще жить, если ты - всего лишь кукла, покорная чужой воле?
От самой этой мысля веяло такой тоскливой безнадежностью, что Рондлейф не сразу заметил мать, которая почти бежала к нему, подобрав пышные юбки.
- Ну, куда ты подевался? Я везде тебя ищу! Скверный мальчишка…
Было непонятно, и даже обидно, что мама ругает его без причины – он ведь не сделал ничего плохого, не шалил и не дрался! – но лицо у нее было такое расстроенное, испуганное, что Рондлейфу стало стыдно. Он опустил голову и честно признался:
- Я хотел прогнать Властелина Смерти! Чтобы он не мог забрать тебя…
Мать вдруг засмеялась, и, опустившись на колени прямо на траву, крепко обняла его.
- Мой милый, храбрый мальчик… Ты хотел защитить меня? Да? Не бойся, мое сердце, мы еще долго-долго будем рядом с тобой!
Ее руки, лицо и голос, даже привычный запах меда и яблок, исходящий от нее, были такими теплыми, близкими, родными… Рондлейф крепко обхватил ее за шею, уткнулся лицом в волосы, и все тревоги оказались где-то далеко.
Мир снова встал на своем место, наполнился красками, звуками и запахами. В небе сияло солнце, на лугу зеленела трава, вокруг веселились добрые поселяне, звучала музыка…
И все было хорошо.
Тот день на Ярмарочном лугу Рондлейф потом часто вспоминал… И думал о том, что его мать, госпожа княгиня Амелла, вполне могла бы служить образцом всех женских добродетелей: она была красива и добра, трогательно заботилась о муже и сыне, была рачительной хозяйкой и усердно молилась богам, старательно исполняя все заповеди, первая из которых гласит «не оскверняй уста ложью»…
Но в тот жаркий день середины лета на Ярмарочном Лугу она обманула своего сына, пообещав что останется рядом с ним еще много-много лет.
Глава 7.
Огонь давно погас, даже угли остыли, и в камине осталась лишь холодная зола. Старик и девушка сидели, обнявшись, у камина, словно стараясь согреть и утешить друг друга.
Старик смотрел прямо перед собой, словно видел нечто, доступное лишь ему одному. Наконец, словно собравшись с силами, он заговорил, и слова его звучали тяжело и скорбно, словно камни падали на пол:
- Да, крошка, я любил его, моего сына… И в то же время – я очень виноват перед ним! Как и перед его матерью. Иногда мне кажется, что это я убил ее…
Девушка беспокойно завертела головой, словно птица, высвободив ее из-под морщинистой руки и непонимающе уставилась на него. А старик все говорил, словно торопясь облегчить душу:
- Да, да, это так… Я безмерно любил ее, как прекрасную женщину, и почитал, как свою законную супругу, я ни в чем ей не отказывал и никогда бы ее не обидел, но… Я, и только я виновен в ее смерти, крошка! Эта мысль не дает мне покоя все эти годы.
Он помолчал и со вздохом признался:
- И, знаешь… Не верь никому, что время притупляет боль и горечь разлуки. Я до сих пор скучаю по ней!
В тот год, когда княгиня Амелла навсегда упокоилась в фамильном склепе князей Аллегван, Рондлейфу исполнилось четырнадцать.
Теперь большую часть времени он проводил в отряде грайдов. Рондлейф знал, что со временем ему предстоит самому возглавить боевую дружину, а потом он должен в совершенстве овладеть всеми знаниями и навыками, приличествующими князю и будущему конгу, предводителю воинов – владеть копьем и мечом, биться конным и пешим, стрелять из лука, скакать на коне, скользить на лыжах, грести, править колесницей, уметь бесшумно передвигаться по лесу и плыть по реке как по течению, так и против него…
Рондлейф усердно осваивал воинские премудрости. Он очень старался не отставать от других, и обижался, если ему поддавались нарочно. Несмотря на синяки, ссадины и шишки, без которых такое учение не обходится, он готов был даже спать вместе с дружиной, в пристройке на низких деревянных нарах, но отец не позволил.
Он объяснил, что князю недостаточно быть только воином, а потому Рондлейф должен знать и уметь гораздо больше чем простые грайды: читать и писать на Всеобщем, принятом по всей империи, а также на родном гвельском языке, владеть искусством Правильного Исчисления, вести приятную беседу, играть в тавл-рут, понимать поэзию и самому уметь слагать дизры – короткие стихотворения, заключающие в себе более глубокий смысл, чем кажется на первый взгляд… Да много еще чего!
Поначалу Рондлейф пытался протестовать, и даже спорил с отцом - он ведь будущий воин, а не книжник! – но скоро смирился. Он сам удивился, но и это учение постепенно начало ему нравиться… Особенно после того, как у него появился наставник – веселый школяр по имени Кругль.
Судьба его была в своем роде удивительна и необыкновенна. Кругль родился в простой крестьянской семье, но с самого раннего детства не проявлял никакой склонности к труду. Целыми днями мальчишка то рассматривал травинки и букашек, то перебирал камешки, то просто глядел в небо, думая чем-то своем… Ни побои отца, ни слезы матери, не смогли урезонить его. Достигнув двенадцати лет, Кругль сбежал из дома и пешком ушел в Терегист. Родители оплакали его, словно мертвого, справили поминки – и постепенно утешились, благо, в доме подрастало еще трое сыновей. Все односельчане были совершенно уверены, что Кругль, скорее всего, сгинул где-то бездомным бродягой, замерз на улице в холодную ночь, погиб в притоне от удара ножом в пьяной драке, а, может, даже стал разбойником и закончил жизнь в тюрьме или на виселице.
Скоро о нем все забыли, но однажды – со времени исчезновения Кругля прошло уже лет десять – в замок явился необычный гость. Пожилой мужчина с короткой, совершенно седой бородой и очень внимательными черными глазами, одетый в длинный темно-пурпурный плащ с капюшоном, схваченный у горла золотой восьмиконечной звездой, был невысок ростом, но держался с большим достоинством. Осанка, манеры и учтивая речь выдавали в нем человека благородного. Князь приказал принять его с почетом, накрыть стол в каминном зале, подать лучшие блюда и старые вина из подвалов… Правда, гость вежливо отказался от мяса и вина, согласившись подкрепиться лишь пресным хлебом, сушеными фруктами, орехами и холодной водой с медом.
- Адептам Ведающих приличествует умеренность, - объяснил он.
После обеда он в вежливо поблагодарил хозяина за прием, и, как бы невзначай спросил - известно ли князю, что один из его кердлов сбежал в город и будет ли он требовать его выдачи, на что имеет право по Орнвайской хартии, подписанной двести лет назад императором Гвенидором?
Князь был весьма удивлен, хотя и постарался не показать виду. В столь же изысканных и витиеватых выражениях он осведомился, с каких это пор почтенный Асворт, ректор Академии Всеобщего Знания в Терегисте, интересуется беглыми крестьянами? И неужели из-за какого-то кердла он решил оставить свои ученые занятия и проделать столь длинный путь?
Гость как будто слегка смутился.
- О, да, разумеется, цель моего визита может показаться весьма странной, - произнес он, - но здесь совершенно особый случай! Должен признаться, что Совет Мудрых оказался в весьма затруднительном положении, и потому я счел необходимым приехать сюда, чтобы побеседовать с вами.
Асворт говорил очень учтиво, соблюдая должное почтение к князю и хозяину дома, но Рондлейфу показалось, что в его глубоких черных глазах на мгновение сверкнула насмешка.
- Особый случай? – князь поднял бровь, - так поведайте, в чем состоит его необычность! После обеда нет ничего лучше доброго вина и хорошей беседы.
Гость отхлебнул глоток воды (князь посмотрел на него с жалостью и тут же потянулся за своим кубком горячего вина с пряностями), поудобнее расположился в кресле и принялся рассказывать.
Оказалось, что родители Кругля поторопились справлять поминки по пропавшему сыну. Зря односельчане прочили ему участь бродяги, вора и висельника… Судьба строптивого подростка сложилась совершенно не так, как они ожидали!
Добравшись до Терегиста, он поступил в услужение к Гвердаму Алерту – странному человеку, слывшему книжником и чудаком. Тот состоял в должности Хранителя библиотеки в Академии Всеобщего Знания, открытой в Терегисте в те времена, когда вольный город еще не находился в вассальной зависимости от метрополии, не платил подати Орне, и градоправитель, избранный собранием жителей, устанавливал порядки по собственному усмотрению.
Академия Всеобщего Знания была в своем роде уникальным заведением, представляющим из себя одновременно и храм Партума - Всеведущего бога, и учебное заведение, куда самые знатные семейства почитали за честь посылать своих сыновей. Бывало, что по особому ходатайству Совета Мудрых пред ректором, талантливые юноши из бедных семей обучались бесплатно, а иногда доходило до того, что в Академию принимали даже девочек!
Но главное – в ее стенах находили приют адепты самых разных областей знания, доступных человеку. Звездочеты, алхимики, целители, поэты, знатоки древностей, риторы и философы – все они могли беспрепятственно жить, творить, передавать знания ученикам. В иных землях правители не потерпели бы подобного заведения –слишком уж свободный, независимый, даже вольнодумный дух там витал - но Терегист гордился своей академией, и слава ее гремела далеко за его пределами.
Гвердам Алерт был далеко не богат, холост – так и не собрался жениться из-за своих ученых занятий, - близорук и рассеян. Беспомощный как малое дитя, он жил отшельником. Дом утопал в пыли и паутине, зато нежно любимые хозяином старинные фолианты громоздились в самых неожиданных местах. Шутники – студенты из академии - утверждали, что когда-нибудь почтенный Гвердам погибнет, похороненный под обрушившейся стопкой книг… Как оказался в его доме Кругль – неизвестно, скорее всего, из-за своей рассеянности Гвердам поначалу просто не заметил его присутствия. Мальчишка неожиданно проявил усердие и сообразительность, а главное редкую тягу к знаниям и способности. Он самостоятельно научился читать, и скоро мог пересказать на память любую книгу из обширного собрания в доме! Тронутый его рвением и настойчивостью, Гвердам Алерт добился, чтобы Кругля приняли в Академию «за счет святейшего Партума» - так было принято выражаться в тех случаях, когда способный студент обучался бесплатно.
Ему прочили блестящее будущее. И не диво - Кругль оказался настоящим самородком, чудо-мальчиком… Любые знания давались ему легко, и он так преуспел в науках, что почтенные, убеленные сединами наставники только руками разводили – раньше им никогда не доводилось видеть ничего подобного! Он мог стать кем угодно – жрецом, предсказателем, звездочетом, книжником, поэтом, лекарем, знатоком древностей… Или даже олеманом - одним из редких мудрецов, непостижимым образом сочетающих в себе все знания и умения. Таких людей немного, и их имена украшают Золотые скрижали – таблички, висящие у парадного входа Академию.
Конечно, ради этого пришлось бы много трудиться, но Кругль, помимо других талантов, был наделен редким упорством. Уже через три года члены Совета Мудрых сочли его достойным первого посвящения – приема в члены адептов, после которого студент считается уже не просто учеником, но Младшим Братом, заслужившим приобщения к знаниям, сокрытым от профанов.
Но тут случилось непредвиденное.
- По обычаю, стоя перед Собранием Мудрых, юноша должен рассказать о себе. И он… - гость вздохнул и покачал головой, то ли в осуждение, то ли просто удивленно, - В общем, он не смог солгать о своем происхождении! Конечно, такая правдивость делает ему честь, но теперь Совет находится в крайне затруднительном положении. Присудить первую степень посвящения талантливому юноше нас обязывает статут, принятый Академией, но, с другой стороны, нигде не сказано что делать, если кандидат оказался крепостным!
Княгиня Амелла вздохнула. Видно, судьба Кругля тронула ее жалостливое сердце…
- Мой милый муж, я хочу просить тебя… - начала было она, но князь только отмахнулся:
- После, дорогая, после! Сейчас у меня есть небольшое дело.
Он позвонил в колокольчик и распорядился явившемуся на вызов доверенному слуге:
- Подай мне перо и бумагу!
На лице слуги отразилось недоумение - с чего это господину вдруг понадобились письменные принадлежности за обедом? – но он лишь привычно склонился в поклоне и отправился исполнять приказание.
Получив требуемое, князь на мгновение задумался, быстро написал несколько слов, размашисто подписался и протянул бумагу своему гостю.
- Этого довольно?
- О, да, разумеется! Более чем, - улыбнулся он, - Благодарю вас, князь, за ваше великодушие…
И, указав взглядом на фамильный герб с драконом, добавил:
- Отрадно видеть знатных людей, для которых девиз семейной чести – не пустые слова!
Гость быстро откланялся, ответив вежливым отказом на приглашение отужинать и переночевать.
- Благодарю вас, князь, но дела призывают меня вернуться в Терегист как можно скорее! Академия требует неустанного внимания…
После его отъезда отец почему-то пришел в веселое расположение духа, приказал позвать музыкантов, пил вино, и долго, пространно рассуждал о том, что боги лучше знают, кому раздавать свои дары… А люди должны лишь не мешать их волеизъявлению. И если уж Всевышнему было угодно вложить недюжинные способности в голову какого-то кердла, то даже он, владетельный князь, не должен становиться на пути судьбы.
Скоро слухи о Кругле дошли из замка до деревни, и односельчане даже стали гордиться земляком. Говорили, что со временем он станет мудрецом, каких свет еще не видел, и прославит родную Хадлобу по всей Империи.
Но этому не суждено было случиться. Вскоре Кругль, уличенный в чтении Запретных книг, был с позором выгнан из академии, и лишь заступничество Гвердама Алерта спасло его от суда и тюрьмы… А может быть, даже казни.
Он пешком вернулся в родную деревню – так же, как и покинул ее много лет назад. Больше идти было некуда, но и здесь его никто уже не ждал – родители давно умерли, а братья сразу дали понять, что не намерены кормить какого-то бездельника, который прохлаждался в городе, ища себе легкой жизни, пока они трудились в поте лица. Ему через порог подали каравай ржаного хлеба и баклажку пива, словно нищему, но в дом не пустили.
Все это Рондлейф узнает гораздо позднее. В тот день он видел из окна, как длинный, худой, нескладный рыжий парень шел по раскисшей глине под проливным дождем, качаясь на ходу, оскальзываясь, падая в лужи – и поднимаясь вновь. Он плакал, выкрикивал что-то, грозя кулаком неизвестно кому – то ли людям, обидевшим его, то ли богам, допускающим несправедливость…
Тогда Рондлейф, конечно, еще не знал, что этот рыжий парень станет его наставником, другом, не раз спасет ему жизнь, а спустя много лет – погибнет ради него... Но почему-то его стало жаль. Мальчик уже хотел попросить отца, чтобы несчастного хотя бы пустили обогреться и поесть, но тот опередил его.
Подозвав одного из грайдов, князь показал на Кругля, который как раз снова упал, беспомощно барахтаясь в грязи, и что-то тихо сказал. Что именно – Рондлейф не расслышал, но через несколько минут Круля уже привели в замок. Грайды не были особенно любезны, и, видимо, тащили его силой – рубаха была порвана, на щеке красовалась ссадина, из носа текла кровь… Кругль стоял перед князем оборванный, грязный, с трудом держась на ногах, но его взгляд - затравленный, несчастный, ненавидящий – был взглядом гордого человека.
- Ну, что? Поймали беглого кердла? Можете делать со мной все, что будет угодно вашей милости. Хоть собакам скормить… Теперь уже все равно.
Так дерзко разговаривать с владетельным князем мало кто осмеливался… Грайды рванулись было, чтобы проучить наглеца, но князь остановил их движением руки.
Он долго, испытующе смотрел на Кругля, как на редкого зверя – без гнева, с одним лишь любопытством. Под этим взглядом отчаянный школяр как-то притих, даже смутился, опустил голову…
Наконец, князь, видимо, принял решение.
- Умный, но все равно дурак, - он вздохнул и сокрушенно покачал головой. – Будем надеяться, что не безнадежный.
Кругль молчал, глядя себе под ноги, а князь невозмутимо продолжал:
- Согласно записи, сделанной в присутствии почтенного Асворта, ты стал не кердлом, а гедилом, отпущенником. Я не могу снова сделать тебя крепостным, даже если бы захотел. Князь не нарушает своего слова! Так что можешь проваливать, куда тебе угодно.
Он смерил взглядом его длинную нелепую фигуру и с усмешкой произнес:
- Правда, не похоже, что ты сможешь уйти далеко. И, раз уж ты здесь, я предлагаю тебе службу.
Кругль выглядел озадаченным, но его бунтарский дух был еще не сломлен.
- Службу? Какую же, хотелось бы знать? Мести двор? Подавать на стол? А может, махать мечом вместе с этими молодцами?
Князь тяжело вздохнул.
- Нет, все-таки ты изрядно глуп! – задумчиво произнес он, - не знаю, чему тебя учили в твоих академиях, но все должно употребляться по назначению – любой предмет, и человек тоже. Никто не носит воду решетом, не забивает гвозди серебряным кубком, не пашет поле, запрягая в плуг благородного орнвайского жеребца…
Он помедлил мгновение, и заговорил уже другим, деловым тоном:
- Моему сыну нужен наставник. А человека, более образованного, чем ты, в наших краях, пожалуй, невозможно найти. Я предлагаю тебе плату свободного человека – еду, одежду и кров, а еще – десять золотых в год. Согласен?
Это было так неожиданно, что Кругль даже рот приоткрыл от удивления… А потом торопливо закивал, будто боялся, что князь передумает.
- Ну, что ж, будем считать, что мы договорились! – заключил Рондлейф-старший, - пойди вымойся и пусть тебе дадут чистую одежду. Да проспись, чтобы к завтрашнему утру был похож на достойного человека, а не пьяного бродягу! От тебя разит как из бочки.
Он помолчал недолго и добавил:
- Надеюсь, я не пожалею об этом.
И, в самом деле, не пожалел. Кругль на удивление быстро и легко прижился в замке, так что стало казаться, что он был тут всегда. Как-то незаметно он стал совершенно незаменимым человеком. Кроме прямых обязанностей у наставника нашлось немало других дел – он разбирал обширную библиотеку, скопившуюся в замке за долгие годы, иногда играл с князем в тавл-рут и развлекал его беседами.
Как-то, будучи в добром расположении духа, князь даже приказал выделить для Кругля особую комнату, куда запретил входить слугам. Затворившись там, наставник подолгу предавался каким-то непонятным занятиям… Бывало, из-за двери раздавались странные звуки, что-то кипело и клокотало, а однажды раздался страшный грохот и из окна полыхнуло огнем. Несколько дней потом в левом крыле замка, где помещалась лаборатория, чувствовался едкий запах, от которого слезились глаза и хотелось чихать, а Кругль еще долго ходил с опаленными бровями и ресницами.
После этого случая на многие в замке стали смотреть на него с опаской, считая колдуном и чернокнижнико. Возможно, несдобровать бы школяру, но выручило другое умение - Кругль оказался весьма сведущ в лекарском искусстве. Ему постоянно приходилось лечить и разбитые коленки детей, и раны грайдов, полученные во время боевой потехи – так было принято называть непрерывные воинский упражнения на заднем дворе – но он делал это так легко и незаметно, как бы между делом, что казалось, будто все происходило само собой, помимо его воли.
Бывало, Кругль справлялся и с более сложными случаями. Повар Адрун обварил себе ногу кипятком так, что она превратилась в сплошной вздувшийся пузырь, но Кругль смазал ожог вонючей мазью - и через несколько дней он зажил без следа. Гурда, виночерпий, слег в горячке, но несколько капель черной как деготь, и горькой, как слезы всех матерей, микстуры, подняли его на ноги. Петра, любимая служанка княгини, чуть не умерла, рожая близнецов, но Кругль спас и ее, и детей. Многим обитателям замка пришлось поминать его в благодарственных молитвах...
Но, конечно, главной его заботой было обучение наследника. При всем своем кажущемся легкомыслии, Кругль никогда не забывал об этом и бездельничать воспитаннику на давал. Поначалу Рондлейф не относился к нему всерьез – еще бы, наставник молод, из-за тщедушного сложения пригоден к благородному воинскому искусству как корова к седлу орнвайского скакуна, к тому же родом из кердлов его отца… Но совсем скоро ему пришлось изменить свое мнение. Кругль так много знал обо всем на свете и умел так интересно рассказывать, что Рондлейф готов был слушать его часами, и порой грайды ждали его напрасно.
В общем, жизнь Рондлейфа была наполнена с утра до вечера, так что, бывало, не оставалось свободной минуты, казалось, что дня не хватает… И это было хорошо.
В день, когда ему сравнялось четырнадцать, отец торжественно объявил, что он вступил в возраст юноши. По обычаю, он прошел обряд посвящения в Храме всех богов – жрец срезал прядь волос у него с головы и сжег на огне жертвенника, прочитал молитву (правда, Рондлейф не понял ни слова, но все равно это было красиво и торжественно), и, в довершении всего, окропил его водой из серебряной чаши.
Вечером в замке был большой праздник. Съехались гости, вино лилось рекой... Правда, самому виновнику торжества отец так и не разрешил выпить, и это было обидно. Зато в его честь звучали цветистые заздравные речи, пожелания добра и счастья, а знаменитый бард Адеур из Сабвены даже сочинил балладу. Рондлейфу она понравилась. Там было о крыльях дракона, возносящих его к небу, и о том, что человека к небесам может вознести только его доблесть и благородство... Засыпая в своей постели, Рондлейф думал о том, что сегодня, окончательно расставшись с детством, он перешел некий важный рубеж, став, по сути, другим человеком! Ночью ему снились пиры и военные походы, он был прославленным героем, как легендарный прародитель Айрах, могучим воином, как Торвид…
А еще – добрым и справедливым, как отец.
На следующее утро Рондлейф, как обычно, зашел в комнату матери, чтобы пожелать ей хорошего дня. Она сидела у окна за рукоделием. Рондлейф подошел, чтобы поцеловать ее, но вдруг вместо привычных пялец для вышивания увидел в ее руках крошечное платьице со множеством оборочек и кружев.
Он хотел было спросить, зачем ей это, но тут заметил, что мать выглядит как-то непривычно – ее стройный стан заметно округлился, а в лице появилось новое, прежде не виданное выражение – одновременно очень нежное, женственное, и в то же время отрешенное. Сейчас она выглядела устремленной внутрь себя, как будто именно там происходит нечто очень важное.
Рондлейф, конечно, уже знал о том, от чего бывают дети, но то, что мать снова может быть беременной, было для него очень уж неожиданно! На мгновение даже мелькнуло нехорошее, ревнивое чувство - неужели теперь она будет любить и баловать кого-то другого? Да, конечно, он давно не малыш, который по вечерам приходил в ее комнату и клал голову на колени, но все равно было немного обидно, словно он лишился чего-то важного, перестав быть единственным для нее.
- Значит, ты… - он никак не мог подобрать подходящее слово, но мать опередила его.
- Да, милый, - спокойно ответила она, - скоро у тебя появится брат или сестра. И сейчас мне очень нужна твоя помощь.
Она опустила голову и, смущенно улыбаясь, добавила:
- Бывает, что женщинам приходится нелегко… А я уже не так молода!
Рондлейф почувствовал, как щеки заливаются краской – так стало стыдно за свои давешние мысли.
- Да, конечно, я все сделаю… - забормотал он.
Мать улыбнулась
- Спасибо, мой милый мальчик! – она легко провела рукой по его волосам, - я знаю, что ты почти взрослый, но прости своей матери эту слабость. Для меня ты останешься ребенком, даже когда тебе стукнет сорок!
С того дня Рондлейф стал больше времени проводить рядом с матерью – совсем как в те времена, когда он был совсем маленьким… Только теперь она нуждалась в помощи и заботе. Беременность действительно давалась тяжело, ее нежное лицо часто было бледным, даже отечным, волосы утратили свой блеск, на щеках появились какие-то пятна, но почему-то она казалась прекрасной, как никогда раньше. Рондлейф, как мог, старался развлечь ее...
И все чаще ловил себя на мысли о том, что это в этой прелести было что-то очень трогательное и печальное, как в прощальной красоте осеннего цветка аванцаты, что отважно распускается даже под снегом, как будто стремится успеть явить миру свою красоту перед долгой зимой.
Прошло несколько месяцев, и в положенный срок зима сковала землю холодом. Закружили метели, и западный ветер принес обильные снегопады. Однажды среди ночи, когда ветер за окном завывал особенно яростно, Рондлейфа разбудил отчаянный женский крик. Спросонья он не сразу понял, что случилось, даже зачем-то схватился за меч, едва успев надеть штаны.
В коридоре слышались голоса, суетились служанки с какими-то тряпками и тазами, и Рондлейф почувствовал себя на редкость глупо – полуодетый, босой, с мечом в руках… Кого он надеялся защитить? Обитателям замка сейчас было явно не до него.
Крик раздался снова, и Рондлейф узнал голос матери. Только теперь он сообразил, что происходит, и ему стало по-настоящему страшно – ведь она говорила, что ребенок должен родиться весной, когда растает снег и земля снова покроется травой и цветами. «Мое весеннее дитя, - говорила она, поглаживая свой округлившийся живот, - оно придет в мир вместе с солнцем, теплом… Разве это не прекрасно?»
Но ничего прекрасного в этом не было. Крик отдавался болью в голове. Хотелось зажмуриться, зажать уши, лишь бы не слышать его… Торопливо одеваясь, Рондлейф чувствовал, как противно дрожат руки. Ну, почему устроено так, что человеческое существо приходит в мир через страдание?
Дверь распахнулась, и в комнату торопливо вошел отец. Выглядел он не лучшим образом. Бледное лицо, красные глаза, блуждающий взгляд придавали ему почти безумный вид. Никогда раньше Рондлейф не видел его таким!
- А, ты уже не спишь… - рассеянно произнес он, - тем лучше. Скачи в Паровец, найди Кругля и привези его сюда. Обычно он ночует в корчме «Черный кот». Подлец отпросился чтобы купить бумаги и чернил, а сам втихую пьет медовуху, пока я не вижу, да водит шашни с дочкой трактирщика...
- Кругля? – удивился Рондлейф, - но зачем?
- Амелла… она рожает, - вымолвил отец, - Альда, лучшая целительница из Терегиста, должна приехать лишь весной, когда сойдет снег! Ну, почему я, глупец, не привез ее сразу?
В голосе его была такая боль… Но он быстро справился с собой и продолжал:
- А теперь твоя мать истекает кровью, и ей некому помочь! Во всей округе не найти никого, кроме деревенских повитух с грязными руками. Негоже простолюдину касаться госпожи, но этот мошенник, кажется, знает свое дело… Петра и ее дети – живое тому свидетельство.
Князь невесело усмехнулся.
- Она сейчас сидит рядом со своей госпожой, держит за руку, и утешает всякими глупыми словами, как и положено преданной служанке, а близнецы едва научились ходить, но уже настоящие разбойники… Только Всевышний знает, зачем ему понадобились сразу двое таких! – задумчиво произнес он, но тут же, словно опомнившись, сдвинул брови и рявкнул:
- И потому – не трать времени на разговоры! Езжай, и привези его поскорее.
Рондлейф с готовностью бросился исполнять приказание. Он был рад возможности сделать хоть что-то… А главное – не слышать больше этих ужасных криков, не видеть отца таким потерянным и жалким, и верить, что все обойдется и закончится хорошо.
Потом Рондлейф смутно помнил, как скакал сквозь метельную ночь, и ветер бросал в лицо хлопья снега, как ворвался в корчму, до полусмерти перепугав хозяина, как вытащил из постели Кругля, мирно спавшего в объятиях пухленькой веснушчатой девушки…
Вид у него, наверное, был как у посланника с того света. Во всяком случае, девушка, открыв глаза и увидев его, истошно закричала. Надо отдать должное наставнику – он остался спокоен, а узнав, что произошло, взъерошил пятерней рыжую шевелюру, торопливо оделся, и совсем скоро они мчались назад, в замок.
Почему-то обратный путь показался гораздо легче – то ли из-за того, что уже начало светать, то ли ветер дул в спину, то ли потому, что чувствовать тепло другого человека рядом – самое сильное подспорье в трудную минуту.
Когда они с Круглем вернулись в замок, все было кончено. Их встретила странная, какая-то неживая тишина… И заплаканные лица служанок. С бьющимся сердцем, не смея поверить, что случилось худшее, Рондлейф с Круглем вошли в каминный зал.
Отец сидел в любимом кресле с кубком вина в руках. Он был уже изрядно пьян, голова склонилась к плечу, и Рондлейф впервые заметил, как много седины в его волосах.
- Я вернулся, - тихо сказал он, - и Кругль здесь, как ты приказал.
Князь поднял голову и обвел их мутным, невидящим взглядом.
- Ты опоздал… - вымолвил он, - Ты опоздал.
- Мама… - выдохнул Рондлейф, чувствуя, как земля уходит из-под ног, но отец не дал ему договорить.
- Она умерла. И ребенок – девочка – тоже. Она была такая… - тут его лицо как-то странно, жалко искривилось, и плечи вздрогнули, - такая маленькая!
Он залпом опрокинул кубок – и тут же наполнил его снова. Рондлейф и Кругль стояли, растерянные, ошарашенные случившимся, не смея сказать хоть слово. Князь смотрел перед собой, но казалось, не видел их. Это продолжалось бесконечно долго… Наконец, он поставил кубок на стол, и вдруг, будто вспомнив о чем-то важном, спросил:
- Скажи мне, Кругль… Скажи только одно – если бы ты был здесь, когда моя жена умирала, ты мог бы ее спасти?
Кругль опустил голову и тихо ответил:
- Я не знаю.
- Это хорошо, - задумчиво произнес князь, - если бы я точно знал, что ты мог сохранить ей жизнь вместо того, чтобы пить пиво в кабаке и прохлаждаться с девкой, то, наверное, убил бы тебя… Хотя, возможно, потом пожалел об этом.
В комнате снова повисло тяжелое молчание. Атмосфера горя, казалось, давила на плечи, и самый воздух сгустился так, что трудно стало дышать… Наконец, Кругль решился заговорить:
- Вряд ли это утешит вас, князь, но девочка все равно бы не выжила. На таком сроке дитя еще не созрело и не окрепло достаточно, чтобы придти в этот мир. Оно не может ни есть, ни дышать самостоятельно, а потому… - он беспомощно развел руками.
- Без тебя знаю, - мрачно ответил он, - а также знаю и то, что нет правил без исключений! Кердлы, твои братья, пашут землю и кланяются, а не становятся чертовыми грамотеями и не поучают своих господ, однако же…
Он посмотрел на Кругля почти с ненавистью. Рондлейф на всякий случай стал так, чтобы успеть перехватить руку отца, если он вдруг не сумеет совладать с гневом и горем. Но князь лишь протянул ему стакан вина.
- Вот! Выпей со мной за мою жену и дочь, которых больше нет. А потом – проваливай, и благодари свою судьбу.
Кругль пил, и Рондлейф видел, как дрожат его руки, как ходит кадык на тощей шее… Поставив на стол пустой стакан, он повернулся и пошел прочь, на неверных ногах, качаясь, словно был мертвецки пьян. Рондлейф направился было за ним, но отец остановил его:
- Нет, останься. Сядь рядом со мной. Первый стакан положено принять из рук отца, так прими и пей!
Короткий зимний день за окном сменился сумерками, потом совсем стемнело. Отец все требовал вина, и слуги, приносящие тяжелые кувшины, опускали глаза, не смея взглянуть ему в лицо. Он пил, и без умолку говорил о жене. Казалось, он помнил каждый день, каждый час из тех, что они провели вместе…
Рондлейф сидел рядом с ним, пил вино, и оно было горьким.
На следующий день госпожа княгиня упокоилась в мраморном склепе вместе с новорожденной дочерью. Крошечный, красный, сморщенный комочек не прожил и часа, но князь настоял, чтобы девочку облекли в белоснежное платьице, которое так старательно вышивала княгиня перед родами, увенчали маленькой жемчужной диадемой и нарекли Амеллой-младшей в честь матери. Это имя он сам занес в Книгу Родословия – толстый фолиант в синей бархатной обложке, испещренной затейливыми золотыми узорами.
Погребальный обряд совершили в Храме всех богов. Тот же пожилой священник, что еще недавно срезал прядь с головы Рондлейфа, выглядел таким печальным, словно сам потерял близкого человека. Княгиню Амеллу любили в округе – она была добра к людям, и храму нередко жертвовала богатые дары…
А теперь она лежала, облаченная в парадное платье из темно-зеленого бархата, прекрасная и уже безучастная ко всему происходящему вокруг. Лицо разгладилось и стало почти девичьим. Ребенка, по настоянию отца, положили ей на грудь над скрещенными руками, так что казалось, будто мать обнимает свое дитя – не жившее, но любимое.
И там, за гранью смерти, они вместе и никогда не расстанутся.
Обратный путь показался почти бесконечным. Несмотря на мороз, все проходящие снимали шапки, женщины даже плакали… Князь будто окаменел, и люди отводили глаза, словно один его взгляд мог убить или ранить.
Когда тяжелая каменная плита накрыла могилу, Рондлейф почувствовал, как плечи дрожат, и не хватает воздуха. Глазам почему-то стало горячо изнутри, а из груди вырывались какие-то странные звуки. На миг ему даже показалось, что он умирает…
Сзади на плечо легла тяжелая отцовская рука.
- Перестань, сын. Мужчине не должно плакать! И… Оставь меня одного.
Глава 8.
Ночь плывет над миром. От века она накрывает землю темно-синим струящимся шелком, даруя всем живущим благословенный покой и отдых от дневных забот. Хорошо коротать ночь за веселой пирушкой, дружеской беседой, мудрой книгой или на ложе с любимой! Но горе человеку, если у изголовья его стоят тягостные воспоминания, одиночество, болезни или угрызения совести. Они способны сделать бессонную ночь бесконечной, и кажется порой, что она длится дольше, чем сама жизнь.
В каминном зале темно. Догорела свеча, и лишь луна чуть засвечивает в окно... Девушка задремала, доверчиво склонив голову на плечо старика. Его узловатая морщинистая рука поглаживает вьющиеся белокурые волосы, а старик все говорит, и никак не может остановиться:
- Да, крошка, я виноват. После того, как умерла моя жена, я едва не потерял и сына – еще тогда, гораздо раньше, чем это действительно случилось. Он уходил от меня, а я ничего не хотел видеть! Правду говорят, нет хуже дурака, чем старый дурак.
Он чуть помедлил, и произнес с бесконечной теплотой и нежностью в голосе:
- Если бы у нас не появилась ты, не знаю, чем бы все кончилось!
Рондлейф отчетливо помнил тот день, когда впервые узнал про Властелина Смерти.
В Праздник Лета на лугу перед замком собрались крестьяне из окрестных деревень – не только ближней Хадлобы, но и более отдаленной Настравы и даже Перестовицы, лежащей за рекой. Князь с княгиней торжественно вышли к поселянам, держась за руки, словно молодые влюбленные, и уселись в деревянные кресла с высокими спинками, установленные под полотняным навесом.
Рондлейф, наряженный по случаю праздника в шелковую рубашку с кружевным воротником и новые бархатные штаны, мучился с непривычки в нарядной одежде и очень волновался. Сегодня на Ярмарочном лугу должно состояться нечто небывалое, никогда не виданное раньше - представление бродячих комедиантов.
Еще вчера в деревне появился необычный караван – несколько повозок, крытых разноцветной парусиной. Шустрые деревенские мальчишки сразу сбежались поглазеть на невиданное зрелище... И было на что посмотреть - повозки ярко расписаны, и даже упряжь лошадей изукрашена цветными лентами и медными бляшками, сверкающими на солнце как золото. Люди тоже совсем не походили на торговцев или фермеров, направляющихся куда-то по своим делам – все в разноцветных одеждах, ярких развевающихся коротких плащах, штанах в обтяжку и башмаках с большими пряжками. Их главный – кряжистый одноглазый старик с золотой серьгой в ухе – о чем-то пошептался с Колевом, деревенским старостой. Тот выслушал, покивал головой, попробовал на зуб тяжелую старинную серебряную монету и отправился на поклон к князю. О чем они говорили – Рондлейф не слышал, но, выходя, Колев кланялся особенно усердно и вид у него был довольный.
В тот же день на Ярмарочном лугу закипела работа. Из повозок высыпали люди и принялись сноровисто и быстро возводить какое-то странное сооружение из металлических шестов и легкой, но прочной разноцветной ткани. Их работа казалась веселой игрой, и скоро, словно по волшебству, на лугу вырос просторный полотняный шатер. Украшенный гирляндами из цветов и ярких лент, он был похож на волшебный домик из сказки…
И сейчас там происходило нечто очень интересное.
Чинно стоя рядом с родителями, Рондлейф нет-нет да украдкой поглядывал в ту сторону. У входа в шатер двое молодых парней жонглировали кольцами и булавами, выкрашенными золотой краской, а девочка-акробатка в блестящем обтягивающем трико ходила колесом, причудливо изгибалась, и выделывала такие штуки, что деревенские мальчишки только разевали рты от изумления. Даже одноглазый принарядился, надев белоснежную рубаху с кружевами и алый бархатный жилет. Стоя у входа в шатер, он мерно бил в большой барабан и зазывал проходящих:
- Заходите, добрые жители! Сегодня вы увидите удивительное представление! Перед вами явится сам Властелин Смерти и откроет все свои секреты! Спешите, только сегодня вы увидите такое, чего не видели никогда!
Рондлейф очень хотел посмотреть на представление, но боялся, что отец не разрешит. Вчера он наказал его за старинную вазу – Рондлейф разбил ее, играя в мяч – и сегодня вообще не взял бы с собой, если бы по обычаю не было заведено приходить на праздник всем семейством…
Но мама, как всегда, поняла все без слов. Поймав его взгляд, она лукаво улыбнулась и обратилась к мужу:
- Пожалуй, я бы хотела посмотреть на представление… Ты ведь позволишь, не так ли?
- Не хочу отпускать тебя одну! – нахмурился князь, - нужно позвать кого-то из грайдов…
- Не нужно. – кротко ответила она, - сопровождать даму на празднике должен кто-то из семьи.
- Что ты делаешь со мной! - покачал головой отец, - ты же понимаешь, я не могу пойти туда! Мое положение не позволяет…
Мать только вздохнула и опустила глаза, демонстрируя полную покорность супругу и повелителю. Этого отец вынести не мог.
- Ну, хорошо, раз ты так просишь... – проворчал он.
Она улыбнулась и покачала головой.
- В этом нет нужды. Меня будет сопровождать наш сын! Не так ли? – она обернулась к нему.
Рондлейф кивнул, стараясь сохранить серьезное выражение лица, и благодарно сжал ее руку.
Когда они вошли в шатер, он был полон народу. Все столпились перед грубо сколоченными подмостками, на которых, вероятно, и должно происходить представление… Было тесно и душно, но люди почтительно расступались перед Рондлейфом и его матерью. Одноглазый, видно, и сам не ожидал такого - он все время кланялся и бормотал про великую честь, которую госпожа княгиня оказывает ему и его кас-тавлару (Рондлейф так и не понял, что он имеет в виду под этим словом – то ли свой цветной шатер, то ли труппу комедиантов, путешествующих с ним, то ли то и другое вместе). Он же принес парусиновое раскладное кресло, и все время спрашивал, удобно ли устроилась госпожа княгиня. Порывался даже принести такое же и для Рондлейфа, но он только упрямо качал головой. Неудобно как-то было, ведь все остальные стоят, и тесно… Мама – другое дело, а он – мужчина! В конце концов, одноглазый сдался и Рондлейф так и остался стоять рядом с матерью.
- Мы начинаем! – зычно провозгласил одноглазый и ударил в небольшой колокол, сияющий на солнце как чистое золото.
Раздался мелодичный звон, и все разговоры сразу смолкли. Одноглазый дернул за какой-то неприметный шнурок, и сверху с легким шуршанием опустился купол из черной ткани. В шатре стало темно, и даже как-то жутковато. Весь окружающий мир как будто остался снаружи, а здесь творилось свое, особенное, ни на что не похожее действо…
Где-то рядом зазвучала музыка. Свирель выводила тихую мелодию, простую и нежную. Музыка трогала сердце, навевая воспоминания о чем-то хорошем… Потом темноту прорезал луч света. Откуда он взялся - непонятно, но Рондлейф и не пробовал задаваться этим вопросом. Это было волшебство – по-другому происходящее назвать просто невозможно! А какие могут быть объяснения волшебству?
Луч выхватил из темноты странную конструкцию, похожую на большой дом, только без передней стены. Над ним висели, чуть позвякивая, луна и солнце из стекла, а внутри творилось что-то интересное. Там жили куклы, но не простые, а сделанные с большим искусством и очень похожие на настоящих людей.
Таково было волшебство этой сцены, что Рондлейф позабыл обо всем, и видел уже не темную тряпку с висящими стекляшками, а небо с солнцем, луной и звездами. Куклы танцевали, дрались, обнимались, нянчили детей… Одетые в грубую одежду простолюдинов или в цветной бархат и шелк, они казались живыми.
Это был целый мир, и Рондлейф жадно всматривался, стараясь не упустить ничего, ни одной малейшей детали. Он заметил, что у одной из кукол - величественной дамы с длинными седыми волосами сверкала маленькая золотая корона на голове. «Может, это и есть наша королева Френегилья?» - подумал мальчик, и хотел было спросить у матери, но не успел.
Вдруг свирель смолкла. Резко ударил барабан, будто раскат грома раздался вдали. Нежная мелодия оборвалась и зазвучала совсем другая – тревожная, резкая дробь, заставляющая сердце учащенно биться.
На подмостках появился новый персонаж – человек в обтягивающем красно-черном костюме, в трехрогом колпаке с бубенчиками, с лицом, закрытым страшной маской. В одной руке он держал веревку с петлей на конце, в другой – большой мешок из черной ткани. На фоне хрупких маленьких кукол человек казался великаном, страшным и всемогущим… Он выпрыгнул на сцену будто из ниоткуда, так что какая-то женщина тихо ахнула от неожиданности. Маленький Рондлейф хотел было спрятаться за кресло, где сидела мать, но, вспомнив, что он мужчина и должен защищать ее, храбро вылез вперед.
- Мама, кто это? – спросил он.
- Это Властелин Смерти, - очень серьезно ответила мать, - не бойся, он не настоящий.
- А что, есть и настоящий? – удивился Рондлейф.
- Тише. Я потом тебе расскажу… А пока – смотри!
Между тем красно-черный шут отвесил зрителям глубокий поклон и принялся танцевать под барабанный бой. В его движениях было нечто одновременно пугающее и завораживающее. Непостижимым образом казалось, что его тело слилось с ритмом музыки, стало его продолжением… В шатре разом стихли все звуки, зрители застыли, и так же застыли куклы, словно в ожидании своей участи. Вот Властелин Смерти подходит все ближе и ближе… Петлей он выдергивает одну за другой нескольких кукол и прячет их в своем мешке, а потом одним прыжком исчезает за сценой.
Снова заиграла свирель, и люди-куклы зажили своей маленькой, тихой кукольной жизнью, словно тех, кого бросил в мешок и унес красно-черный страшный человек, никогда и не было. Свет постепенно начал гаснуть, музыка звучала все тише, пока не смолкла совсем, и вот уже шатер погрузился в темноту и тишину…
Кто-то невидимый за сценой привел в действие подъемный механизм, черная завеса поднялась вверх - и там исчезла, как исчезает туча после дождя. В шатер снова хлынул дневной свет. В этот миг он показался просто ослепительным!
Люди жмурятся, кто-то протирает глаза… Радость возвращенного света после мрачноватого представления сделала мир красивее и ярче, и добрые поселяне с готовностью развязывают кошельки. В ящик летят мелкие монеты, одноглазый улыбается и благодарит, а у входа в шатер снова извивается девочка-акробатка, и жонглеры демонстрируют свое искусство. Вверх летят позолоченные кольца и булавы – прямо к небу, к солнцу…
Мать положила в ящик золотой, и они с мальчиком пошли назад, туда, где ждал отец. Но почему-то Рондлейф вовсе не выглядел радостным. Он сосредоточенно думал о чем-то.
- Ну, что, понравилось тебе представление? – спросила мать.
Мальчик не ответил.
- Кто такой Властелин Смерти? – вдруг спросил он, - расскажи!
Мать задумалась, будто старалась подобрать подходящие слова.
- Властелин Смерти – это тот, кто забирает последний вздох, когда человек умирает, - очень серьезно ответила она, и добавила:
- Когда-нибудь он придет за каждым из нас.
- И за тобой? – дрогнувшим голосом спросил Рондлейф, - за тобой тоже?
Одна мысль о том, что когда-нибудь чужой и страшный человек посадит его маму в мешок и унесет с собой, была просто чудовищной, невозможной! О том, что Властелин Смерти может забрать его самого, Рондлейф как-то не подумал.
- Я не дам ему забрать тебя! Я его убью! – крикнул он.
- Это случится не скоро! – улыбнулась мать, - К тому времени ты станешь взрослым мужчиной.
- Как отец? – недоверчиво спросил Рондлейф. Конечно, быть большим и сильным хорошо, но если ради этого придется потерять маму… Ну, почему так несправедлив этот мир?
- Да, как отец, – согласилась она, - а я буду старой и усталой.
- Я все равно побью его! Побью и прогоню!
Воодушевленный этой идеей, Рондлейф подобрал с земли какую-то палку и побежал искать врага.
Властелин смерти – Рондлейф сразу признал его по черно-красному костюму - выглядел совсем не страшным и не величественным. Сидя на повозке, он починял свой башмак, довольно ловко прилаживая заплату. Он уже снял шутовской колпак и маску, и видно стало, что он давно уже не молод – в черных вьющихся волосах там и сям блестит седина, у глаз видны глубокие морщины, и горькие складки, именуемые также «бороздами печали», залегли возле рта… Видно, этому человеку в жизни пришлось не только смеяться!
Маленький Рондлейф нахмурил брови, взмахнул своей палкой и крикнул:
- Уходи! Убирайся сейчас же, а то я побью тебя.
Красно-черный шут почему-то совсем не испугался, наоборот – хитро сощурив глаз, посмотрел на мальчика с веселым любопытством и спросил:
- Это почему же?
Мальчик подумал немного и ответил:
- Ты злой. Зачем ты посадил в мешок человечков?
Шут отложил в сторону свой башмак, подумал немного и серьезно ответил:
- Такова моя роль! И я не отступаю от нее.
Рондлейф опустил палку и разочарованно протянул:
- Ну да, конечно… Ты же актер, комедиант!
Наверное, это прозвучало невежливо, но шут вовсе не обиделся. Он помолчал немного, потом хитро улыбнулся, сощурив глаз, и ответил непонятно:
- Все мы актеры… Только у меня сцена маленькая, а у вас – большая!
- Как это? – не понял мальчик.
Шут охотно объяснил:
- Каждый играет свою роль, и отступить от нее никак нельзя. Это порядок, на котором стоит мир! Вот, к примеру, я пою, пляшу, корчу забавные рожи, Колев пашет и собирает урожай как пахал и сеял его отец, а твой отец – владетельный князь, вырастешь ты – будешь таким же, как он.
Он усмехнулся, будто эта мысль показалась ему забавной, потом вдруг посерьезнел и задумчиво повторил:
- Никто не отступает от своей роли…
В этот момент он показался гораздо страшнее Властелина Смерти в красно-черной маске. Рондлейф не стал больше спорить с ним. Он бросил свою палку, и, не говоря ни слова, зашагал прочь.
Мальчик шел, почти не замечая ничего вокруг. Даже солнце в небе казалось каким-то серым и тусклым. Он упорно пытался понять - неужели каждый человек, от простого кердла до князя или даже короля, пляшет словно кукла на веревочке, по мановению руки невидимого, но могущественного кукловода? А потом настанет день – и явится Властелин Смерти со своей страшной петлей и мешком… Так стоит ли что-то делать, стоит ли вообще жить, если ты - всего лишь кукла, покорная чужой воле?
От самой этой мысля веяло такой тоскливой безнадежностью, что Рондлейф не сразу заметил мать, которая почти бежала к нему, подобрав пышные юбки.
- Ну, куда ты подевался? Я везде тебя ищу! Скверный мальчишка…
Было непонятно, и даже обидно, что мама ругает его без причины – он ведь не сделал ничего плохого, не шалил и не дрался! – но лицо у нее было такое расстроенное, испуганное, что Рондлейфу стало стыдно. Он опустил голову и честно признался:
- Я хотел прогнать Властелина Смерти! Чтобы он не мог забрать тебя…
Мать вдруг засмеялась, и, опустившись на колени прямо на траву, крепко обняла его.
- Мой милый, храбрый мальчик… Ты хотел защитить меня? Да? Не бойся, мое сердце, мы еще долго-долго будем рядом с тобой!
Ее руки, лицо и голос, даже привычный запах меда и яблок, исходящий от нее, были такими теплыми, близкими, родными… Рондлейф крепко обхватил ее за шею, уткнулся лицом в волосы, и все тревоги оказались где-то далеко.
Мир снова встал на своем место, наполнился красками, звуками и запахами. В небе сияло солнце, на лугу зеленела трава, вокруг веселились добрые поселяне, звучала музыка…
И все было хорошо.
Тот день на Ярмарочном лугу Рондлейф потом часто вспоминал… И думал о том, что его мать, госпожа княгиня Амелла, вполне могла бы служить образцом всех женских добродетелей: она была красива и добра, трогательно заботилась о муже и сыне, была рачительной хозяйкой и усердно молилась богам, старательно исполняя все заповеди, первая из которых гласит «не оскверняй уста ложью»…
Но в тот жаркий день середины лета на Ярмарочном Лугу она обманула своего сына, пообещав что останется рядом с ним еще много-много лет.
Глава 7.
Огонь давно погас, даже угли остыли, и в камине осталась лишь холодная зола. Старик и девушка сидели, обнявшись, у камина, словно стараясь согреть и утешить друг друга.
Старик смотрел прямо перед собой, словно видел нечто, доступное лишь ему одному. Наконец, словно собравшись с силами, он заговорил, и слова его звучали тяжело и скорбно, словно камни падали на пол:
- Да, крошка, я любил его, моего сына… И в то же время – я очень виноват перед ним! Как и перед его матерью. Иногда мне кажется, что это я убил ее…
Девушка беспокойно завертела головой, словно птица, высвободив ее из-под морщинистой руки и непонимающе уставилась на него. А старик все говорил, словно торопясь облегчить душу:
- Да, да, это так… Я безмерно любил ее, как прекрасную женщину, и почитал, как свою законную супругу, я ни в чем ей не отказывал и никогда бы ее не обидел, но… Я, и только я виновен в ее смерти, крошка! Эта мысль не дает мне покоя все эти годы.
Он помолчал и со вздохом признался:
- И, знаешь… Не верь никому, что время притупляет боль и горечь разлуки. Я до сих пор скучаю по ней!
В тот год, когда княгиня Амелла навсегда упокоилась в фамильном склепе князей Аллегван, Рондлейфу исполнилось четырнадцать.
Теперь большую часть времени он проводил в отряде грайдов. Рондлейф знал, что со временем ему предстоит самому возглавить боевую дружину, а потом он должен в совершенстве овладеть всеми знаниями и навыками, приличествующими князю и будущему конгу, предводителю воинов – владеть копьем и мечом, биться конным и пешим, стрелять из лука, скакать на коне, скользить на лыжах, грести, править колесницей, уметь бесшумно передвигаться по лесу и плыть по реке как по течению, так и против него…
Рондлейф усердно осваивал воинские премудрости. Он очень старался не отставать от других, и обижался, если ему поддавались нарочно. Несмотря на синяки, ссадины и шишки, без которых такое учение не обходится, он готов был даже спать вместе с дружиной, в пристройке на низких деревянных нарах, но отец не позволил.
Он объяснил, что князю недостаточно быть только воином, а потому Рондлейф должен знать и уметь гораздо больше чем простые грайды: читать и писать на Всеобщем, принятом по всей империи, а также на родном гвельском языке, владеть искусством Правильного Исчисления, вести приятную беседу, играть в тавл-рут, понимать поэзию и самому уметь слагать дизры – короткие стихотворения, заключающие в себе более глубокий смысл, чем кажется на первый взгляд… Да много еще чего!
Поначалу Рондлейф пытался протестовать, и даже спорил с отцом - он ведь будущий воин, а не книжник! – но скоро смирился. Он сам удивился, но и это учение постепенно начало ему нравиться… Особенно после того, как у него появился наставник – веселый школяр по имени Кругль.
Судьба его была в своем роде удивительна и необыкновенна. Кругль родился в простой крестьянской семье, но с самого раннего детства не проявлял никакой склонности к труду. Целыми днями мальчишка то рассматривал травинки и букашек, то перебирал камешки, то просто глядел в небо, думая чем-то своем… Ни побои отца, ни слезы матери, не смогли урезонить его. Достигнув двенадцати лет, Кругль сбежал из дома и пешком ушел в Терегист. Родители оплакали его, словно мертвого, справили поминки – и постепенно утешились, благо, в доме подрастало еще трое сыновей. Все односельчане были совершенно уверены, что Кругль, скорее всего, сгинул где-то бездомным бродягой, замерз на улице в холодную ночь, погиб в притоне от удара ножом в пьяной драке, а, может, даже стал разбойником и закончил жизнь в тюрьме или на виселице.
Скоро о нем все забыли, но однажды – со времени исчезновения Кругля прошло уже лет десять – в замок явился необычный гость. Пожилой мужчина с короткой, совершенно седой бородой и очень внимательными черными глазами, одетый в длинный темно-пурпурный плащ с капюшоном, схваченный у горла золотой восьмиконечной звездой, был невысок ростом, но держался с большим достоинством. Осанка, манеры и учтивая речь выдавали в нем человека благородного. Князь приказал принять его с почетом, накрыть стол в каминном зале, подать лучшие блюда и старые вина из подвалов… Правда, гость вежливо отказался от мяса и вина, согласившись подкрепиться лишь пресным хлебом, сушеными фруктами, орехами и холодной водой с медом.
- Адептам Ведающих приличествует умеренность, - объяснил он.
После обеда он в вежливо поблагодарил хозяина за прием, и, как бы невзначай спросил - известно ли князю, что один из его кердлов сбежал в город и будет ли он требовать его выдачи, на что имеет право по Орнвайской хартии, подписанной двести лет назад императором Гвенидором?
Князь был весьма удивлен, хотя и постарался не показать виду. В столь же изысканных и витиеватых выражениях он осведомился, с каких это пор почтенный Асворт, ректор Академии Всеобщего Знания в Терегисте, интересуется беглыми крестьянами? И неужели из-за какого-то кердла он решил оставить свои ученые занятия и проделать столь длинный путь?
Гость как будто слегка смутился.
- О, да, разумеется, цель моего визита может показаться весьма странной, - произнес он, - но здесь совершенно особый случай! Должен признаться, что Совет Мудрых оказался в весьма затруднительном положении, и потому я счел необходимым приехать сюда, чтобы побеседовать с вами.
Асворт говорил очень учтиво, соблюдая должное почтение к князю и хозяину дома, но Рондлейфу показалось, что в его глубоких черных глазах на мгновение сверкнула насмешка.
- Особый случай? – князь поднял бровь, - так поведайте, в чем состоит его необычность! После обеда нет ничего лучше доброго вина и хорошей беседы.
Гость отхлебнул глоток воды (князь посмотрел на него с жалостью и тут же потянулся за своим кубком горячего вина с пряностями), поудобнее расположился в кресле и принялся рассказывать.
Оказалось, что родители Кругля поторопились справлять поминки по пропавшему сыну. Зря односельчане прочили ему участь бродяги, вора и висельника… Судьба строптивого подростка сложилась совершенно не так, как они ожидали!
Добравшись до Терегиста, он поступил в услужение к Гвердаму Алерту – странному человеку, слывшему книжником и чудаком. Тот состоял в должности Хранителя библиотеки в Академии Всеобщего Знания, открытой в Терегисте в те времена, когда вольный город еще не находился в вассальной зависимости от метрополии, не платил подати Орне, и градоправитель, избранный собранием жителей, устанавливал порядки по собственному усмотрению.
Академия Всеобщего Знания была в своем роде уникальным заведением, представляющим из себя одновременно и храм Партума - Всеведущего бога, и учебное заведение, куда самые знатные семейства почитали за честь посылать своих сыновей. Бывало, что по особому ходатайству Совета Мудрых пред ректором, талантливые юноши из бедных семей обучались бесплатно, а иногда доходило до того, что в Академию принимали даже девочек!
Но главное – в ее стенах находили приют адепты самых разных областей знания, доступных человеку. Звездочеты, алхимики, целители, поэты, знатоки древностей, риторы и философы – все они могли беспрепятственно жить, творить, передавать знания ученикам. В иных землях правители не потерпели бы подобного заведения –слишком уж свободный, независимый, даже вольнодумный дух там витал - но Терегист гордился своей академией, и слава ее гремела далеко за его пределами.
Гвердам Алерт был далеко не богат, холост – так и не собрался жениться из-за своих ученых занятий, - близорук и рассеян. Беспомощный как малое дитя, он жил отшельником. Дом утопал в пыли и паутине, зато нежно любимые хозяином старинные фолианты громоздились в самых неожиданных местах. Шутники – студенты из академии - утверждали, что когда-нибудь почтенный Гвердам погибнет, похороненный под обрушившейся стопкой книг… Как оказался в его доме Кругль – неизвестно, скорее всего, из-за своей рассеянности Гвердам поначалу просто не заметил его присутствия. Мальчишка неожиданно проявил усердие и сообразительность, а главное редкую тягу к знаниям и способности. Он самостоятельно научился читать, и скоро мог пересказать на память любую книгу из обширного собрания в доме! Тронутый его рвением и настойчивостью, Гвердам Алерт добился, чтобы Кругля приняли в Академию «за счет святейшего Партума» - так было принято выражаться в тех случаях, когда способный студент обучался бесплатно.
Ему прочили блестящее будущее. И не диво - Кругль оказался настоящим самородком, чудо-мальчиком… Любые знания давались ему легко, и он так преуспел в науках, что почтенные, убеленные сединами наставники только руками разводили – раньше им никогда не доводилось видеть ничего подобного! Он мог стать кем угодно – жрецом, предсказателем, звездочетом, книжником, поэтом, лекарем, знатоком древностей… Или даже олеманом - одним из редких мудрецов, непостижимым образом сочетающих в себе все знания и умения. Таких людей немного, и их имена украшают Золотые скрижали – таблички, висящие у парадного входа Академию.
Конечно, ради этого пришлось бы много трудиться, но Кругль, помимо других талантов, был наделен редким упорством. Уже через три года члены Совета Мудрых сочли его достойным первого посвящения – приема в члены адептов, после которого студент считается уже не просто учеником, но Младшим Братом, заслужившим приобщения к знаниям, сокрытым от профанов.
Но тут случилось непредвиденное.
- По обычаю, стоя перед Собранием Мудрых, юноша должен рассказать о себе. И он… - гость вздохнул и покачал головой, то ли в осуждение, то ли просто удивленно, - В общем, он не смог солгать о своем происхождении! Конечно, такая правдивость делает ему честь, но теперь Совет находится в крайне затруднительном положении. Присудить первую степень посвящения талантливому юноше нас обязывает статут, принятый Академией, но, с другой стороны, нигде не сказано что делать, если кандидат оказался крепостным!
Княгиня Амелла вздохнула. Видно, судьба Кругля тронула ее жалостливое сердце…
- Мой милый муж, я хочу просить тебя… - начала было она, но князь только отмахнулся:
- После, дорогая, после! Сейчас у меня есть небольшое дело.
Он позвонил в колокольчик и распорядился явившемуся на вызов доверенному слуге:
- Подай мне перо и бумагу!
На лице слуги отразилось недоумение - с чего это господину вдруг понадобились письменные принадлежности за обедом? – но он лишь привычно склонился в поклоне и отправился исполнять приказание.
Получив требуемое, князь на мгновение задумался, быстро написал несколько слов, размашисто подписался и протянул бумагу своему гостю.
- Этого довольно?
- О, да, разумеется! Более чем, - улыбнулся он, - Благодарю вас, князь, за ваше великодушие…
И, указав взглядом на фамильный герб с драконом, добавил:
- Отрадно видеть знатных людей, для которых девиз семейной чести – не пустые слова!
Гость быстро откланялся, ответив вежливым отказом на приглашение отужинать и переночевать.
- Благодарю вас, князь, но дела призывают меня вернуться в Терегист как можно скорее! Академия требует неустанного внимания…
После его отъезда отец почему-то пришел в веселое расположение духа, приказал позвать музыкантов, пил вино, и долго, пространно рассуждал о том, что боги лучше знают, кому раздавать свои дары… А люди должны лишь не мешать их волеизъявлению. И если уж Всевышнему было угодно вложить недюжинные способности в голову какого-то кердла, то даже он, владетельный князь, не должен становиться на пути судьбы.
Скоро слухи о Кругле дошли из замка до деревни, и односельчане даже стали гордиться земляком. Говорили, что со временем он станет мудрецом, каких свет еще не видел, и прославит родную Хадлобу по всей Империи.
Но этому не суждено было случиться. Вскоре Кругль, уличенный в чтении Запретных книг, был с позором выгнан из академии, и лишь заступничество Гвердама Алерта спасло его от суда и тюрьмы… А может быть, даже казни.
Он пешком вернулся в родную деревню – так же, как и покинул ее много лет назад. Больше идти было некуда, но и здесь его никто уже не ждал – родители давно умерли, а братья сразу дали понять, что не намерены кормить какого-то бездельника, который прохлаждался в городе, ища себе легкой жизни, пока они трудились в поте лица. Ему через порог подали каравай ржаного хлеба и баклажку пива, словно нищему, но в дом не пустили.
Все это Рондлейф узнает гораздо позднее. В тот день он видел из окна, как длинный, худой, нескладный рыжий парень шел по раскисшей глине под проливным дождем, качаясь на ходу, оскальзываясь, падая в лужи – и поднимаясь вновь. Он плакал, выкрикивал что-то, грозя кулаком неизвестно кому – то ли людям, обидевшим его, то ли богам, допускающим несправедливость…
Тогда Рондлейф, конечно, еще не знал, что этот рыжий парень станет его наставником, другом, не раз спасет ему жизнь, а спустя много лет – погибнет ради него... Но почему-то его стало жаль. Мальчик уже хотел попросить отца, чтобы несчастного хотя бы пустили обогреться и поесть, но тот опередил его.
Подозвав одного из грайдов, князь показал на Кругля, который как раз снова упал, беспомощно барахтаясь в грязи, и что-то тихо сказал. Что именно – Рондлейф не расслышал, но через несколько минут Круля уже привели в замок. Грайды не были особенно любезны, и, видимо, тащили его силой – рубаха была порвана, на щеке красовалась ссадина, из носа текла кровь… Кругль стоял перед князем оборванный, грязный, с трудом держась на ногах, но его взгляд - затравленный, несчастный, ненавидящий – был взглядом гордого человека.
- Ну, что? Поймали беглого кердла? Можете делать со мной все, что будет угодно вашей милости. Хоть собакам скормить… Теперь уже все равно.
Так дерзко разговаривать с владетельным князем мало кто осмеливался… Грайды рванулись было, чтобы проучить наглеца, но князь остановил их движением руки.
Он долго, испытующе смотрел на Кругля, как на редкого зверя – без гнева, с одним лишь любопытством. Под этим взглядом отчаянный школяр как-то притих, даже смутился, опустил голову…
Наконец, князь, видимо, принял решение.
- Умный, но все равно дурак, - он вздохнул и сокрушенно покачал головой. – Будем надеяться, что не безнадежный.
Кругль молчал, глядя себе под ноги, а князь невозмутимо продолжал:
- Согласно записи, сделанной в присутствии почтенного Асворта, ты стал не кердлом, а гедилом, отпущенником. Я не могу снова сделать тебя крепостным, даже если бы захотел. Князь не нарушает своего слова! Так что можешь проваливать, куда тебе угодно.
Он смерил взглядом его длинную нелепую фигуру и с усмешкой произнес:
- Правда, не похоже, что ты сможешь уйти далеко. И, раз уж ты здесь, я предлагаю тебе службу.
Кругль выглядел озадаченным, но его бунтарский дух был еще не сломлен.
- Службу? Какую же, хотелось бы знать? Мести двор? Подавать на стол? А может, махать мечом вместе с этими молодцами?
Князь тяжело вздохнул.
- Нет, все-таки ты изрядно глуп! – задумчиво произнес он, - не знаю, чему тебя учили в твоих академиях, но все должно употребляться по назначению – любой предмет, и человек тоже. Никто не носит воду решетом, не забивает гвозди серебряным кубком, не пашет поле, запрягая в плуг благородного орнвайского жеребца…
Он помедлил мгновение, и заговорил уже другим, деловым тоном:
- Моему сыну нужен наставник. А человека, более образованного, чем ты, в наших краях, пожалуй, невозможно найти. Я предлагаю тебе плату свободного человека – еду, одежду и кров, а еще – десять золотых в год. Согласен?
Это было так неожиданно, что Кругль даже рот приоткрыл от удивления… А потом торопливо закивал, будто боялся, что князь передумает.
- Ну, что ж, будем считать, что мы договорились! – заключил Рондлейф-старший, - пойди вымойся и пусть тебе дадут чистую одежду. Да проспись, чтобы к завтрашнему утру был похож на достойного человека, а не пьяного бродягу! От тебя разит как из бочки.
Он помолчал недолго и добавил:
- Надеюсь, я не пожалею об этом.
И, в самом деле, не пожалел. Кругль на удивление быстро и легко прижился в замке, так что стало казаться, что он был тут всегда. Как-то незаметно он стал совершенно незаменимым человеком. Кроме прямых обязанностей у наставника нашлось немало других дел – он разбирал обширную библиотеку, скопившуюся в замке за долгие годы, иногда играл с князем в тавл-рут и развлекал его беседами.
Как-то, будучи в добром расположении духа, князь даже приказал выделить для Кругля особую комнату, куда запретил входить слугам. Затворившись там, наставник подолгу предавался каким-то непонятным занятиям… Бывало, из-за двери раздавались странные звуки, что-то кипело и клокотало, а однажды раздался страшный грохот и из окна полыхнуло огнем. Несколько дней потом в левом крыле замка, где помещалась лаборатория, чувствовался едкий запах, от которого слезились глаза и хотелось чихать, а Кругль еще долго ходил с опаленными бровями и ресницами.
После этого случая на многие в замке стали смотреть на него с опаской, считая колдуном и чернокнижнико. Возможно, несдобровать бы школяру, но выручило другое умение - Кругль оказался весьма сведущ в лекарском искусстве. Ему постоянно приходилось лечить и разбитые коленки детей, и раны грайдов, полученные во время боевой потехи – так было принято называть непрерывные воинский упражнения на заднем дворе – но он делал это так легко и незаметно, как бы между делом, что казалось, будто все происходило само собой, помимо его воли.
Бывало, Кругль справлялся и с более сложными случаями. Повар Адрун обварил себе ногу кипятком так, что она превратилась в сплошной вздувшийся пузырь, но Кругль смазал ожог вонючей мазью - и через несколько дней он зажил без следа. Гурда, виночерпий, слег в горячке, но несколько капель черной как деготь, и горькой, как слезы всех матерей, микстуры, подняли его на ноги. Петра, любимая служанка княгини, чуть не умерла, рожая близнецов, но Кругль спас и ее, и детей. Многим обитателям замка пришлось поминать его в благодарственных молитвах...
Но, конечно, главной его заботой было обучение наследника. При всем своем кажущемся легкомыслии, Кругль никогда не забывал об этом и бездельничать воспитаннику на давал. Поначалу Рондлейф не относился к нему всерьез – еще бы, наставник молод, из-за тщедушного сложения пригоден к благородному воинскому искусству как корова к седлу орнвайского скакуна, к тому же родом из кердлов его отца… Но совсем скоро ему пришлось изменить свое мнение. Кругль так много знал обо всем на свете и умел так интересно рассказывать, что Рондлейф готов был слушать его часами, и порой грайды ждали его напрасно.
В общем, жизнь Рондлейфа была наполнена с утра до вечера, так что, бывало, не оставалось свободной минуты, казалось, что дня не хватает… И это было хорошо.
В день, когда ему сравнялось четырнадцать, отец торжественно объявил, что он вступил в возраст юноши. По обычаю, он прошел обряд посвящения в Храме всех богов – жрец срезал прядь волос у него с головы и сжег на огне жертвенника, прочитал молитву (правда, Рондлейф не понял ни слова, но все равно это было красиво и торжественно), и, в довершении всего, окропил его водой из серебряной чаши.
Вечером в замке был большой праздник. Съехались гости, вино лилось рекой... Правда, самому виновнику торжества отец так и не разрешил выпить, и это было обидно. Зато в его честь звучали цветистые заздравные речи, пожелания добра и счастья, а знаменитый бард Адеур из Сабвены даже сочинил балладу. Рондлейфу она понравилась. Там было о крыльях дракона, возносящих его к небу, и о том, что человека к небесам может вознести только его доблесть и благородство... Засыпая в своей постели, Рондлейф думал о том, что сегодня, окончательно расставшись с детством, он перешел некий важный рубеж, став, по сути, другим человеком! Ночью ему снились пиры и военные походы, он был прославленным героем, как легендарный прародитель Айрах, могучим воином, как Торвид…
А еще – добрым и справедливым, как отец.
На следующее утро Рондлейф, как обычно, зашел в комнату матери, чтобы пожелать ей хорошего дня. Она сидела у окна за рукоделием. Рондлейф подошел, чтобы поцеловать ее, но вдруг вместо привычных пялец для вышивания увидел в ее руках крошечное платьице со множеством оборочек и кружев.
Он хотел было спросить, зачем ей это, но тут заметил, что мать выглядит как-то непривычно – ее стройный стан заметно округлился, а в лице появилось новое, прежде не виданное выражение – одновременно очень нежное, женственное, и в то же время отрешенное. Сейчас она выглядела устремленной внутрь себя, как будто именно там происходит нечто очень важное.
Рондлейф, конечно, уже знал о том, от чего бывают дети, но то, что мать снова может быть беременной, было для него очень уж неожиданно! На мгновение даже мелькнуло нехорошее, ревнивое чувство - неужели теперь она будет любить и баловать кого-то другого? Да, конечно, он давно не малыш, который по вечерам приходил в ее комнату и клал голову на колени, но все равно было немного обидно, словно он лишился чего-то важного, перестав быть единственным для нее.
- Значит, ты… - он никак не мог подобрать подходящее слово, но мать опередила его.
- Да, милый, - спокойно ответила она, - скоро у тебя появится брат или сестра. И сейчас мне очень нужна твоя помощь.
Она опустила голову и, смущенно улыбаясь, добавила:
- Бывает, что женщинам приходится нелегко… А я уже не так молода!
Рондлейф почувствовал, как щеки заливаются краской – так стало стыдно за свои давешние мысли.
- Да, конечно, я все сделаю… - забормотал он.
Мать улыбнулась
- Спасибо, мой милый мальчик! – она легко провела рукой по его волосам, - я знаю, что ты почти взрослый, но прости своей матери эту слабость. Для меня ты останешься ребенком, даже когда тебе стукнет сорок!
С того дня Рондлейф стал больше времени проводить рядом с матерью – совсем как в те времена, когда он был совсем маленьким… Только теперь она нуждалась в помощи и заботе. Беременность действительно давалась тяжело, ее нежное лицо часто было бледным, даже отечным, волосы утратили свой блеск, на щеках появились какие-то пятна, но почему-то она казалась прекрасной, как никогда раньше. Рондлейф, как мог, старался развлечь ее...
И все чаще ловил себя на мысли о том, что это в этой прелести было что-то очень трогательное и печальное, как в прощальной красоте осеннего цветка аванцаты, что отважно распускается даже под снегом, как будто стремится успеть явить миру свою красоту перед долгой зимой.
Прошло несколько месяцев, и в положенный срок зима сковала землю холодом. Закружили метели, и западный ветер принес обильные снегопады. Однажды среди ночи, когда ветер за окном завывал особенно яростно, Рондлейфа разбудил отчаянный женский крик. Спросонья он не сразу понял, что случилось, даже зачем-то схватился за меч, едва успев надеть штаны.
В коридоре слышались голоса, суетились служанки с какими-то тряпками и тазами, и Рондлейф почувствовал себя на редкость глупо – полуодетый, босой, с мечом в руках… Кого он надеялся защитить? Обитателям замка сейчас было явно не до него.
Крик раздался снова, и Рондлейф узнал голос матери. Только теперь он сообразил, что происходит, и ему стало по-настоящему страшно – ведь она говорила, что ребенок должен родиться весной, когда растает снег и земля снова покроется травой и цветами. «Мое весеннее дитя, - говорила она, поглаживая свой округлившийся живот, - оно придет в мир вместе с солнцем, теплом… Разве это не прекрасно?»
Но ничего прекрасного в этом не было. Крик отдавался болью в голове. Хотелось зажмуриться, зажать уши, лишь бы не слышать его… Торопливо одеваясь, Рондлейф чувствовал, как противно дрожат руки. Ну, почему устроено так, что человеческое существо приходит в мир через страдание?
Дверь распахнулась, и в комнату торопливо вошел отец. Выглядел он не лучшим образом. Бледное лицо, красные глаза, блуждающий взгляд придавали ему почти безумный вид. Никогда раньше Рондлейф не видел его таким!
- А, ты уже не спишь… - рассеянно произнес он, - тем лучше. Скачи в Паровец, найди Кругля и привези его сюда. Обычно он ночует в корчме «Черный кот». Подлец отпросился чтобы купить бумаги и чернил, а сам втихую пьет медовуху, пока я не вижу, да водит шашни с дочкой трактирщика...
- Кругля? – удивился Рондлейф, - но зачем?
- Амелла… она рожает, - вымолвил отец, - Альда, лучшая целительница из Терегиста, должна приехать лишь весной, когда сойдет снег! Ну, почему я, глупец, не привез ее сразу?
В голосе его была такая боль… Но он быстро справился с собой и продолжал:
- А теперь твоя мать истекает кровью, и ей некому помочь! Во всей округе не найти никого, кроме деревенских повитух с грязными руками. Негоже простолюдину касаться госпожи, но этот мошенник, кажется, знает свое дело… Петра и ее дети – живое тому свидетельство.
Князь невесело усмехнулся.
- Она сейчас сидит рядом со своей госпожой, держит за руку, и утешает всякими глупыми словами, как и положено преданной служанке, а близнецы едва научились ходить, но уже настоящие разбойники… Только Всевышний знает, зачем ему понадобились сразу двое таких! – задумчиво произнес он, но тут же, словно опомнившись, сдвинул брови и рявкнул:
- И потому – не трать времени на разговоры! Езжай, и привези его поскорее.
Рондлейф с готовностью бросился исполнять приказание. Он был рад возможности сделать хоть что-то… А главное – не слышать больше этих ужасных криков, не видеть отца таким потерянным и жалким, и верить, что все обойдется и закончится хорошо.
Потом Рондлейф смутно помнил, как скакал сквозь метельную ночь, и ветер бросал в лицо хлопья снега, как ворвался в корчму, до полусмерти перепугав хозяина, как вытащил из постели Кругля, мирно спавшего в объятиях пухленькой веснушчатой девушки…
Вид у него, наверное, был как у посланника с того света. Во всяком случае, девушка, открыв глаза и увидев его, истошно закричала. Надо отдать должное наставнику – он остался спокоен, а узнав, что произошло, взъерошил пятерней рыжую шевелюру, торопливо оделся, и совсем скоро они мчались назад, в замок.
Почему-то обратный путь показался гораздо легче – то ли из-за того, что уже начало светать, то ли ветер дул в спину, то ли потому, что чувствовать тепло другого человека рядом – самое сильное подспорье в трудную минуту.
Когда они с Круглем вернулись в замок, все было кончено. Их встретила странная, какая-то неживая тишина… И заплаканные лица служанок. С бьющимся сердцем, не смея поверить, что случилось худшее, Рондлейф с Круглем вошли в каминный зал.
Отец сидел в любимом кресле с кубком вина в руках. Он был уже изрядно пьян, голова склонилась к плечу, и Рондлейф впервые заметил, как много седины в его волосах.
- Я вернулся, - тихо сказал он, - и Кругль здесь, как ты приказал.
Князь поднял голову и обвел их мутным, невидящим взглядом.
- Ты опоздал… - вымолвил он, - Ты опоздал.
- Мама… - выдохнул Рондлейф, чувствуя, как земля уходит из-под ног, но отец не дал ему договорить.
- Она умерла. И ребенок – девочка – тоже. Она была такая… - тут его лицо как-то странно, жалко искривилось, и плечи вздрогнули, - такая маленькая!
Он залпом опрокинул кубок – и тут же наполнил его снова. Рондлейф и Кругль стояли, растерянные, ошарашенные случившимся, не смея сказать хоть слово. Князь смотрел перед собой, но казалось, не видел их. Это продолжалось бесконечно долго… Наконец, он поставил кубок на стол, и вдруг, будто вспомнив о чем-то важном, спросил:
- Скажи мне, Кругль… Скажи только одно – если бы ты был здесь, когда моя жена умирала, ты мог бы ее спасти?
Кругль опустил голову и тихо ответил:
- Я не знаю.
- Это хорошо, - задумчиво произнес князь, - если бы я точно знал, что ты мог сохранить ей жизнь вместо того, чтобы пить пиво в кабаке и прохлаждаться с девкой, то, наверное, убил бы тебя… Хотя, возможно, потом пожалел об этом.
В комнате снова повисло тяжелое молчание. Атмосфера горя, казалось, давила на плечи, и самый воздух сгустился так, что трудно стало дышать… Наконец, Кругль решился заговорить:
- Вряд ли это утешит вас, князь, но девочка все равно бы не выжила. На таком сроке дитя еще не созрело и не окрепло достаточно, чтобы придти в этот мир. Оно не может ни есть, ни дышать самостоятельно, а потому… - он беспомощно развел руками.
- Без тебя знаю, - мрачно ответил он, - а также знаю и то, что нет правил без исключений! Кердлы, твои братья, пашут землю и кланяются, а не становятся чертовыми грамотеями и не поучают своих господ, однако же…
Он посмотрел на Кругля почти с ненавистью. Рондлейф на всякий случай стал так, чтобы успеть перехватить руку отца, если он вдруг не сумеет совладать с гневом и горем. Но князь лишь протянул ему стакан вина.
- Вот! Выпей со мной за мою жену и дочь, которых больше нет. А потом – проваливай, и благодари свою судьбу.
Кругль пил, и Рондлейф видел, как дрожат его руки, как ходит кадык на тощей шее… Поставив на стол пустой стакан, он повернулся и пошел прочь, на неверных ногах, качаясь, словно был мертвецки пьян. Рондлейф направился было за ним, но отец остановил его:
- Нет, останься. Сядь рядом со мной. Первый стакан положено принять из рук отца, так прими и пей!
Короткий зимний день за окном сменился сумерками, потом совсем стемнело. Отец все требовал вина, и слуги, приносящие тяжелые кувшины, опускали глаза, не смея взглянуть ему в лицо. Он пил, и без умолку говорил о жене. Казалось, он помнил каждый день, каждый час из тех, что они провели вместе…
Рондлейф сидел рядом с ним, пил вино, и оно было горьким.
На следующий день госпожа княгиня упокоилась в мраморном склепе вместе с новорожденной дочерью. Крошечный, красный, сморщенный комочек не прожил и часа, но князь настоял, чтобы девочку облекли в белоснежное платьице, которое так старательно вышивала княгиня перед родами, увенчали маленькой жемчужной диадемой и нарекли Амеллой-младшей в честь матери. Это имя он сам занес в Книгу Родословия – толстый фолиант в синей бархатной обложке, испещренной затейливыми золотыми узорами.
Погребальный обряд совершили в Храме всех богов. Тот же пожилой священник, что еще недавно срезал прядь с головы Рондлейфа, выглядел таким печальным, словно сам потерял близкого человека. Княгиню Амеллу любили в округе – она была добра к людям, и храму нередко жертвовала богатые дары…
А теперь она лежала, облаченная в парадное платье из темно-зеленого бархата, прекрасная и уже безучастная ко всему происходящему вокруг. Лицо разгладилось и стало почти девичьим. Ребенка, по настоянию отца, положили ей на грудь над скрещенными руками, так что казалось, будто мать обнимает свое дитя – не жившее, но любимое.
И там, за гранью смерти, они вместе и никогда не расстанутся.
Обратный путь показался почти бесконечным. Несмотря на мороз, все проходящие снимали шапки, женщины даже плакали… Князь будто окаменел, и люди отводили глаза, словно один его взгляд мог убить или ранить.
Когда тяжелая каменная плита накрыла могилу, Рондлейф почувствовал, как плечи дрожат, и не хватает воздуха. Глазам почему-то стало горячо изнутри, а из груди вырывались какие-то странные звуки. На миг ему даже показалось, что он умирает…
Сзади на плечо легла тяжелая отцовская рука.
- Перестань, сын. Мужчине не должно плакать! И… Оставь меня одного.
Глава 8.
Ночь плывет над миром. От века она накрывает землю темно-синим струящимся шелком, даруя всем живущим благословенный покой и отдых от дневных забот. Хорошо коротать ночь за веселой пирушкой, дружеской беседой, мудрой книгой или на ложе с любимой! Но горе человеку, если у изголовья его стоят тягостные воспоминания, одиночество, болезни или угрызения совести. Они способны сделать бессонную ночь бесконечной, и кажется порой, что она длится дольше, чем сама жизнь.
В каминном зале темно. Догорела свеча, и лишь луна чуть засвечивает в окно... Девушка задремала, доверчиво склонив голову на плечо старика. Его узловатая морщинистая рука поглаживает вьющиеся белокурые волосы, а старик все говорит, и никак не может остановиться:
- Да, крошка, я виноват. После того, как умерла моя жена, я едва не потерял и сына – еще тогда, гораздо раньше, чем это действительно случилось. Он уходил от меня, а я ничего не хотел видеть! Правду говорят, нет хуже дурака, чем старый дурак.
Он чуть помедлил, и произнес с бесконечной теплотой и нежностью в голосе:
- Если бы у нас не появилась ты, не знаю, чем бы все кончилось!
Re: Виктория Борисова "Велик и великодушен"
В год Черного быка – Рондлейфу как раз исполнилось девятнадцать – зима стояла суровая, холодная, с метелями и ветрами, зато весна выдалась ранней и дружной. Снег сошел всего за несколько дней, по проталинам показалась молодая травка и зацвели голубые раданы – подснежники, первые вестники близкого тепла.
Радость от пробуждения природы после долгой зимы была столь велика, что, казалось, ее разделяют не только люди, но и животные – коровы нетерпеливо мычат в хлеву, резвятся собаки во дворе, и даже кошки решаются покинуть дом, чтобы погреться на первом солнышке, жмуря глаза и мурлыкая…
В эту весну отец впервые отправил Рондлейфа объезжать свои владения. Дело это было не столько трудным, сколько хлопотным – в течение нескольких дней со свитой грайдов объехать все деревни, находящиеся в подвластных землях, пожелать крестьянам доброго урожая и почтить своим присутствием Соловины – старинный праздник изгнания зимы.
Когда-то, в древности это был жестокий обычай человеческого жертвоприношения. Чтобы испросить благословения грозных подземных богов и вымолить хороший урожай, на костре заживо сжигали девушку. По дворам собирали хворост и дрова, жертву привязывали к тяжелому деревянному кресту, староста деревни поджигал поленницу... И все жители наблюдали, как несчастная погибает в огне. Считалось, что чем дольше она мучается, тем обильнее отплатит земля. Потом люди расходились в молчании – любое сказанное слово могло разрушить силу обряда – и каждый захватывал с собой по горсти пепла, чтобы удобрить поле.
К счастью, те жестокие времена давно миновали, и Весенний праздник стал просто веселой деревенской пирушкой. Площадь украшают цветущими деревцами, а то и просто привязывают цветы к обычным кольям, врытым в землю, на костре сжигают соломенную куклу, именуемую Соловиной с грубо намалеванным лицом, наряженную в красное платье. Только ее отдаленное сходство с человеком напоминает о мрачных обычаях древности.
Рондлейфу и раньше случалось объезжать села вместе с отцом, но в этом году он впервые доверил ему эту почетную обязанность… И неспроста. В последнее время между ними наступило заметное отчуждение, и с каждым днем оно только нарастало.
Все началось в тот день, когда отец отправился на похороны одного из соседей, барона Штрелгена. Барон скончался в почтенном возрасте семидесяти лет, оставив молодую вдову и обширное имение – впрочем, весьма запущенное и обремененное большими долгами. Друзьями они с князем не были никогда, и Рондлейф не раз слышал, как отец в сердцах величал соседа «старым греховодником» и «позором своего рода». Однако, приличия требовали присутствия на погребении, тем более, что вдова совсем растерялась.
С похорон отец почему-то вернулся в приподнятом настроении. Он как будто даже помолодел, все чаще напевал любимую песенку о влюбленной луне, которую Рондлейф помнил еще с детства, и даже заказал себе два новых бархатных камзола…
Все чаще он куда-то уезжал по вечерам. Бывало, что и ночевать не возвращался. Рондлейфа это настораживало, но прямо спросить о том, что происходит он не решался. Если отец захочет – все расскажет сам, а если нет… Что ж, мужчина имеет право на свои тайны. К тому же, отец выглядел таким счастливым – впервые после смерти матери.
Наконец, настал тот день, когда отец собрал в каминном зале грайдов и слуг, и объявил о том, что в ближайшее время собирается жениться.
- Не должно человеку быть одному, и не должно дому быть без хозяйки! Мой сын еще молод… Ему нужна мать, а мне – жена. Госпожа баронесса приняла мое предложение, и в скором времени состоится наша свадьба. Я требую, чтобы вы почитали и любили ее, как мою супругу и вашу госпожу… И хочу, чтобы разделили со мной эту радость. Приказываю выкатить бочку вина, чтобы отпраздновать мою помолвку!
Челядь и слуги дружно прокричали «пусть живет князь!» и разошлись, предвкушая веселую пирушку. В зале остался только Рондлейф. Он молчал, но взгляд, устремленный на отца – недоуменный, почти ненавидящий! - был красноречивее слов. Князь подошел к нему и чуть приобнял за плечи.
- Что скажешь, сын? Неужели ты не рад?
Рондлейф лишь дернул плечом, сбросив его руку, и процедил сквозь зубы:
- Мне не нужна рамата, чтобы варить суп и стирать рубахи. В замке полно служанок!
Он повернулся на каблуках и пошел прочь. Князь смотрел ему вслед, ожидая что сын остановится, одумается… Но он лишь бросил через плечо:
- Благодарю тебя, что не привел второй жены при жизни матери!
По настоянию князя, свадьбу устроили тихую и скромную. Рондлейф даже присутствовал на совершении обряда в Храме всех богов, и, стоя рядом с отцом, держал зажженную свечу.
В тот же вечер он сбежал в Паровец и впервые в жизни мертвецки напился в кабаке «Наливное яблочко», пользующемся недоброй славой у горожан, а наутро – проснулся в постели шлюхи.
Рондлейф не сразу понял, где находится и как тут очутился. Открыв глаза, он обнаружил, что комната чужая, постель несвежая, и почему-то рядом лежит голая женщина – не очень молодая, не очень красивая, с жирными ляжками и огромными, как коровье вымя, грудями, свисающими на живот.
- Что, мой сладкий? – спросила она, - тебе понравилось?
Рондлейф не ответил. Болела голова, тошнило, а главное – на душе было погано. Таким одиноким и несчастным он не чувствовал себя даже в день похорон матери. Тогда у него, по крайней мере, оставался отец, а теперь – и вовсе никого… Хотелось прижаться к отвислой груди этой чужой женщины, и горько жаловаться, как будто она могла хотя бы на мгновение стать близкой, понять и пожалеть.
Рондлейф поборол минутную слабость. Плакать на груди шлюхи недостойно наследника рода Аллегван! Одним толчком крепкого мускулистого тела он вскочил с постели, торопливо оделся и вышел прочь, бросив на стол серебряную монету. На свою случайную любовницу, ставшую первой женщиной в его жизни, он даже не взглянул.
А в замке тем временем появилась новая хозяйка. У нее были рыжие волосы и зеленые глаза, а прозрачно-белая кожа казалось, отливала перламутром… Госпожа Гвинета была весьма красива, она ласково разговаривала с пасынком и улыбалась, но в этой улыбке все время чудилась фальшь. В глубине ее глаз Рондлейф видел нечто опасное, будто заглядывал в речной омут, населенный водяными и загубленными душами утопленников. Он старался избегать мачеху и внутренне содрогался всякий раз, когда видел на ее белой шее изумрудное ожерелье, которое когда-то носила мать.
Все меньше времени он проводил дома. Все чаще с компанией друзей его видели в кабаках и других злачных местах… Шумные кутежи наследника рода Аллегван стали притчей во языцех во всей округе. Находились доброхоты, которые доносили об этом князю. Он пытался поговорить с сыном, но тот лишь отмалчивался. Не помогали ни посулы, ни задушевный тон, ни напоминания о долге, ни даже угрозы лишить наследства. Рондлейфу было все равно. С тех пор, как в замке поселилась госпожа Гвинета, Аллегваннон и так перестал быть его домом.
Но отец не оставлял попыток наставить его на путь истинный. Вот и сейчас отправил объезжать деревни, чтобы еще раз напомнить о том, что он – наследник, будущий князь…
- Тебе пора привыкать к своим обязанностям, - сказал он, провожая Рондлейфа, - я старею, и скоро, возможно, тебе придется заменить меня. Я должен знать, что на тебя можно положиться!
При этих словах в глазах Гвинеты блеснул какой-то странный огонек… И еще – появилось задумчивое выражение, как у хозяйки, которая никак не может решить: пустить курицу на суп или она еще сгодится для того, чтобы нести яйца?
Поначалу поездка показалась приятной, почти увеселительной. Праздник шел по раз и навсегда заведенному порядку: въезжая в деревню во главе отряда грайдов, Рондлейф желал поселянам «хорошего года», и все жители выходили приветствовать их. На площади, возле сложенной поленницы он выпивал до дна первую кружку пива и произносил «пожелание доброго урожая». Староста зажигал костер, и поселяне и плясали вокруг костра, распевая старую песенку:
Гори жарче, Соловина!
Унеси с собою зиму,
Лето теплое впусти,
Не сердись и нас прости.
Настоящее веселье начиналось потом. Пирушка с пивом и танцами затягивалась до полуночи. Ночевать расходились по крестьянским дворам, и тут уж всякое случалось… Несмотря на строгий запрет князя посягать на честь деревенских девушек, разве удержишь на месте молодых парней, истосковавшихся по женской ласке! Да и сами красотки не прочь были скоротать ночку с бравыми княжьими дружинниками… Бывало, что к отъезду не досчитывались кого-то из грайдов и приходилось прибегать к последнему средству: старшина Гердвин (в отряде его уже звали дядькой), засунув два пальца в рот, издавал такой пронзительный переливчатый свист, что у человека непривычного порой закладывало уши. Не услышать его мог разве что мертвый! Через минуту-другую откуда-нибудь из сарая или сеновала появлялся смущенный опоздавший, и бегом спешил присоединиться к товарищам, на ходу отправляя одежду под их смех и сальные шутки.
Только молодой князь отчего-то был мрачен и не разделял немудрящее деревенское веселье. Соломенные куклы корчились на костре, как живые, и порой ему казалось, будто они и впрямь были способны испытывать боль… Произнося заученные слова «добрых пожеланий» Рондлейф каждый раз испытывал странную неловкость. Все действо с его раз и навсегда заведенным ритуалом казалось бессмысленным и противным. Хотелось, чтобы оно закончилось поскорее...
Но и возвращаться, по сути, некуда. В замке Аллегваннон теперь все не так! Там - отец, ставший почти чужим, и женщина со змеиным взглядом. «Хорошо еще, что на свете есть кабаки и шлюхи! – с тоской думал Рондлейф, покачиваясь в седле, и Кругль, который почему-то напросился вместе с ним в эту поездку, все чаще и чаще с тревогой поглядывал на бывшего воспитанника.
Последней на их пути была деревушка под названием Брецва, затерянная в лесах у подножия Ардалийских гор. Деревня была небольшая, бедная, - прокормить себя и скот на каменистой почве совсем непросто! – а потому и дань, приносимая владетельному князю, была скорее символической: три корзины орехов, две кадушки душистого горного меда, да теплые носки из шерсти тонкорунных овец, связанные руками местных женщин.
Въезжая в деревню, Рондлейф и его спутники, как всегда, отвечали на поклоны и приветствия поселян:
- Честь и слава князю! Честь и слава дружине!
- Доброго урожаю! Хорошего года!
Они миновали единственную деревенскую улицу и въехали на площадь, где уже разложена была поленница для костра.
- Нарочно ждали, не начинали без вас, - льстиво приговаривал староста – высокий толстопузый мужик, наряженный по случаю праздника в новую рубаху. Его маленькие глазки, слишком близко посаженные к переносице, блестели от усердия и желания услужить молодому господину, - хотели, сталбыть, чтоб сам князь благословил… Чтоб, значит, урожаю быть наверняка!
Рондлейф взял поднесенную кружку, поднес к губам… И тут он увидел нечто такое, что дрогнула рука и пиво полилось на землю.
Над поленницей и вязанками хвороста, заботливо сложенными для костра, распятая на деревянном кресте, была привязана не соломенная кукла, а живая девушка! Совсем юная, почти ребенок. Длинные светлые волосы спускались ниже пояса, и даже шутовское красное платье лишь подчеркивало ее хрупкую красоту. Нежное лицо выглядело странно-спокойным, словно несчастная жертва не понимала происходящего... Но взгляд был совершенно осмысленный, такой всепонимающий и печальный, будто даже теперь, перед тем, как погибнуть ужасной смертью, она прощала и жалела своих мучителей.
Видеть это кроткое сияние в глазах обреченного существа было невыносимо. В первую минуту Рондлейф застыл на месте, не в силах поверить в происходящее. Староста уже зажег смоляной факел и наклонился, чтобы поднести его к куче дров. Еще несколько минут – и запылает костер, а девочка сгорит заживо.
Рондлейф тряхнул головой, и оцепенение прошло. Взгляд и разум заволокла багровая ярость. Ударив каблуками в бока своего коня, он врезался в толпу.
- А ну, прекратить! Как вы посмели!
Удар плетью пришелся старосте по голове. Он вскрикнул от неожиданности и боли, и упал, неуклюже взмахнув руками. Факел откатился в сторону и погас. Пронзительно закричали женщины, дети заплакали, но Рондлейф все не мог остановиться. Он почти обезумел, и хлестал плетью направо и налево, не разбирая, в кого попадает.
- Стоять! Стоять, холопы! Перед вами князь! – кричал он, и какая-то часть его существа ощущала радостное освобождение. Теперь, по крайней мере, не нужно было притворяться и произносить заученные слова!
Вспышка гнева скоро прошла. Рондлейф выпрямился в седле, тяжело дыша, отер пот, заливающий глаза… Он видел растерянные, испуганные лица крестьян, не понимающих почему им испортили праздник. Тоненько выли женщины и девушки, причитая непонятными словами, дети прятались за юбками матерей. Мужчины стояли поодаль и угрюмо молчали, не смея прекословить сыну владетельного князя, да еще в присутствии вооруженной свиты, но Рондлейф видел, как сжимаются пудовые кулаки и ходят ходуном желваки на скулах.
Староста деревни стоял перед ним опустив голову и комкая шапку в руке.
- Как тебя зовут? – обратился к нему Рондлейф.
- Шалар, ваша милость! – отозвался он, но голос его странно, неуловимо изменился – льстивой угодливости в нем больше не чувствовалось.
- А теперь скажи мне, Шалар, как вы могли учинить такое в наших владениях? Сжечь на костре живого человека...
- Дык… Неурожай прошлый год случился! – староста развел руками, будто удивляясь его непонятливости, - засуха, значит. Мы и того… Как, значит, отцы и деды наши делали. Своих-то жалко, нешто мы изверги какие! Скинулись, значит, по три гроша со двора и купили на торгу в Третове рабыню. Девка никчемная, слабосильная, хворая, да еще и придурковатая какая-то, говорить не может как все люди, чего бормочет – не разберешь… Потому и дешево отдали. А нам-то без разницы, все одно на костер пойдет!
Он хитро усмехнулся, словно рассказывал о выгодной покупке коровы или козы, но потом как-то сразу сник, и, бессильно уронив руки, похожие на две большие коряги, с печалью в голосе произнес:
- Да вот, оказалось, зря все это. Напрасный, сталбыть, расход, да и хлопоты зряшные… Только хуже получилось.
- Отчего же? – Рондлейф недобро сощурил глаза.
- Дык, примета плохая, ваша милость! Подземные свое не получили, сталбыть, урожаю и в этом году не быть, - мрачно сказал он и сплюнул в сторону.
Рондлейф почувствовал, как в груди снова закипает злоба.
- Поротые задницы – примета еще хуже! – процедил он сквозь зубы, - я здесь князь, как скажу, так и будет.
Староста опустил голову еще ниже и пробасил:
- Это как угодно будет вашей милости… Нам все одно теперь с голоду пропадать. Не будет урожаю…
Голос его прервался, и Рондлейф с удивлением увидел, как по лицу этого большого и грубого человека текут слезы. Они прокладывали себе путь среди морщин на выдубленной солнцем и ветром коже, как ручьи по весне текут по высохшим руслам, и капали на землю, будто для того, чтобы напитать ее живительной влагой, подобно дождю.
Боковым зрением он заметил и кое-что другое… Это ему совсем не понравилось. Он видел, как крепкие мужики сжимают колья, непонятно как оказавшиеся у них в руках. Запоздало Рондлейф сообразил, что эти колья должны были стать нарядными Весенними деревьями, украшенными первой зеленью и цветами, а теперь, пожалуй, могут сослужить совсем другую службу... Нет, конечно, это никому не поможет - грайды уже взялись за рукояти мечей. Против воинов, хорошо вооруженных и привычных к бою, эти деревенщины ничего сделать не смогут, но… Кольцо вокруг постепенно сужалось, и лица добрых поселян не предвещали ничего хорошего.
Рондлейф смотрел на них и думал о том, что какое решение бы он не принял сейчас – оно будет плохим. С одной стороны, учинять побоище в подвластной деревне, да еще в праздник – хуже этого трудно что-то придумать. Так, пожалуй, недалеко и до бунта! Но отступить, показать свою слабость, потерять лицо перед дружиной – еще хуже. Настоящим князем, конгом, воином ему уже никогда не стать.
Совершенно неожиданно положение спас Кругль. Почему-то он оказался рядом с Рондлейфом (впрочем, как и всегда в нужный момент!), хотя до этого ехал в арьергарде отряда, по обыкновению глазея по сторонам и почти неумолчно разглагольствуя.
- Да уж, ваша милость, попали мы с вами в переплет! – тихо сказал он на гвельском наречии, - истинно говорят – не делай добра, не получишь зла.
- Ничего! – процедил сквозь зубы молодой князь, - пусть только попробуют хоть пальцем тронуть кого-то из нас…
- Ну, да, храбрые грайды порубают их в капусту, а потом мы все об этом очень сильно пожалеем, но будет уже поздно! Пусть такая развязка останется на крайний случай. Самый крайний.
- Ты много болтаешь, Кругль! – прервал его Рондлейф, - говори дело, если можешь, а нет – лучше молчи. И стань так, чтоб не задели ненароком.
Но Кругль и не думал сдаваться.
- Сказано в премудростях Реугантия Великого, «есть время говорить и есть время молчать», - невозмутимо ответствовал он, - если хотите спасти жизнь этой девочке – а заодно сохранить достоинство и выйти без потерь из сложившейся ситуации… Весьма паршивой ситуации, должен вам заметить! - рабыню надо выкупить. Дайте этим добрым поселянам несколько монет, скажите, что-нибудь подобающее случаю, и они будут целовать ваши сапоги.
Рондлейф покраснел. Признаться в том, что его кошель почти пуст, было бы непереносимо… Отец сердится на него из-за кутежей, и, наверное, он по-своему прав. Конечно, для наследника князей Аллегван, кредит открыт в любом кабаке по всей округе, но жизнь обреченной рабыни этим не выкупить.
Он снял с указательного пальца правой руки старинный золотой перстень с каралонгом. Отец подарил его в один из дней, когда в очередной раз пытался поговорить по душам, отвратить от кутежей, образумить и наставить на путь истинный.
На секунду сердце дрогнуло. Рондлейф вспомнил его лицо, и глаза, и голос, ощутил волну любви – совсем как в детстве! Но тут же появилась обида – как он мог позволить какой-то чужой женщине занять место матери? Этого Рондлейф никак не мог ему простить… И, наверное, не простит никогда!
Он тряхнул головой, отгоняя воспоминание, и протянул перстень Круглю.
- Этого довольно?
- Более чем… - ответил Круль, быстро оглядев драгоценность, - за него всю деревню купить можно! Неужели вам не жаль?
- Нет, - угрюмо ответил Рондлейф, - терпеть не могу этих побрякушек! Скажи им что-нибудь… И пусть все закончится поскорее.
- Что ж. как вам будет угодно… - пожал плечами Кругль.
Он осторожно, но крепко взял перстень двумя пальцами – и высоко поднял над головой. Камень засиял на солнце, рассыпая во все стороны радужные блики. Казалось, смешной рыжий парень держит в руках драгоценный живой огонь, что когда-то пришел с неба, растопив Предвечный лед и дав начало всему живому...
- Слушайте меня, поселяне! – заговорил он, - Наш будущий властелин, сын и наследник владетельного князя Рондлейф ат Аллегван, не может допустить смертоубийства в подвластных землях!
Над площадью прокатился недовольный глухой ропот. Казалось – еще мгновение, и крестьяне бросятся на него всей толпой. Тогда избежать кровопролития уж точно не удастся... Но Кругль как будто не замечал этого.
- Однако, снисходя к вашей нужде, князь решил явить свою великую милость. Он желает выкупить рабыню!
Стало тихо. На лицах людей отразилось удивление... И ожидание. Теперь они смотрели на Кругля уже без злобы. В глазах старосты загорелся алчный огонек, и он весь подался вперед, чтобы не упустить ни слова. Воодушевленный успехом, Кругль продолжал:
- Видите этот перстень? Он изготовлен из драгоценного камня каралонга, дающего всякому, кто носит его, здоровье, силу, мудрость и удачу! Золотая оправа тонкой работы изготовлена лучшими мастерами в Терегисте…
Люди, кажется, забыли обо всем – о празднике, о девушке на костре, и даже о странной выходке молодого князя. Словно завороженные, смотрели они на перстень. А Кругль все гнул свое:
- Смотрите, поселяне! Смотрите, ибо вряд ли когда-нибудь еще вам придется увидеть нечто подобное. За один этот перстень можно купить весь ваш урожай, ваши поля, ваши халупы, крытые соломой, и всех вас в придачу, вместе с женами и ребятишками! Радуйтесь и благодарите свою судьбу, за то, что теперь вам точно не придется голодать, даже если снег выпадет посреди лета или ни капли дождя не упадет на землю…
Он обвел взглядом толпу, и, чуть усмехнувшись, добавил:
- А еще – за то, что вам волею небес достался такой щедрый и милостивый молодой хозяин. Староста, - Кругль протянул перстень мужику, - возьми и спрячь. Смотри, головой за него отвечаешь!
Староста принял перстень с низким поклоном. На его заскорузлой ладони камень как будто погас и теперь казался простой стекляшкой. Грайды отвязали девушку, и она бессильно обмякла в их руках. Никто даже не заметил, что она потеряла сознание... Лицо ее залила прозрачно-голубоватая бледность, и дыхание было таким слабым, что едва ощущалось. Старшина Гердвин досадливо покачал головой.
- Пустое дело… Все равно умрет по дороге, - проворчал он, и рявкнул на крестьян:
- А теперь – пошли вон отсюда! Праздник кончился.
Люди покорно начали расходиться с площади. Особой радости не чувствовалось – мужчины смотрели угрюмо и настороженно, женщины прижимали к себе детей... Седой старик со спутанной бородой украдкой сплюнул в сторону и пробурчал себе под нос:
- А все одно – примета плохая! Помяните мое слово – не быть теперь урожаю…
Обратный путь оказался нерадостным и тяжелым. От веселого настроения не осталось и следа. Горечь омраченного праздника будто стояла во рту, да так, что ни проглотить, ни выплюнуть. Каждому известно, что бывают дни в году, когда небо становится ближе к земле, и боги смотрят на людей… Потому так важно почтить их, не отступая от обычаев, иначе не миновать беды!
Девочка так и не пришла в себя, несмотря на все старания Кругля. Ее пришлось везти в телеге, позаимствованной у старосты в Брецве. Когда колесо подскакивало на ухабе, голова моталась на тоненькой шейке, будто неживая, и у Рондлейфа каждый раз мучительно замирало сердце – девочка совсем слаба, а ну как умрет по дороге?
Ночевать остановились у ручья, близ Хардарского тракта. Обратный путь к замку Аллегваннон по прямой дороге должен занять не более двух дней, но почему-то все чувствовали себя такими усталыми и измученными, будто им пришлось не объезжать деревни в праздник Соловин, а совершить многодневный пеший переход по горам и чащобам.
У костра не слышно было ни шуток, ни смеха. Спутники Рондлейфа молча жевали хлеб с вяленым мясом, а он сам и вовсе не мог есть – просто сидел, глядя на огонь, и думал о том, что же сделал не так? Неужели надо было дать спалить живьем несчастную девочку, сделав вид что это всего лишь кукла? Может, конечно, Подземным богам такой исход праздника в Брецве больше пришелся бы по нраву, но он сам вряд ли смог бы спать спокойно, это Рондлейф знал точно.
И всю оставшуюся жизнь считал бы себя подлецом и трусом.
Наконец, он не выдержал - обвел взглядом лица своих товарищей и спросил:
- Ну, что вы молчите?
Никто не проронил в ответ ни слова. Грайды отводили глаза. Только старшина Гердвин опустил голову и проворчал:
- Князя судят боги.
Даже его согнутая спина и упрямый мощный затылок, казалось, выражали неодобрение. Но Рондлейф все не мог успокоиться. Он повернулся к Круглю:
- Обычно твой язык бывает гораздо длиннее нужного. Ну, скажи хоть ты что-нибудь! Скажи, не молчи.
- А что я могу сказать вам, господин? – пожал плечами Кругль - Поздравляю! Теперь вас будут воспевать в балладах. Это было красиво, но глупо. Знаете, что они теперь сделают с деньгами? Перепьются до чертиков, заодно пропьют семенное зерно, потом подерутся, вспомнив старые обиды… Хорошо, если никого не зарежут. Немалую долю под шумок прикарманит староста, он мужик хитрый и жадный.
Он подумал недолго и мрачно добавил:
- А если что-нибудь останется, купят новую рабыню и принесут ее в жертву. На всякий случай – чтобы Подземные не обиделись.
- Не узнаю тебя, Кругль! – Рондлейф укоризненно покачал головой, - Как ты можешь так говорить о своих братьях?
- Говорю, потому что знаю, - Кругль невесело усмехнулся, покачав головой, и в свете костра его рыжие кудри тоже сверкнули огнем, - вы видели этих добрых поселян, когда в праздник они надевают чистые рубахи, умываются, вычесывают колтуны из волос и приходят под стены замка, дабы выразить почтение вашему батюшке. А вы задумались хоть на мгновение, какова их жизнь? Это тяжкий ежедневный труд, это голод, когда случится неурожай, это болезни… И страх. Вечный, душу выпивающий страх, что град побьет колосья, корова перестанет доиться, или какой-нибудь дурак-барон потопчет посевы на охоте.
Рондлейф задохнулся от возмущения.
- И потому они готовы на все - убить, искалечить, сжечь заживо? И все ради куска хлеба с мякиной, своей дымной халупы и сопливых ребятишек? Ради этой нищей, безрадостной жизни?
- Да, – просто ответил Кругль, - потому что другой у них нет.
- Расскажи об этом ей, - Рондлейф кивнул на девушку, - если выживет, конечно… эти скоты ее чуть не сожгли, а запоздай мы ненадолго – плясали бы вокруг костра и удобряли пеплом свои делянки!
- Они трудятся от зари до зари, растят хлеб… Хлеб, который вы едите! – напомнил Кругль.
Девушка застонала. Рондлейф нахмурился. Казалось, в этот миг он на себе ощутил ее страдание…
- Я не желаю есть хлеб, политый кровью, - мрачно ответил он.
- Не нам выбирать, - пожал плечами Кругль, - каждый вынул свой жребий и идет той дорогой, что была определена для него.
Так говорил когда-то Властелин Смерти на ярмарочном лугу… И пусть это был всего лишь шут, комедиант, фигляр, что кривляется на потеху толпе, но в его словах была какая-то жуткая, безжалостная правда.
- Я пойду той дорогой, которой захочу! – Рондлейф сжал кулаки, и глаза его сверкнули в темноте.
Устыдившись вспышки гнева, он замолчал… А потом повторил - на этот раз спокойно и твердо:
- Я пойду своей дорогой… И никому не советую становиться у меня на пути.
Ночь стояла ясная, но холодная. От земли тянуло сыростью, и грайды, свободные от несения ночной сторожевой службы, беспокойно ворочались во сне. Не спасали даже попоны и одеяла из шерсти шергиранских овец, что легче и теплее лебяжьего пуха.
Никто не заметил, что дыхание девушки постепенно становилось все реже и слабее, пока, наконец, не затихло совсем. Только пес по кличке Дак – крупный кобель аридамской породы, любимец и баловень Рондлейфа – вдруг беспокойно поднял морду. Вокруг было тихо, но пес никак не мог успокоиться, и все водил носом, будто принюхиваясь к чему-то. Пробираясь между спящими, он подошел к девушке и принялся вылизывать ее лицо. Бледная кожа была холодна, но горячий язык снова и снова лизал щеки, лоб, щекотал нос, будто вытягивая из небытия…
Наконец, она открыла глаза и улыбнулась, протянув к собаке тонкую, почти детскую руку. Пес улегся рядом, уткнувшись носом ей в плечо, согревая своим теплом, и девочка заснула, обняв его могучую шею. Теперь она дышала тихо и ровно, бледные щеки чуть порозовели, и на губах появилась легкая улыбка…
Вернувшись домой, Рондлейф рассказал отцу обо всем, что произошло в Брецве. Тот выслушал, не перебивая - и только головой покачал.
- Даже не знаю, что сказать тебе, сын… Наверное, ты и в самом деле не мог поступить иначе.
Потом подумал и добавил:
- Да, пожалуй, и я бы не смог.
Так Дейя оказалась в замке. Правда, ее настоящего имени тогда еще никто не знал, а сама она говорить не умела… Ее прозвали Лалем - немая – и скоро она научилась отзываться на новое имя.
Против ожиданий, девочка быстро пришла в себя и поднялась на ноги. Она была еще слишком слаба, но очень старалась быть полезной, хватаясь за любую работу. Правда, толку от ее стараний было немного. Поднять что-нибудь тяжелее стакана с водой для нее было не по силам, она скоро уставала, начинала бледнеть лицом и задыхаться, а один раз даже упала в обморок, перепугав других служанок. «Умрет скоро, - шептались они, осеняя себя Охранительным знаком, - больная, слабая, куда ей! Хоть не на костре – и то благо».
Еще хуже было то, что княгиня почему-то невзлюбила ее с первого взгляда. Каждый раз она брезгливо морщилась, если новая служанка попадалась ей на глаза… И все чаще как бы невзначай заводила разговор о том, что замок Аллегваннон – не богадельня для безродных нищенок, а потому надо бы избавиться от нее поскорее – сбыть кому-нибудь за бесценок или просто выгнать прочь.
Такого раньше никогда не бывало! Покойная княгиня Амелла всегда была добра и терпелива к служанкам… Но Гвинета все настаивала на своем, и даже князь как-то упрекнул ее за жестокосердие:
- Чем досаждает тебе это бедное дитя? Моя жена никогда бы так не поступила!
Зеленые глаза сверкнули опасным огнем.
- Теперь я твоя жена! – резко ответила он, но уже в следующий миг, овладев собой, кротко проворковала:
- О чем ты, дорогой? Я всего лишь хочу быть рачительной хозяйкой, чтобы лучше распорядиться твоим достоянием!
В конце концов, княгиня отправила неугодную служанку на кухню, под начало старшей поварихи Аены с надеждой, что никчемная рабыня хоть там на что-то сгодится. Это оказалось даже к лучшему - добрая толстая Аена жалела девочку. «Поднимать котлы такими ручками – все равно что выметать золу букетом лилий!» - изрекла она, и отправила ее перебирать фасоль и чечевицу. «Вот где пригодятся твои тонкие пальчики!».
Скоро о девочке как-то позабыли. В самом деле - мало ли служанок в замке? Одной больше или меньше – никто и не заметит! Даже Рондлейф редко вспоминал о ее существовании, и праздник Соловин в деревне Брецва остался для него где-то далеко в прошлом.
Лишь иногда, случайно столкнувшись, он встречал ее взгляд, улыбку - такую милую, застенчивую и нежную! – и чувствовал себя так, будто в жаркий день окунулся в чистую прохладную воду.
Узник открыл глаза. Он смотрел на луну, в тщетной надежде еще раз увидеть прекрасное лицо той, которой когда-то спас жизнь – а она спасла его душу. Именно сейчас он так много хотел бы сказать ей! Трудно выразить словами все, что он испытывал – и любовь, и нежность, и надежду, что когда-нибудь им еще доведется встретиться снова, пусть и не в этом мире…
А еще – благодарность за то, что теперь сможет умереть человеком, а не бессмысленным куском исстрадавшейся, гниющей заживо плоти.
Глава 9.
В замке у давно потухшего камина старик и девушка сидят, обнявшись, словно пытаясь хоть как-то согреть друг друга.
- Я думал о нем всегда… Каждый день, каждую минуту! Если бы ты знала, крошка, как это тяжело… Хотя, наверное, ты знаешь. Я бы охотно умер вместо него. Но Властелин Смерти выбирает сам… Кто может спорить с ним?
Девушка резко выпрямилась, тряхнула головой, словно сбрасывая остатки сонной дремоты. Ее взгляд стал сосредоточенным, и казалось, ее осенила какая-то новая, очень важная мысль… Наконец, набрав побольше воздуха в грудь, она с огромным трудом выдохнула:
- Мо! Тон!
Она повторяла это снова и снова, отчаянно жестикулируя. Понять, что она имеет в виду, было нелегко… Но старик понял. Он посмотрел на нее искоса, сдвинув седые брови, и осторожно спросил:
- Мортон? Ты хочешь сказать – Мортон?
Дейя быстро закивала.
- Ты хочешь, чтобы я пошел к нему? Сейчас, среди ночи?
Девушка снова кивнула – на этот раз не столь решительно. Старик отбросил назад слишком длинные седые волосы.
- Что же, может, ты и права! – задумчиво произнес он, - Если кто-то и может помочь нам, то только он.
Мортон появился в замке неожиданно и странно. Это можно было сравнить разве что с ураганом, который, налетев неизвестно откуда и перевернув все вокруг с ног на голову, так же неожиданно улетает… И оставляет после себя полный разор.
Стояло время, которое в окрестностях замка Аллегваннон принято было называть предзимьем – листья с деревьев уже облетели, пожелтела и высохла трава, по ночам после первых заморозков лужи подергиваются тонким льдом, и замерзшая грязь на дорогах уже не чавкает под копытами лошадей. Убран урожай с полей, скот заперт в хлеву, и крестьяне сидят по домам, предпочитая не выходить со двора без крайней на то необходимости. На холодном ветру легко подцепить зловредный кашель и лихорадку, от которой человека бросает то в жар, то в холод, но не только это было тому причиной…
Время, когда осень уже кончилась, а зима еще не наступила, издавна почитается нечистым и опасным. В такие дни по земле гуляют неупокоенные души, а по ночам в небе проносится дикая кавалькада всадников Придла, легендарного короля-разбойника, который, за свои бесчисленные грехи и преступления обречен вечно скитаться между небом и землей. Несдобровать человеку, что повстречает их! Закружат, увлекут за собой, а то и растерзают, как собаки зайца. Лучше уж сидеть дома, у очага, пить горячее пиво из глиняной кружки, покуривая трубочку, и слушать стариковские байки о славных прежних временах, когда и снег был белее, и вода мокрее, а люди – не в пример сильнее и краше, чем сейчас!
В один из серых, пасмурных дней, когда небо нависло над землей так низко, что казалось, если забраться на дерево, можно оторвать кусок облака, из леса вышел человек. Вид его был настолько странен и дик, что бабы, полоскавшие белье у реки, побросали свои вальки и с визгом бросились врассыпную.
Огромного роста, широкоплечий, с буйной гривой спутанных черно-седых волос, свободно падающих на спину, до самых глаз заросший бородой, он шел, опираясь на посох, похожий на корягу причудливой формы. Непохоже, однако, что ему так уж нужна была опора - шаг его был тверд, и походка размашиста. Странный путник был одет в лохмотья, ноги босы, несмотря на холод, но грубый плащ у плеча небрежно сколот массивной золотой фибулой удивительно тонкой работы, изображающей невиданную птицу с человеческой головой.
Подойдя к воротам замка, путник зачем-то посмотрел вверх, словно хотел разглядеть там нечто важное. Несколько минут он напряженно всматривался в серое небо, и, что бы там ни увидел, кажется, остался вполне удовлетворен.
Он взялся за кольцо и постучал в ворота. Слуга выглянул в маленькое смотровое оконце, и, смерив его взглядом, хотел было прогнать бродягу, но почему-то слова застыли у него на губах. Путник лишь ухмыльнулся, показав крепкие белые зубы, и веско, со значением произнес:
- Что ж ты стоишь, добрый страж? Забыл о своих обязанностях? Иди и передай своему господину, что его хочет видеть Мортон!
Слуга недоверчиво посмотрел на странного посетителя, но почему-то не смог ослушаться и со всех ног бросился исполнять приказание.
К удивлению всех обитателей замка, князь приказал встретить бродягу с почетом. Правда, особенной радости он не выразил, но велел отвести ему лучшие покои для гостей и даже послал новую одежду.
Много позже Кругль, который в тот день, как назло, отпросился у князя на целую неделю и снова отправился в Паровец к своей возлюбленной, будет горько сожалеть о том, что ему так и не удалось хотя бы словом перемолвиться со знаменитым прорицателем и чародеем, чья слава уже много лет гремела по всей империи. О Мортоне ходило столько слухов – вплоть до самых невероятных! – что трудно было отделить правду от вымысла… А о том, чтобы увидеть его во плоти, и даже говорить с ним, человеку вроде Кругля оставалось только мечтать.
В тот день Рондлейф еще не знал об этом. Он сам бы охотно улизнул из замка! Но, как известно, никому, кроме немногих избранных, не дано знать, что ждет человека в самом ближайшем будущем… И этому вечеру суждено было навсегда изменить привычное течение жизни.
А ведь поначалу ничто не предвещало бури! Обед подали, как всегда, в каминном зале. Госпожа Гвинета чуть запоздала, но вышла из своих покоев такая свежая и сияющая, что даже Рондлейф невольно залюбовался ею. Легкая улыбка играла на губах, глаза сверкали яркой зеленью, соперничая с изумрудным с ожерельем на шее (тем самым, что когда-то носила мать!) и шелковое платье с варронийскими кружевами изящно облегало стройный стан. Подойдя к мужу, она скромно опустила глаза и склонилась в реверансе, чуть придерживая юбки. Князь просветлел лицом, и его губы тронула улыбка – та особенная улыбка, что исходит из самого сердца…
- Какая ты красавица! – с чувством произнес он, - любой мог бы лишь мечтать о такой прелестной супруге.
Гвинета зарделась от смущения, став еще красивее. Князь поцеловал ее в обе щеки, и осторожно снял маленький сухой листочек, невесть как приставший к волосам. В этом движении было столько нежности, что Рондлейф невольно отвел глаза. Ему впервые стало стыдно за то, что он плохо относился к этой женщине. Ведь отец ее так любит… Разве он вправе мешать его счастью?
А Мортон повел себя странно. Почему-то он застыл на мгновение, устремив отсутствующий взор в одну точку… и громко расхохотался. Князь недовольно сдвинул брови. Мортон сразу осекся, как будто осознав свою оплошность.
- Простите меня… За годы одиночества я совсем отвык от светского общества, – произнес он. Голос звучал виновато, но глаза – черные, дикие, с голубоватыми белками – по-прежнему смеялись.
Удивительно, но Мортон выглядел настоящим франтом. Бархатный камзол и шелковая рубашка с кружевами сидели на нем непринужденно и даже изысканно, словно бродяга всю жизнь носил дорогую одежду, и все же в его облике было нечто пугающее, придающее сходство с диким зверем – то ли буйная грива волос, падающих на спину, то ли слишком белые, слишком острые зубы, то ли тяжелый взгляд из-под густых сросшихся бровей…
Разговор за столом почему-то не клеился. В присутствии Мортона все чувствовали себя неуютно. Даже слуги старательно обходили его, избегая случайно прикоснуться. Молчал и гость – только ел за троих, с завидным аппетитом обгладывая кости.
Все шло своим чередом – до тех пор, пока в каминный зал не вошла немая девушка с кувшином пива. Обычно она не прислуживала за столом – госпожа Гвинета по-прежнему не желала ее видеть… Но в тот вечер одна из служанок отпросилась в деревню к родным, другая – слегла с простудой, и старшая повариха Аена сочла, что не случится большой беды, если и Лалем поможет, раз уж другие слуги сбиваются с ног.
Девушка вошла в зал, осторожно неся тяжелый кувшин двумя руками. Завидев ее, Мортон почему-то оживился, как хищник, учуявший добычу, но она совсем не боялась его напротив – наливая ему пиво, улыбнулась своей кроткой нежной улыбкой, и, кажется, вокруг стало светлее…
- Лей до краев, крошка! Полупустой стакан допивает дьявол, - сказал Мортон.
Он остро и цепко глянул в лицо девушки, так, что она засмущалась, покраснела и опустила глаза. А Мортон тем временем осушил свой стакан и с довольным видом откинулся на спинку стула.
- Благодарю за угощение, князь! – обратился он к хозяину, - Давно я живу на свете, но первый раз мне наливает пиво королевская дочь!
Князь постарался не выдать удивления. Представить себе, что безродная немая рабыня может оказаться принцессой, было просто невозможно!
- Что ты говоришь? – спросил он, - неужели…
- Да, именно! – согласился Мортон, - я привык называть вещи своими именами и говорю то, что вижу. Когда передо мной кошка, я называю ее кошкой. Тут то же самое.
Он поманил к себе девочку:
- Подойди сюда, не бойся! Я не причиню тебе зла.
Она поставила кувшин на стол, и несмело подошла к нему, опустив глаза долу и вытирая руки передником. Мортон взял ее голову в ладони, посмотрел в глаза… Даже сидя он был с ней почти одного роста, и девочка выглядела особенно маленькой и хрупкой рядом с его мощной фигурой. Их безмолвный разговор, казалось, продолжался долго, очень долго… Наконец, Мортон тихо спросил:
- Дейя… Да, при рождении тебя назвали именно так, правда?
Девочка медленно кивнула. Ее глаза покрылись паволокой, взгляд остановился, и казалось, она вот-вот лишится чувств.
- Сядь! – Мортон потянул ее за руку, и осторожно, но властно усадил рядом с собой. Не дело, конечно, сажать рабыню за стол с господами, но почему-то никто не смел ему противоречить.
- Что ты знаешь о ней? – спросил князь. На чародея он смотрел с подозрением, и кажется, не очень-то верил ему.
- Это долгая история. И очень печальная…
- Так расскажи!
- Что ж, раз вы настаиваете… - Мортон устроился поудобнее, - да, князь, перед вами действительно королевская дочь. Четырнадцать лет назад одна из наложниц короля Сетара, властителя Корн-Селор, родила девочку. Не бог весть какая радость – ведь это не сын! - но и беды нет. Многие из владетельных князей были бы счастливы взять в жены королевскую дочь, хотя бы и незаконную. К тому же, девочка была чудо как хороша собой. Даже старая повитуха, принимавшая роды, рассказывала потом, что ей никогда не доводилось видеть такого красивого младенца. Служанки и судомойки бегали тайком посмотреть на малышку в колыбели… И перешептывались между собой, что незаконная дочь вырастет гораздо краше и милее наследной принцессы.
Он налил себе еще пива, отхлебнул добрый глоток и продолжал:
- Молодая мать умерла через несколько дней от родильной горячки - по крайней мере, так говорили в замке. Правда, Кавелла, законная супруга Сетара, могла бы поведать об этом гораздо больше. Именно она прислала своей «возлюбленной младшей сестре» - так принято было именовать королевских наложниц - горячее питье с медом и пряностями для поднятия сил. Та выпила, поблагодарила «старшую сестру», сказала, что было очень вкусно, потом крепко заснула… И больше не проснулась.
- Значит, королева отравила ее? – спросил Рондлейф, - но зачем?
Мортон пожал плечами.
- Королева была весьма умной, предусмотрительной и дальновидной женщиной. Наложница, привезенная с далекого северного острова Зорвал, показалась ей опасной соперницей. Она была молода, здорова, миловидна… И король весьма благоволил к ней. Если она смогла произвести на свет чудную девочку, то что помешало бы родить через год или два столь же прекрасного сына? Может быть, даже не одного. И еще неизвестно, чем это могло закончиться, притом что законный наследник, ее собственный сын, был слаб здоровьем и не блистал ни умом, ни отвагой.
- Можно лишь сожалеть о том, что преступление так часто остается безнаказанным… - заметил князь.
- Можно что-то скрыть от людей, но нет ничего такого, что не видели бы боги! – ответил Мортон, - по злой иронии судьбы, Кавелла умерла меньше чем через год. Ее грудь, прекрасная, бело-мраморная грудь, которой она так гордилась и любила носить открытые платья, отороченные драгоценными кружевами, вдруг начала превращаться в безобразную опухоль, а потом – в зловонную язву. В ее покоях стоял такой тяжелый запах, что перебить его не могли даже самые дорогие благовония, и каждый, кто входил туда, непроизвольно зажимал нос или пытался задержать дыхание. Перед смертью она несколько дней кричала, не переставая, и служанки не отваживались зайти даже под страхом наказания.
- Постой-постой… - прервал его князь, - насколько я понял, Кавелла была женщиной, сведущей в свойствах трав… Разве она не могла позволить себе если не исцеление, то легкую и быструю смерть?
Мортон покачал головой.
- Нет, не могла. Она пыталась… Но безрезультатно, лишь увеличила свои страдания. Королева хорошо разбиралась в травах, в их свойствах исцелять и убивать – и охотно этим пользовалась. Всю жизнь, с самых юных лет она очень боялась, что ее отравят, и принимала разные яды понемногу. За долгие годы она стала неуязвима для них и никакой яд уже не мог ее убить. Пришлось пить до дна эту горькую чашу… Она умерла в одиночестве, и после смерти даже муж и дети не смогли подойти, чтобы проститься. Ее пришлось хоронить в ночи, тайно, как украдкой зарывают где-нибудь на пустыре казненных преступников.
Мортон помолчал недолго и мрачно добавил:
- Истинно говорят - нет хуже врага человеку, чем он сам! Королева действительно была умной женщиной… Возможно даже слишком умной. А еще – жестокой и хитрой. Но, в конце концов, она перехитрила сама себя!
В каминном зале стало тихо. Только слышно, как потрескивают дрова в огне… История покойной королевы заставила всех задуматься о том, что любой человек, даже могущественный и облеченный властью, лишь игрушка судьбы и не может противостоять ей. Наконец, Рондлейф решился спросить:
- А что было дальше?
- Поначалу все шло спокойно. Король даже как-то позабыл о существовании дочери. Малышка подрастала на женской половине дворца. Наложницы и служанки любили и баловали ее. Еще бы – она не доставляла никому хлопот, была такой милой, ласковой, тихой… Может быть, даже слишком тихой. Когда ей исполнилось семь лет, стало окончательно ясно, что девочка так и останется немой.
Мортон чуть улыбнулся и добавил:
- Бывает, Всевышний замыкает уста тем, кто может слышать ангелов. Им незачем говорить с людьми. Жаль, не все понимают это…
Он замолчал, и на его лице появилось странное выражение – задумчивое, даже мечтательное. Рондлейф хотел было спросить, что он имеет в виду, но не успел – чародей заговорил снова:
- В тот год король собирался выдавать замуж свою старшую дочь, Арицию. Сетар был сам не свой от радости – девушка приглянулась не кому-нибудь, а самому Карвену – наследнику небольшого, но богатого и могущественного королевства Агеларан, что к северу от реки Нары. Дело уже совсем было сладилось, и в замке готовились к свадьбе, но старый Агверт, отец жениха, вдруг приказал расторгнуть помолвку. Он, конечно, постарался придумать благовидный предлог – заявил, что королева-мать противится столь скорой женитьбе сына из-за плохих снов и неблагоприятного предсказания придворного звездочета, а он, хотя и не разделяет суеверий, но, глубоко чтя свою достопочтенную супругу, не может пойти против ее воли… Но настоящая причина была совершенно не в этом. Оказалось, он прослышал о маленькой немой девочке, что, как-никак, приходилась невесте родной сестрой.
Рондлейф-старший удивленно поднял седую бровь.
- И этого было достаточно, чтобы расторгнуть помолвку? Но почему? Неужто Агверт боялся, что незаконная дочь может потребовать часть наследства?
Мортон покачал головой.
- Нет. Агверт настолько богат, что мог бы швырнуть ее приданое нищим. Он просто испугался, что у будущей королевы окажется дурная кровь. Каких наследников она родит – здоровых или немых, слепых, слабоумных? Это знают только боги… Но Агверт не хотел рисковать.
Невеста вернулась в отцовский замок. Король пришел в ярость. Еще бы - его дочь была опозорена! Потом она так и не вышла замуж. Говорят, даже повредилась в рассудке, истязала служанок – особенно миловидных - и, в конце концов, бросилась вниз с дворцовой башни.
Король сгоряча даже хотел объявить Агверту войну, но поразмыслив немного, остыл и решил этого не делать. Это было мудро – войск у Агверта гораздо больше, и Сетар вполне мог потерять свое королевство. Пришлось смирить гордыню… Весь свой гнев король обратил на дочь.
При слове «дочь» лицо князя как-то странно, болезненно дернулось. Рондлейф вспомнил крошечное мертвое существо, облаченное в белое платьице, на груди матери в гробу… Видно, отец тоже не мог забыть свою девочку, которой так и не довелось пожить.
А Мортон все говорил. Голос его звучал спокойно и ровно, но в словах было такое горькое знание, что на миг Рондлейф преисполнился жалости к этому человеку. Страшная участь – жить и знать все! Немудрено же, что Мортон стал отшельником и не желает видеться с людьми.
- Он велел утопить ее, утопить, как котенка! Не хотел, чтобы это дитя, случайный плод короткой любви – а может, лишь похоти! - напоминало о позоре, невольной причиной которого послужила. И когда двое его рабов бросили девочку в яму с водой, она на прощание улыбнулась им ласковой улыбкой. После этого они не смогли оставить ее там.
Отшельник сокрушенно покачал головой. А девочка, до того тихо сидевшая рядом с ним, вдруг задрожала всем телом и по щекам ее потекли слезы.
- Да, так. Они вытащили ее из ямы, отнесли в первую же деревню за границами владений Сетара и оставили на пороге дома, что стоял на самом краю, у опушки леса. Таясь, как воры, они бегом покинули это место… И ни один из них так и не осмелился больше взглянуть ей в глаза.
- И кто жил в том доме? – спросил князь.
- Леста и Ренур, пожилые бездетные супруги. Долгие годы они молились богам о ребенке, пока не состарились и не потеряли надежду. В то утро, найдя на пороге спящую малышку, они сочли ее появление чудом, даром небес.
Девушка улыбнулась сквозь слезы, а Мортон продолжал, поглаживая одной рукой ее светлые вьющиеся волосы:
- Старики жили небогато. Кроме домика, огорода и одной-единственной серой козы у них ничего не было… Но все равно они оставили девочку у себя, и воспитывали как родную дочь. Вместо дворца она жила в маленьком покосившемся домишке, вместо шелковых платьев и сафьяновых туфелек носила грубую шерсть и тяжелые башмаки, собирала хворост для очага, носила воду, полола огород и помогала приемной матери доить козу и печь кислый ржаной хлеб… Но все равно была счастлива. Ведь старики любили ее! Они называли ее солнышком, звездочкой, своим маленьким сокровищем…
Мортон говорил негромко, чуть прикрыв глаза, будто в полусне:
- Так прошло семь лет. Малышка подросла, и старики уже начали подумывать о том, что пора подыскать хорошего работящего парня, который стал бы ей добрым мужем а им – опорой на старости лет. Они так хотели порадоваться ее счастью и понянчить ее детишек… Но их надеждам не суждено было сбыться.
Год выдался неурожайным, а зима – холодной. Однажды старый Ренур вышел во двор, чтобы наколоть дров для очага, и не заметил, как ледяным ветром его прохватило насквозь. Он простудился, и для их маленького семейства это стало концом всему.
Он стал кашлять, слег в постель, и как ни старалась Леста отпоить мужа травяными настоями, слабел день ото дня. В конце концов, она решилась на крайнее, отчаянное средство – ночью отправилась к знахарю Дарву, жившему на другом краю села. Она принесла ему серебряную застежку – единственную свою ценную вещь, подаренную мужем много лет назад. Тогда они только что поженились, были молодыми и сильными, мечтали о том, что выстроят большой дом, родят много сыновей и дочерей… После брачной ночи Ренур преподнес молодой жене эту застежку, как символ и залог будущей долгой и счастливой жизни. А теперь он метался в горячечном бреду, и Дейя, оставшаяся рядом с ним, едва успевала менять тряпку, смоченную холодной водой, что прикладывала ему ко лбу. Леста ушла одна в ледяную метельную ночь, и девочка очень боялась, что Ренур умрет до ее возвращения.
Но он дождался. Старик держался из последних сил… На короткое время он даже пришел в себя и спросил, куда подевалась жена, как будто забыл, что Дейя все равно не смогла бы ему ответить.
Леста вернулась усталая, измученная и промерзшая до костей. На ее волосах лежал снег, лицо побелело от холода и даже ресницы покрылись инеем. Знахарь дал ей тог-е-фад – особую микстуру, приготовленную из желчи единорога, крови ящерицы и настоя травы гиндай, собранной в первое осеннее полнолуние. Это снадобье может поднять на ноги умирающего… С одним лишь условием – если он выпьет его не один, разделив лекарство с тем, кто добровольно согласится умереть вместо него.
- Они выпили его? – спросил князь. Лицо его омрачилось, словно старое горе вновь дало о себе знать. На миг Рондлейфу показалось, что он с удовольствием выпил бы это адское зелье, лишь бы мать осталась жива… В этот миг он любил отца – так же безоглядно, как в детстве. Словно и не было ссор, отчуждения, и чужая зеленоглазая женщина не стояла между ними.
Чародей кивнул.
- Да. А наутро Дейя нашла в постели два трупа. Они так и умерли, держась за руки.
В ужасе она выскочила из дома, и побежала, крича и плача, по единственной деревенской улице – растрепанная, в одной рубашке, босиком по снегу… От горя она не помнила себя. Соседям с трудом удалось остановить ее и увести в тепло. Девочка дрожала и плакала, и, конечно, не могла объяснить, что случилось, но когда люди вошли в дом, они сразу все поняли.
Стариков похоронили на средства общины – заказали погребальные носилки, устроили прощальный пир, даже позвали монахов, чтобы они помолились Всевышнему за их души… Надо же было как-то возместить убытки? За невеликий скарб удалось выручить совсем немного, а козу зарезали, чтобы приготовить угощение на поминках. К тому же, деревенскому старосте Рабдовалу пришлось временно приютить девочку у себя – не выгонять же ее прочь, да еще зимой! Она старалась всем угодить, но его супруга очень тяготились тем, что в доме появился еще один лишний рот. Она была женщиной злой и жадной, а потому не уставала упрекать мужа за то, что приходится кормить приблудную нищенку. Бедняге стоило бы посочувствовать - кто же может переспорить сварливую бабу! Рабдовал уже готов был выгнать девочку из дома, но тут представился удобный случай избавиться от нее, да еще и с выгодой для себя. Ранней весной, едва сошел снег, через село проезжал Парвет, торговец рабами…
- И они продали ее? – спросил Рондлейф. Он чувствовал, как ходят желваки под кожей, и сами собой сжимаются кулаки – почти как тогда, в Брецве.
Мортон лишь кивнул.
- А тот торговец, Парвет, знал, что ее принесут в жертву?
Чародей пожал плечами.
- Не знал и не хотел знать. Ему было все равно. Люди, подобные ему, охотно продадут родную мать, если им предложат хорошую цену… И не будут задавать лишних вопросов.
Князь нахмурился.
- Что-то я не пойму тебя… Бывает, что деревенские парни и девушки идут наниматься в услужение, но чтобы продавать сыновей и дочерей как скот – такого в наших краях не заведено!
Но Мортон не смутился.
- Крестьянам из ближних деревень не приходится есть толченую кору зимой, - заметил он, - от голода люди становятся гораздо сговорчивее!
Он отхлебнул еще пива и продолжал:
- Парвет был очень раздосадован тем, что его обманули. Девочку он купил из-за ее красоты – надеялся продать в публичный дом в Терегисте, и хорошо на этом заработать. Он не сразу понял, что она немая… Потому так обрадовался, когда на ярмарке в большом селе Третове сбыл ее крестьянам за бесценок - по крайности, кормить не придется!
Ну, а дальше вы знаете. Если бы не вмешательство молодого князя, ее бы сожгли, а пеплом удобрили поля.
Рондлейф заметил, что девочка вдруг побледнела, глаза ее расширились, словно она опять видела перед собой деревенскую площадь в Брецве. Казалось, она вот-вот потеряет сознание – как тогда, на костре... Он хотел было сказать, что пора прекратить это, ведь бедняжка и так настрадалась, но ее состояние заметил и Мортон.
- Успокойся, крошка! – голос его был на удивление мягким, обволакивающим, почти гипнотическим. - Все прошло, все кончилось. Не скажу, что все забудется – это было бы неправдой, но…
Он наклонился к девочке и что-то шепнул ей на ухо. Она посмотрела на него с удивлением, будто не веря, но плакать перестала. Худенькое личико выглядело бледным и измученным, зато взгляд стал живой, осмысленный, а на губах даже появилась робкая улыбка.
- Прошу вас, князь, - негромко попросил Мортон, - для этой крошки на сегодня довольно переживаний. Пусть уложат ее в постель, дадут выспаться как следует… И, кстати, отпустите слуг! Не дело гостю распоряжаться в доме хозяина, но думаю, что настало время отдохнуть и для них.
Разумеется, такую дерзость князь Рондлейф не потерпел бы ни от кого. Но Мортон говорил спокойно, учтиво, с обезоруживающей улыбкой… Такова была власть этого странного человека, что князь послушался его и сделал знак слугам удалиться. Когда служанки увели Дейю, (она была так слаба, что с трудом держалась на ногах), Мортон проводил ее взглядом и сказал:
- Не тревожьтесь о ней, князь. Правда не может убить. Она исцеляет… Но иногда это горькое лекарство!
Теперь в каминном зале остались только князь с княгиней, Рондлейф и чародей. За окнами завывал ветер, и кружились хлопья снега – первого снега в эту зиму. Огонь весело потрескивал в камине, на столе остались лишь вино, орехи и сушеные фрукты – что еще нужно для приятной беседы?
Князь посмотрел на гостя с уважением… Но и доля опаски была в этом взгляде.
- Поистине, ты удивил меня! – с чувством произнес он, - тебе ведомы такие тайны…
Госпожа Гвинета, которая до того скромно молчала, опустив глаза, вдруг подняла голову.
- Так много знают лишь те, кто водится с нечистой силой, - произнесла она, - скажи, правда ли, что твоим отцом был не человек, а лесной дух?
Отшельник ничуть не смутился.
- Право, даже не знаю! – ответил он с обезоруживающей улыбкой, - и сомневаюсь, что об этом знала даже моя бедная матушка. Всевышний сотворил ее красивой и доброй, но лишил разума. Она не умела отказать никому и ни в чем… Ну, вы понимаете, о чем я говорю.
За столом повисла пауза. Обижать гостя было, конечно, невежливо… Сам князь попытался как-то сгладить неловкость:
- Моя супруга не имела в виду ничего дурного… Просто твой облик слишком чуден и непривычен для нас, - осторожно сказал он, но отшельник и не думал обижаться.
- У вас в доме, князь, порядки еще чуднее! – спокойно ответил он, - королевская дочь приносит пиво и скребет котлы на кухне, а судомойка сидит в парчовом кресле.
По щекам Гвенеты пошли красные пятна.
- Ты и дальше будешь слушать, как какой-то сумасшедший бродяга оскорбляет твою жену? – обратилась она к мужу, - я даже не говорю о том, что сидеть за одним столом с отродьем падшей женщины – уже оскорбление!
Князь сурово сдвинул брови, но отшельник опередил его.
- О, вам не стоит принимать мои слова так близко к сердцу! – он улыбнулся, обнажив ровные белые зубы, но всем почему-то стало не по себе – слишком уж эти зубы были крепкими и острыми, а улыбка напоминала оскал хищного зверя.
- Жизнь очень переменчива, и с людьми всякое случается. Помните, как были рады, когда вас взяли в трактир «Золотой пескарь» мыть посуду и разносить пиво забулдыгам? По крайней мере, там вы всегда были сыты – не то, что в родной деревне! Но самое интересное произошло потом. Если бы я попросил бы вас вспомнить веселый дом мамаши Апины в Терегисте… Ведь именно там вас научили есть при помощи столовых приборов, складно говорить, любезно улыбаться и строить из себя благородную даму, правда? Завсегдатаи заведения были очень довольны.
Он говорил вполне учтиво, словно светский щеголь на балу, и речь его странно не вязалась с диковатым обликом, но в голосе звучали опасные нотки.
- Я знаю все о вас, Гвинета… Или, точнее, Прядва, не так ли? Знаю даже, почему вы до сих пор не можете родить князю нового наследника. Сколько раз вам доводилось вытравливать плод – три, четыре? Кажется, четыре. Последний вышел на свет еще живым, и пищал, как котенок. Помните? Даже ваше сердце дрогнуло на мгновение… Но только на мгновение, не больше. О, да, он все равно бы не выжил!
Гвинета прикусила губу. Она побледнела, и, казалось, вот-вот расплачется... Но умоляющий взгляд не тронул сердце Мортона. Он все говорил, безжалостно чеканя каждое слово:
- Так и текла ваша жизнь. Скорее всего, вам пришлось бы закончить ее в канаве, как большинству ваших товарок по ремеслу, но однажды вам повезло - в веселый дом заявился барон Штрелген. Когда-то он был завсегдатаем подобных заведений, пока, после одной нехорошей истории, не вынужден был удалиться в свое родовое гнездо, и жить там почти отшельником. Иногда, по старой памяти, он наведывался в Терегист навестить старых знакомых и пройтись по злачным местам… Правду сказать, прежние друзья не очень-то жаждали его видеть, чего нельзя сказать о содержателях борделей и кабаков. Для них он оставался желанным гостем. Мамаша Апина была просто без ума от радости. Еще бы, нет большего дурака чем старый дурак! И вытянуть из него деньги было совсем не так уж трудно. Она послала к нему вас – самую красивую и ловкую девицу во всем ее заведении, с напутствием о том, что из старика можно вить веревки. Главное – не упустить свой шанс… И вы не упустили. Барон потерял голову настолько, что женился на вас! Нельзя осуждать его за это – к тому моменту он уже плохо отличал реальность от своих воспоминаний полувековой давности и не всегда успевал вовремя дойти до уборной. После свадьбы его жизнь была приятной… Но недолгой. Однажды утром его нашли в постели мертвым.
Вы вошли первой в его покои, и у вас было достаточно времени, чтобы разыграть искреннее горе - главное, успеть вовремя убрать подушку с лица почившего супруга! Маленькое перышко, что осталось во рту покойника, могло бы поведать больше, чем слезы безутешной вдовы, но, к счастью для вас, его никто не заметил.
Мортон усмехнулся и добавил:
- Что ж, по крайней мере у него была легкая смерть.
К несчастью, оказалось, что барон был совсем не так богат – его земли частью распроданы, а частью заложены, замок обветшал и требовал хозяйского присмотра, а главное – денег, денег и денег… А их-то как раз у вас и не было. В ворота все чаще стучались кредиторы, еще немного - и бедной вдове пришлось бы завязать в узелок свои пожитки и снова отправиться в дом терпимости, но тут вам снова повезло. Вы сумели с толком распорядиться единственным достоянием, которое получили в наследство от бедняги – его именем и положением. Когда князь приехал выразить соболезнование, вы не упустили представившейся возможности очаровать его. Почему бы и нет? Вы все еще молоды, и прошлая жизнь почти не оставила следов на вашем прекрасном лице, а князь еще не стар и, к тому же, устал от одиночества…
- Довольно! – Гвенета встала и направилась было к двери, но взгляд Мортона словно пригвоздил ее к месту.
- Нет, погодите! – в его руках откуда-то появился маленький сухой листочек – тот самый, что Рондлейф-старший вынул из ее волос не более часа назад, - не стоит так быстро прерывать послеобеденную беседу. Это было бы неучтиво.
Он говорил вполне спокойно, но его голос звенел металлом. Подбрасывая на ладони сухой листок, он обратился к Рондлейфу-старшему:
- Князь, вы хотели узнать, отчего я смеялся, когда вы с такой любовью и нежностью вынули этот листок из прекрасных кос вашей супруги? Так вот – я увидел, как он там оказался! В укромном уголке сада на кустах силхат листья высохли, но не опали. Они никогда не опадают совсем, даже зимой, потому это растение почитается в здешних местах как символ стойкости и верности… Но сейчас его ветки и листья стали покровом разврата.
Там ваша супруга всего пару часов назад предавалась любовным утехам с хромым конюхом Свардаром. Этот выбор, конечно, мог бы показаться странным, но порой женщины отличаются необъяснимыми пристрастиями… Вероятно у него есть свои, особые достоинства, не заметные непосвященным. Не так ли, госпожа княгиня?
Этого Гвинета выдержать не смогла Ее лицо покрылось красными пятнами, из глаз брызнули слезы… Закрыв лицо руками, она выбежала прочь.
А Мортон улыбался, как ни в чем не бывало.
- Благодарю вас за обед, князь! У вас чудная повариха. И беседа получилась весьма содержательной… Что ж, время позднее, и я должен просить у вас позволения удалиться.
Не дожидаясь ответа, он встал, отвесил легкий, почти небрежный поклон, и вышел прочь. Походка его была легка и вид безмятежен.
Утром, едва рассвело, в дверь комнаты, отведенной чародею, решительно постучали. Мортон открыл сразу же, как будто ждал раннего визита – он был одет, постель не смята, и казалось, в эту ночь он вовсе не спал.
На пороге стоял князь Рондлейф. Он был бледен, за ночь его лицо осунулось и глаза как-то подозрительно покраснели.
- Доброе утро, ваша милость! – Мортон склонился в глубоком поклоне, но князь не ответил на приветствие. Утро было вовсе не доброе – по крайней мере, для него.
- Моя жена закрылась в своих покоях и не желает говорить со мной! – произнес он, - еще бы, после таких оскорблений! Если она что-то сделает с собой…
Голос его прервался. Он помолчал мгновение и продолжал:
- Если окажется, что с ней случилась беда… Если хоть один волос упадет с ее головы, я забуду о том, что ты мой гость.
Мортон нимало не смутился. Он лишь улыбнулся и учтиво ответил:
- О, вы можете не тревожиться! Ваша супруга жива, здорова, и прекрасно себя чувствует. Правда, сейчас она уже далеко отсюда – вместе со своим любовником.
Князь процедил сквозь зубы:
- Если ты сейчас же покинешь мой кров, я забуду о том, что ты говорил.
- О, это очень великодушно с вашей стороны! – так же любезно отозвался чародей, - но есть одно небольшое препятствие - я не собираюсь об этом забывать. Сожалею, что причинил вам боль, но вчера я сказал правду! И сейчас же предлагаю вам в этом удостовериться.
- Каким это образом? – мрачно спросил князь.
- Если вы найдете вашу супругу в ее покоях, я немедленно покину ваш замок навсегда, а перед этим буду просить у нее прощения, стоя на коленях, и называя себя лжецом и обманщиком. А если ваши подозрения оправдаются…
Чародей невесело усмехнулся и дотронулся до рукояти небольшого кинжала, висящего у него на поясе.
- Вам не придется поднимать руку на гостя, - доверительно сообщил он, и тут же деловито добавил:
- Но, думаю, до этого не дойдет. Мы войдем туда втроем – вы, я, и ваш сын… И все увидим сами. Впрочем, я и сейчас вижу.
- Рондлейф? – нахмурился князь, - но зачем? Стоит ли посвящать его…
Но у чародея на все был готов ответ:
- Нам может понадобиться помощь. И… Вряд ли вы захотите, чтобы о случившемся узнала вся челядь в замке, не так ли?
Через четверть часа они стояли возле покоев княгини. Князь решил в последний раз попытаться поговорить с ней:
- Гвинета! Я, твой муж, прошу тебя – открой! Обещаю, что не причиню тебе ни зла, ни позора.
Он постучал… Но ответом была только тишина. Рондлейф рассеянно подумал о том, что так тихо никогда не бывает, если внутри находится живой человек! Все трое переглянулись, и дружно навалились на дверь.
Когда, наконец, она поддалась их усилиям и распахнулась, перед ними предстало весьма неприглядное зрелище. Богато убранная комната княгини выглядела так, будто по ней пронесся ураган – все перевернуто, вещи валяются в беспорядке, сундуки раскрыты и ящики выдвинуты… Чувствовалось, что хозяйка покинула ее в страшной спешке.
Князь беспомощно оглядывался вокруг. В этот миг он выглядел как ребенок, потерявший любимую игрушку. Он как будто еще надеялся, что жена здесь, где-то рядом, и все произошедшее – всего лишь глупое недоразумение, злая шутка, подлый навет, в конце концов…
- Где она? – взревел князь и от его голоса зазвенели хрустальные подвески на люстре.
Покинутая, разоренная комната казалась какой-то жалкой, нежилой… Это ощущение усиливало еще и то, что почему-то здесь было слишком холодно. Ночью наконец-то выпал снег, но в замке, как всегда, топились печи и камины, и обитателям его никогда не приходилось мерзнуть!
Рондлейф подошел к окну.
- Отец, взгляни-ка сюда!
Несмотря на холод, створка была приоткрыта, а с подоконника спускалась веревочная лестница.
- Ушла! – князь скрипнул зубами, - быстрее туда!
Все трое бегом ринулись во двор – по коридору, потом вниз по лестнице… Слуги, снующие по замку несмотря на ранний час, смотрели на них с изумлением, но никто не посмел спросить, куда и зачем ни свет ни заря направляются князь и наследник с такой поспешностью в компании странного гостя, и почему у них такие взволнованные лица!
Утро было морозное и ясное. Первый снег лег на землю, и теперь сверкал, переливаясь на солнце, так что глаза слепило. Но люди не замечали этой красоты – они напряженно всматривались в следы на свежем снегу, пытаясь восстановить события прошедшей ночи. Лестница, свисающая с подоконника, чуть колебалась на ветру, и легкие деревянные ступеньки постукивали о стену.
- До земли не достает совсем немного – не более двух локтей, - со знанием дела прикинул Мортон, - ничего не стоит спрыгнуть, даже женщине.
Увидев растущие под окном кусты силхат, чуть припорошенные снегом, князь изменился в лице - видно, вспомнил сухой листочек у себя на ладони… В одном месте ветки были сильно примяты и поломаны, а дальше цепочка маленьких женских следов уходила к потайной калитке.
Они ринулись туда, словно надеясь остановить беглянку, но сразу за калиткой след оборвался. Мортон наклонился, зачерпнул горсть снега, зачем-то понюхал его, как собака, и сказал:
- Здесь она села на лошадь… Похоже, любовник уже дожидался ее.
В самом деле – на снегу виднелись следы от копыт, но какие-то странные, слишком нечеткие и смазанные, словно это были следы вовсе не лошади, а келпи, водяного оборотня из старинных гвелльских сказаний, принимающего иногда облик белого коня с зеленой гривой…
Но Мортон лишь усмехнулся.
- Это все Свардар. Он обмотал копыта тряпками, чтобы не так слышен был конский топот. Когда-то в родной деревне он был конокрадом, пока добрые поселяне не искалечили его, поймав с ворованной лошадью. С тех пор он охромел и вынужден был отказаться от своего опасного ремесла… Но в лошадях разбирается хорошо, этого не отнять. Недаром вот и князь был им весьма доволен.
На свежевыпавшем снегу сверкнуло что-то. Рондлейф нагнулся посмотреть, и в руках его оказалось изумрудное ожерелье. На секунду его рука дрогнула – вспомнил, как видел его на шее матери… Но в следующий миг он овладел собой и протянул ожерелье отцу.
- Вот… Наверное, обронила.
- О да, - усмехнулся Мортон, - ей пришлось уходить в спешке. Думаю, что госпожа княгиня сильно разочарована! Она ведь рассчитывала на большее, гораздо большее… А пришлось удовольствоваться лишь платьями и украшениями.
Лицо князя точно окаменело.
- Что ж… - произнес он, - я был слеп, а теперь мои глаза открылись. Наверное, я должен благодарить тебя за это?
- Как хочешь, - пожал плечами Мортон, - но мудрый Гелах учил когда-то, что вся наша жизнь – это проход по краю пропасти над бездной… А идти по краю лучше с открытыми глазами.
Мортон провел в замке три дня и три ночи. Большую часть времени он не выходил из своей комнаты, даже обедать не спускался. Служанкам строго-настрого приказано было оставлять еду для него у порога – и сразу уходить, тихо и быстро. Лишь однажды любопытная девушка заглянула в щелку… А потом долго плакала, тряслась от страха, но никому так и не рассказала о том, что она увидела.
- Он сказал – если я расскажу, то ослепну! – твердила она, и товарки вскоре перестали докучать ей расспросами… Тем более, что у бедняжки на виске в тот же день заметили седую прядь. Это в шестнадцать-то лет!
Лишь раз в день, перед закатом, Мортон покидал свое обиталище и совершал долгие прогулки по окрестностям. Дейя каждый раз сопровождала его. Несмотря на холод и глубокий снег, она храбро шагала рядом, и с ней чародей становился совсем другим – не суровым и насмешливым, безжалостным в своем знании людской природы (особенно темных ее сторон!), а добрым и заботливым, словно дядюшка, приехавший навестить любимую племянницу в пансионе благородных девиц. Он заботливо поддерживал ее под руку, старался умерить свой широкий шаг, чтобы ей было не тяжело поспевать за ним… А главное – подолгу с ней разговаривал, но язык был не похож ни на Всеобщий, принятый по всей империи, ни на какой-либо другой, известный людям. В нем чудился то птичий щебет, то крики зверей, то шум воды или шелест листьев… А иногда – и вовсе странные звуки, какие вряд ли доводилось слышать кому-либо из живущих.
Девочка слушала его – и, казалось, понимала. В такие минуты ее лицо становилось благоговейно-радостным, как у человека, получившего важное долгожданное известие, глаза сияли, и на щеках расцветал непривычно-яркий румянец. Иногда она даже отвечала – сперва робко, а потом все более уверенно.
Видеть их вместе было и странно, и трогательно. Но вместе с тем – почему-то хотелось отвести взгляд, словно то, что происходило между чародеем и немой девочкой составляло какую-то особую, тайную, глубокую связь крепче родственных уз или плотской страсти, и понять ее не дано было никому в мире, кроме них двоих.
Но, как известно, все в мире имеет начало и конец. Настал день, когда Мортон без стука вошел в каминный зал. Он снова был одет в свои лохмотья, за плечами – дорожная котомка, а в руках – двурогий посох.
- Я пришел попрощаться, князь, - с поклоном произнес он, - благодарю за гостеприимство, но мне пора уходить.
От удивления князь даже с места привстал. Не то чтобы ему хотелось бы подольше продлить пребывание чародея в замке, но то, что он услышал, было слишком уж неожиданно.
- Куда же ты пойдешь? – только и спросил он, - зима наступила, и деревья в лесу трещат от холода!
Мортон улыбнулся и учтиво ответил:
- О, вам не стоит тревожиться! В моем пристанище не бывает ни зимы, ни лета.
Он подумал немного, и, чуть склонив голову, и доверительно сообщил:
- Там нет многих вещей, привычных людям… Даже время течет по-другому. Точнее, его вовсе не существует. Прошлое, будущее и настоящее – суть одно… - задумчиво произнес он.
- Что ж, - развел руками князь, - если таково твое решение, я не буду тебя удерживать! Что я еще могу сделать для тебя?
Чародей усмехнулся:
- Удержать меня было бы невозможно, даже если бы вы захотели этого, но… Благодарю. Если на то будет ваше желание, можете проводить меня до ворот, чем окажете большую честь... И даже, - он лукаво прищурился, - возможно, узнаете что-то новое для себя!
Они вышли за ворота в полдень, когда зимнее ледяное солнце стояло в зените. Казалось, оно не грело а холодило землю, но чародей вовсе не чувствовал этого, стоя босиком на снегу. Князь выглядел несколько растерянным, словно не знал как вести себя - может быть, впервые в жизни. Дейя куталась в плащ, подбитый мехом серебристой лисы, еще недавно принадлежавший княгине Гвинете, и с трудом сдерживала слезы, кусая губы и крепко стиснув пальцы.
Мортон подошел к ней, взял за подбородок, заглянул в глаза… И улыбнулся. Эта улыбка удивительно преобразила его – теперь в нем не осталось ничего от человека-зверя, человека-демона, мудрого и безжалостного. Остался просто человек – все понимающий и даже, по-своему добрый… Насколько он вообще был способен на доброту.
- Не грусти, крошка! Помни, что я говорил тебе… И чему учил. Береги свой дар. Прощай!
Он подошел к Рондлейфу-старшему.
- Прощайте, князь. Благодарю за доброту и гостеприимство, и сожалею, если причинил боль.
Он помолчал недолго, и произнес совсем другим тоном – тихо и доверительно:
- А напоследок я хочу сказать вам вот что: ваш сын и наследник, Рондлейф-младший, шатался по кабакам гораздо чаще, чем вы думаете, не обошел вниманием ни одной шлюхи в Паровце и его окрестностях, несколько раз тайком наведывался в Терегист и проиграл в карты сто двадцать золотых. Но он никогда не умышлял зла против вас, не собирался вас убить, не писал доносов в королевскую канцелярию…
Он лукаво прищурился.
- И, кстати не покушался на честь вашей супруги! Хотя, если вдуматься, разве можно покушаться на то, чего нет?
Мортон коротко, отрывисто рассмеялся, потом подумал и добавил уже серьезно:
- Та женщина, о которой вам так больно вспоминать, готова была идти к своей цели любым путем. Конечно, быть княгиней Аллегван и вашей супругой – участь вполне приятная и почетная, но ей хотелось гораздо большего!
- Чего же еще? – вырвалось у князя.
- Стать свободной и богатой молодой вдовой, - невозмутимо ответил Мортон, - а пасынок, как ваш законный наследник, стоял у нее на пути, потому она хотела погубить его. После него настала бы ваша очередь, не сомневайтесь! К счастью, вы не поверили навету… Ну, или не захотели верить, хотя зерно сомнения уже было посеяно в вашем сердце.
- Значит, это все была неправда? – князь посмотрел на чародея недоверчиво, словно хотел еще раз убедиться, что не ослышался и правильно его понял, - он этого не делал?
- Нет, - покачал головой Мортон, - он не предал вас… И не предаст никогда – ни вас, ни кого-либо другого. Больше о его судьбе я ничего сказать не могу, но…
- Этого довольно, - оборвал его князь, - благодарю тебя. Ты снял тяжелый груз с моей души!
- Рад служить вашей милости, - ответил чародей. Он склонился в почтительном поклоне, но вдруг его глаза сверкнули дерзко и весело.
- И, знаешь что, князь? – произнес он совсем другим тоном – фамильярно, как равному, внезапно перейдя на «ты», - вижу и предрекаю: будет день, когда ты тоже придешь ко мне! И тогда я сделаю для тебя все, что смогу.
Он подумал недолго и добавил:
- Может быть, даже больше.
Не дожидаясь ответа, Мортон повернулся, и взмахнув своим посохом, зашагал к лесу.
- Как я найду тебя? – крикнул князь ему вслед.
Мортон не остановился, лишь чуть замедлил шаг.
- Приди в Каменный Лес и позови. Я услышу, - бросил он через плечо.
Князь изменился в лице. Каменный лес – скопление глыб причудливой формы на берегу озера Трелоно, называемого также Проклятым или Бездонным, издавна считалось местом нехорошим. Неизвестно, кто и зачем воздвиг их, но выстроенные в круг фантастические фигуры, изваянные из серого гранита, похожие не то на причудливые деревья, не то на окаменевших великанов-йотулов, не то на вовсе невиданные существа, наводили ужас на окрестных жителей. Каждый, кто оказывался там и вступал в каменный круг по собственной воле или случайно, рисковал заболеть хел-азалай – изнурительной лихорадкой, постепенно сводящей несчастного в могилу, лишиться рассудка, а то и вовсе пропасть без следа и без вести… Мало кто отважился бы отправиться туда, и Рондлейф-старший почувствовал, как противный холодок пробежал у него по спине. Зловещим же оказалось предсказание!
А чародей уходил все дальше… Князь стоял и смотрел ему вслед. Скоро могучая, кряжистая фигура затерялась между деревьями, но казалось, что Мортон не просто исчез из виду, а растворился в воздухе, словно призрак с первым криком петуха.
- Ну, что же, если Мортон не шутил, то сейчас самое время вспомнить о его обещании! А он не похож на шутника.
Старик встал, одернул свой когда-то нарядный камзол из коричневого бархата… В его глазах появилась решимость, распрямились плечи, и теперь он снова держал голову высоко, как когда-то много лет назад. Куда девался усталый, сломленный горем старый человек, которому осталось лишь дожидаться смерти? Казалось, Рондлейф Старший, сто двадцать второй владетельный князь ат Аллегван, полновластный хозяин своих земель, строгий судья и защитник от всякого зла, справедливый и великодушный, вернулся из небытия!
Старый пес вздрогнул и открыл глаза. Увидев, что хозяин направился к двери, он торопливо вскочил и устремился вслед за ним. Это было нелегко – лапы заплетались, и видно было, что каждый шаг дается с трудом, но пес не собирался сдаваться и упорно следовал за хозяином, всем своим видом показывая, что не покинет его, пока жив. Что с того, если болят старые кости, вытерлась и свалялась шерсть, и глаза, когда-то зоркие и ясные, затянуты мутной пеленой? Разве это важно, если дух по-прежнему силен и неукротим, как много лет назад, когда он отважно преследовал на охоте оленя или кабана, бросался по весне в ледяную воду и готов был перегрызть горло любому, кто покусился бы на хозяина?
Старик ласково потрепал собаку по голове.
- Мой верный Дак… Я знал, что ты не оставишь меня одного! Что ж, будь по-твоему. Идем со мной!
Он издал короткий свист, которым сотни раз подзывал собаку, собираясь на охоту или просто на прогулку по окрестностям. Пес уселся у ног, улыбаясь так, как только собаки умеют, и нетерпеливо перебирая лапами.
- Вот, кажется, и все… - старик обернулся к девушке, притянул ее к себе, нежно поцеловал в лоб, и тут же отстранил.
- Не знаю, что получится из этой безумной затеи, но… Мы должны попытаться. Я должен. Ты и так сделала многое, а главное – вернула мне силы и надежду. Спасибо тебе! И… - он чуть замялся, - если что-то пойдет не так… Не думай обо мне плохо.
Он уже шагнул через порог, но девушка решительно замотала головой и схватила его за руку.
- Ну, что еще? Только не говори, что хочешь пойти со мной! Каменный лес – дурное место… Там всякое может случиться!
Но Дейя не слушала его. Она поспешно схватила с крючка плащ, в котором обычно выходила из дома в ненастную погоду, накинула капюшон, плотно запахнулась и шагнула в ночную темноту.
Глава 10.
С тех пор, как Мортон появился и исчез, жизнь в замке Аллегваннон пошла совсем по-другому.
Чтобы объяснить исчезновение супруги, князь объявил, что госпожа княгиня удалилась в святилище богини Анрабены близ Арн-Круса, дабы приобщиться к небесной благодати и посвятить себя делам милосердия. Это было весьма странно, ибо Гвинета никогда не отличалась особенным благочестием, не ездила в храм даже по большим праздникам, не раздавала милостыню бедным, как покойная княгиня Амелла, и более того – никто не видел ее молящейся… Но кто посмел бы ставить под сомнении слова самого князя? И разве не сказано в Премудростях Гелаха, что как солнце светит всем, от короля до нищего, так и свет небесной благодати может снизойти на каждого из людей?
О княгине Гвинете больше не слышали. И не диво – отправляясь в святилище, благочестивые дамы дают обет отрешиться от всех соблазнов мирской суеты. Там не имеют значения ни титулы, ни имущество, ни красота и обаяние… Облачаясь в одинаковые платья из грубой шерсти и надевая на голову черно-белые повязки, символизирующие вечную борьбу добра и зла в мире, послушницы отказываются даже от имени, которое носили, и принимают новое, в знак начала новой жизни. Постепенно все обитатели замка и окрестных деревень поверили (ну, или хотя бы притворились что верят!) будто госпожа Гвинета провела остаток своих дней в трудах и молитвах.
Следы ее земной жизни на этом обрываются, но… Много лет спустя на базаре в Терегисте поймали воровку. Это прискорбное, хотя и малозначительное обстоятельство вряд ли привлекло бы чье-то внимание, если бы не одна странность – опустившаяся пьяная женщина с проваленным носом и колтунами в волосах держала себя на удивление надменно и гордо. В руках стражников она кричала, что они не смеют касаться благородной госпожи, а когда ей приказали назвать свое имя, гордо заявила что она – госпожа Гвинета, княгиня ат Аллегван, законная супруга владетельного князя Рондлейфа-старшего. От подобной наглости оторопели даже видавшее виды стражники! Женщину сочли сумасшедшей и отправили не в тюрьму, а в приют для безумных, незадолго до этого учрежденный градоначальником Велитарием.
Преступнице таким образом удалось избежать наказания. Правда, условия в богоспасаемом заведении, где она оказалась, мало чем отличались от тюремных – сумасшедших сажали на цепь и морили голодом, дабы, ослабев, они не могли причинить вреда себе и окружающим. От нечистот в воздухе стояло невыносимое зловоние, несчастные плакали, выли, кричали… Там, на соломенной подстилке скончалась женщина, именующая себя княгиней. До самого последнего часа она твердо стояла на своем и требовала, чтобы к ней обращались на иначе как «ваша милость». Она даже отдала сторожу булавку с аметистом – единственную драгоценность, бог весть как попавшую к ней в руки – за то, чтобы он известил князя о том, где она и что с ней.
Разумеется, на бред безумной никто не обращал внимания. В тот же вечер сторож пропил булавку в кабаке, и князь Рондлейф так и не узнал о самозванке.
Наверное, к лучшему…
Но это будет еще не скоро, а пока - замок гудел от слухов, как потревоженный пчелиный рой. Еще бы, последняя рабыня, которую, можно сказать, держали здесь из милости, оказалась принцессой! Несколько дней не смолкали пересуды и сплетни. Служанки просто места себе не находили – одни завидовали счастью, выпавшему на долю девочки, другие старательно набивались в подруги и наперсницы, а некоторые опасались, что новоявленная госпожа найдет способ жестоко отплатить за прошлые обиды и насмешки.
Старшая повариха Аена старалась пресекать досужие пересуды.
- Боги знают лучше, кого награждать, а кого наказывать, так что не вам судить! – часто повторяла она, - А вы, болтушки, поменьше мелите языками да побольше работайте. Вон, котлы не чищены, пол не метен, пирог подгорает… Шевелитесь, да поживее!
И, бывало, задумчиво приговаривала:
- Я всегда знала, что эта крошка достойна лучшего… Она не такая, как все!
В самом деле - Дейя покинула кухню и каморку для прислуги. Князь решил, что королевской дочери не пристало делать черную работу… Он даже предложил ей перебраться в покои княгини Гвинеты, но девочка, едва зайдя в комнату, побледнела, задрожала и выбежала прочь со слезами на глазах.
Зато комната, где когда-то покойная княгиня Амелла любила сидеть у окна за вышиванием, ныне пустующая за ненадобностью, напротив, пришлась ей по душе. Девочка даже в ладоши захлопала от радости, и в тот же вечер принялась обустраиваться на новом месте – развесила на окнах легкую светлую кисею, постелила соломенный тюфячок прямо на полу, прикрыв его пестрым лоскутным покрывалом, расставила повсюду какие-то причудливые коряги и ветки с шишками, что усердно собирала в лесу… Комната получилась странная – светлая, просторная и почти пустая, похожая не то на детскую, не то на монашескую келью.
Теперь целыми днями Дейя предавалась каким-то странным занятиям. Она то часами смотрела в небо, морща лоб и шевеля губами, словно читала трудную, но захватывающе-интересную книгу, то сплетала какие-то ленточки и веревочки в прихотливый узор, то плакала или смеялась вроде бы без всякой причины.
Девушка и впрямь была не такая, как все, и дело не только в немоте. Она словно жила в собственном мире, недоступном для окружающих, и лишь иногда ненадолго возвращалась к обыденности.
Непонятно было, что имел в виду Мортон, говоря о ее таинственном даре... До того дня, когда Дак, любимый пес Рондлейфа, преследуя кабана на охоте, получил жестокий удар клыком в бок.
Пес умирал. Он уже не скулил и не взвизгивал, только как-то странно дергался всем телом, тяжело дышал и хрипел. Его глаза подернулись мутной пленкой, и язык почему-то все вываливался изо рта. Из раны на боку – небольшой, но глубокой – все время сочилась кровь, и уже насквозь промочила повязку, что кое-как соорудил Рондлейф, разорвав свою рубаху из тонкого полотна.
Рондлейф-старший склонился над ним, потом слегка почесал за ухом. Пес приоткрыл один глаз, даже попытался вильнуть хвостом… И не смог.
Князь потрогал его нос, потом, достав короткий, но очень острый кинжал, с которым никогда не расставался, ловко разрезал повязку и осмотрел рану. Рондлейф молча смотрел на отца, но в его взгляде была такая отчаянная, сумасшедшая мольба сделать хоть что-нибудь, чтобы спасти любимца… Но князь лишь безнадежно покачал головой.
- Жаль… Тебе следовало прикончить его, чтобы не мучился.
Но Рондлейф не собирался сдаваться просто так.
- Нет! Зови лекаря. Может быть, он еще поправится! Ну, где этот Кругль…
Юноша рванулся было к двери, но отец остановил его.
- Нет. Он не выживет. Разве что протянет день или два… И будет страдать – гораздо сильнее, чем сейчас.
Рондлейф понял, что сейчас произойдет. Князь снова вынул кинжал из ножен.
- Если хочешь, отвернись, - бросил он сыну и склонился над собакой.
- Прости, пес… Ты был хорошим другом. Потерпи еще немного, и… Мягких тебе облаков. Прощай.
Пес еще раз попытался вильнуть хвостом, потом вытянулся всем телом и закрыл глаза. Казалось, даже он смирился с неизбежным.
Благородная гвелларская сталь сверкнула на солнце синеватым отблеском… Но вдруг князь почувствовал такой сильный толчок сзади, что едва удержался на ногах, и кинжал выпал у него из рук. Более всего это было на сильный порыв ветра – но ветер был горячим. И откуда бы ему взяться в замке?
- Кто посмел! – возмутился князь. Он обернулся – и ахнул от изумления. Перед ним, вытянув ладонью вперед левую руку, стояла Дейя. Лицо девушки было бледным, брови сдвинуты, губы крепко сжаты... Откуда только взялась та сила, что чуть не сбила его с ног?
- Кто пустил тебя сюда? – нахмурился князь, - иди, не мешай!
Но девочка и не подумала подчиниться. Одним быстрым движением она метнулась к собаке. Склонившись над псом, она быстро-быстро зашептала что-то, плача и поглаживая его морду. Дак слушал… И, казалось, понимал. Во всяком случае, пес как-то успокоился и дышать стал ровнее.
- Отойди! – строго сказал князь, - можешь попрощаться с ним – и уходи отсюда.
Но девочка упрямо замотала головой и опустилась на пол, закрывая собаку своим телом. По обыкновению, она неразборчиво лепетала что-то, но на этот раз понять ее было несложно. Всем своим видом она давала понять, что прикончить пса можно только через ее труп.
Отец и сын стояли в нерешительности, а девочка, устремив на них пристальный взгляд, вдруг затянула странную мелодию – без слов, одним дыханием. Скорее это напоминало заунывное мычание, и в нем было что-то жуткое, нездешнее… И князь, и Рондлейф чувствовали себя так, будто их воля полностью парализована и подчинена сторонней силе. Не отдавая себе отчета, что делают, они положили собаку на большое покрывало, перенесли в комнату, где спала Дейя, и вышли, стараясь ступать как можно осторожнее и тише.
А Дейя, склонившись над псом, все гладила тяжелую лобастую голову, шепча непонятные слова.
На следующее утро Рондлейф первым делом отправился проведать любимца. В комнату он вошел с бьющимся сердцем, но увидев пса живым, облегченно вздохнул. Дак был слаб, но выглядел гораздо бодрее - жадно лакал воду, и даже съел кусочек вареного мяса, что Дейя потихоньку принесла с кухни.
Увидев хозяина, он радостно завилял хвостом, ринулся к нему – и тут же упал. Лапы еще не держали его, разъезжались в разные стороны, как у новорожденного щенка, но пес упрямо старался подняться.
Рондлейф и девушка одновременно бросились к нему, да так, что, наклоняясь, столкнулись лбами – и рассмеялись. Несмотря на слабость, Дак поднял голову, и все лизал руки попеременно ему и ей…
Они еще долго сидели рядом на полу, гладя собаку, и когда их пальцы случайно соприкасались, Рондлейф чувствовал нежное тепло - и какое-то странное легкое покалывание. Ощущение было приятным, но в то же время тревожащим. Ничего подобного ему испытывать раньше не доводилось!
День пролетел незаметно. Время как будто остановилось... Рондлейф опомнился лишь тогда, когда за окнами стало темнеть. Первым делом он решил позвать Кругля, словно хотел удостовериться в том, что все происходящее не чудится ему.
Кругль первым делом осмотрел пса.
- Это удивительно! Нагноения нет, и рана заживает очень быстро…
Он удовлетворенно поцокал языком, и объявил, что Дак будет жить, и. судя по всему, жить еще долго. В общем, это было понятно и без него – несмотря на слабость, пес норовил поиграть, словно впал в щенячий возраст, вилял хвостом, лизал руки и всячески выражал радость от своего чудесного исцеления.
Дейя выглядела намного хуже. Она была такой бледной и измученной, что Рондлейф почувствовал неожиданный укол совести. Занятый собакой, он как-то не подумал позаботиться о бедняжке!
Неожиданно Кругль заинтересовался девочкой. Он пристально посмотрел ей в глаза, потом ощупал голову, прикоснулся к переносице и долго изучал узкую ладошку. Непонятно было, что он узнал или рассчитывал узнать таким образом, но почему-то Кругль так разволновался будто видел перед собой не просто немую девочку-подростка, а, по меньшей мере, морского змея или шерстистого мамонта.
- Весьма интересно! Кто бы мог подумать… Просто невероятно! И как только я раньше не заметил… - восклицал он, расхаживая взад-вперед по комнате и ероша свою огненную шевелюру.
- Что ты узнал, говори толком! – не выдержал Рондлейф, - она королевская дочь…
Но Кругль только отмахнулся:
- Это не имеет значения! По крайней мере, для меня… Девочка – скорее всего, майяра. В академии рассказывали о них, но в жизни я раньше никогда такого не встречал!
- Кто? – молодой князь удивленно приподнял бровь. Слово это было ему незнакомо.
- Майяры – древняя раса, они жили раньше людей, так же как альвы, тверги, атрамы и йотулы - объяснил Кругль, - Они умели делать то, что нам недоступно – например, предсказывать погоду, передвигать предметы усилием воли… А еще – читать мысли друг друга. Поэтому они не разговаривали – это было просто не нужно!
Утверждают, что в их сообществе правили женщины. Сила впервые проявляется сразу после… ммм… – Кругль замялся, подыскивая подходящее слово, - после созревания, когда девочка становится девушкой, а потом всю жизнь только возрастает.
Постепенно он увлекся. Кругль расхаживал по комнате большими шагами, оживленно жестикулируя, и все говорил, говорил...
- После Эпохи Великого Холода, когда земля покрылась льдом, большая часть их вымерла. Но некоторые, вероятно, все же сумели уцелеть, скрываясь в пещерах. Когда зима, что длилась почти сто лет, начала понемногу отступать, с юга пришли первые люди, переправившись через Бархатное Море. Уцелевшие представители древних рас были слишком слабы, чтобы дать им достойный отпор, и скоро их совсем истребили, но… - Кругль развел руками, - люди есть люди. Бывало, что они смешивались с ними, даже вступали в брак. Дети, что рождались в результате, наследовали качества погибшей расы – и проносили их через поколения, передавая потомству. Нельзя знать, когда это проявится, но до сих пор случается такое, что у обычных с виду родителей появляется на свет особенный ребенок…
- И она – одна из них? – недоверчиво спросил Рондлейф.
- Да, без сомнения! – Кругля просто трясло от волнения, - интереснейший, уникальный случай! Налицо сохранение практически чистой линии…
Дейя смотрела на них, и в ее огромных прозрачно-голубых глазах сияло тихое торжество, а губы тронула легкая снисходительная усмешка. Так взрослый, умудренный опытом человек наблюдает за ребенком, который только-только начинает познавать мир и радуется первым успехам...
Потом она вздохнула, склонила голову к плечу, и глубоко заснула. Даже во сне на губах ее играла улыбка торжества и удовлетворения, словно девочка чувствовала себя победительницей, выполнив тяжелую, но необходимую работу, и, отходя в царство благословенного покоя, точно знала, что может гордиться собой.
С тех пор молодой князь стал гораздо реже покидать замок. Все больше времени он проводил или с грайдами на заднем дворе, тренируясь в воинских искусствах, или в отцовской библиотеке за книгами и беседами с Круглем. Рондлейф-старший не мог нарадоваться на сына, и слуги шептались, что шалопай наконец взялся за ум и теперь-то уж ему уж точно не грозит лишиться наследства…
Но не только это было причиной тому, что веселым товарищам приходилось напрасно ждать его в кабаке. Он и сам себе не мог бы признаться в том, что другой, самой важной причиной была Дейя. Неожиданно для себя самого, Рондлейф привязался к этому странному, ни на кого не похожему существу. Хотя, по словам Мортона, ей шел уже пятнадцатый год, Дейя все еще казалась ему ребенком. Он не видел в ней женщины и не испытывал ничего, даже отдаленно напоминающего плотское вожделение, и все же, все же...
Он любовался девочкой, как забавной зверюшкой, и рядом с ней испытывал неизвестное раньше чувство покоя и радости. Иногда ему казалось, что он живет в ожидание чего-то невыразимо прекрасного, что непременно должно произойти совсем скоро... И, хотя он не знал, что именно должно случиться, был совершенно уверен, что так и будет.
Радость от пробуждения природы после долгой зимы была столь велика, что, казалось, ее разделяют не только люди, но и животные – коровы нетерпеливо мычат в хлеву, резвятся собаки во дворе, и даже кошки решаются покинуть дом, чтобы погреться на первом солнышке, жмуря глаза и мурлыкая…
В эту весну отец впервые отправил Рондлейфа объезжать свои владения. Дело это было не столько трудным, сколько хлопотным – в течение нескольких дней со свитой грайдов объехать все деревни, находящиеся в подвластных землях, пожелать крестьянам доброго урожая и почтить своим присутствием Соловины – старинный праздник изгнания зимы.
Когда-то, в древности это был жестокий обычай человеческого жертвоприношения. Чтобы испросить благословения грозных подземных богов и вымолить хороший урожай, на костре заживо сжигали девушку. По дворам собирали хворост и дрова, жертву привязывали к тяжелому деревянному кресту, староста деревни поджигал поленницу... И все жители наблюдали, как несчастная погибает в огне. Считалось, что чем дольше она мучается, тем обильнее отплатит земля. Потом люди расходились в молчании – любое сказанное слово могло разрушить силу обряда – и каждый захватывал с собой по горсти пепла, чтобы удобрить поле.
К счастью, те жестокие времена давно миновали, и Весенний праздник стал просто веселой деревенской пирушкой. Площадь украшают цветущими деревцами, а то и просто привязывают цветы к обычным кольям, врытым в землю, на костре сжигают соломенную куклу, именуемую Соловиной с грубо намалеванным лицом, наряженную в красное платье. Только ее отдаленное сходство с человеком напоминает о мрачных обычаях древности.
Рондлейфу и раньше случалось объезжать села вместе с отцом, но в этом году он впервые доверил ему эту почетную обязанность… И неспроста. В последнее время между ними наступило заметное отчуждение, и с каждым днем оно только нарастало.
Все началось в тот день, когда отец отправился на похороны одного из соседей, барона Штрелгена. Барон скончался в почтенном возрасте семидесяти лет, оставив молодую вдову и обширное имение – впрочем, весьма запущенное и обремененное большими долгами. Друзьями они с князем не были никогда, и Рондлейф не раз слышал, как отец в сердцах величал соседа «старым греховодником» и «позором своего рода». Однако, приличия требовали присутствия на погребении, тем более, что вдова совсем растерялась.
С похорон отец почему-то вернулся в приподнятом настроении. Он как будто даже помолодел, все чаще напевал любимую песенку о влюбленной луне, которую Рондлейф помнил еще с детства, и даже заказал себе два новых бархатных камзола…
Все чаще он куда-то уезжал по вечерам. Бывало, что и ночевать не возвращался. Рондлейфа это настораживало, но прямо спросить о том, что происходит он не решался. Если отец захочет – все расскажет сам, а если нет… Что ж, мужчина имеет право на свои тайны. К тому же, отец выглядел таким счастливым – впервые после смерти матери.
Наконец, настал тот день, когда отец собрал в каминном зале грайдов и слуг, и объявил о том, что в ближайшее время собирается жениться.
- Не должно человеку быть одному, и не должно дому быть без хозяйки! Мой сын еще молод… Ему нужна мать, а мне – жена. Госпожа баронесса приняла мое предложение, и в скором времени состоится наша свадьба. Я требую, чтобы вы почитали и любили ее, как мою супругу и вашу госпожу… И хочу, чтобы разделили со мной эту радость. Приказываю выкатить бочку вина, чтобы отпраздновать мою помолвку!
Челядь и слуги дружно прокричали «пусть живет князь!» и разошлись, предвкушая веселую пирушку. В зале остался только Рондлейф. Он молчал, но взгляд, устремленный на отца – недоуменный, почти ненавидящий! - был красноречивее слов. Князь подошел к нему и чуть приобнял за плечи.
- Что скажешь, сын? Неужели ты не рад?
Рондлейф лишь дернул плечом, сбросив его руку, и процедил сквозь зубы:
- Мне не нужна рамата, чтобы варить суп и стирать рубахи. В замке полно служанок!
Он повернулся на каблуках и пошел прочь. Князь смотрел ему вслед, ожидая что сын остановится, одумается… Но он лишь бросил через плечо:
- Благодарю тебя, что не привел второй жены при жизни матери!
По настоянию князя, свадьбу устроили тихую и скромную. Рондлейф даже присутствовал на совершении обряда в Храме всех богов, и, стоя рядом с отцом, держал зажженную свечу.
В тот же вечер он сбежал в Паровец и впервые в жизни мертвецки напился в кабаке «Наливное яблочко», пользующемся недоброй славой у горожан, а наутро – проснулся в постели шлюхи.
Рондлейф не сразу понял, где находится и как тут очутился. Открыв глаза, он обнаружил, что комната чужая, постель несвежая, и почему-то рядом лежит голая женщина – не очень молодая, не очень красивая, с жирными ляжками и огромными, как коровье вымя, грудями, свисающими на живот.
- Что, мой сладкий? – спросила она, - тебе понравилось?
Рондлейф не ответил. Болела голова, тошнило, а главное – на душе было погано. Таким одиноким и несчастным он не чувствовал себя даже в день похорон матери. Тогда у него, по крайней мере, оставался отец, а теперь – и вовсе никого… Хотелось прижаться к отвислой груди этой чужой женщины, и горько жаловаться, как будто она могла хотя бы на мгновение стать близкой, понять и пожалеть.
Рондлейф поборол минутную слабость. Плакать на груди шлюхи недостойно наследника рода Аллегван! Одним толчком крепкого мускулистого тела он вскочил с постели, торопливо оделся и вышел прочь, бросив на стол серебряную монету. На свою случайную любовницу, ставшую первой женщиной в его жизни, он даже не взглянул.
А в замке тем временем появилась новая хозяйка. У нее были рыжие волосы и зеленые глаза, а прозрачно-белая кожа казалось, отливала перламутром… Госпожа Гвинета была весьма красива, она ласково разговаривала с пасынком и улыбалась, но в этой улыбке все время чудилась фальшь. В глубине ее глаз Рондлейф видел нечто опасное, будто заглядывал в речной омут, населенный водяными и загубленными душами утопленников. Он старался избегать мачеху и внутренне содрогался всякий раз, когда видел на ее белой шее изумрудное ожерелье, которое когда-то носила мать.
Все меньше времени он проводил дома. Все чаще с компанией друзей его видели в кабаках и других злачных местах… Шумные кутежи наследника рода Аллегван стали притчей во языцех во всей округе. Находились доброхоты, которые доносили об этом князю. Он пытался поговорить с сыном, но тот лишь отмалчивался. Не помогали ни посулы, ни задушевный тон, ни напоминания о долге, ни даже угрозы лишить наследства. Рондлейфу было все равно. С тех пор, как в замке поселилась госпожа Гвинета, Аллегваннон и так перестал быть его домом.
Но отец не оставлял попыток наставить его на путь истинный. Вот и сейчас отправил объезжать деревни, чтобы еще раз напомнить о том, что он – наследник, будущий князь…
- Тебе пора привыкать к своим обязанностям, - сказал он, провожая Рондлейфа, - я старею, и скоро, возможно, тебе придется заменить меня. Я должен знать, что на тебя можно положиться!
При этих словах в глазах Гвинеты блеснул какой-то странный огонек… И еще – появилось задумчивое выражение, как у хозяйки, которая никак не может решить: пустить курицу на суп или она еще сгодится для того, чтобы нести яйца?
Поначалу поездка показалась приятной, почти увеселительной. Праздник шел по раз и навсегда заведенному порядку: въезжая в деревню во главе отряда грайдов, Рондлейф желал поселянам «хорошего года», и все жители выходили приветствовать их. На площади, возле сложенной поленницы он выпивал до дна первую кружку пива и произносил «пожелание доброго урожая». Староста зажигал костер, и поселяне и плясали вокруг костра, распевая старую песенку:
Гори жарче, Соловина!
Унеси с собою зиму,
Лето теплое впусти,
Не сердись и нас прости.
Настоящее веселье начиналось потом. Пирушка с пивом и танцами затягивалась до полуночи. Ночевать расходились по крестьянским дворам, и тут уж всякое случалось… Несмотря на строгий запрет князя посягать на честь деревенских девушек, разве удержишь на месте молодых парней, истосковавшихся по женской ласке! Да и сами красотки не прочь были скоротать ночку с бравыми княжьими дружинниками… Бывало, что к отъезду не досчитывались кого-то из грайдов и приходилось прибегать к последнему средству: старшина Гердвин (в отряде его уже звали дядькой), засунув два пальца в рот, издавал такой пронзительный переливчатый свист, что у человека непривычного порой закладывало уши. Не услышать его мог разве что мертвый! Через минуту-другую откуда-нибудь из сарая или сеновала появлялся смущенный опоздавший, и бегом спешил присоединиться к товарищам, на ходу отправляя одежду под их смех и сальные шутки.
Только молодой князь отчего-то был мрачен и не разделял немудрящее деревенское веселье. Соломенные куклы корчились на костре, как живые, и порой ему казалось, будто они и впрямь были способны испытывать боль… Произнося заученные слова «добрых пожеланий» Рондлейф каждый раз испытывал странную неловкость. Все действо с его раз и навсегда заведенным ритуалом казалось бессмысленным и противным. Хотелось, чтобы оно закончилось поскорее...
Но и возвращаться, по сути, некуда. В замке Аллегваннон теперь все не так! Там - отец, ставший почти чужим, и женщина со змеиным взглядом. «Хорошо еще, что на свете есть кабаки и шлюхи! – с тоской думал Рондлейф, покачиваясь в седле, и Кругль, который почему-то напросился вместе с ним в эту поездку, все чаще и чаще с тревогой поглядывал на бывшего воспитанника.
Последней на их пути была деревушка под названием Брецва, затерянная в лесах у подножия Ардалийских гор. Деревня была небольшая, бедная, - прокормить себя и скот на каменистой почве совсем непросто! – а потому и дань, приносимая владетельному князю, была скорее символической: три корзины орехов, две кадушки душистого горного меда, да теплые носки из шерсти тонкорунных овец, связанные руками местных женщин.
Въезжая в деревню, Рондлейф и его спутники, как всегда, отвечали на поклоны и приветствия поселян:
- Честь и слава князю! Честь и слава дружине!
- Доброго урожаю! Хорошего года!
Они миновали единственную деревенскую улицу и въехали на площадь, где уже разложена была поленница для костра.
- Нарочно ждали, не начинали без вас, - льстиво приговаривал староста – высокий толстопузый мужик, наряженный по случаю праздника в новую рубаху. Его маленькие глазки, слишком близко посаженные к переносице, блестели от усердия и желания услужить молодому господину, - хотели, сталбыть, чтоб сам князь благословил… Чтоб, значит, урожаю быть наверняка!
Рондлейф взял поднесенную кружку, поднес к губам… И тут он увидел нечто такое, что дрогнула рука и пиво полилось на землю.
Над поленницей и вязанками хвороста, заботливо сложенными для костра, распятая на деревянном кресте, была привязана не соломенная кукла, а живая девушка! Совсем юная, почти ребенок. Длинные светлые волосы спускались ниже пояса, и даже шутовское красное платье лишь подчеркивало ее хрупкую красоту. Нежное лицо выглядело странно-спокойным, словно несчастная жертва не понимала происходящего... Но взгляд был совершенно осмысленный, такой всепонимающий и печальный, будто даже теперь, перед тем, как погибнуть ужасной смертью, она прощала и жалела своих мучителей.
Видеть это кроткое сияние в глазах обреченного существа было невыносимо. В первую минуту Рондлейф застыл на месте, не в силах поверить в происходящее. Староста уже зажег смоляной факел и наклонился, чтобы поднести его к куче дров. Еще несколько минут – и запылает костер, а девочка сгорит заживо.
Рондлейф тряхнул головой, и оцепенение прошло. Взгляд и разум заволокла багровая ярость. Ударив каблуками в бока своего коня, он врезался в толпу.
- А ну, прекратить! Как вы посмели!
Удар плетью пришелся старосте по голове. Он вскрикнул от неожиданности и боли, и упал, неуклюже взмахнув руками. Факел откатился в сторону и погас. Пронзительно закричали женщины, дети заплакали, но Рондлейф все не мог остановиться. Он почти обезумел, и хлестал плетью направо и налево, не разбирая, в кого попадает.
- Стоять! Стоять, холопы! Перед вами князь! – кричал он, и какая-то часть его существа ощущала радостное освобождение. Теперь, по крайней мере, не нужно было притворяться и произносить заученные слова!
Вспышка гнева скоро прошла. Рондлейф выпрямился в седле, тяжело дыша, отер пот, заливающий глаза… Он видел растерянные, испуганные лица крестьян, не понимающих почему им испортили праздник. Тоненько выли женщины и девушки, причитая непонятными словами, дети прятались за юбками матерей. Мужчины стояли поодаль и угрюмо молчали, не смея прекословить сыну владетельного князя, да еще в присутствии вооруженной свиты, но Рондлейф видел, как сжимаются пудовые кулаки и ходят ходуном желваки на скулах.
Староста деревни стоял перед ним опустив голову и комкая шапку в руке.
- Как тебя зовут? – обратился к нему Рондлейф.
- Шалар, ваша милость! – отозвался он, но голос его странно, неуловимо изменился – льстивой угодливости в нем больше не чувствовалось.
- А теперь скажи мне, Шалар, как вы могли учинить такое в наших владениях? Сжечь на костре живого человека...
- Дык… Неурожай прошлый год случился! – староста развел руками, будто удивляясь его непонятливости, - засуха, значит. Мы и того… Как, значит, отцы и деды наши делали. Своих-то жалко, нешто мы изверги какие! Скинулись, значит, по три гроша со двора и купили на торгу в Третове рабыню. Девка никчемная, слабосильная, хворая, да еще и придурковатая какая-то, говорить не может как все люди, чего бормочет – не разберешь… Потому и дешево отдали. А нам-то без разницы, все одно на костер пойдет!
Он хитро усмехнулся, словно рассказывал о выгодной покупке коровы или козы, но потом как-то сразу сник, и, бессильно уронив руки, похожие на две большие коряги, с печалью в голосе произнес:
- Да вот, оказалось, зря все это. Напрасный, сталбыть, расход, да и хлопоты зряшные… Только хуже получилось.
- Отчего же? – Рондлейф недобро сощурил глаза.
- Дык, примета плохая, ваша милость! Подземные свое не получили, сталбыть, урожаю и в этом году не быть, - мрачно сказал он и сплюнул в сторону.
Рондлейф почувствовал, как в груди снова закипает злоба.
- Поротые задницы – примета еще хуже! – процедил он сквозь зубы, - я здесь князь, как скажу, так и будет.
Староста опустил голову еще ниже и пробасил:
- Это как угодно будет вашей милости… Нам все одно теперь с голоду пропадать. Не будет урожаю…
Голос его прервался, и Рондлейф с удивлением увидел, как по лицу этого большого и грубого человека текут слезы. Они прокладывали себе путь среди морщин на выдубленной солнцем и ветром коже, как ручьи по весне текут по высохшим руслам, и капали на землю, будто для того, чтобы напитать ее живительной влагой, подобно дождю.
Боковым зрением он заметил и кое-что другое… Это ему совсем не понравилось. Он видел, как крепкие мужики сжимают колья, непонятно как оказавшиеся у них в руках. Запоздало Рондлейф сообразил, что эти колья должны были стать нарядными Весенними деревьями, украшенными первой зеленью и цветами, а теперь, пожалуй, могут сослужить совсем другую службу... Нет, конечно, это никому не поможет - грайды уже взялись за рукояти мечей. Против воинов, хорошо вооруженных и привычных к бою, эти деревенщины ничего сделать не смогут, но… Кольцо вокруг постепенно сужалось, и лица добрых поселян не предвещали ничего хорошего.
Рондлейф смотрел на них и думал о том, что какое решение бы он не принял сейчас – оно будет плохим. С одной стороны, учинять побоище в подвластной деревне, да еще в праздник – хуже этого трудно что-то придумать. Так, пожалуй, недалеко и до бунта! Но отступить, показать свою слабость, потерять лицо перед дружиной – еще хуже. Настоящим князем, конгом, воином ему уже никогда не стать.
Совершенно неожиданно положение спас Кругль. Почему-то он оказался рядом с Рондлейфом (впрочем, как и всегда в нужный момент!), хотя до этого ехал в арьергарде отряда, по обыкновению глазея по сторонам и почти неумолчно разглагольствуя.
- Да уж, ваша милость, попали мы с вами в переплет! – тихо сказал он на гвельском наречии, - истинно говорят – не делай добра, не получишь зла.
- Ничего! – процедил сквозь зубы молодой князь, - пусть только попробуют хоть пальцем тронуть кого-то из нас…
- Ну, да, храбрые грайды порубают их в капусту, а потом мы все об этом очень сильно пожалеем, но будет уже поздно! Пусть такая развязка останется на крайний случай. Самый крайний.
- Ты много болтаешь, Кругль! – прервал его Рондлейф, - говори дело, если можешь, а нет – лучше молчи. И стань так, чтоб не задели ненароком.
Но Кругль и не думал сдаваться.
- Сказано в премудростях Реугантия Великого, «есть время говорить и есть время молчать», - невозмутимо ответствовал он, - если хотите спасти жизнь этой девочке – а заодно сохранить достоинство и выйти без потерь из сложившейся ситуации… Весьма паршивой ситуации, должен вам заметить! - рабыню надо выкупить. Дайте этим добрым поселянам несколько монет, скажите, что-нибудь подобающее случаю, и они будут целовать ваши сапоги.
Рондлейф покраснел. Признаться в том, что его кошель почти пуст, было бы непереносимо… Отец сердится на него из-за кутежей, и, наверное, он по-своему прав. Конечно, для наследника князей Аллегван, кредит открыт в любом кабаке по всей округе, но жизнь обреченной рабыни этим не выкупить.
Он снял с указательного пальца правой руки старинный золотой перстень с каралонгом. Отец подарил его в один из дней, когда в очередной раз пытался поговорить по душам, отвратить от кутежей, образумить и наставить на путь истинный.
На секунду сердце дрогнуло. Рондлейф вспомнил его лицо, и глаза, и голос, ощутил волну любви – совсем как в детстве! Но тут же появилась обида – как он мог позволить какой-то чужой женщине занять место матери? Этого Рондлейф никак не мог ему простить… И, наверное, не простит никогда!
Он тряхнул головой, отгоняя воспоминание, и протянул перстень Круглю.
- Этого довольно?
- Более чем… - ответил Круль, быстро оглядев драгоценность, - за него всю деревню купить можно! Неужели вам не жаль?
- Нет, - угрюмо ответил Рондлейф, - терпеть не могу этих побрякушек! Скажи им что-нибудь… И пусть все закончится поскорее.
- Что ж. как вам будет угодно… - пожал плечами Кругль.
Он осторожно, но крепко взял перстень двумя пальцами – и высоко поднял над головой. Камень засиял на солнце, рассыпая во все стороны радужные блики. Казалось, смешной рыжий парень держит в руках драгоценный живой огонь, что когда-то пришел с неба, растопив Предвечный лед и дав начало всему живому...
- Слушайте меня, поселяне! – заговорил он, - Наш будущий властелин, сын и наследник владетельного князя Рондлейф ат Аллегван, не может допустить смертоубийства в подвластных землях!
Над площадью прокатился недовольный глухой ропот. Казалось – еще мгновение, и крестьяне бросятся на него всей толпой. Тогда избежать кровопролития уж точно не удастся... Но Кругль как будто не замечал этого.
- Однако, снисходя к вашей нужде, князь решил явить свою великую милость. Он желает выкупить рабыню!
Стало тихо. На лицах людей отразилось удивление... И ожидание. Теперь они смотрели на Кругля уже без злобы. В глазах старосты загорелся алчный огонек, и он весь подался вперед, чтобы не упустить ни слова. Воодушевленный успехом, Кругль продолжал:
- Видите этот перстень? Он изготовлен из драгоценного камня каралонга, дающего всякому, кто носит его, здоровье, силу, мудрость и удачу! Золотая оправа тонкой работы изготовлена лучшими мастерами в Терегисте…
Люди, кажется, забыли обо всем – о празднике, о девушке на костре, и даже о странной выходке молодого князя. Словно завороженные, смотрели они на перстень. А Кругль все гнул свое:
- Смотрите, поселяне! Смотрите, ибо вряд ли когда-нибудь еще вам придется увидеть нечто подобное. За один этот перстень можно купить весь ваш урожай, ваши поля, ваши халупы, крытые соломой, и всех вас в придачу, вместе с женами и ребятишками! Радуйтесь и благодарите свою судьбу, за то, что теперь вам точно не придется голодать, даже если снег выпадет посреди лета или ни капли дождя не упадет на землю…
Он обвел взглядом толпу, и, чуть усмехнувшись, добавил:
- А еще – за то, что вам волею небес достался такой щедрый и милостивый молодой хозяин. Староста, - Кругль протянул перстень мужику, - возьми и спрячь. Смотри, головой за него отвечаешь!
Староста принял перстень с низким поклоном. На его заскорузлой ладони камень как будто погас и теперь казался простой стекляшкой. Грайды отвязали девушку, и она бессильно обмякла в их руках. Никто даже не заметил, что она потеряла сознание... Лицо ее залила прозрачно-голубоватая бледность, и дыхание было таким слабым, что едва ощущалось. Старшина Гердвин досадливо покачал головой.
- Пустое дело… Все равно умрет по дороге, - проворчал он, и рявкнул на крестьян:
- А теперь – пошли вон отсюда! Праздник кончился.
Люди покорно начали расходиться с площади. Особой радости не чувствовалось – мужчины смотрели угрюмо и настороженно, женщины прижимали к себе детей... Седой старик со спутанной бородой украдкой сплюнул в сторону и пробурчал себе под нос:
- А все одно – примета плохая! Помяните мое слово – не быть теперь урожаю…
Обратный путь оказался нерадостным и тяжелым. От веселого настроения не осталось и следа. Горечь омраченного праздника будто стояла во рту, да так, что ни проглотить, ни выплюнуть. Каждому известно, что бывают дни в году, когда небо становится ближе к земле, и боги смотрят на людей… Потому так важно почтить их, не отступая от обычаев, иначе не миновать беды!
Девочка так и не пришла в себя, несмотря на все старания Кругля. Ее пришлось везти в телеге, позаимствованной у старосты в Брецве. Когда колесо подскакивало на ухабе, голова моталась на тоненькой шейке, будто неживая, и у Рондлейфа каждый раз мучительно замирало сердце – девочка совсем слаба, а ну как умрет по дороге?
Ночевать остановились у ручья, близ Хардарского тракта. Обратный путь к замку Аллегваннон по прямой дороге должен занять не более двух дней, но почему-то все чувствовали себя такими усталыми и измученными, будто им пришлось не объезжать деревни в праздник Соловин, а совершить многодневный пеший переход по горам и чащобам.
У костра не слышно было ни шуток, ни смеха. Спутники Рондлейфа молча жевали хлеб с вяленым мясом, а он сам и вовсе не мог есть – просто сидел, глядя на огонь, и думал о том, что же сделал не так? Неужели надо было дать спалить живьем несчастную девочку, сделав вид что это всего лишь кукла? Может, конечно, Подземным богам такой исход праздника в Брецве больше пришелся бы по нраву, но он сам вряд ли смог бы спать спокойно, это Рондлейф знал точно.
И всю оставшуюся жизнь считал бы себя подлецом и трусом.
Наконец, он не выдержал - обвел взглядом лица своих товарищей и спросил:
- Ну, что вы молчите?
Никто не проронил в ответ ни слова. Грайды отводили глаза. Только старшина Гердвин опустил голову и проворчал:
- Князя судят боги.
Даже его согнутая спина и упрямый мощный затылок, казалось, выражали неодобрение. Но Рондлейф все не мог успокоиться. Он повернулся к Круглю:
- Обычно твой язык бывает гораздо длиннее нужного. Ну, скажи хоть ты что-нибудь! Скажи, не молчи.
- А что я могу сказать вам, господин? – пожал плечами Кругль - Поздравляю! Теперь вас будут воспевать в балладах. Это было красиво, но глупо. Знаете, что они теперь сделают с деньгами? Перепьются до чертиков, заодно пропьют семенное зерно, потом подерутся, вспомнив старые обиды… Хорошо, если никого не зарежут. Немалую долю под шумок прикарманит староста, он мужик хитрый и жадный.
Он подумал недолго и мрачно добавил:
- А если что-нибудь останется, купят новую рабыню и принесут ее в жертву. На всякий случай – чтобы Подземные не обиделись.
- Не узнаю тебя, Кругль! – Рондлейф укоризненно покачал головой, - Как ты можешь так говорить о своих братьях?
- Говорю, потому что знаю, - Кругль невесело усмехнулся, покачав головой, и в свете костра его рыжие кудри тоже сверкнули огнем, - вы видели этих добрых поселян, когда в праздник они надевают чистые рубахи, умываются, вычесывают колтуны из волос и приходят под стены замка, дабы выразить почтение вашему батюшке. А вы задумались хоть на мгновение, какова их жизнь? Это тяжкий ежедневный труд, это голод, когда случится неурожай, это болезни… И страх. Вечный, душу выпивающий страх, что град побьет колосья, корова перестанет доиться, или какой-нибудь дурак-барон потопчет посевы на охоте.
Рондлейф задохнулся от возмущения.
- И потому они готовы на все - убить, искалечить, сжечь заживо? И все ради куска хлеба с мякиной, своей дымной халупы и сопливых ребятишек? Ради этой нищей, безрадостной жизни?
- Да, – просто ответил Кругль, - потому что другой у них нет.
- Расскажи об этом ей, - Рондлейф кивнул на девушку, - если выживет, конечно… эти скоты ее чуть не сожгли, а запоздай мы ненадолго – плясали бы вокруг костра и удобряли пеплом свои делянки!
- Они трудятся от зари до зари, растят хлеб… Хлеб, который вы едите! – напомнил Кругль.
Девушка застонала. Рондлейф нахмурился. Казалось, в этот миг он на себе ощутил ее страдание…
- Я не желаю есть хлеб, политый кровью, - мрачно ответил он.
- Не нам выбирать, - пожал плечами Кругль, - каждый вынул свой жребий и идет той дорогой, что была определена для него.
Так говорил когда-то Властелин Смерти на ярмарочном лугу… И пусть это был всего лишь шут, комедиант, фигляр, что кривляется на потеху толпе, но в его словах была какая-то жуткая, безжалостная правда.
- Я пойду той дорогой, которой захочу! – Рондлейф сжал кулаки, и глаза его сверкнули в темноте.
Устыдившись вспышки гнева, он замолчал… А потом повторил - на этот раз спокойно и твердо:
- Я пойду своей дорогой… И никому не советую становиться у меня на пути.
Ночь стояла ясная, но холодная. От земли тянуло сыростью, и грайды, свободные от несения ночной сторожевой службы, беспокойно ворочались во сне. Не спасали даже попоны и одеяла из шерсти шергиранских овец, что легче и теплее лебяжьего пуха.
Никто не заметил, что дыхание девушки постепенно становилось все реже и слабее, пока, наконец, не затихло совсем. Только пес по кличке Дак – крупный кобель аридамской породы, любимец и баловень Рондлейфа – вдруг беспокойно поднял морду. Вокруг было тихо, но пес никак не мог успокоиться, и все водил носом, будто принюхиваясь к чему-то. Пробираясь между спящими, он подошел к девушке и принялся вылизывать ее лицо. Бледная кожа была холодна, но горячий язык снова и снова лизал щеки, лоб, щекотал нос, будто вытягивая из небытия…
Наконец, она открыла глаза и улыбнулась, протянув к собаке тонкую, почти детскую руку. Пес улегся рядом, уткнувшись носом ей в плечо, согревая своим теплом, и девочка заснула, обняв его могучую шею. Теперь она дышала тихо и ровно, бледные щеки чуть порозовели, и на губах появилась легкая улыбка…
Вернувшись домой, Рондлейф рассказал отцу обо всем, что произошло в Брецве. Тот выслушал, не перебивая - и только головой покачал.
- Даже не знаю, что сказать тебе, сын… Наверное, ты и в самом деле не мог поступить иначе.
Потом подумал и добавил:
- Да, пожалуй, и я бы не смог.
Так Дейя оказалась в замке. Правда, ее настоящего имени тогда еще никто не знал, а сама она говорить не умела… Ее прозвали Лалем - немая – и скоро она научилась отзываться на новое имя.
Против ожиданий, девочка быстро пришла в себя и поднялась на ноги. Она была еще слишком слаба, но очень старалась быть полезной, хватаясь за любую работу. Правда, толку от ее стараний было немного. Поднять что-нибудь тяжелее стакана с водой для нее было не по силам, она скоро уставала, начинала бледнеть лицом и задыхаться, а один раз даже упала в обморок, перепугав других служанок. «Умрет скоро, - шептались они, осеняя себя Охранительным знаком, - больная, слабая, куда ей! Хоть не на костре – и то благо».
Еще хуже было то, что княгиня почему-то невзлюбила ее с первого взгляда. Каждый раз она брезгливо морщилась, если новая служанка попадалась ей на глаза… И все чаще как бы невзначай заводила разговор о том, что замок Аллегваннон – не богадельня для безродных нищенок, а потому надо бы избавиться от нее поскорее – сбыть кому-нибудь за бесценок или просто выгнать прочь.
Такого раньше никогда не бывало! Покойная княгиня Амелла всегда была добра и терпелива к служанкам… Но Гвинета все настаивала на своем, и даже князь как-то упрекнул ее за жестокосердие:
- Чем досаждает тебе это бедное дитя? Моя жена никогда бы так не поступила!
Зеленые глаза сверкнули опасным огнем.
- Теперь я твоя жена! – резко ответила он, но уже в следующий миг, овладев собой, кротко проворковала:
- О чем ты, дорогой? Я всего лишь хочу быть рачительной хозяйкой, чтобы лучше распорядиться твоим достоянием!
В конце концов, княгиня отправила неугодную служанку на кухню, под начало старшей поварихи Аены с надеждой, что никчемная рабыня хоть там на что-то сгодится. Это оказалось даже к лучшему - добрая толстая Аена жалела девочку. «Поднимать котлы такими ручками – все равно что выметать золу букетом лилий!» - изрекла она, и отправила ее перебирать фасоль и чечевицу. «Вот где пригодятся твои тонкие пальчики!».
Скоро о девочке как-то позабыли. В самом деле - мало ли служанок в замке? Одной больше или меньше – никто и не заметит! Даже Рондлейф редко вспоминал о ее существовании, и праздник Соловин в деревне Брецва остался для него где-то далеко в прошлом.
Лишь иногда, случайно столкнувшись, он встречал ее взгляд, улыбку - такую милую, застенчивую и нежную! – и чувствовал себя так, будто в жаркий день окунулся в чистую прохладную воду.
Узник открыл глаза. Он смотрел на луну, в тщетной надежде еще раз увидеть прекрасное лицо той, которой когда-то спас жизнь – а она спасла его душу. Именно сейчас он так много хотел бы сказать ей! Трудно выразить словами все, что он испытывал – и любовь, и нежность, и надежду, что когда-нибудь им еще доведется встретиться снова, пусть и не в этом мире…
А еще – благодарность за то, что теперь сможет умереть человеком, а не бессмысленным куском исстрадавшейся, гниющей заживо плоти.
Глава 9.
В замке у давно потухшего камина старик и девушка сидят, обнявшись, словно пытаясь хоть как-то согреть друг друга.
- Я думал о нем всегда… Каждый день, каждую минуту! Если бы ты знала, крошка, как это тяжело… Хотя, наверное, ты знаешь. Я бы охотно умер вместо него. Но Властелин Смерти выбирает сам… Кто может спорить с ним?
Девушка резко выпрямилась, тряхнула головой, словно сбрасывая остатки сонной дремоты. Ее взгляд стал сосредоточенным, и казалось, ее осенила какая-то новая, очень важная мысль… Наконец, набрав побольше воздуха в грудь, она с огромным трудом выдохнула:
- Мо! Тон!
Она повторяла это снова и снова, отчаянно жестикулируя. Понять, что она имеет в виду, было нелегко… Но старик понял. Он посмотрел на нее искоса, сдвинув седые брови, и осторожно спросил:
- Мортон? Ты хочешь сказать – Мортон?
Дейя быстро закивала.
- Ты хочешь, чтобы я пошел к нему? Сейчас, среди ночи?
Девушка снова кивнула – на этот раз не столь решительно. Старик отбросил назад слишком длинные седые волосы.
- Что же, может, ты и права! – задумчиво произнес он, - Если кто-то и может помочь нам, то только он.
Мортон появился в замке неожиданно и странно. Это можно было сравнить разве что с ураганом, который, налетев неизвестно откуда и перевернув все вокруг с ног на голову, так же неожиданно улетает… И оставляет после себя полный разор.
Стояло время, которое в окрестностях замка Аллегваннон принято было называть предзимьем – листья с деревьев уже облетели, пожелтела и высохла трава, по ночам после первых заморозков лужи подергиваются тонким льдом, и замерзшая грязь на дорогах уже не чавкает под копытами лошадей. Убран урожай с полей, скот заперт в хлеву, и крестьяне сидят по домам, предпочитая не выходить со двора без крайней на то необходимости. На холодном ветру легко подцепить зловредный кашель и лихорадку, от которой человека бросает то в жар, то в холод, но не только это было тому причиной…
Время, когда осень уже кончилась, а зима еще не наступила, издавна почитается нечистым и опасным. В такие дни по земле гуляют неупокоенные души, а по ночам в небе проносится дикая кавалькада всадников Придла, легендарного короля-разбойника, который, за свои бесчисленные грехи и преступления обречен вечно скитаться между небом и землей. Несдобровать человеку, что повстречает их! Закружат, увлекут за собой, а то и растерзают, как собаки зайца. Лучше уж сидеть дома, у очага, пить горячее пиво из глиняной кружки, покуривая трубочку, и слушать стариковские байки о славных прежних временах, когда и снег был белее, и вода мокрее, а люди – не в пример сильнее и краше, чем сейчас!
В один из серых, пасмурных дней, когда небо нависло над землей так низко, что казалось, если забраться на дерево, можно оторвать кусок облака, из леса вышел человек. Вид его был настолько странен и дик, что бабы, полоскавшие белье у реки, побросали свои вальки и с визгом бросились врассыпную.
Огромного роста, широкоплечий, с буйной гривой спутанных черно-седых волос, свободно падающих на спину, до самых глаз заросший бородой, он шел, опираясь на посох, похожий на корягу причудливой формы. Непохоже, однако, что ему так уж нужна была опора - шаг его был тверд, и походка размашиста. Странный путник был одет в лохмотья, ноги босы, несмотря на холод, но грубый плащ у плеча небрежно сколот массивной золотой фибулой удивительно тонкой работы, изображающей невиданную птицу с человеческой головой.
Подойдя к воротам замка, путник зачем-то посмотрел вверх, словно хотел разглядеть там нечто важное. Несколько минут он напряженно всматривался в серое небо, и, что бы там ни увидел, кажется, остался вполне удовлетворен.
Он взялся за кольцо и постучал в ворота. Слуга выглянул в маленькое смотровое оконце, и, смерив его взглядом, хотел было прогнать бродягу, но почему-то слова застыли у него на губах. Путник лишь ухмыльнулся, показав крепкие белые зубы, и веско, со значением произнес:
- Что ж ты стоишь, добрый страж? Забыл о своих обязанностях? Иди и передай своему господину, что его хочет видеть Мортон!
Слуга недоверчиво посмотрел на странного посетителя, но почему-то не смог ослушаться и со всех ног бросился исполнять приказание.
К удивлению всех обитателей замка, князь приказал встретить бродягу с почетом. Правда, особенной радости он не выразил, но велел отвести ему лучшие покои для гостей и даже послал новую одежду.
Много позже Кругль, который в тот день, как назло, отпросился у князя на целую неделю и снова отправился в Паровец к своей возлюбленной, будет горько сожалеть о том, что ему так и не удалось хотя бы словом перемолвиться со знаменитым прорицателем и чародеем, чья слава уже много лет гремела по всей империи. О Мортоне ходило столько слухов – вплоть до самых невероятных! – что трудно было отделить правду от вымысла… А о том, чтобы увидеть его во плоти, и даже говорить с ним, человеку вроде Кругля оставалось только мечтать.
В тот день Рондлейф еще не знал об этом. Он сам бы охотно улизнул из замка! Но, как известно, никому, кроме немногих избранных, не дано знать, что ждет человека в самом ближайшем будущем… И этому вечеру суждено было навсегда изменить привычное течение жизни.
А ведь поначалу ничто не предвещало бури! Обед подали, как всегда, в каминном зале. Госпожа Гвинета чуть запоздала, но вышла из своих покоев такая свежая и сияющая, что даже Рондлейф невольно залюбовался ею. Легкая улыбка играла на губах, глаза сверкали яркой зеленью, соперничая с изумрудным с ожерельем на шее (тем самым, что когда-то носила мать!) и шелковое платье с варронийскими кружевами изящно облегало стройный стан. Подойдя к мужу, она скромно опустила глаза и склонилась в реверансе, чуть придерживая юбки. Князь просветлел лицом, и его губы тронула улыбка – та особенная улыбка, что исходит из самого сердца…
- Какая ты красавица! – с чувством произнес он, - любой мог бы лишь мечтать о такой прелестной супруге.
Гвинета зарделась от смущения, став еще красивее. Князь поцеловал ее в обе щеки, и осторожно снял маленький сухой листочек, невесть как приставший к волосам. В этом движении было столько нежности, что Рондлейф невольно отвел глаза. Ему впервые стало стыдно за то, что он плохо относился к этой женщине. Ведь отец ее так любит… Разве он вправе мешать его счастью?
А Мортон повел себя странно. Почему-то он застыл на мгновение, устремив отсутствующий взор в одну точку… и громко расхохотался. Князь недовольно сдвинул брови. Мортон сразу осекся, как будто осознав свою оплошность.
- Простите меня… За годы одиночества я совсем отвык от светского общества, – произнес он. Голос звучал виновато, но глаза – черные, дикие, с голубоватыми белками – по-прежнему смеялись.
Удивительно, но Мортон выглядел настоящим франтом. Бархатный камзол и шелковая рубашка с кружевами сидели на нем непринужденно и даже изысканно, словно бродяга всю жизнь носил дорогую одежду, и все же в его облике было нечто пугающее, придающее сходство с диким зверем – то ли буйная грива волос, падающих на спину, то ли слишком белые, слишком острые зубы, то ли тяжелый взгляд из-под густых сросшихся бровей…
Разговор за столом почему-то не клеился. В присутствии Мортона все чувствовали себя неуютно. Даже слуги старательно обходили его, избегая случайно прикоснуться. Молчал и гость – только ел за троих, с завидным аппетитом обгладывая кости.
Все шло своим чередом – до тех пор, пока в каминный зал не вошла немая девушка с кувшином пива. Обычно она не прислуживала за столом – госпожа Гвинета по-прежнему не желала ее видеть… Но в тот вечер одна из служанок отпросилась в деревню к родным, другая – слегла с простудой, и старшая повариха Аена сочла, что не случится большой беды, если и Лалем поможет, раз уж другие слуги сбиваются с ног.
Девушка вошла в зал, осторожно неся тяжелый кувшин двумя руками. Завидев ее, Мортон почему-то оживился, как хищник, учуявший добычу, но она совсем не боялась его напротив – наливая ему пиво, улыбнулась своей кроткой нежной улыбкой, и, кажется, вокруг стало светлее…
- Лей до краев, крошка! Полупустой стакан допивает дьявол, - сказал Мортон.
Он остро и цепко глянул в лицо девушки, так, что она засмущалась, покраснела и опустила глаза. А Мортон тем временем осушил свой стакан и с довольным видом откинулся на спинку стула.
- Благодарю за угощение, князь! – обратился он к хозяину, - Давно я живу на свете, но первый раз мне наливает пиво королевская дочь!
Князь постарался не выдать удивления. Представить себе, что безродная немая рабыня может оказаться принцессой, было просто невозможно!
- Что ты говоришь? – спросил он, - неужели…
- Да, именно! – согласился Мортон, - я привык называть вещи своими именами и говорю то, что вижу. Когда передо мной кошка, я называю ее кошкой. Тут то же самое.
Он поманил к себе девочку:
- Подойди сюда, не бойся! Я не причиню тебе зла.
Она поставила кувшин на стол, и несмело подошла к нему, опустив глаза долу и вытирая руки передником. Мортон взял ее голову в ладони, посмотрел в глаза… Даже сидя он был с ней почти одного роста, и девочка выглядела особенно маленькой и хрупкой рядом с его мощной фигурой. Их безмолвный разговор, казалось, продолжался долго, очень долго… Наконец, Мортон тихо спросил:
- Дейя… Да, при рождении тебя назвали именно так, правда?
Девочка медленно кивнула. Ее глаза покрылись паволокой, взгляд остановился, и казалось, она вот-вот лишится чувств.
- Сядь! – Мортон потянул ее за руку, и осторожно, но властно усадил рядом с собой. Не дело, конечно, сажать рабыню за стол с господами, но почему-то никто не смел ему противоречить.
- Что ты знаешь о ней? – спросил князь. На чародея он смотрел с подозрением, и кажется, не очень-то верил ему.
- Это долгая история. И очень печальная…
- Так расскажи!
- Что ж, раз вы настаиваете… - Мортон устроился поудобнее, - да, князь, перед вами действительно королевская дочь. Четырнадцать лет назад одна из наложниц короля Сетара, властителя Корн-Селор, родила девочку. Не бог весть какая радость – ведь это не сын! - но и беды нет. Многие из владетельных князей были бы счастливы взять в жены королевскую дочь, хотя бы и незаконную. К тому же, девочка была чудо как хороша собой. Даже старая повитуха, принимавшая роды, рассказывала потом, что ей никогда не доводилось видеть такого красивого младенца. Служанки и судомойки бегали тайком посмотреть на малышку в колыбели… И перешептывались между собой, что незаконная дочь вырастет гораздо краше и милее наследной принцессы.
Он налил себе еще пива, отхлебнул добрый глоток и продолжал:
- Молодая мать умерла через несколько дней от родильной горячки - по крайней мере, так говорили в замке. Правда, Кавелла, законная супруга Сетара, могла бы поведать об этом гораздо больше. Именно она прислала своей «возлюбленной младшей сестре» - так принято было именовать королевских наложниц - горячее питье с медом и пряностями для поднятия сил. Та выпила, поблагодарила «старшую сестру», сказала, что было очень вкусно, потом крепко заснула… И больше не проснулась.
- Значит, королева отравила ее? – спросил Рондлейф, - но зачем?
Мортон пожал плечами.
- Королева была весьма умной, предусмотрительной и дальновидной женщиной. Наложница, привезенная с далекого северного острова Зорвал, показалась ей опасной соперницей. Она была молода, здорова, миловидна… И король весьма благоволил к ней. Если она смогла произвести на свет чудную девочку, то что помешало бы родить через год или два столь же прекрасного сына? Может быть, даже не одного. И еще неизвестно, чем это могло закончиться, притом что законный наследник, ее собственный сын, был слаб здоровьем и не блистал ни умом, ни отвагой.
- Можно лишь сожалеть о том, что преступление так часто остается безнаказанным… - заметил князь.
- Можно что-то скрыть от людей, но нет ничего такого, что не видели бы боги! – ответил Мортон, - по злой иронии судьбы, Кавелла умерла меньше чем через год. Ее грудь, прекрасная, бело-мраморная грудь, которой она так гордилась и любила носить открытые платья, отороченные драгоценными кружевами, вдруг начала превращаться в безобразную опухоль, а потом – в зловонную язву. В ее покоях стоял такой тяжелый запах, что перебить его не могли даже самые дорогие благовония, и каждый, кто входил туда, непроизвольно зажимал нос или пытался задержать дыхание. Перед смертью она несколько дней кричала, не переставая, и служанки не отваживались зайти даже под страхом наказания.
- Постой-постой… - прервал его князь, - насколько я понял, Кавелла была женщиной, сведущей в свойствах трав… Разве она не могла позволить себе если не исцеление, то легкую и быструю смерть?
Мортон покачал головой.
- Нет, не могла. Она пыталась… Но безрезультатно, лишь увеличила свои страдания. Королева хорошо разбиралась в травах, в их свойствах исцелять и убивать – и охотно этим пользовалась. Всю жизнь, с самых юных лет она очень боялась, что ее отравят, и принимала разные яды понемногу. За долгие годы она стала неуязвима для них и никакой яд уже не мог ее убить. Пришлось пить до дна эту горькую чашу… Она умерла в одиночестве, и после смерти даже муж и дети не смогли подойти, чтобы проститься. Ее пришлось хоронить в ночи, тайно, как украдкой зарывают где-нибудь на пустыре казненных преступников.
Мортон помолчал недолго и мрачно добавил:
- Истинно говорят - нет хуже врага человеку, чем он сам! Королева действительно была умной женщиной… Возможно даже слишком умной. А еще – жестокой и хитрой. Но, в конце концов, она перехитрила сама себя!
В каминном зале стало тихо. Только слышно, как потрескивают дрова в огне… История покойной королевы заставила всех задуматься о том, что любой человек, даже могущественный и облеченный властью, лишь игрушка судьбы и не может противостоять ей. Наконец, Рондлейф решился спросить:
- А что было дальше?
- Поначалу все шло спокойно. Король даже как-то позабыл о существовании дочери. Малышка подрастала на женской половине дворца. Наложницы и служанки любили и баловали ее. Еще бы – она не доставляла никому хлопот, была такой милой, ласковой, тихой… Может быть, даже слишком тихой. Когда ей исполнилось семь лет, стало окончательно ясно, что девочка так и останется немой.
Мортон чуть улыбнулся и добавил:
- Бывает, Всевышний замыкает уста тем, кто может слышать ангелов. Им незачем говорить с людьми. Жаль, не все понимают это…
Он замолчал, и на его лице появилось странное выражение – задумчивое, даже мечтательное. Рондлейф хотел было спросить, что он имеет в виду, но не успел – чародей заговорил снова:
- В тот год король собирался выдавать замуж свою старшую дочь, Арицию. Сетар был сам не свой от радости – девушка приглянулась не кому-нибудь, а самому Карвену – наследнику небольшого, но богатого и могущественного королевства Агеларан, что к северу от реки Нары. Дело уже совсем было сладилось, и в замке готовились к свадьбе, но старый Агверт, отец жениха, вдруг приказал расторгнуть помолвку. Он, конечно, постарался придумать благовидный предлог – заявил, что королева-мать противится столь скорой женитьбе сына из-за плохих снов и неблагоприятного предсказания придворного звездочета, а он, хотя и не разделяет суеверий, но, глубоко чтя свою достопочтенную супругу, не может пойти против ее воли… Но настоящая причина была совершенно не в этом. Оказалось, он прослышал о маленькой немой девочке, что, как-никак, приходилась невесте родной сестрой.
Рондлейф-старший удивленно поднял седую бровь.
- И этого было достаточно, чтобы расторгнуть помолвку? Но почему? Неужто Агверт боялся, что незаконная дочь может потребовать часть наследства?
Мортон покачал головой.
- Нет. Агверт настолько богат, что мог бы швырнуть ее приданое нищим. Он просто испугался, что у будущей королевы окажется дурная кровь. Каких наследников она родит – здоровых или немых, слепых, слабоумных? Это знают только боги… Но Агверт не хотел рисковать.
Невеста вернулась в отцовский замок. Король пришел в ярость. Еще бы - его дочь была опозорена! Потом она так и не вышла замуж. Говорят, даже повредилась в рассудке, истязала служанок – особенно миловидных - и, в конце концов, бросилась вниз с дворцовой башни.
Король сгоряча даже хотел объявить Агверту войну, но поразмыслив немного, остыл и решил этого не делать. Это было мудро – войск у Агверта гораздо больше, и Сетар вполне мог потерять свое королевство. Пришлось смирить гордыню… Весь свой гнев король обратил на дочь.
При слове «дочь» лицо князя как-то странно, болезненно дернулось. Рондлейф вспомнил крошечное мертвое существо, облаченное в белое платьице, на груди матери в гробу… Видно, отец тоже не мог забыть свою девочку, которой так и не довелось пожить.
А Мортон все говорил. Голос его звучал спокойно и ровно, но в словах было такое горькое знание, что на миг Рондлейф преисполнился жалости к этому человеку. Страшная участь – жить и знать все! Немудрено же, что Мортон стал отшельником и не желает видеться с людьми.
- Он велел утопить ее, утопить, как котенка! Не хотел, чтобы это дитя, случайный плод короткой любви – а может, лишь похоти! - напоминало о позоре, невольной причиной которого послужила. И когда двое его рабов бросили девочку в яму с водой, она на прощание улыбнулась им ласковой улыбкой. После этого они не смогли оставить ее там.
Отшельник сокрушенно покачал головой. А девочка, до того тихо сидевшая рядом с ним, вдруг задрожала всем телом и по щекам ее потекли слезы.
- Да, так. Они вытащили ее из ямы, отнесли в первую же деревню за границами владений Сетара и оставили на пороге дома, что стоял на самом краю, у опушки леса. Таясь, как воры, они бегом покинули это место… И ни один из них так и не осмелился больше взглянуть ей в глаза.
- И кто жил в том доме? – спросил князь.
- Леста и Ренур, пожилые бездетные супруги. Долгие годы они молились богам о ребенке, пока не состарились и не потеряли надежду. В то утро, найдя на пороге спящую малышку, они сочли ее появление чудом, даром небес.
Девушка улыбнулась сквозь слезы, а Мортон продолжал, поглаживая одной рукой ее светлые вьющиеся волосы:
- Старики жили небогато. Кроме домика, огорода и одной-единственной серой козы у них ничего не было… Но все равно они оставили девочку у себя, и воспитывали как родную дочь. Вместо дворца она жила в маленьком покосившемся домишке, вместо шелковых платьев и сафьяновых туфелек носила грубую шерсть и тяжелые башмаки, собирала хворост для очага, носила воду, полола огород и помогала приемной матери доить козу и печь кислый ржаной хлеб… Но все равно была счастлива. Ведь старики любили ее! Они называли ее солнышком, звездочкой, своим маленьким сокровищем…
Мортон говорил негромко, чуть прикрыв глаза, будто в полусне:
- Так прошло семь лет. Малышка подросла, и старики уже начали подумывать о том, что пора подыскать хорошего работящего парня, который стал бы ей добрым мужем а им – опорой на старости лет. Они так хотели порадоваться ее счастью и понянчить ее детишек… Но их надеждам не суждено было сбыться.
Год выдался неурожайным, а зима – холодной. Однажды старый Ренур вышел во двор, чтобы наколоть дров для очага, и не заметил, как ледяным ветром его прохватило насквозь. Он простудился, и для их маленького семейства это стало концом всему.
Он стал кашлять, слег в постель, и как ни старалась Леста отпоить мужа травяными настоями, слабел день ото дня. В конце концов, она решилась на крайнее, отчаянное средство – ночью отправилась к знахарю Дарву, жившему на другом краю села. Она принесла ему серебряную застежку – единственную свою ценную вещь, подаренную мужем много лет назад. Тогда они только что поженились, были молодыми и сильными, мечтали о том, что выстроят большой дом, родят много сыновей и дочерей… После брачной ночи Ренур преподнес молодой жене эту застежку, как символ и залог будущей долгой и счастливой жизни. А теперь он метался в горячечном бреду, и Дейя, оставшаяся рядом с ним, едва успевала менять тряпку, смоченную холодной водой, что прикладывала ему ко лбу. Леста ушла одна в ледяную метельную ночь, и девочка очень боялась, что Ренур умрет до ее возвращения.
Но он дождался. Старик держался из последних сил… На короткое время он даже пришел в себя и спросил, куда подевалась жена, как будто забыл, что Дейя все равно не смогла бы ему ответить.
Леста вернулась усталая, измученная и промерзшая до костей. На ее волосах лежал снег, лицо побелело от холода и даже ресницы покрылись инеем. Знахарь дал ей тог-е-фад – особую микстуру, приготовленную из желчи единорога, крови ящерицы и настоя травы гиндай, собранной в первое осеннее полнолуние. Это снадобье может поднять на ноги умирающего… С одним лишь условием – если он выпьет его не один, разделив лекарство с тем, кто добровольно согласится умереть вместо него.
- Они выпили его? – спросил князь. Лицо его омрачилось, словно старое горе вновь дало о себе знать. На миг Рондлейфу показалось, что он с удовольствием выпил бы это адское зелье, лишь бы мать осталась жива… В этот миг он любил отца – так же безоглядно, как в детстве. Словно и не было ссор, отчуждения, и чужая зеленоглазая женщина не стояла между ними.
Чародей кивнул.
- Да. А наутро Дейя нашла в постели два трупа. Они так и умерли, держась за руки.
В ужасе она выскочила из дома, и побежала, крича и плача, по единственной деревенской улице – растрепанная, в одной рубашке, босиком по снегу… От горя она не помнила себя. Соседям с трудом удалось остановить ее и увести в тепло. Девочка дрожала и плакала, и, конечно, не могла объяснить, что случилось, но когда люди вошли в дом, они сразу все поняли.
Стариков похоронили на средства общины – заказали погребальные носилки, устроили прощальный пир, даже позвали монахов, чтобы они помолились Всевышнему за их души… Надо же было как-то возместить убытки? За невеликий скарб удалось выручить совсем немного, а козу зарезали, чтобы приготовить угощение на поминках. К тому же, деревенскому старосте Рабдовалу пришлось временно приютить девочку у себя – не выгонять же ее прочь, да еще зимой! Она старалась всем угодить, но его супруга очень тяготились тем, что в доме появился еще один лишний рот. Она была женщиной злой и жадной, а потому не уставала упрекать мужа за то, что приходится кормить приблудную нищенку. Бедняге стоило бы посочувствовать - кто же может переспорить сварливую бабу! Рабдовал уже готов был выгнать девочку из дома, но тут представился удобный случай избавиться от нее, да еще и с выгодой для себя. Ранней весной, едва сошел снег, через село проезжал Парвет, торговец рабами…
- И они продали ее? – спросил Рондлейф. Он чувствовал, как ходят желваки под кожей, и сами собой сжимаются кулаки – почти как тогда, в Брецве.
Мортон лишь кивнул.
- А тот торговец, Парвет, знал, что ее принесут в жертву?
Чародей пожал плечами.
- Не знал и не хотел знать. Ему было все равно. Люди, подобные ему, охотно продадут родную мать, если им предложат хорошую цену… И не будут задавать лишних вопросов.
Князь нахмурился.
- Что-то я не пойму тебя… Бывает, что деревенские парни и девушки идут наниматься в услужение, но чтобы продавать сыновей и дочерей как скот – такого в наших краях не заведено!
Но Мортон не смутился.
- Крестьянам из ближних деревень не приходится есть толченую кору зимой, - заметил он, - от голода люди становятся гораздо сговорчивее!
Он отхлебнул еще пива и продолжал:
- Парвет был очень раздосадован тем, что его обманули. Девочку он купил из-за ее красоты – надеялся продать в публичный дом в Терегисте, и хорошо на этом заработать. Он не сразу понял, что она немая… Потому так обрадовался, когда на ярмарке в большом селе Третове сбыл ее крестьянам за бесценок - по крайности, кормить не придется!
Ну, а дальше вы знаете. Если бы не вмешательство молодого князя, ее бы сожгли, а пеплом удобрили поля.
Рондлейф заметил, что девочка вдруг побледнела, глаза ее расширились, словно она опять видела перед собой деревенскую площадь в Брецве. Казалось, она вот-вот потеряет сознание – как тогда, на костре... Он хотел было сказать, что пора прекратить это, ведь бедняжка и так настрадалась, но ее состояние заметил и Мортон.
- Успокойся, крошка! – голос его был на удивление мягким, обволакивающим, почти гипнотическим. - Все прошло, все кончилось. Не скажу, что все забудется – это было бы неправдой, но…
Он наклонился к девочке и что-то шепнул ей на ухо. Она посмотрела на него с удивлением, будто не веря, но плакать перестала. Худенькое личико выглядело бледным и измученным, зато взгляд стал живой, осмысленный, а на губах даже появилась робкая улыбка.
- Прошу вас, князь, - негромко попросил Мортон, - для этой крошки на сегодня довольно переживаний. Пусть уложат ее в постель, дадут выспаться как следует… И, кстати, отпустите слуг! Не дело гостю распоряжаться в доме хозяина, но думаю, что настало время отдохнуть и для них.
Разумеется, такую дерзость князь Рондлейф не потерпел бы ни от кого. Но Мортон говорил спокойно, учтиво, с обезоруживающей улыбкой… Такова была власть этого странного человека, что князь послушался его и сделал знак слугам удалиться. Когда служанки увели Дейю, (она была так слаба, что с трудом держалась на ногах), Мортон проводил ее взглядом и сказал:
- Не тревожьтесь о ней, князь. Правда не может убить. Она исцеляет… Но иногда это горькое лекарство!
Теперь в каминном зале остались только князь с княгиней, Рондлейф и чародей. За окнами завывал ветер, и кружились хлопья снега – первого снега в эту зиму. Огонь весело потрескивал в камине, на столе остались лишь вино, орехи и сушеные фрукты – что еще нужно для приятной беседы?
Князь посмотрел на гостя с уважением… Но и доля опаски была в этом взгляде.
- Поистине, ты удивил меня! – с чувством произнес он, - тебе ведомы такие тайны…
Госпожа Гвинета, которая до того скромно молчала, опустив глаза, вдруг подняла голову.
- Так много знают лишь те, кто водится с нечистой силой, - произнесла она, - скажи, правда ли, что твоим отцом был не человек, а лесной дух?
Отшельник ничуть не смутился.
- Право, даже не знаю! – ответил он с обезоруживающей улыбкой, - и сомневаюсь, что об этом знала даже моя бедная матушка. Всевышний сотворил ее красивой и доброй, но лишил разума. Она не умела отказать никому и ни в чем… Ну, вы понимаете, о чем я говорю.
За столом повисла пауза. Обижать гостя было, конечно, невежливо… Сам князь попытался как-то сгладить неловкость:
- Моя супруга не имела в виду ничего дурного… Просто твой облик слишком чуден и непривычен для нас, - осторожно сказал он, но отшельник и не думал обижаться.
- У вас в доме, князь, порядки еще чуднее! – спокойно ответил он, - королевская дочь приносит пиво и скребет котлы на кухне, а судомойка сидит в парчовом кресле.
По щекам Гвенеты пошли красные пятна.
- Ты и дальше будешь слушать, как какой-то сумасшедший бродяга оскорбляет твою жену? – обратилась она к мужу, - я даже не говорю о том, что сидеть за одним столом с отродьем падшей женщины – уже оскорбление!
Князь сурово сдвинул брови, но отшельник опередил его.
- О, вам не стоит принимать мои слова так близко к сердцу! – он улыбнулся, обнажив ровные белые зубы, но всем почему-то стало не по себе – слишком уж эти зубы были крепкими и острыми, а улыбка напоминала оскал хищного зверя.
- Жизнь очень переменчива, и с людьми всякое случается. Помните, как были рады, когда вас взяли в трактир «Золотой пескарь» мыть посуду и разносить пиво забулдыгам? По крайней мере, там вы всегда были сыты – не то, что в родной деревне! Но самое интересное произошло потом. Если бы я попросил бы вас вспомнить веселый дом мамаши Апины в Терегисте… Ведь именно там вас научили есть при помощи столовых приборов, складно говорить, любезно улыбаться и строить из себя благородную даму, правда? Завсегдатаи заведения были очень довольны.
Он говорил вполне учтиво, словно светский щеголь на балу, и речь его странно не вязалась с диковатым обликом, но в голосе звучали опасные нотки.
- Я знаю все о вас, Гвинета… Или, точнее, Прядва, не так ли? Знаю даже, почему вы до сих пор не можете родить князю нового наследника. Сколько раз вам доводилось вытравливать плод – три, четыре? Кажется, четыре. Последний вышел на свет еще живым, и пищал, как котенок. Помните? Даже ваше сердце дрогнуло на мгновение… Но только на мгновение, не больше. О, да, он все равно бы не выжил!
Гвинета прикусила губу. Она побледнела, и, казалось, вот-вот расплачется... Но умоляющий взгляд не тронул сердце Мортона. Он все говорил, безжалостно чеканя каждое слово:
- Так и текла ваша жизнь. Скорее всего, вам пришлось бы закончить ее в канаве, как большинству ваших товарок по ремеслу, но однажды вам повезло - в веселый дом заявился барон Штрелген. Когда-то он был завсегдатаем подобных заведений, пока, после одной нехорошей истории, не вынужден был удалиться в свое родовое гнездо, и жить там почти отшельником. Иногда, по старой памяти, он наведывался в Терегист навестить старых знакомых и пройтись по злачным местам… Правду сказать, прежние друзья не очень-то жаждали его видеть, чего нельзя сказать о содержателях борделей и кабаков. Для них он оставался желанным гостем. Мамаша Апина была просто без ума от радости. Еще бы, нет большего дурака чем старый дурак! И вытянуть из него деньги было совсем не так уж трудно. Она послала к нему вас – самую красивую и ловкую девицу во всем ее заведении, с напутствием о том, что из старика можно вить веревки. Главное – не упустить свой шанс… И вы не упустили. Барон потерял голову настолько, что женился на вас! Нельзя осуждать его за это – к тому моменту он уже плохо отличал реальность от своих воспоминаний полувековой давности и не всегда успевал вовремя дойти до уборной. После свадьбы его жизнь была приятной… Но недолгой. Однажды утром его нашли в постели мертвым.
Вы вошли первой в его покои, и у вас было достаточно времени, чтобы разыграть искреннее горе - главное, успеть вовремя убрать подушку с лица почившего супруга! Маленькое перышко, что осталось во рту покойника, могло бы поведать больше, чем слезы безутешной вдовы, но, к счастью для вас, его никто не заметил.
Мортон усмехнулся и добавил:
- Что ж, по крайней мере у него была легкая смерть.
К несчастью, оказалось, что барон был совсем не так богат – его земли частью распроданы, а частью заложены, замок обветшал и требовал хозяйского присмотра, а главное – денег, денег и денег… А их-то как раз у вас и не было. В ворота все чаще стучались кредиторы, еще немного - и бедной вдове пришлось бы завязать в узелок свои пожитки и снова отправиться в дом терпимости, но тут вам снова повезло. Вы сумели с толком распорядиться единственным достоянием, которое получили в наследство от бедняги – его именем и положением. Когда князь приехал выразить соболезнование, вы не упустили представившейся возможности очаровать его. Почему бы и нет? Вы все еще молоды, и прошлая жизнь почти не оставила следов на вашем прекрасном лице, а князь еще не стар и, к тому же, устал от одиночества…
- Довольно! – Гвенета встала и направилась было к двери, но взгляд Мортона словно пригвоздил ее к месту.
- Нет, погодите! – в его руках откуда-то появился маленький сухой листочек – тот самый, что Рондлейф-старший вынул из ее волос не более часа назад, - не стоит так быстро прерывать послеобеденную беседу. Это было бы неучтиво.
Он говорил вполне спокойно, но его голос звенел металлом. Подбрасывая на ладони сухой листок, он обратился к Рондлейфу-старшему:
- Князь, вы хотели узнать, отчего я смеялся, когда вы с такой любовью и нежностью вынули этот листок из прекрасных кос вашей супруги? Так вот – я увидел, как он там оказался! В укромном уголке сада на кустах силхат листья высохли, но не опали. Они никогда не опадают совсем, даже зимой, потому это растение почитается в здешних местах как символ стойкости и верности… Но сейчас его ветки и листья стали покровом разврата.
Там ваша супруга всего пару часов назад предавалась любовным утехам с хромым конюхом Свардаром. Этот выбор, конечно, мог бы показаться странным, но порой женщины отличаются необъяснимыми пристрастиями… Вероятно у него есть свои, особые достоинства, не заметные непосвященным. Не так ли, госпожа княгиня?
Этого Гвинета выдержать не смогла Ее лицо покрылось красными пятнами, из глаз брызнули слезы… Закрыв лицо руками, она выбежала прочь.
А Мортон улыбался, как ни в чем не бывало.
- Благодарю вас за обед, князь! У вас чудная повариха. И беседа получилась весьма содержательной… Что ж, время позднее, и я должен просить у вас позволения удалиться.
Не дожидаясь ответа, он встал, отвесил легкий, почти небрежный поклон, и вышел прочь. Походка его была легка и вид безмятежен.
Утром, едва рассвело, в дверь комнаты, отведенной чародею, решительно постучали. Мортон открыл сразу же, как будто ждал раннего визита – он был одет, постель не смята, и казалось, в эту ночь он вовсе не спал.
На пороге стоял князь Рондлейф. Он был бледен, за ночь его лицо осунулось и глаза как-то подозрительно покраснели.
- Доброе утро, ваша милость! – Мортон склонился в глубоком поклоне, но князь не ответил на приветствие. Утро было вовсе не доброе – по крайней мере, для него.
- Моя жена закрылась в своих покоях и не желает говорить со мной! – произнес он, - еще бы, после таких оскорблений! Если она что-то сделает с собой…
Голос его прервался. Он помолчал мгновение и продолжал:
- Если окажется, что с ней случилась беда… Если хоть один волос упадет с ее головы, я забуду о том, что ты мой гость.
Мортон нимало не смутился. Он лишь улыбнулся и учтиво ответил:
- О, вы можете не тревожиться! Ваша супруга жива, здорова, и прекрасно себя чувствует. Правда, сейчас она уже далеко отсюда – вместе со своим любовником.
Князь процедил сквозь зубы:
- Если ты сейчас же покинешь мой кров, я забуду о том, что ты говорил.
- О, это очень великодушно с вашей стороны! – так же любезно отозвался чародей, - но есть одно небольшое препятствие - я не собираюсь об этом забывать. Сожалею, что причинил вам боль, но вчера я сказал правду! И сейчас же предлагаю вам в этом удостовериться.
- Каким это образом? – мрачно спросил князь.
- Если вы найдете вашу супругу в ее покоях, я немедленно покину ваш замок навсегда, а перед этим буду просить у нее прощения, стоя на коленях, и называя себя лжецом и обманщиком. А если ваши подозрения оправдаются…
Чародей невесело усмехнулся и дотронулся до рукояти небольшого кинжала, висящего у него на поясе.
- Вам не придется поднимать руку на гостя, - доверительно сообщил он, и тут же деловито добавил:
- Но, думаю, до этого не дойдет. Мы войдем туда втроем – вы, я, и ваш сын… И все увидим сами. Впрочем, я и сейчас вижу.
- Рондлейф? – нахмурился князь, - но зачем? Стоит ли посвящать его…
Но у чародея на все был готов ответ:
- Нам может понадобиться помощь. И… Вряд ли вы захотите, чтобы о случившемся узнала вся челядь в замке, не так ли?
Через четверть часа они стояли возле покоев княгини. Князь решил в последний раз попытаться поговорить с ней:
- Гвинета! Я, твой муж, прошу тебя – открой! Обещаю, что не причиню тебе ни зла, ни позора.
Он постучал… Но ответом была только тишина. Рондлейф рассеянно подумал о том, что так тихо никогда не бывает, если внутри находится живой человек! Все трое переглянулись, и дружно навалились на дверь.
Когда, наконец, она поддалась их усилиям и распахнулась, перед ними предстало весьма неприглядное зрелище. Богато убранная комната княгини выглядела так, будто по ней пронесся ураган – все перевернуто, вещи валяются в беспорядке, сундуки раскрыты и ящики выдвинуты… Чувствовалось, что хозяйка покинула ее в страшной спешке.
Князь беспомощно оглядывался вокруг. В этот миг он выглядел как ребенок, потерявший любимую игрушку. Он как будто еще надеялся, что жена здесь, где-то рядом, и все произошедшее – всего лишь глупое недоразумение, злая шутка, подлый навет, в конце концов…
- Где она? – взревел князь и от его голоса зазвенели хрустальные подвески на люстре.
Покинутая, разоренная комната казалась какой-то жалкой, нежилой… Это ощущение усиливало еще и то, что почему-то здесь было слишком холодно. Ночью наконец-то выпал снег, но в замке, как всегда, топились печи и камины, и обитателям его никогда не приходилось мерзнуть!
Рондлейф подошел к окну.
- Отец, взгляни-ка сюда!
Несмотря на холод, створка была приоткрыта, а с подоконника спускалась веревочная лестница.
- Ушла! – князь скрипнул зубами, - быстрее туда!
Все трое бегом ринулись во двор – по коридору, потом вниз по лестнице… Слуги, снующие по замку несмотря на ранний час, смотрели на них с изумлением, но никто не посмел спросить, куда и зачем ни свет ни заря направляются князь и наследник с такой поспешностью в компании странного гостя, и почему у них такие взволнованные лица!
Утро было морозное и ясное. Первый снег лег на землю, и теперь сверкал, переливаясь на солнце, так что глаза слепило. Но люди не замечали этой красоты – они напряженно всматривались в следы на свежем снегу, пытаясь восстановить события прошедшей ночи. Лестница, свисающая с подоконника, чуть колебалась на ветру, и легкие деревянные ступеньки постукивали о стену.
- До земли не достает совсем немного – не более двух локтей, - со знанием дела прикинул Мортон, - ничего не стоит спрыгнуть, даже женщине.
Увидев растущие под окном кусты силхат, чуть припорошенные снегом, князь изменился в лице - видно, вспомнил сухой листочек у себя на ладони… В одном месте ветки были сильно примяты и поломаны, а дальше цепочка маленьких женских следов уходила к потайной калитке.
Они ринулись туда, словно надеясь остановить беглянку, но сразу за калиткой след оборвался. Мортон наклонился, зачерпнул горсть снега, зачем-то понюхал его, как собака, и сказал:
- Здесь она села на лошадь… Похоже, любовник уже дожидался ее.
В самом деле – на снегу виднелись следы от копыт, но какие-то странные, слишком нечеткие и смазанные, словно это были следы вовсе не лошади, а келпи, водяного оборотня из старинных гвелльских сказаний, принимающего иногда облик белого коня с зеленой гривой…
Но Мортон лишь усмехнулся.
- Это все Свардар. Он обмотал копыта тряпками, чтобы не так слышен был конский топот. Когда-то в родной деревне он был конокрадом, пока добрые поселяне не искалечили его, поймав с ворованной лошадью. С тех пор он охромел и вынужден был отказаться от своего опасного ремесла… Но в лошадях разбирается хорошо, этого не отнять. Недаром вот и князь был им весьма доволен.
На свежевыпавшем снегу сверкнуло что-то. Рондлейф нагнулся посмотреть, и в руках его оказалось изумрудное ожерелье. На секунду его рука дрогнула – вспомнил, как видел его на шее матери… Но в следующий миг он овладел собой и протянул ожерелье отцу.
- Вот… Наверное, обронила.
- О да, - усмехнулся Мортон, - ей пришлось уходить в спешке. Думаю, что госпожа княгиня сильно разочарована! Она ведь рассчитывала на большее, гораздо большее… А пришлось удовольствоваться лишь платьями и украшениями.
Лицо князя точно окаменело.
- Что ж… - произнес он, - я был слеп, а теперь мои глаза открылись. Наверное, я должен благодарить тебя за это?
- Как хочешь, - пожал плечами Мортон, - но мудрый Гелах учил когда-то, что вся наша жизнь – это проход по краю пропасти над бездной… А идти по краю лучше с открытыми глазами.
Мортон провел в замке три дня и три ночи. Большую часть времени он не выходил из своей комнаты, даже обедать не спускался. Служанкам строго-настрого приказано было оставлять еду для него у порога – и сразу уходить, тихо и быстро. Лишь однажды любопытная девушка заглянула в щелку… А потом долго плакала, тряслась от страха, но никому так и не рассказала о том, что она увидела.
- Он сказал – если я расскажу, то ослепну! – твердила она, и товарки вскоре перестали докучать ей расспросами… Тем более, что у бедняжки на виске в тот же день заметили седую прядь. Это в шестнадцать-то лет!
Лишь раз в день, перед закатом, Мортон покидал свое обиталище и совершал долгие прогулки по окрестностям. Дейя каждый раз сопровождала его. Несмотря на холод и глубокий снег, она храбро шагала рядом, и с ней чародей становился совсем другим – не суровым и насмешливым, безжалостным в своем знании людской природы (особенно темных ее сторон!), а добрым и заботливым, словно дядюшка, приехавший навестить любимую племянницу в пансионе благородных девиц. Он заботливо поддерживал ее под руку, старался умерить свой широкий шаг, чтобы ей было не тяжело поспевать за ним… А главное – подолгу с ней разговаривал, но язык был не похож ни на Всеобщий, принятый по всей империи, ни на какой-либо другой, известный людям. В нем чудился то птичий щебет, то крики зверей, то шум воды или шелест листьев… А иногда – и вовсе странные звуки, какие вряд ли доводилось слышать кому-либо из живущих.
Девочка слушала его – и, казалось, понимала. В такие минуты ее лицо становилось благоговейно-радостным, как у человека, получившего важное долгожданное известие, глаза сияли, и на щеках расцветал непривычно-яркий румянец. Иногда она даже отвечала – сперва робко, а потом все более уверенно.
Видеть их вместе было и странно, и трогательно. Но вместе с тем – почему-то хотелось отвести взгляд, словно то, что происходило между чародеем и немой девочкой составляло какую-то особую, тайную, глубокую связь крепче родственных уз или плотской страсти, и понять ее не дано было никому в мире, кроме них двоих.
Но, как известно, все в мире имеет начало и конец. Настал день, когда Мортон без стука вошел в каминный зал. Он снова был одет в свои лохмотья, за плечами – дорожная котомка, а в руках – двурогий посох.
- Я пришел попрощаться, князь, - с поклоном произнес он, - благодарю за гостеприимство, но мне пора уходить.
От удивления князь даже с места привстал. Не то чтобы ему хотелось бы подольше продлить пребывание чародея в замке, но то, что он услышал, было слишком уж неожиданно.
- Куда же ты пойдешь? – только и спросил он, - зима наступила, и деревья в лесу трещат от холода!
Мортон улыбнулся и учтиво ответил:
- О, вам не стоит тревожиться! В моем пристанище не бывает ни зимы, ни лета.
Он подумал немного, и, чуть склонив голову, и доверительно сообщил:
- Там нет многих вещей, привычных людям… Даже время течет по-другому. Точнее, его вовсе не существует. Прошлое, будущее и настоящее – суть одно… - задумчиво произнес он.
- Что ж, - развел руками князь, - если таково твое решение, я не буду тебя удерживать! Что я еще могу сделать для тебя?
Чародей усмехнулся:
- Удержать меня было бы невозможно, даже если бы вы захотели этого, но… Благодарю. Если на то будет ваше желание, можете проводить меня до ворот, чем окажете большую честь... И даже, - он лукаво прищурился, - возможно, узнаете что-то новое для себя!
Они вышли за ворота в полдень, когда зимнее ледяное солнце стояло в зените. Казалось, оно не грело а холодило землю, но чародей вовсе не чувствовал этого, стоя босиком на снегу. Князь выглядел несколько растерянным, словно не знал как вести себя - может быть, впервые в жизни. Дейя куталась в плащ, подбитый мехом серебристой лисы, еще недавно принадлежавший княгине Гвинете, и с трудом сдерживала слезы, кусая губы и крепко стиснув пальцы.
Мортон подошел к ней, взял за подбородок, заглянул в глаза… И улыбнулся. Эта улыбка удивительно преобразила его – теперь в нем не осталось ничего от человека-зверя, человека-демона, мудрого и безжалостного. Остался просто человек – все понимающий и даже, по-своему добрый… Насколько он вообще был способен на доброту.
- Не грусти, крошка! Помни, что я говорил тебе… И чему учил. Береги свой дар. Прощай!
Он подошел к Рондлейфу-старшему.
- Прощайте, князь. Благодарю за доброту и гостеприимство, и сожалею, если причинил боль.
Он помолчал недолго, и произнес совсем другим тоном – тихо и доверительно:
- А напоследок я хочу сказать вам вот что: ваш сын и наследник, Рондлейф-младший, шатался по кабакам гораздо чаще, чем вы думаете, не обошел вниманием ни одной шлюхи в Паровце и его окрестностях, несколько раз тайком наведывался в Терегист и проиграл в карты сто двадцать золотых. Но он никогда не умышлял зла против вас, не собирался вас убить, не писал доносов в королевскую канцелярию…
Он лукаво прищурился.
- И, кстати не покушался на честь вашей супруги! Хотя, если вдуматься, разве можно покушаться на то, чего нет?
Мортон коротко, отрывисто рассмеялся, потом подумал и добавил уже серьезно:
- Та женщина, о которой вам так больно вспоминать, готова была идти к своей цели любым путем. Конечно, быть княгиней Аллегван и вашей супругой – участь вполне приятная и почетная, но ей хотелось гораздо большего!
- Чего же еще? – вырвалось у князя.
- Стать свободной и богатой молодой вдовой, - невозмутимо ответил Мортон, - а пасынок, как ваш законный наследник, стоял у нее на пути, потому она хотела погубить его. После него настала бы ваша очередь, не сомневайтесь! К счастью, вы не поверили навету… Ну, или не захотели верить, хотя зерно сомнения уже было посеяно в вашем сердце.
- Значит, это все была неправда? – князь посмотрел на чародея недоверчиво, словно хотел еще раз убедиться, что не ослышался и правильно его понял, - он этого не делал?
- Нет, - покачал головой Мортон, - он не предал вас… И не предаст никогда – ни вас, ни кого-либо другого. Больше о его судьбе я ничего сказать не могу, но…
- Этого довольно, - оборвал его князь, - благодарю тебя. Ты снял тяжелый груз с моей души!
- Рад служить вашей милости, - ответил чародей. Он склонился в почтительном поклоне, но вдруг его глаза сверкнули дерзко и весело.
- И, знаешь что, князь? – произнес он совсем другим тоном – фамильярно, как равному, внезапно перейдя на «ты», - вижу и предрекаю: будет день, когда ты тоже придешь ко мне! И тогда я сделаю для тебя все, что смогу.
Он подумал недолго и добавил:
- Может быть, даже больше.
Не дожидаясь ответа, Мортон повернулся, и взмахнув своим посохом, зашагал к лесу.
- Как я найду тебя? – крикнул князь ему вслед.
Мортон не остановился, лишь чуть замедлил шаг.
- Приди в Каменный Лес и позови. Я услышу, - бросил он через плечо.
Князь изменился в лице. Каменный лес – скопление глыб причудливой формы на берегу озера Трелоно, называемого также Проклятым или Бездонным, издавна считалось местом нехорошим. Неизвестно, кто и зачем воздвиг их, но выстроенные в круг фантастические фигуры, изваянные из серого гранита, похожие не то на причудливые деревья, не то на окаменевших великанов-йотулов, не то на вовсе невиданные существа, наводили ужас на окрестных жителей. Каждый, кто оказывался там и вступал в каменный круг по собственной воле или случайно, рисковал заболеть хел-азалай – изнурительной лихорадкой, постепенно сводящей несчастного в могилу, лишиться рассудка, а то и вовсе пропасть без следа и без вести… Мало кто отважился бы отправиться туда, и Рондлейф-старший почувствовал, как противный холодок пробежал у него по спине. Зловещим же оказалось предсказание!
А чародей уходил все дальше… Князь стоял и смотрел ему вслед. Скоро могучая, кряжистая фигура затерялась между деревьями, но казалось, что Мортон не просто исчез из виду, а растворился в воздухе, словно призрак с первым криком петуха.
- Ну, что же, если Мортон не шутил, то сейчас самое время вспомнить о его обещании! А он не похож на шутника.
Старик встал, одернул свой когда-то нарядный камзол из коричневого бархата… В его глазах появилась решимость, распрямились плечи, и теперь он снова держал голову высоко, как когда-то много лет назад. Куда девался усталый, сломленный горем старый человек, которому осталось лишь дожидаться смерти? Казалось, Рондлейф Старший, сто двадцать второй владетельный князь ат Аллегван, полновластный хозяин своих земель, строгий судья и защитник от всякого зла, справедливый и великодушный, вернулся из небытия!
Старый пес вздрогнул и открыл глаза. Увидев, что хозяин направился к двери, он торопливо вскочил и устремился вслед за ним. Это было нелегко – лапы заплетались, и видно было, что каждый шаг дается с трудом, но пес не собирался сдаваться и упорно следовал за хозяином, всем своим видом показывая, что не покинет его, пока жив. Что с того, если болят старые кости, вытерлась и свалялась шерсть, и глаза, когда-то зоркие и ясные, затянуты мутной пеленой? Разве это важно, если дух по-прежнему силен и неукротим, как много лет назад, когда он отважно преследовал на охоте оленя или кабана, бросался по весне в ледяную воду и готов был перегрызть горло любому, кто покусился бы на хозяина?
Старик ласково потрепал собаку по голове.
- Мой верный Дак… Я знал, что ты не оставишь меня одного! Что ж, будь по-твоему. Идем со мной!
Он издал короткий свист, которым сотни раз подзывал собаку, собираясь на охоту или просто на прогулку по окрестностям. Пес уселся у ног, улыбаясь так, как только собаки умеют, и нетерпеливо перебирая лапами.
- Вот, кажется, и все… - старик обернулся к девушке, притянул ее к себе, нежно поцеловал в лоб, и тут же отстранил.
- Не знаю, что получится из этой безумной затеи, но… Мы должны попытаться. Я должен. Ты и так сделала многое, а главное – вернула мне силы и надежду. Спасибо тебе! И… - он чуть замялся, - если что-то пойдет не так… Не думай обо мне плохо.
Он уже шагнул через порог, но девушка решительно замотала головой и схватила его за руку.
- Ну, что еще? Только не говори, что хочешь пойти со мной! Каменный лес – дурное место… Там всякое может случиться!
Но Дейя не слушала его. Она поспешно схватила с крючка плащ, в котором обычно выходила из дома в ненастную погоду, накинула капюшон, плотно запахнулась и шагнула в ночную темноту.
Глава 10.
С тех пор, как Мортон появился и исчез, жизнь в замке Аллегваннон пошла совсем по-другому.
Чтобы объяснить исчезновение супруги, князь объявил, что госпожа княгиня удалилась в святилище богини Анрабены близ Арн-Круса, дабы приобщиться к небесной благодати и посвятить себя делам милосердия. Это было весьма странно, ибо Гвинета никогда не отличалась особенным благочестием, не ездила в храм даже по большим праздникам, не раздавала милостыню бедным, как покойная княгиня Амелла, и более того – никто не видел ее молящейся… Но кто посмел бы ставить под сомнении слова самого князя? И разве не сказано в Премудростях Гелаха, что как солнце светит всем, от короля до нищего, так и свет небесной благодати может снизойти на каждого из людей?
О княгине Гвинете больше не слышали. И не диво – отправляясь в святилище, благочестивые дамы дают обет отрешиться от всех соблазнов мирской суеты. Там не имеют значения ни титулы, ни имущество, ни красота и обаяние… Облачаясь в одинаковые платья из грубой шерсти и надевая на голову черно-белые повязки, символизирующие вечную борьбу добра и зла в мире, послушницы отказываются даже от имени, которое носили, и принимают новое, в знак начала новой жизни. Постепенно все обитатели замка и окрестных деревень поверили (ну, или хотя бы притворились что верят!) будто госпожа Гвинета провела остаток своих дней в трудах и молитвах.
Следы ее земной жизни на этом обрываются, но… Много лет спустя на базаре в Терегисте поймали воровку. Это прискорбное, хотя и малозначительное обстоятельство вряд ли привлекло бы чье-то внимание, если бы не одна странность – опустившаяся пьяная женщина с проваленным носом и колтунами в волосах держала себя на удивление надменно и гордо. В руках стражников она кричала, что они не смеют касаться благородной госпожи, а когда ей приказали назвать свое имя, гордо заявила что она – госпожа Гвинета, княгиня ат Аллегван, законная супруга владетельного князя Рондлейфа-старшего. От подобной наглости оторопели даже видавшее виды стражники! Женщину сочли сумасшедшей и отправили не в тюрьму, а в приют для безумных, незадолго до этого учрежденный градоначальником Велитарием.
Преступнице таким образом удалось избежать наказания. Правда, условия в богоспасаемом заведении, где она оказалась, мало чем отличались от тюремных – сумасшедших сажали на цепь и морили голодом, дабы, ослабев, они не могли причинить вреда себе и окружающим. От нечистот в воздухе стояло невыносимое зловоние, несчастные плакали, выли, кричали… Там, на соломенной подстилке скончалась женщина, именующая себя княгиней. До самого последнего часа она твердо стояла на своем и требовала, чтобы к ней обращались на иначе как «ваша милость». Она даже отдала сторожу булавку с аметистом – единственную драгоценность, бог весть как попавшую к ней в руки – за то, чтобы он известил князя о том, где она и что с ней.
Разумеется, на бред безумной никто не обращал внимания. В тот же вечер сторож пропил булавку в кабаке, и князь Рондлейф так и не узнал о самозванке.
Наверное, к лучшему…
Но это будет еще не скоро, а пока - замок гудел от слухов, как потревоженный пчелиный рой. Еще бы, последняя рабыня, которую, можно сказать, держали здесь из милости, оказалась принцессой! Несколько дней не смолкали пересуды и сплетни. Служанки просто места себе не находили – одни завидовали счастью, выпавшему на долю девочки, другие старательно набивались в подруги и наперсницы, а некоторые опасались, что новоявленная госпожа найдет способ жестоко отплатить за прошлые обиды и насмешки.
Старшая повариха Аена старалась пресекать досужие пересуды.
- Боги знают лучше, кого награждать, а кого наказывать, так что не вам судить! – часто повторяла она, - А вы, болтушки, поменьше мелите языками да побольше работайте. Вон, котлы не чищены, пол не метен, пирог подгорает… Шевелитесь, да поживее!
И, бывало, задумчиво приговаривала:
- Я всегда знала, что эта крошка достойна лучшего… Она не такая, как все!
В самом деле - Дейя покинула кухню и каморку для прислуги. Князь решил, что королевской дочери не пристало делать черную работу… Он даже предложил ей перебраться в покои княгини Гвинеты, но девочка, едва зайдя в комнату, побледнела, задрожала и выбежала прочь со слезами на глазах.
Зато комната, где когда-то покойная княгиня Амелла любила сидеть у окна за вышиванием, ныне пустующая за ненадобностью, напротив, пришлась ей по душе. Девочка даже в ладоши захлопала от радости, и в тот же вечер принялась обустраиваться на новом месте – развесила на окнах легкую светлую кисею, постелила соломенный тюфячок прямо на полу, прикрыв его пестрым лоскутным покрывалом, расставила повсюду какие-то причудливые коряги и ветки с шишками, что усердно собирала в лесу… Комната получилась странная – светлая, просторная и почти пустая, похожая не то на детскую, не то на монашескую келью.
Теперь целыми днями Дейя предавалась каким-то странным занятиям. Она то часами смотрела в небо, морща лоб и шевеля губами, словно читала трудную, но захватывающе-интересную книгу, то сплетала какие-то ленточки и веревочки в прихотливый узор, то плакала или смеялась вроде бы без всякой причины.
Девушка и впрямь была не такая, как все, и дело не только в немоте. Она словно жила в собственном мире, недоступном для окружающих, и лишь иногда ненадолго возвращалась к обыденности.
Непонятно было, что имел в виду Мортон, говоря о ее таинственном даре... До того дня, когда Дак, любимый пес Рондлейфа, преследуя кабана на охоте, получил жестокий удар клыком в бок.
Пес умирал. Он уже не скулил и не взвизгивал, только как-то странно дергался всем телом, тяжело дышал и хрипел. Его глаза подернулись мутной пленкой, и язык почему-то все вываливался изо рта. Из раны на боку – небольшой, но глубокой – все время сочилась кровь, и уже насквозь промочила повязку, что кое-как соорудил Рондлейф, разорвав свою рубаху из тонкого полотна.
Рондлейф-старший склонился над ним, потом слегка почесал за ухом. Пес приоткрыл один глаз, даже попытался вильнуть хвостом… И не смог.
Князь потрогал его нос, потом, достав короткий, но очень острый кинжал, с которым никогда не расставался, ловко разрезал повязку и осмотрел рану. Рондлейф молча смотрел на отца, но в его взгляде была такая отчаянная, сумасшедшая мольба сделать хоть что-нибудь, чтобы спасти любимца… Но князь лишь безнадежно покачал головой.
- Жаль… Тебе следовало прикончить его, чтобы не мучился.
Но Рондлейф не собирался сдаваться просто так.
- Нет! Зови лекаря. Может быть, он еще поправится! Ну, где этот Кругль…
Юноша рванулся было к двери, но отец остановил его.
- Нет. Он не выживет. Разве что протянет день или два… И будет страдать – гораздо сильнее, чем сейчас.
Рондлейф понял, что сейчас произойдет. Князь снова вынул кинжал из ножен.
- Если хочешь, отвернись, - бросил он сыну и склонился над собакой.
- Прости, пес… Ты был хорошим другом. Потерпи еще немного, и… Мягких тебе облаков. Прощай.
Пес еще раз попытался вильнуть хвостом, потом вытянулся всем телом и закрыл глаза. Казалось, даже он смирился с неизбежным.
Благородная гвелларская сталь сверкнула на солнце синеватым отблеском… Но вдруг князь почувствовал такой сильный толчок сзади, что едва удержался на ногах, и кинжал выпал у него из рук. Более всего это было на сильный порыв ветра – но ветер был горячим. И откуда бы ему взяться в замке?
- Кто посмел! – возмутился князь. Он обернулся – и ахнул от изумления. Перед ним, вытянув ладонью вперед левую руку, стояла Дейя. Лицо девушки было бледным, брови сдвинуты, губы крепко сжаты... Откуда только взялась та сила, что чуть не сбила его с ног?
- Кто пустил тебя сюда? – нахмурился князь, - иди, не мешай!
Но девочка и не подумала подчиниться. Одним быстрым движением она метнулась к собаке. Склонившись над псом, она быстро-быстро зашептала что-то, плача и поглаживая его морду. Дак слушал… И, казалось, понимал. Во всяком случае, пес как-то успокоился и дышать стал ровнее.
- Отойди! – строго сказал князь, - можешь попрощаться с ним – и уходи отсюда.
Но девочка упрямо замотала головой и опустилась на пол, закрывая собаку своим телом. По обыкновению, она неразборчиво лепетала что-то, но на этот раз понять ее было несложно. Всем своим видом она давала понять, что прикончить пса можно только через ее труп.
Отец и сын стояли в нерешительности, а девочка, устремив на них пристальный взгляд, вдруг затянула странную мелодию – без слов, одним дыханием. Скорее это напоминало заунывное мычание, и в нем было что-то жуткое, нездешнее… И князь, и Рондлейф чувствовали себя так, будто их воля полностью парализована и подчинена сторонней силе. Не отдавая себе отчета, что делают, они положили собаку на большое покрывало, перенесли в комнату, где спала Дейя, и вышли, стараясь ступать как можно осторожнее и тише.
А Дейя, склонившись над псом, все гладила тяжелую лобастую голову, шепча непонятные слова.
На следующее утро Рондлейф первым делом отправился проведать любимца. В комнату он вошел с бьющимся сердцем, но увидев пса живым, облегченно вздохнул. Дак был слаб, но выглядел гораздо бодрее - жадно лакал воду, и даже съел кусочек вареного мяса, что Дейя потихоньку принесла с кухни.
Увидев хозяина, он радостно завилял хвостом, ринулся к нему – и тут же упал. Лапы еще не держали его, разъезжались в разные стороны, как у новорожденного щенка, но пес упрямо старался подняться.
Рондлейф и девушка одновременно бросились к нему, да так, что, наклоняясь, столкнулись лбами – и рассмеялись. Несмотря на слабость, Дак поднял голову, и все лизал руки попеременно ему и ей…
Они еще долго сидели рядом на полу, гладя собаку, и когда их пальцы случайно соприкасались, Рондлейф чувствовал нежное тепло - и какое-то странное легкое покалывание. Ощущение было приятным, но в то же время тревожащим. Ничего подобного ему испытывать раньше не доводилось!
День пролетел незаметно. Время как будто остановилось... Рондлейф опомнился лишь тогда, когда за окнами стало темнеть. Первым делом он решил позвать Кругля, словно хотел удостовериться в том, что все происходящее не чудится ему.
Кругль первым делом осмотрел пса.
- Это удивительно! Нагноения нет, и рана заживает очень быстро…
Он удовлетворенно поцокал языком, и объявил, что Дак будет жить, и. судя по всему, жить еще долго. В общем, это было понятно и без него – несмотря на слабость, пес норовил поиграть, словно впал в щенячий возраст, вилял хвостом, лизал руки и всячески выражал радость от своего чудесного исцеления.
Дейя выглядела намного хуже. Она была такой бледной и измученной, что Рондлейф почувствовал неожиданный укол совести. Занятый собакой, он как-то не подумал позаботиться о бедняжке!
Неожиданно Кругль заинтересовался девочкой. Он пристально посмотрел ей в глаза, потом ощупал голову, прикоснулся к переносице и долго изучал узкую ладошку. Непонятно было, что он узнал или рассчитывал узнать таким образом, но почему-то Кругль так разволновался будто видел перед собой не просто немую девочку-подростка, а, по меньшей мере, морского змея или шерстистого мамонта.
- Весьма интересно! Кто бы мог подумать… Просто невероятно! И как только я раньше не заметил… - восклицал он, расхаживая взад-вперед по комнате и ероша свою огненную шевелюру.
- Что ты узнал, говори толком! – не выдержал Рондлейф, - она королевская дочь…
Но Кругль только отмахнулся:
- Это не имеет значения! По крайней мере, для меня… Девочка – скорее всего, майяра. В академии рассказывали о них, но в жизни я раньше никогда такого не встречал!
- Кто? – молодой князь удивленно приподнял бровь. Слово это было ему незнакомо.
- Майяры – древняя раса, они жили раньше людей, так же как альвы, тверги, атрамы и йотулы - объяснил Кругль, - Они умели делать то, что нам недоступно – например, предсказывать погоду, передвигать предметы усилием воли… А еще – читать мысли друг друга. Поэтому они не разговаривали – это было просто не нужно!
Утверждают, что в их сообществе правили женщины. Сила впервые проявляется сразу после… ммм… – Кругль замялся, подыскивая подходящее слово, - после созревания, когда девочка становится девушкой, а потом всю жизнь только возрастает.
Постепенно он увлекся. Кругль расхаживал по комнате большими шагами, оживленно жестикулируя, и все говорил, говорил...
- После Эпохи Великого Холода, когда земля покрылась льдом, большая часть их вымерла. Но некоторые, вероятно, все же сумели уцелеть, скрываясь в пещерах. Когда зима, что длилась почти сто лет, начала понемногу отступать, с юга пришли первые люди, переправившись через Бархатное Море. Уцелевшие представители древних рас были слишком слабы, чтобы дать им достойный отпор, и скоро их совсем истребили, но… - Кругль развел руками, - люди есть люди. Бывало, что они смешивались с ними, даже вступали в брак. Дети, что рождались в результате, наследовали качества погибшей расы – и проносили их через поколения, передавая потомству. Нельзя знать, когда это проявится, но до сих пор случается такое, что у обычных с виду родителей появляется на свет особенный ребенок…
- И она – одна из них? – недоверчиво спросил Рондлейф.
- Да, без сомнения! – Кругля просто трясло от волнения, - интереснейший, уникальный случай! Налицо сохранение практически чистой линии…
Дейя смотрела на них, и в ее огромных прозрачно-голубых глазах сияло тихое торжество, а губы тронула легкая снисходительная усмешка. Так взрослый, умудренный опытом человек наблюдает за ребенком, который только-только начинает познавать мир и радуется первым успехам...
Потом она вздохнула, склонила голову к плечу, и глубоко заснула. Даже во сне на губах ее играла улыбка торжества и удовлетворения, словно девочка чувствовала себя победительницей, выполнив тяжелую, но необходимую работу, и, отходя в царство благословенного покоя, точно знала, что может гордиться собой.
С тех пор молодой князь стал гораздо реже покидать замок. Все больше времени он проводил или с грайдами на заднем дворе, тренируясь в воинских искусствах, или в отцовской библиотеке за книгами и беседами с Круглем. Рондлейф-старший не мог нарадоваться на сына, и слуги шептались, что шалопай наконец взялся за ум и теперь-то уж ему уж точно не грозит лишиться наследства…
Но не только это было причиной тому, что веселым товарищам приходилось напрасно ждать его в кабаке. Он и сам себе не мог бы признаться в том, что другой, самой важной причиной была Дейя. Неожиданно для себя самого, Рондлейф привязался к этому странному, ни на кого не похожему существу. Хотя, по словам Мортона, ей шел уже пятнадцатый год, Дейя все еще казалась ему ребенком. Он не видел в ней женщины и не испытывал ничего, даже отдаленно напоминающего плотское вожделение, и все же, все же...
Он любовался девочкой, как забавной зверюшкой, и рядом с ней испытывал неизвестное раньше чувство покоя и радости. Иногда ему казалось, что он живет в ожидание чего-то невыразимо прекрасного, что непременно должно произойти совсем скоро... И, хотя он не знал, что именно должно случиться, был совершенно уверен, что так и будет.
Re: Виктория Борисова "Велик и великодушен"
Глава 11.
- Это было хорошее время, крошка! К сожалению, то, что человек имеет, он начинает ценить по-настоящему лишь тогда, когда теряет безвозвратно.
Старик шагал широко, размашисто, и говорил без умолку, словно пытаясь успокоить и себя, и свою юную спутницу. Девушка с трудом поспевала за ним, но она шла, не обращая внимания на то, что под ногами чавкает жирная черная грязь, башмаки уже промокли, ветки деревьев цепляются за одежду, и где-то рядом раздаются странные пугающие звуки – то ли филин ухает, то ли леший хохочет…
Покидая замок, они не озаботились тем, чтобы взять с собой фонарь или факел, и путь им освещал только призрачный бледный свет полной луны. Осенний лес производил странное впечатление - пугающее и завораживающее одновременно. Листва с деревьев давно облетела, так что они выглядели беспомощными, угловатыми в своей наготе - и в то же время опасными, словно только и ждали, когда неосторожный путник забредет в чащу, чтобы заманить, закружить, растерзать... Лес казался живым существом – хищником, поджидающим свою жертву в засаде.
Но князь как будто не замечал этого. Охваченный лихорадочным возбуждением, он шел вперед, и говорил, словно хотел высказать все, что накопилось на душе за долгие годы затворничества и молчания:
- Наверное, то, что произошло между вами, все равно случилось бы рано или поздно. Жребий для всех живущих вынимают на небесах, а вы... Вы были предназначены друг другу, теперь я это понимаю. Ах, если бы не война! Никогда не думал, что скажу это вслух, но я ненавижу войну, крошка. Я, потомок ста двадцати двух поколений воинов, героев, снискавших честь и славу на поле брани!
Он замолчал, и лицо его стало скорбным. Глубже обозначились морщины, глаза как будто запали, уголки сжатых губ привычно и горестно опустились вниз. Девушка сильнее сжала его руку, и доверчиво прижалась к нему, заглядывая в лицо снизу вверх, будто ожидая, что он скажет дальше. Наконец, старик заговорил снова – на этот раз очень медленно, будто взвешивая каждое слово:
- Я много думал последние годы. У меня не было другого занятия. Теперь я точно знаю, что война – это бессмысленное убийство, недостойное даже животных, а мы считаем себя разумными существами, почти равными богам!
Он помолчал еще и добавил с горькой усмешкой:
- Этот бездельник Кругль – упокой боги его душу! – когда-то говорил, что история написана кровью. Это правда, конечно... Но не вся правда, крошка! Война – не только кровь, но и грязь. И я не знаю, что страшнее.
В день, когда война разделила его жизнь на «до» и «после», Рондлейф проснулся в хорошем настроении. Стояла ранняя весна, с крыш свисали длинные сосульки… Хотя по ночам еще подмораживало, днем солнце уже светило вовсю, ярко и отчаянно, как будто торопясь растопить снег и освободить землю от ледяного плена, чтобы снова покрылась она травой и цветами, чтобы зазеленели деревья, и появились первые всходы на полях.
Еще не открыв глаза, Рондлейф улыбнулся. Прикосновение солнечных лучей было таким теплым и ласковым, хотя и немного щекотным, словно кто-то близкий с любовью прикасался к нему, намекая, что пора вставать. День обещал быть хорошим.
Рондлейф вспомнил, что сегодня они с отцом собирались отправиться в поместье соседа, графа Раухена. Старик давно звал посмотреть лошадей. В его поместье разводили благородных орнвайских скакунов редкой золотистой масти, и кони славились по всей округе. Своих питомцев старик любил трепетно и нежно, а потому ежедневно наведывался в конюшню и лично обходил все денники, устраивал конюхам разнос за малейшее упущение, кормил любимцев сладкой морковкой, и, как утверждали злые языки, даже целовал в морду, тихо приговаривая что-то, понятное лишь ему да лошадям! Продавать своих чудных коней граф соглашался редко и далеко не всякому. Бывало, что знатные и богатые покупатели, кипя от злости, отправлялись восвояси, кляня на чем свет стоит упрямого старика.
Но их с отцом он почему-то жаловал и частенько звал к себе «посмотреть лошадок». Бывало, что особенно полюбившегося скакуна и вовсе мог подарить – точнее, продать за медный грош, ибо, по старому поверью, за лошадь непременно нужно было брать деньги.
Вот и сейчас, заговорщически улыбаясь, Раухен пригласил заехать – не иначе, в конюшне подрос новый жеребец или кобылка! Стоило бы, пожалуй, присмотреть смирную лошадку для Дейи, чтобы могла иногда прокатиться по окрестностям. Она так любит лошадей – впрочем, как и всех живых тварей, вспомнить хотя бы историю с Даком! - и они ее тоже любят и слушаются…
Воодушевленный этой мыслью, Рондлейф быстро оделся, и, беззаботно насвистывая, спустился в каминный зал.
Но, едва открыв дверь, он сразу понял, что визит к соседу придется отложить. В замке был гость, и гость непростой – не кто-нибудь, а королевский посланник! Алый бархатный камзол, украшенный вышивкой, выдавал в нем жителя метрополии, а золотой знак на перевязи через плечо говорил о высоком положении.
Согласно закону, посланник пользовался многими правами и привилегиями – каждый житель империи, независимо от своего положения, должен был предоставлять ему приют, оказывать всемерную помощь и поддержку, и любое слово принимать на веру, ибо устами посланника говорит сам король!
Рондлейф в нерешительности остановился в дверях. Сердце царапнуло нехорошее, тревожное предчувствие. Какая-то часть его уже знала, что случилось нечто важное… И, скорее всего, плохое – слишком уж усталый и измученный вид был у гостя. Даже золотой знак, символ его положения, казался каким-то запыленным и потускневшим.
Отец внимательно изучал пергамент с большой королевской печатью – видимо, верительную грамоту. Увидев Рондлейфа, он взглядом указал ему на место в углу, давая понять – сиди, слушай, не мешай, важный разговор! Рондлейф коротко поклонился отцу и гостю, и послушно опустился на стул. Ему слегка польстило то, что отец позволил присутствовать.
Молчание затянулось. Наконец, князь вернул документ и обратился к посланнику:
- Итак, почтенный Конвар Атрагейн, я рад приветствовать вас в моем замке. Прошу, располагайтесь, и пусть ваше пребывание здесь будет приятным…
Гость лишь усмехнулся.
- Ваша учтивость делает вам честь, но сейчас не время для светской беседы. Боюсь, у меня дурные новости, князь! И очень мало времени.
На Всеобщем он говорил с орнвайским акцентом и даже сейчас в голосе сквозило привычное высокомерие по отношении к жителям окраин империи. С отцом никто не осмеливался разговаривать подобным тоном! «Что он полагает о себе, этот столичный выскочка?» - думал Рондлейф, с трудом сдерживая раздражение и гнев, но отец казался совершенно невозмутимым.
- Что ж, в таком случае, поведайте о том, что привело вас в наши края. Какова бы ни была правда, лучше знать ее. Или, выражаясь фигурально, «идти по краю пропасти с открытыми глазами»…
Рондлейф вдруг вспомнил некстати, что слышал эти слова от Мортона в тот день, когда госпожа Гвинета сбежала с конюхом. И отец не был столь рассудительным! Что ж, нельзя осуждать его за это. Он сумел пережить удар и держался достойно. В конце концов, все сложилось к лучшему – так, может, и сейчас обойдется?
- Возможно, вам уже известно о том, что в полгода назад в Орне скончалась наша милостивая королева Френегилья? – осведомился посланник, пригубив кубок с вином.
Князь чуть склонил голову.
- О да… Мы помним о ней, как о достойнейшей женщине и мудрой правительнице, и скорбим о ее безвременной кончине.
- Бросьте, князь, - гость махнул рукой, - ей было восемьдесят два года! Она правила долго… Возможно, слишком долго. И теперь нам всем придется за это расплачиваться.
Князь посмотрел на него с удивлением. Он явно не ожидал, что королевский посланник способен столь фамильярно и пренебрежительно отзываться о царствующих особах! Но, гость, видимо, был слишком утомлен, чтобы строго придерживаться правил этикета.
- После смерти королевы престол должен был бы занять ее старший сын, принц Рандхил. Он так ждал этого, так тяготился своим положением… Его можно понять – титул принца, наследника, более приличествует юноше, вступающему в жизнь, чем зрелому мужчине, но так уж распорядилась судьба! Королева-мать пережила его.
Посланник испытующе посмотрел на князя, словно раздумывая, говорить или нет, и продолжал, чуть понизив голос:
- Может быть, это даже к лучшему. С юных лет Рандхил был подвержен вспышкам столь яростного гнева, что к нему боялись подходить даже самые близкие люди. До поры времени во дворце принято было не замечать этого, и королева-мать говорила, что принц вырастет храбрым воином и настоящим королем, что у него крутой нрав, зато врагам не поздоровится! Рандхил всегда был ее любимчиком.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды на охоте с ним не случилось помутнение рассудка. На беду, в руках у него был тяжелый и острый охотничий нож… В общем, назад, во дворец его доставили связанным. А троих слуг из его свиты – мертвыми.
- Да, безумие – одно из самых больших несчастий, коими нас могут покарать боги, - произнес князь, - а если они карают наших детей – это вдвойне тяжело. И что же сделала королева?
- Да что тут сделаешь! – развел руками посланник, - разумеется, она приказала призвать лучших лекарей, магов звездочетов… А главное - держать случившееся в тайне.
- Ну, и как, помогло? – в голосе князя явственно звучало сомнение.
- Нет, - покачал головой посланник, - эти шарлатаны пичкали принца своими пилюлями и отварами, раскладывали карты и читали заклинания, но приступы случались постоянно. Самое страшное, начинались они всегда внезапно! Ни с того ни с сего, Рандхил впадал в безумную ярость, и тогда начинал крушить все вокруг, бил посуду и мебель, нападал на слуг… Его запирали в отдельных покоях где стены были обиты мягкими тканями, чтобы принц не поранился, а на окнах стояли крепкие решетки, чтобы он не мог покончить с собой. Поползли нехорошие слухи о том, что наследник одержим злым духом. Разумеется, их старались своевременно пресекать, и некоторые из болтунов поплатились головами, но держать в тайне состояние принца со временем становилось все труднее.
Все изменилось, когда во дворце появилась Эйлион, дочь королевского архивариуса. Она стала любимой наложницей принца Рандхила – и его единственной отрадой. Девушка не отличалась особой красотой, зато одно ее присутствие могло успокоить безумца. Она клала его голову себе на колени, и часами баюкала, как ребенка. Он засыпал… А потом просыпался здоровым и бодрым. Тогда у нас появилась надежда! Правда, ненадолго.
- Что же случилось?
- Однажды принц проснулся в дурном настроении, и ему показалось, что Эйлион ласково посмотрела на молодого оруженосца. В припадке гнева он задушил ее. Можно считать, что девушке еще повезло – оруженосца потом так долго пытали, что, в конце концов, он признался в прелюбодеянии, а заодно – в кражах из королевской сокровищницы, оскорблении Величества, и много в чем еще… Если бы Всевышний не сжалился над ним и не дал ему испустить дух, этот несчастный, пожалуй, охотно бы взял на себя все преступления, совершенные в Империи!
Конвар Атрагейн замолчал. Лицо у него стало отсутствующее, неживое, взгляд остановился, и в глазах застыло страдание… Видно было, что этого человека гнетет большое горе – тайное, невысказанное, и от того еще более тяжкое.
Наконец, словно опомнившись, он залпом опрокинул свой кубок, и продолжал:
- С тех пор принц Рандхил жил во дворце, словно пленник, не покидая своих покоев. Вероятно, сильно сожалел о смерти Эйлион и тосковал о ней… Он отказывался есть и мыться, несколько раз пытался покончить с собой, и, в конце концов, совершенно утратил человеческий облик – ползал на четвереньках и выл, словно зверь. Вероятно, сама смерть стала для него благом… И для нас тоже. О тех, кто ушел в мир иной не принято говорить дурно, но если бы принц Рандхил стал королем, живые могли бы позавидовать мертвым!
- Да, это очень печально… Но, говорят, у королевы было двое сыновей, - заметил Рондлейф-старший, - надеюсь, наш новый король не обладает столь необузданным нравом?
- Верно, - согласился посланник, - королем стал младший сын, Агесир. Тот совсем из другого теста! Он добр и ласков, усердно молится богам и больше всего на свете любит певчих птиц, хорошую еду и свою собачку Ферди.
На лице посланника явственно отражалось все, что он думал о новом правителе, но теперь он держал себя в руках и не позволял чувствам выплеснуться наружу.
- Я слышал, у королевы были мудрые и опытные советники, - осторожно сказал князь, - она всегда любила окружать себя знающими людьми… И вряд ли теперь они оставят ее сына без помощи и поддержки!
- Да, вы совершенно правы. В самом деле, под присмотром мудрых советников Агесир мог бы править, и остаться в памяти потомков королем не хуже, хотя и не лучше прочих… Но лишь в спокойные и мирные времена, не омраченные ни войной, ни прочими бедствиями.
- Так в чем же дело? – осведомился князь. Голос его звучал спокойно, но в глазах мелькнула тревога, - милостью богов, урожай был хорош, зима не выдалась особенно холодной, и не слышно о том, чтобы где-то случился падеж скота или моровое поветрие!
Гость лишь покачал головой.
- Вы правы, но… На этот раз случилась беда совершенно иного рода! И, боюсь, перед ней померкнут все остальные.
Князь старался не выдать волнения, но Рондлейф видел, как дернулся уголок рта у отца, и на виске забилась тонкая жилка… А гость говорил, и голос его звучал горестно и устало:
- Принц Рандхил успел жениться. Брак этот был тайным, но вполне законным. И теперь законность правления Агесира оказалась под вопросом, ибо, с точки зрения Древнего Права, наследовать должен сын старшего сына, а принц, несмотря на безумие, не был официально отрешен от власти!
- Как же королева могла допустить такое? И почему о свадьбе наследника никто не знал? – спросил князь, - насколько я помню, во дворце нельзя чихнуть, чтобы об этом не услышали все – от мажордома и церемонимейстера до последней судомойки!
Рондлейф удивился, откуда отец так хорошо осведомлен о дворцовых порядках, но спрашивать об этом было явно не ко времени. Может быть, когда-нибудь после…
- Перед смертью у принца наступило просветление рассудка – впрочем, очень недолгое. Он приказал позвать жреца и заставил его совершить брачный обряд с одной из служанок, которую когда-то в молодые годы нередко одаривал своим вниманием. Бедная женщина чуть не упала в обморок от волнения! Видимо, предчувствовала, что если принц выживет и поправится, то очень скоро станет вдовцом.
Князь весь подался вперед, стараясь не упустить ни слова. Рондлейф даже не сразу понял, почему перепитии частной жизни царствующих особ тик сильно занимают отца (он ведь никогда не одобрял сплетников!). Но что-то подсказывало ему, что все происходящее действительно является очень важным, может быть, даже определяющим судьбы многих людей на годы вперед…
- Бедняжка дрожала, как тростинка на ветру, так, что не сразу смогла вымолвить свое «да»… Но тревожилась она совершенно напрасно – все сложилось наилучшим для нее образом. Принц Рандхил скончался, а она нежданно-негаданно получила титул «вдовствующей принцессы». Королева-мать, изрядно озадаченная таким поворотом событий, поспешила подарить ей обширное поместье в Анвалере и отослать подальше. Вместе с ней отправился и ее сын Гакул, бывший до того помощником конюшего. Возможно, его отцом был Рандхил, а может быть и нет, но теперь он тоже стал принцем!
Вскоре о них и вовсе забыли - как оказалось, напрасно. Сразу после смерти королевы Френегильи Гакул приказал именовать себя Рандхилом-младшим, явился в столицу и заявил о своих правах на престол.
- И как? Успешно?
- Разумеется, нет! Королевский Совет не пожелал признать королем бастарда. Как самозванца, его даже заточили в тюрьму и хотели было приговорить к казни, но Агесир вступился за племянника. Он всегда был чересчур мягкосердечен. Рандхила-младшего приговорили к изгнанию. Он покинул пределы империи – надо думать, очень торопился, опасаясь, что судьи передумают! - и все облегченно вздохнули… Но не надолго.
- Почему же? Неужто так слаба империя, что один человек может представлять серьезную опасность для нее? – спросил князь. По выражению его лица было понятно, что он не одобряет нравы, царящие при дворе, но посланник как будто не замечал этого… Или не хотел замечать.
- Рандхил-младший бежал на север, к Исемунгарду, правителю тойренов. Тот, правда, именует себя королем, но вряд ли этот высокий титул достоин косматого варвара, который носит одежду из сыромятных шкур, никогда не моется, и, по слухам, даже спит в седле!
Посланник презрительно скривил губы. Заметно было, что даже говорить о каком-то варваре он считал ниже своего достоинства! Отхлебнув добрый глоток вина из кубка, он продолжал:
- Все шло своим чередом, и про горе-наследника при дворе успели позабыть. Зная нравы варваров, вполне можно было предположить, что Исемунгард прикажет затравить его собаками для забавы или просто обратить в раба, заклеймив раскаленным железом, как скотину… Но вышло иначе. Надо признать, что новоявленный принц совсем не так прост, как казалось поначалу! Он сумел склонить правителя варваров на свою сторону. Не знаю, что он ему обещал, но Исемунгард прислал в Орну гонца с посланием, в котором требовал признать Рандхила-младшего, находящегося под его защитой, законным королем, а в противном случае угрожал войной.
Конвар Атрагейн невесело усмехнулся.
- Видели бы вы это письмо, нацарапанное на куске овечьей шкуры! Не знаю, где только они нашли достаточно грамотного человека, чтобы составить его… Сам Гакул – или, точнее, Рандхил-младший – был не искусен в чтении и письме. Зато гонец просто лопался от гордости и сознания собственной важности. Еще бы – обычно его соплеменники не утруждают себя такими тонкостями, как объявление войны, не посылают парламентеров, не устраивают первый поединок перед боем… Просто идут, сметая все на своем пути, как саранча!
- И что ответил король?
- А что он мог ответить? Велел передать, чтобы его больше не беспокоили по пустякам. У него как раз умерла любимая птичка и он очень горевал. Гонец отправился восвояси, но вскоре…
Конвар Атрагейн сокрушенно покачал головой и вновь залпом опрокинул свой кубок. Когда он заговорил снова, голос его звучал глухо, а глаза смотрели в одну точку, словно душа находилась совсем в ином месте:
- Варвары ударили внезапно. Никто не ожидал, что они могут начать войну, тем более – в конце зимы, когда перевалы завалены снегом и то и дело сходят лавины. Пройти через Ардалийские горы можно только тайными подземными ходами, что известны лишь немногим посвященным из числа жрецов Белого храма… Можно лишь догадываться, что с ними сделали, прежде чем кто-то не выдержал и открыл тайну!
- Так почему же Орна не выслала им навстречу свои легионы? Неужели король Агесир готов просто так отдать страну, и его советники безмолвствуют?
- Первый отряд был разбит – у варваров огромное численное преимущество! А потом… - Конвар Атрагейн замолчал, словно подыскивая подходящие слова. Повисла тяжелая пауза, но князь терпеливо ждал, что он скажет дальше.
- Дерево гниет с сердцевины, а рыба – с головы! И нет такой твердыни, что устояла бы против предательства, - наконец, произнес посланник, - к сожалению, людям слишком часто представляется случай в этом удостовериться. В столице нет согласия. При дворе начали поговаривать о том, что король Агесир немолод, слаб и нерешителен. К тому же он вдов и бездетен, а потому империи снова грозит смута и распри. Рандхил-младший же, напротив, молод и силен… Так почему бы не признать его королем? И пока придворные спорят, выгадывают, создают союзы, плетут свои интриги, варвары безнаказанно опустошают страну.
В голосе посланника звучала горечь и безнадежность:
- Они продвигаются быстро, и путь их отмечен огнем и кровью. Я видел дымящиеся пепелища… И людей тоже видел – точнее, то, что от них осталось.
Повисла тяжелая пауза.
- Кстати, одну из ваших деревень уже сожгли – в числе первых, - буднично и просто сказал посланник таким тоном, будто речь шла о погоде или видах на урожай.
- Мою деревню? В самом деле? И какую же? – князь вскинул бровь. Он старался владеть собой, но голос его все-таки заметно дрогнул.
- Брецву. Загнали всех жителей в большой сарай, подпалили с четырех сторон… Кто пытался убежать – расстреливали из луков. Воины Исемунгарда любят развлекаться таким образом. Они называют это нэш-кракель - стрельба по факелам.
Рондлейф почувствовал, как по спине пробежал противный холодок. Он вспомнил деревенскую площадь, лица крестьян, собравшихся на праздник, старосту Шалара… Не впрок же пошел им щедрый выкуп за Дейю! Только сейчас Рондлейф ощутил в полной мере, что война уже здесь, совсем близко, и миру, который он знал и любил вот-вот придет конец.
А посланник все говорил, и каждое слово падало на сердце, как тяжелый камень:
- Орна вот-вот падет и сдастся на милость победителя. Король Агесир оставил свою столицу и бежал в Терегист. Объявлено, что здесь он собирает войско и готовится к решительному удару, дабы сокрушить узурпатора и изгнать варваров-захватчиков, но… В гавани стоят снаряженные корабли, готовые к отплытию в любой момент. Каждому понятно, что отсюда легче бежать за море, прихватив с собой остатки сокровищницы!
Губы посланника вновь искривила презрительная улыбка.
- Ну, и конечно, любимых птичек!
- А что же принц Рандхил? – спросил князь, - как он собирается править разоренной страной?
- Рандхил-младший готов на все, лишь бы занять место на троне. Жалкий глупец! Он – всего лишь орудие в руках Исемунгарда, и жив до тех пор, пока нужен ему. Подобного бедствия империя еще не знала… И, вполне возможно, не узнает, ибо не сможет его пережить. Любой завоеватель заботится о том, чтобы сохранить для себя свое будущее достояние. Солдаты погибают, такова война, но остаются города, поля, виноградники и сады… Крестьяне и ремесленники, лавочники и торговцы, даже мудрецы и поэты остаются жить! И это правильно, ибо они создают этот мир, преумножая его богатства и украшая его по мере своих сил и талантов. Но варварам нет до них дела. К чему дворцы и храмы этим дикарям, которые не спят под крышей и проводят всю жизнь, не слезая с седла? К чему поля, если они даже хлеба не едят?
Князь молчал, словно пытаясь осмыслить услышанное. Наконец, он выпрямился в кресле, и его брови сурово сошлись над переносьем.
- Что же вы намереваетесь делать? – спросил он, и Рондлейф заметил, как рука отца непроизвольно потянулась к кинжалу, висящему на поясе, словно он прямо сейчас был готов ринуться в бой, дабы отстоять свою жизнь, честь и достояние, - неужели вы пришли только затем, чтобы поведать о том, сколь прискорбно обстоят дела?
Посланник покачал головой и в его глазах впервые сверкнул живой огонек.
- Пока мы живы – не все потеряно! – ответил он, - Терегист – наш последний оплот. Только здесь еще остались люди, верные… Нет, не Агесиру – империи. Мы должны дать бой варварам, и если боги будут с нами, отстоять наши земли!
Он чуть развел руками и добавил с легкой и вроде бы даже смущенной улыбкой:
- Ну, а если нет – погибнуть… Чтобы не увидеть, как мир погружается во тьму!
Князь поднялся с места и принялся расхаживать по залу, заложив руки за спину. Казалось, его энергии требует выхода – прямо сейчас, сию же минуту!
- Что я могу сделать? – коротко спросил он.
Посланник оживился. Куда девалась усталость и опустошенный взгляд!
- Нам нужно оружие, лошади, припасы… Но главное – люди! Король объявил олесайю – всеобщий призыв на военную службу.
Князь хотел что-то сказать, но посланник жестом остановил его.
- Пожалуйста, поймите меня правильно. Буду честен с вами – власть короля сейчас слаба как никогда. Я не могу принудить вас исполнить этот приказ, но… Обещаю – если вы сможете помочь, призыв не коснется вашего сына. Печально, если голову на поле брани сложил бы последний отпрыск столь древнего и славного рода!
Рондлейф сжал зубы. Он уже хотел было вмешаться, сказать, что он не трус и отправится воевать, если так нужно, но отец опередил его.
- Хорошо, - коротко кивнул князь, - отряд моих грайдов готов будет выступить.
- Благодарю вас! Но этого не достаточно. Грайды – опытные и умелые воины, но нам нужны все, кто может держать в руках оружие. В вашей власти отправить своих кердлов в ополчение…
Князь ответил не сразу. Он застыл на месте, скрестив руки на груди, и долго молчал, словно обдумывая важное решение. Наконец, он заговорил – медленно, взвешивая каждое слово:
- Вы правы, достопочтенный Конвар. Я действительно вправе и в силе послать своих крестьян на войну, оторвав их от семей, домов и наделов, но… Я не стану этого делать. Солдат, призванный насильно, подобен медведю, пойманному в лесу, которого посадили на цепь и заставляют плясать для забавы. Может быть. он выглядит покорным и смиренным, но, зверь, улучив момент, непременно попытается растерзать укротителя… А воин дезертирует при первой же возможности, и тем предаст и вас, и ваше дело!
Князь наклонился к собеседнику и доверительно произнес:
- Между людьми и животными нет особой разницы.
Посланник выглядел разочарованным.
- Значит, на вас нельзя рассчитывать? Даже сейчас, когда решается судьба империи, судьба цивилизации! Судьба мира, если хотите…
Но князь только лукаво прищурился.
- Отчего же нельзя? Я этого не сказал! Эй, Румер, - он подозвал слугу, - иди в деревню и скажи старосте – пусть ударят в колокол! Я буду говорить с моими людьми.
Яркое весеннее солнце слепило глаза, и под ногами хлюпали лужи. На Ярмарочном лугу собрались крестьяне из ближней Хадлобы. Люди молча ждали, что скажет князь, но почему-то он все медлил, глядя в даль поверх голов. Даже Рондлейф и посланник, стоящие чуть позади, начали тревожиться – слишком уж затянулась пауза!
Но князь как будто позабыл о них. Скорбным было его лицо, и всем было ясно, что случилось нечто, из ряда вон выходящее. Из замка до деревни уже докатились слухи о войне – темные, неясные, и оттого еще более пугающие.
Наконец, князь привычным движением вскинул руку вверх и заговорил:
- Слушайте меня, поселяне! Не в добрый час говорю я с вами сегодня. Всем нам грозит большая беда. Этот господин, Конвар Атрагейн, - он кивнул в сторону посланника, - принес нам весть о том, что в пределы империи вероломно вторглись варвары. Чтобы отразить их натиск, нужны припасы, лошади… А главное - мужчины, способные держать в руках оружие и готовые воевать!
По толпе прокатился глухой ропот. А князь, словно не замечая этого, продолжал:
- Я знаю, - ноша, что ляжет на плечи каждого из вас, будет нелегка. И потому я решил разделить ее с вами! Как князь и ваш господин, обещаю – никто не будет лишен своего имущества иначе как при условии честного возмещения и никто не будет оправлен воевать насильно.
Лица крестьян как-то повеселели, и у многих из груди вырвался вздох облегчения.
- Каждый, кто согласится записаться добровольцем, получит свободу. Ни он, ни его дети уже не будут считаться крепостными, перейдя в сословие гедилов, вольноотпущенников, и будут обрабатывать землю на правах арендаторов! Кроме того, воин получит пять золотых, его семья будет освобождена от подати на три года. Если того пожелают, его жена и дети могут пойти в услужение в замок, получая за это кров, еду и плату свободных людей.
Это обещание явно воодушевило многих. Кое-кто уже залихватски заламывает шапку на затылок, и, подбоченившись, глядит вокруг. Князь сделал короткую паузу и продолжал:
- Я обещаю позаботиться о родных каждого храброго солдата. Но печальна участь труса, бежавшего с поля боя! Пусть не будет ему ни пристанища, ни огня, ни хлеба, чтобы даже самые близкие отвернулись, и только муки совести терзали несчастного до самой смерти!
От этих слов энтузиазма чуть поубавилось – но не надолго. В самом деле, если уж идти на войну с мыслью о дезертирстве, так лучше оставаться дома, но не стать предателем и трусом. Недаром ведь старики говорят, что прежде надо думать, чем делать…
А голос князя все креп, звеня металлом, как набатный колокол, и его речь заставляла сердца биться быстрее:
- Каждый должен сам принять это решение. И помните – вы идете защищать не короля, не трон Империи, и не меня, вашего господина. Нет! Свои поля, дома, своих жен и детей пойдете вы защищать. Не все вернутся с поля боя, но нет участи более достойной, чем погибнуть со славой!
- Пусть живет князь! – раздалось над толпой. Сотни голосов слились в один, взлетая к небу, и многим казалось в этот миг, что дух, поднимаясь над собой, взлетает в вышину…
Глава 12.
Шли дни, недели, но для Рондлейфа время как будто остановилось, превратившись в один длинный-предлинный день. Вместе с отцом, в сопровождении Конвара Атрагейна и свиты грайдов он объехал все деревни в подвластных землях, но теперь это было совсем не похоже на праздник Соловин – ни тебе кукол на костре, ни произнесения заученных слов «добрых пожеланий», ни пирушек с пивом и танцами… Отец говорил кратко, но каждый раз столько души и сердца вкладывал в свою речь, что люди, слушающие его, готовы были идти куда угодно, и недостатка в добровольцах не было.
Снег растаял, и весна окончательно вступила в свои права, но в тот год никто не радовался ей. Крестьяне покидали свои дома, женщины голосили им вслед, и сама земля, покрытая первой весенней травкой, казалась брошенной, какой-то осиротевшей.
А к замку тянулись длинные обозы с продовольствием. Странно даже, что весной, которая всегда считалась голодным временем, в закромах у запасливых кердлов нашлось немало провизии! Доверенные слуги едва успевали принимать мешки и корзины, а потом – отсчитывать причитающееся каждому звонкой монетой из княжеской казны.
Постоянно прибывали новые и новые добровольцы. Их нужно было где-то временно устраивать на ночлег, кормить… А главное – вооружить и обучить хоть каким-то боевым навыкам.
Задний двор, где обычно грайды упражнялись в боевых искусствах, быстро стал слишком тесен, и Ярмарочный луг перед замком превратился в учебное ристалище. Грайды без устали обучали новобранцев держать в руках оружие, нападать и обороняться, чтобы в бою неопытные солдаты не оказались совсем уж беззащитными.
Проще всего было с уроженцами предгорий – все они были неплохими охотниками, привыкшими поражать зверя одной стрелой, задерживая дыхание, чтоб не дрогнула тетива… Из них спешно формировали отряды лучников, обучая по команде осыпать противника градом стрел. Жителей Перестовицы, что от века разводили лошадей и славились по всей округе как умелые наездники, учили владеть камалой – легкой изогнутой саблей, почти бесполезной в пешем бою, но превращающейся в грозное оружие в руках всадника.
Но большинству новобранцев – простых и крепких крестьянских парней – предстояло пополнить ряды пехоты, обучиться паре приемов владения копьем и мечом, крепко держать щит… И надеяться, что не убьют в первом же бою.
Рондлейф, как и все, сбивался с ног, выполняя бесчисленные поручения отца и Конвара Атрагейна, но почему-то каждый раз, сталкиваясь с кем-то из рекрутов-добровольцев, он отводил глаза, стараясь не встречаться взглядом. И по ночам, несмотря на усталость, он подолгу лежал без сна, глядя в потолок… Казалось, его что-то гнетет - и с каждым днем все сильнее и сильнее.
Наконец, Рондлейф решился. Накануне дня, назначенного для отъезда, он пришел к отцу в кабинет.
Вечерело. Князь сидел за столом, перед ворохом бумаг, но свечу почему-то зажигать не стал, и взгляд у него был отрешенный, невидящий, устремленный в никуда.
- Отец… - тихо позвал Рондлейф.
Князь вздрогнул от неожиданности.
- А, это ты… Входи. – он быстро провел рукой по лбу, словно отгоняя сонное оцепенение, - что-то я устал в последнее время… У тебя что-то важное?
- Да.
С болью в сердце Рондлейф увидел, что вид у отца и в самом деле измученный. Сердце остро кольнула жалость… Но все он же он собрался с духом и сказал то, что собирался:
- Когда ополченцы уйдут из замка, я уйду с ними.
- Что? – встрепенулся князь. Куда только делась усталость и апатия! - Нет! Я не позволю тебе!
Рондлейф лишь пожал плечами.
- Прости меня… Но тогда придется уйти без твоего позволения.
Этого князь стерпеть не мог.
- Если ослушаешься – ты мне больше не сын! – рявкнул он, так что жалобно звякнули хрустальные подвески канделябра, - я лишу тебя титула и наследства!
Но на Рондлейфа его угроза не произвела особенного впечатления. Напротив - он выглядел странно-спокойным, даже улыбался.
- На то твоя воля, отец! И все-таки… Выслушай меня и постарайся понять.
Но князь не желал его слушать.
- Ты единственный сын! Если с тобой что-то случится, род князей ат Аллегван прервется навсегда!
- Да, ты прав, отец… Но разве не ты сам учил меня, что честь дороже жизни? «Кто велик тот великодушен…» Эти слова я узнал прежде, чем научился ходить! А теперь ты хочешь, чтобы я прятался за чужими спинами?
Князь хотел сказать еще что-то, но Рондлейф остановил его движением руки.
- Прошу тебя, дай мне закончить! Если того захотят боги, я вернусь с победой. А если же нет… Значит, такова судьба. И, как говорил премудрый Гелах, бежать от нее бессмысленно! Один останется цел и невредим в шторм посреди океана, а другой и в луже утонет.
Рондлейф помолчал и добавил очень серьезно:
- Я верю в свою звезду. А еще – в изумрудного дракона! Верю, что он не оставит нас, пока мы достойны его.
- Это было хорошее время, крошка! К сожалению, то, что человек имеет, он начинает ценить по-настоящему лишь тогда, когда теряет безвозвратно.
Старик шагал широко, размашисто, и говорил без умолку, словно пытаясь успокоить и себя, и свою юную спутницу. Девушка с трудом поспевала за ним, но она шла, не обращая внимания на то, что под ногами чавкает жирная черная грязь, башмаки уже промокли, ветки деревьев цепляются за одежду, и где-то рядом раздаются странные пугающие звуки – то ли филин ухает, то ли леший хохочет…
Покидая замок, они не озаботились тем, чтобы взять с собой фонарь или факел, и путь им освещал только призрачный бледный свет полной луны. Осенний лес производил странное впечатление - пугающее и завораживающее одновременно. Листва с деревьев давно облетела, так что они выглядели беспомощными, угловатыми в своей наготе - и в то же время опасными, словно только и ждали, когда неосторожный путник забредет в чащу, чтобы заманить, закружить, растерзать... Лес казался живым существом – хищником, поджидающим свою жертву в засаде.
Но князь как будто не замечал этого. Охваченный лихорадочным возбуждением, он шел вперед, и говорил, словно хотел высказать все, что накопилось на душе за долгие годы затворничества и молчания:
- Наверное, то, что произошло между вами, все равно случилось бы рано или поздно. Жребий для всех живущих вынимают на небесах, а вы... Вы были предназначены друг другу, теперь я это понимаю. Ах, если бы не война! Никогда не думал, что скажу это вслух, но я ненавижу войну, крошка. Я, потомок ста двадцати двух поколений воинов, героев, снискавших честь и славу на поле брани!
Он замолчал, и лицо его стало скорбным. Глубже обозначились морщины, глаза как будто запали, уголки сжатых губ привычно и горестно опустились вниз. Девушка сильнее сжала его руку, и доверчиво прижалась к нему, заглядывая в лицо снизу вверх, будто ожидая, что он скажет дальше. Наконец, старик заговорил снова – на этот раз очень медленно, будто взвешивая каждое слово:
- Я много думал последние годы. У меня не было другого занятия. Теперь я точно знаю, что война – это бессмысленное убийство, недостойное даже животных, а мы считаем себя разумными существами, почти равными богам!
Он помолчал еще и добавил с горькой усмешкой:
- Этот бездельник Кругль – упокой боги его душу! – когда-то говорил, что история написана кровью. Это правда, конечно... Но не вся правда, крошка! Война – не только кровь, но и грязь. И я не знаю, что страшнее.
В день, когда война разделила его жизнь на «до» и «после», Рондлейф проснулся в хорошем настроении. Стояла ранняя весна, с крыш свисали длинные сосульки… Хотя по ночам еще подмораживало, днем солнце уже светило вовсю, ярко и отчаянно, как будто торопясь растопить снег и освободить землю от ледяного плена, чтобы снова покрылась она травой и цветами, чтобы зазеленели деревья, и появились первые всходы на полях.
Еще не открыв глаза, Рондлейф улыбнулся. Прикосновение солнечных лучей было таким теплым и ласковым, хотя и немного щекотным, словно кто-то близкий с любовью прикасался к нему, намекая, что пора вставать. День обещал быть хорошим.
Рондлейф вспомнил, что сегодня они с отцом собирались отправиться в поместье соседа, графа Раухена. Старик давно звал посмотреть лошадей. В его поместье разводили благородных орнвайских скакунов редкой золотистой масти, и кони славились по всей округе. Своих питомцев старик любил трепетно и нежно, а потому ежедневно наведывался в конюшню и лично обходил все денники, устраивал конюхам разнос за малейшее упущение, кормил любимцев сладкой морковкой, и, как утверждали злые языки, даже целовал в морду, тихо приговаривая что-то, понятное лишь ему да лошадям! Продавать своих чудных коней граф соглашался редко и далеко не всякому. Бывало, что знатные и богатые покупатели, кипя от злости, отправлялись восвояси, кляня на чем свет стоит упрямого старика.
Но их с отцом он почему-то жаловал и частенько звал к себе «посмотреть лошадок». Бывало, что особенно полюбившегося скакуна и вовсе мог подарить – точнее, продать за медный грош, ибо, по старому поверью, за лошадь непременно нужно было брать деньги.
Вот и сейчас, заговорщически улыбаясь, Раухен пригласил заехать – не иначе, в конюшне подрос новый жеребец или кобылка! Стоило бы, пожалуй, присмотреть смирную лошадку для Дейи, чтобы могла иногда прокатиться по окрестностям. Она так любит лошадей – впрочем, как и всех живых тварей, вспомнить хотя бы историю с Даком! - и они ее тоже любят и слушаются…
Воодушевленный этой мыслью, Рондлейф быстро оделся, и, беззаботно насвистывая, спустился в каминный зал.
Но, едва открыв дверь, он сразу понял, что визит к соседу придется отложить. В замке был гость, и гость непростой – не кто-нибудь, а королевский посланник! Алый бархатный камзол, украшенный вышивкой, выдавал в нем жителя метрополии, а золотой знак на перевязи через плечо говорил о высоком положении.
Согласно закону, посланник пользовался многими правами и привилегиями – каждый житель империи, независимо от своего положения, должен был предоставлять ему приют, оказывать всемерную помощь и поддержку, и любое слово принимать на веру, ибо устами посланника говорит сам король!
Рондлейф в нерешительности остановился в дверях. Сердце царапнуло нехорошее, тревожное предчувствие. Какая-то часть его уже знала, что случилось нечто важное… И, скорее всего, плохое – слишком уж усталый и измученный вид был у гостя. Даже золотой знак, символ его положения, казался каким-то запыленным и потускневшим.
Отец внимательно изучал пергамент с большой королевской печатью – видимо, верительную грамоту. Увидев Рондлейфа, он взглядом указал ему на место в углу, давая понять – сиди, слушай, не мешай, важный разговор! Рондлейф коротко поклонился отцу и гостю, и послушно опустился на стул. Ему слегка польстило то, что отец позволил присутствовать.
Молчание затянулось. Наконец, князь вернул документ и обратился к посланнику:
- Итак, почтенный Конвар Атрагейн, я рад приветствовать вас в моем замке. Прошу, располагайтесь, и пусть ваше пребывание здесь будет приятным…
Гость лишь усмехнулся.
- Ваша учтивость делает вам честь, но сейчас не время для светской беседы. Боюсь, у меня дурные новости, князь! И очень мало времени.
На Всеобщем он говорил с орнвайским акцентом и даже сейчас в голосе сквозило привычное высокомерие по отношении к жителям окраин империи. С отцом никто не осмеливался разговаривать подобным тоном! «Что он полагает о себе, этот столичный выскочка?» - думал Рондлейф, с трудом сдерживая раздражение и гнев, но отец казался совершенно невозмутимым.
- Что ж, в таком случае, поведайте о том, что привело вас в наши края. Какова бы ни была правда, лучше знать ее. Или, выражаясь фигурально, «идти по краю пропасти с открытыми глазами»…
Рондлейф вдруг вспомнил некстати, что слышал эти слова от Мортона в тот день, когда госпожа Гвинета сбежала с конюхом. И отец не был столь рассудительным! Что ж, нельзя осуждать его за это. Он сумел пережить удар и держался достойно. В конце концов, все сложилось к лучшему – так, может, и сейчас обойдется?
- Возможно, вам уже известно о том, что в полгода назад в Орне скончалась наша милостивая королева Френегилья? – осведомился посланник, пригубив кубок с вином.
Князь чуть склонил голову.
- О да… Мы помним о ней, как о достойнейшей женщине и мудрой правительнице, и скорбим о ее безвременной кончине.
- Бросьте, князь, - гость махнул рукой, - ей было восемьдесят два года! Она правила долго… Возможно, слишком долго. И теперь нам всем придется за это расплачиваться.
Князь посмотрел на него с удивлением. Он явно не ожидал, что королевский посланник способен столь фамильярно и пренебрежительно отзываться о царствующих особах! Но, гость, видимо, был слишком утомлен, чтобы строго придерживаться правил этикета.
- После смерти королевы престол должен был бы занять ее старший сын, принц Рандхил. Он так ждал этого, так тяготился своим положением… Его можно понять – титул принца, наследника, более приличествует юноше, вступающему в жизнь, чем зрелому мужчине, но так уж распорядилась судьба! Королева-мать пережила его.
Посланник испытующе посмотрел на князя, словно раздумывая, говорить или нет, и продолжал, чуть понизив голос:
- Может быть, это даже к лучшему. С юных лет Рандхил был подвержен вспышкам столь яростного гнева, что к нему боялись подходить даже самые близкие люди. До поры времени во дворце принято было не замечать этого, и королева-мать говорила, что принц вырастет храбрым воином и настоящим королем, что у него крутой нрав, зато врагам не поздоровится! Рандхил всегда был ее любимчиком.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды на охоте с ним не случилось помутнение рассудка. На беду, в руках у него был тяжелый и острый охотничий нож… В общем, назад, во дворец его доставили связанным. А троих слуг из его свиты – мертвыми.
- Да, безумие – одно из самых больших несчастий, коими нас могут покарать боги, - произнес князь, - а если они карают наших детей – это вдвойне тяжело. И что же сделала королева?
- Да что тут сделаешь! – развел руками посланник, - разумеется, она приказала призвать лучших лекарей, магов звездочетов… А главное - держать случившееся в тайне.
- Ну, и как, помогло? – в голосе князя явственно звучало сомнение.
- Нет, - покачал головой посланник, - эти шарлатаны пичкали принца своими пилюлями и отварами, раскладывали карты и читали заклинания, но приступы случались постоянно. Самое страшное, начинались они всегда внезапно! Ни с того ни с сего, Рандхил впадал в безумную ярость, и тогда начинал крушить все вокруг, бил посуду и мебель, нападал на слуг… Его запирали в отдельных покоях где стены были обиты мягкими тканями, чтобы принц не поранился, а на окнах стояли крепкие решетки, чтобы он не мог покончить с собой. Поползли нехорошие слухи о том, что наследник одержим злым духом. Разумеется, их старались своевременно пресекать, и некоторые из болтунов поплатились головами, но держать в тайне состояние принца со временем становилось все труднее.
Все изменилось, когда во дворце появилась Эйлион, дочь королевского архивариуса. Она стала любимой наложницей принца Рандхила – и его единственной отрадой. Девушка не отличалась особой красотой, зато одно ее присутствие могло успокоить безумца. Она клала его голову себе на колени, и часами баюкала, как ребенка. Он засыпал… А потом просыпался здоровым и бодрым. Тогда у нас появилась надежда! Правда, ненадолго.
- Что же случилось?
- Однажды принц проснулся в дурном настроении, и ему показалось, что Эйлион ласково посмотрела на молодого оруженосца. В припадке гнева он задушил ее. Можно считать, что девушке еще повезло – оруженосца потом так долго пытали, что, в конце концов, он признался в прелюбодеянии, а заодно – в кражах из королевской сокровищницы, оскорблении Величества, и много в чем еще… Если бы Всевышний не сжалился над ним и не дал ему испустить дух, этот несчастный, пожалуй, охотно бы взял на себя все преступления, совершенные в Империи!
Конвар Атрагейн замолчал. Лицо у него стало отсутствующее, неживое, взгляд остановился, и в глазах застыло страдание… Видно было, что этого человека гнетет большое горе – тайное, невысказанное, и от того еще более тяжкое.
Наконец, словно опомнившись, он залпом опрокинул свой кубок, и продолжал:
- С тех пор принц Рандхил жил во дворце, словно пленник, не покидая своих покоев. Вероятно, сильно сожалел о смерти Эйлион и тосковал о ней… Он отказывался есть и мыться, несколько раз пытался покончить с собой, и, в конце концов, совершенно утратил человеческий облик – ползал на четвереньках и выл, словно зверь. Вероятно, сама смерть стала для него благом… И для нас тоже. О тех, кто ушел в мир иной не принято говорить дурно, но если бы принц Рандхил стал королем, живые могли бы позавидовать мертвым!
- Да, это очень печально… Но, говорят, у королевы было двое сыновей, - заметил Рондлейф-старший, - надеюсь, наш новый король не обладает столь необузданным нравом?
- Верно, - согласился посланник, - королем стал младший сын, Агесир. Тот совсем из другого теста! Он добр и ласков, усердно молится богам и больше всего на свете любит певчих птиц, хорошую еду и свою собачку Ферди.
На лице посланника явственно отражалось все, что он думал о новом правителе, но теперь он держал себя в руках и не позволял чувствам выплеснуться наружу.
- Я слышал, у королевы были мудрые и опытные советники, - осторожно сказал князь, - она всегда любила окружать себя знающими людьми… И вряд ли теперь они оставят ее сына без помощи и поддержки!
- Да, вы совершенно правы. В самом деле, под присмотром мудрых советников Агесир мог бы править, и остаться в памяти потомков королем не хуже, хотя и не лучше прочих… Но лишь в спокойные и мирные времена, не омраченные ни войной, ни прочими бедствиями.
- Так в чем же дело? – осведомился князь. Голос его звучал спокойно, но в глазах мелькнула тревога, - милостью богов, урожай был хорош, зима не выдалась особенно холодной, и не слышно о том, чтобы где-то случился падеж скота или моровое поветрие!
Гость лишь покачал головой.
- Вы правы, но… На этот раз случилась беда совершенно иного рода! И, боюсь, перед ней померкнут все остальные.
Князь старался не выдать волнения, но Рондлейф видел, как дернулся уголок рта у отца, и на виске забилась тонкая жилка… А гость говорил, и голос его звучал горестно и устало:
- Принц Рандхил успел жениться. Брак этот был тайным, но вполне законным. И теперь законность правления Агесира оказалась под вопросом, ибо, с точки зрения Древнего Права, наследовать должен сын старшего сына, а принц, несмотря на безумие, не был официально отрешен от власти!
- Как же королева могла допустить такое? И почему о свадьбе наследника никто не знал? – спросил князь, - насколько я помню, во дворце нельзя чихнуть, чтобы об этом не услышали все – от мажордома и церемонимейстера до последней судомойки!
Рондлейф удивился, откуда отец так хорошо осведомлен о дворцовых порядках, но спрашивать об этом было явно не ко времени. Может быть, когда-нибудь после…
- Перед смертью у принца наступило просветление рассудка – впрочем, очень недолгое. Он приказал позвать жреца и заставил его совершить брачный обряд с одной из служанок, которую когда-то в молодые годы нередко одаривал своим вниманием. Бедная женщина чуть не упала в обморок от волнения! Видимо, предчувствовала, что если принц выживет и поправится, то очень скоро станет вдовцом.
Князь весь подался вперед, стараясь не упустить ни слова. Рондлейф даже не сразу понял, почему перепитии частной жизни царствующих особ тик сильно занимают отца (он ведь никогда не одобрял сплетников!). Но что-то подсказывало ему, что все происходящее действительно является очень важным, может быть, даже определяющим судьбы многих людей на годы вперед…
- Бедняжка дрожала, как тростинка на ветру, так, что не сразу смогла вымолвить свое «да»… Но тревожилась она совершенно напрасно – все сложилось наилучшим для нее образом. Принц Рандхил скончался, а она нежданно-негаданно получила титул «вдовствующей принцессы». Королева-мать, изрядно озадаченная таким поворотом событий, поспешила подарить ей обширное поместье в Анвалере и отослать подальше. Вместе с ней отправился и ее сын Гакул, бывший до того помощником конюшего. Возможно, его отцом был Рандхил, а может быть и нет, но теперь он тоже стал принцем!
Вскоре о них и вовсе забыли - как оказалось, напрасно. Сразу после смерти королевы Френегильи Гакул приказал именовать себя Рандхилом-младшим, явился в столицу и заявил о своих правах на престол.
- И как? Успешно?
- Разумеется, нет! Королевский Совет не пожелал признать королем бастарда. Как самозванца, его даже заточили в тюрьму и хотели было приговорить к казни, но Агесир вступился за племянника. Он всегда был чересчур мягкосердечен. Рандхила-младшего приговорили к изгнанию. Он покинул пределы империи – надо думать, очень торопился, опасаясь, что судьи передумают! - и все облегченно вздохнули… Но не надолго.
- Почему же? Неужто так слаба империя, что один человек может представлять серьезную опасность для нее? – спросил князь. По выражению его лица было понятно, что он не одобряет нравы, царящие при дворе, но посланник как будто не замечал этого… Или не хотел замечать.
- Рандхил-младший бежал на север, к Исемунгарду, правителю тойренов. Тот, правда, именует себя королем, но вряд ли этот высокий титул достоин косматого варвара, который носит одежду из сыромятных шкур, никогда не моется, и, по слухам, даже спит в седле!
Посланник презрительно скривил губы. Заметно было, что даже говорить о каком-то варваре он считал ниже своего достоинства! Отхлебнув добрый глоток вина из кубка, он продолжал:
- Все шло своим чередом, и про горе-наследника при дворе успели позабыть. Зная нравы варваров, вполне можно было предположить, что Исемунгард прикажет затравить его собаками для забавы или просто обратить в раба, заклеймив раскаленным железом, как скотину… Но вышло иначе. Надо признать, что новоявленный принц совсем не так прост, как казалось поначалу! Он сумел склонить правителя варваров на свою сторону. Не знаю, что он ему обещал, но Исемунгард прислал в Орну гонца с посланием, в котором требовал признать Рандхила-младшего, находящегося под его защитой, законным королем, а в противном случае угрожал войной.
Конвар Атрагейн невесело усмехнулся.
- Видели бы вы это письмо, нацарапанное на куске овечьей шкуры! Не знаю, где только они нашли достаточно грамотного человека, чтобы составить его… Сам Гакул – или, точнее, Рандхил-младший – был не искусен в чтении и письме. Зато гонец просто лопался от гордости и сознания собственной важности. Еще бы – обычно его соплеменники не утруждают себя такими тонкостями, как объявление войны, не посылают парламентеров, не устраивают первый поединок перед боем… Просто идут, сметая все на своем пути, как саранча!
- И что ответил король?
- А что он мог ответить? Велел передать, чтобы его больше не беспокоили по пустякам. У него как раз умерла любимая птичка и он очень горевал. Гонец отправился восвояси, но вскоре…
Конвар Атрагейн сокрушенно покачал головой и вновь залпом опрокинул свой кубок. Когда он заговорил снова, голос его звучал глухо, а глаза смотрели в одну точку, словно душа находилась совсем в ином месте:
- Варвары ударили внезапно. Никто не ожидал, что они могут начать войну, тем более – в конце зимы, когда перевалы завалены снегом и то и дело сходят лавины. Пройти через Ардалийские горы можно только тайными подземными ходами, что известны лишь немногим посвященным из числа жрецов Белого храма… Можно лишь догадываться, что с ними сделали, прежде чем кто-то не выдержал и открыл тайну!
- Так почему же Орна не выслала им навстречу свои легионы? Неужели король Агесир готов просто так отдать страну, и его советники безмолвствуют?
- Первый отряд был разбит – у варваров огромное численное преимущество! А потом… - Конвар Атрагейн замолчал, словно подыскивая подходящие слова. Повисла тяжелая пауза, но князь терпеливо ждал, что он скажет дальше.
- Дерево гниет с сердцевины, а рыба – с головы! И нет такой твердыни, что устояла бы против предательства, - наконец, произнес посланник, - к сожалению, людям слишком часто представляется случай в этом удостовериться. В столице нет согласия. При дворе начали поговаривать о том, что король Агесир немолод, слаб и нерешителен. К тому же он вдов и бездетен, а потому империи снова грозит смута и распри. Рандхил-младший же, напротив, молод и силен… Так почему бы не признать его королем? И пока придворные спорят, выгадывают, создают союзы, плетут свои интриги, варвары безнаказанно опустошают страну.
В голосе посланника звучала горечь и безнадежность:
- Они продвигаются быстро, и путь их отмечен огнем и кровью. Я видел дымящиеся пепелища… И людей тоже видел – точнее, то, что от них осталось.
Повисла тяжелая пауза.
- Кстати, одну из ваших деревень уже сожгли – в числе первых, - буднично и просто сказал посланник таким тоном, будто речь шла о погоде или видах на урожай.
- Мою деревню? В самом деле? И какую же? – князь вскинул бровь. Он старался владеть собой, но голос его все-таки заметно дрогнул.
- Брецву. Загнали всех жителей в большой сарай, подпалили с четырех сторон… Кто пытался убежать – расстреливали из луков. Воины Исемунгарда любят развлекаться таким образом. Они называют это нэш-кракель - стрельба по факелам.
Рондлейф почувствовал, как по спине пробежал противный холодок. Он вспомнил деревенскую площадь, лица крестьян, собравшихся на праздник, старосту Шалара… Не впрок же пошел им щедрый выкуп за Дейю! Только сейчас Рондлейф ощутил в полной мере, что война уже здесь, совсем близко, и миру, который он знал и любил вот-вот придет конец.
А посланник все говорил, и каждое слово падало на сердце, как тяжелый камень:
- Орна вот-вот падет и сдастся на милость победителя. Король Агесир оставил свою столицу и бежал в Терегист. Объявлено, что здесь он собирает войско и готовится к решительному удару, дабы сокрушить узурпатора и изгнать варваров-захватчиков, но… В гавани стоят снаряженные корабли, готовые к отплытию в любой момент. Каждому понятно, что отсюда легче бежать за море, прихватив с собой остатки сокровищницы!
Губы посланника вновь искривила презрительная улыбка.
- Ну, и конечно, любимых птичек!
- А что же принц Рандхил? – спросил князь, - как он собирается править разоренной страной?
- Рандхил-младший готов на все, лишь бы занять место на троне. Жалкий глупец! Он – всего лишь орудие в руках Исемунгарда, и жив до тех пор, пока нужен ему. Подобного бедствия империя еще не знала… И, вполне возможно, не узнает, ибо не сможет его пережить. Любой завоеватель заботится о том, чтобы сохранить для себя свое будущее достояние. Солдаты погибают, такова война, но остаются города, поля, виноградники и сады… Крестьяне и ремесленники, лавочники и торговцы, даже мудрецы и поэты остаются жить! И это правильно, ибо они создают этот мир, преумножая его богатства и украшая его по мере своих сил и талантов. Но варварам нет до них дела. К чему дворцы и храмы этим дикарям, которые не спят под крышей и проводят всю жизнь, не слезая с седла? К чему поля, если они даже хлеба не едят?
Князь молчал, словно пытаясь осмыслить услышанное. Наконец, он выпрямился в кресле, и его брови сурово сошлись над переносьем.
- Что же вы намереваетесь делать? – спросил он, и Рондлейф заметил, как рука отца непроизвольно потянулась к кинжалу, висящему на поясе, словно он прямо сейчас был готов ринуться в бой, дабы отстоять свою жизнь, честь и достояние, - неужели вы пришли только затем, чтобы поведать о том, сколь прискорбно обстоят дела?
Посланник покачал головой и в его глазах впервые сверкнул живой огонек.
- Пока мы живы – не все потеряно! – ответил он, - Терегист – наш последний оплот. Только здесь еще остались люди, верные… Нет, не Агесиру – империи. Мы должны дать бой варварам, и если боги будут с нами, отстоять наши земли!
Он чуть развел руками и добавил с легкой и вроде бы даже смущенной улыбкой:
- Ну, а если нет – погибнуть… Чтобы не увидеть, как мир погружается во тьму!
Князь поднялся с места и принялся расхаживать по залу, заложив руки за спину. Казалось, его энергии требует выхода – прямо сейчас, сию же минуту!
- Что я могу сделать? – коротко спросил он.
Посланник оживился. Куда девалась усталость и опустошенный взгляд!
- Нам нужно оружие, лошади, припасы… Но главное – люди! Король объявил олесайю – всеобщий призыв на военную службу.
Князь хотел что-то сказать, но посланник жестом остановил его.
- Пожалуйста, поймите меня правильно. Буду честен с вами – власть короля сейчас слаба как никогда. Я не могу принудить вас исполнить этот приказ, но… Обещаю – если вы сможете помочь, призыв не коснется вашего сына. Печально, если голову на поле брани сложил бы последний отпрыск столь древнего и славного рода!
Рондлейф сжал зубы. Он уже хотел было вмешаться, сказать, что он не трус и отправится воевать, если так нужно, но отец опередил его.
- Хорошо, - коротко кивнул князь, - отряд моих грайдов готов будет выступить.
- Благодарю вас! Но этого не достаточно. Грайды – опытные и умелые воины, но нам нужны все, кто может держать в руках оружие. В вашей власти отправить своих кердлов в ополчение…
Князь ответил не сразу. Он застыл на месте, скрестив руки на груди, и долго молчал, словно обдумывая важное решение. Наконец, он заговорил – медленно, взвешивая каждое слово:
- Вы правы, достопочтенный Конвар. Я действительно вправе и в силе послать своих крестьян на войну, оторвав их от семей, домов и наделов, но… Я не стану этого делать. Солдат, призванный насильно, подобен медведю, пойманному в лесу, которого посадили на цепь и заставляют плясать для забавы. Может быть. он выглядит покорным и смиренным, но, зверь, улучив момент, непременно попытается растерзать укротителя… А воин дезертирует при первой же возможности, и тем предаст и вас, и ваше дело!
Князь наклонился к собеседнику и доверительно произнес:
- Между людьми и животными нет особой разницы.
Посланник выглядел разочарованным.
- Значит, на вас нельзя рассчитывать? Даже сейчас, когда решается судьба империи, судьба цивилизации! Судьба мира, если хотите…
Но князь только лукаво прищурился.
- Отчего же нельзя? Я этого не сказал! Эй, Румер, - он подозвал слугу, - иди в деревню и скажи старосте – пусть ударят в колокол! Я буду говорить с моими людьми.
Яркое весеннее солнце слепило глаза, и под ногами хлюпали лужи. На Ярмарочном лугу собрались крестьяне из ближней Хадлобы. Люди молча ждали, что скажет князь, но почему-то он все медлил, глядя в даль поверх голов. Даже Рондлейф и посланник, стоящие чуть позади, начали тревожиться – слишком уж затянулась пауза!
Но князь как будто позабыл о них. Скорбным было его лицо, и всем было ясно, что случилось нечто, из ряда вон выходящее. Из замка до деревни уже докатились слухи о войне – темные, неясные, и оттого еще более пугающие.
Наконец, князь привычным движением вскинул руку вверх и заговорил:
- Слушайте меня, поселяне! Не в добрый час говорю я с вами сегодня. Всем нам грозит большая беда. Этот господин, Конвар Атрагейн, - он кивнул в сторону посланника, - принес нам весть о том, что в пределы империи вероломно вторглись варвары. Чтобы отразить их натиск, нужны припасы, лошади… А главное - мужчины, способные держать в руках оружие и готовые воевать!
По толпе прокатился глухой ропот. А князь, словно не замечая этого, продолжал:
- Я знаю, - ноша, что ляжет на плечи каждого из вас, будет нелегка. И потому я решил разделить ее с вами! Как князь и ваш господин, обещаю – никто не будет лишен своего имущества иначе как при условии честного возмещения и никто не будет оправлен воевать насильно.
Лица крестьян как-то повеселели, и у многих из груди вырвался вздох облегчения.
- Каждый, кто согласится записаться добровольцем, получит свободу. Ни он, ни его дети уже не будут считаться крепостными, перейдя в сословие гедилов, вольноотпущенников, и будут обрабатывать землю на правах арендаторов! Кроме того, воин получит пять золотых, его семья будет освобождена от подати на три года. Если того пожелают, его жена и дети могут пойти в услужение в замок, получая за это кров, еду и плату свободных людей.
Это обещание явно воодушевило многих. Кое-кто уже залихватски заламывает шапку на затылок, и, подбоченившись, глядит вокруг. Князь сделал короткую паузу и продолжал:
- Я обещаю позаботиться о родных каждого храброго солдата. Но печальна участь труса, бежавшего с поля боя! Пусть не будет ему ни пристанища, ни огня, ни хлеба, чтобы даже самые близкие отвернулись, и только муки совести терзали несчастного до самой смерти!
От этих слов энтузиазма чуть поубавилось – но не надолго. В самом деле, если уж идти на войну с мыслью о дезертирстве, так лучше оставаться дома, но не стать предателем и трусом. Недаром ведь старики говорят, что прежде надо думать, чем делать…
А голос князя все креп, звеня металлом, как набатный колокол, и его речь заставляла сердца биться быстрее:
- Каждый должен сам принять это решение. И помните – вы идете защищать не короля, не трон Империи, и не меня, вашего господина. Нет! Свои поля, дома, своих жен и детей пойдете вы защищать. Не все вернутся с поля боя, но нет участи более достойной, чем погибнуть со славой!
- Пусть живет князь! – раздалось над толпой. Сотни голосов слились в один, взлетая к небу, и многим казалось в этот миг, что дух, поднимаясь над собой, взлетает в вышину…
Глава 12.
Шли дни, недели, но для Рондлейфа время как будто остановилось, превратившись в один длинный-предлинный день. Вместе с отцом, в сопровождении Конвара Атрагейна и свиты грайдов он объехал все деревни в подвластных землях, но теперь это было совсем не похоже на праздник Соловин – ни тебе кукол на костре, ни произнесения заученных слов «добрых пожеланий», ни пирушек с пивом и танцами… Отец говорил кратко, но каждый раз столько души и сердца вкладывал в свою речь, что люди, слушающие его, готовы были идти куда угодно, и недостатка в добровольцах не было.
Снег растаял, и весна окончательно вступила в свои права, но в тот год никто не радовался ей. Крестьяне покидали свои дома, женщины голосили им вслед, и сама земля, покрытая первой весенней травкой, казалась брошенной, какой-то осиротевшей.
А к замку тянулись длинные обозы с продовольствием. Странно даже, что весной, которая всегда считалась голодным временем, в закромах у запасливых кердлов нашлось немало провизии! Доверенные слуги едва успевали принимать мешки и корзины, а потом – отсчитывать причитающееся каждому звонкой монетой из княжеской казны.
Постоянно прибывали новые и новые добровольцы. Их нужно было где-то временно устраивать на ночлег, кормить… А главное – вооружить и обучить хоть каким-то боевым навыкам.
Задний двор, где обычно грайды упражнялись в боевых искусствах, быстро стал слишком тесен, и Ярмарочный луг перед замком превратился в учебное ристалище. Грайды без устали обучали новобранцев держать в руках оружие, нападать и обороняться, чтобы в бою неопытные солдаты не оказались совсем уж беззащитными.
Проще всего было с уроженцами предгорий – все они были неплохими охотниками, привыкшими поражать зверя одной стрелой, задерживая дыхание, чтоб не дрогнула тетива… Из них спешно формировали отряды лучников, обучая по команде осыпать противника градом стрел. Жителей Перестовицы, что от века разводили лошадей и славились по всей округе как умелые наездники, учили владеть камалой – легкой изогнутой саблей, почти бесполезной в пешем бою, но превращающейся в грозное оружие в руках всадника.
Но большинству новобранцев – простых и крепких крестьянских парней – предстояло пополнить ряды пехоты, обучиться паре приемов владения копьем и мечом, крепко держать щит… И надеяться, что не убьют в первом же бою.
Рондлейф, как и все, сбивался с ног, выполняя бесчисленные поручения отца и Конвара Атрагейна, но почему-то каждый раз, сталкиваясь с кем-то из рекрутов-добровольцев, он отводил глаза, стараясь не встречаться взглядом. И по ночам, несмотря на усталость, он подолгу лежал без сна, глядя в потолок… Казалось, его что-то гнетет - и с каждым днем все сильнее и сильнее.
Наконец, Рондлейф решился. Накануне дня, назначенного для отъезда, он пришел к отцу в кабинет.
Вечерело. Князь сидел за столом, перед ворохом бумаг, но свечу почему-то зажигать не стал, и взгляд у него был отрешенный, невидящий, устремленный в никуда.
- Отец… - тихо позвал Рондлейф.
Князь вздрогнул от неожиданности.
- А, это ты… Входи. – он быстро провел рукой по лбу, словно отгоняя сонное оцепенение, - что-то я устал в последнее время… У тебя что-то важное?
- Да.
С болью в сердце Рондлейф увидел, что вид у отца и в самом деле измученный. Сердце остро кольнула жалость… Но все он же он собрался с духом и сказал то, что собирался:
- Когда ополченцы уйдут из замка, я уйду с ними.
- Что? – встрепенулся князь. Куда только делась усталость и апатия! - Нет! Я не позволю тебе!
Рондлейф лишь пожал плечами.
- Прости меня… Но тогда придется уйти без твоего позволения.
Этого князь стерпеть не мог.
- Если ослушаешься – ты мне больше не сын! – рявкнул он, так что жалобно звякнули хрустальные подвески канделябра, - я лишу тебя титула и наследства!
Но на Рондлейфа его угроза не произвела особенного впечатления. Напротив - он выглядел странно-спокойным, даже улыбался.
- На то твоя воля, отец! И все-таки… Выслушай меня и постарайся понять.
Но князь не желал его слушать.
- Ты единственный сын! Если с тобой что-то случится, род князей ат Аллегван прервется навсегда!
- Да, ты прав, отец… Но разве не ты сам учил меня, что честь дороже жизни? «Кто велик тот великодушен…» Эти слова я узнал прежде, чем научился ходить! А теперь ты хочешь, чтобы я прятался за чужими спинами?
Князь хотел сказать еще что-то, но Рондлейф остановил его движением руки.
- Прошу тебя, дай мне закончить! Если того захотят боги, я вернусь с победой. А если же нет… Значит, такова судьба. И, как говорил премудрый Гелах, бежать от нее бессмысленно! Один останется цел и невредим в шторм посреди океана, а другой и в луже утонет.
Рондлейф помолчал и добавил очень серьезно:
- Я верю в свою звезду. А еще – в изумрудного дракона! Верю, что он не оставит нас, пока мы достойны его.
-
Пан Алекс
- Бывалый
- Posts in topic: 1
- Сообщения: 463
- Зарегистрирован: 06 ноя 2013, 00:17
- Пол: Муж.
- Откуда: Россия, Москва, ЦАО, Пресня
- Контактная информация:
Re: Виктория Борисова "Велик и великодушен"
Стилистика: написано очень хорошо, текст вычитанный, читается легко, без напрягов.
Сюжет: весьма интерсная книга с логичной закруткой сюжета, затягивает сразу, судьба героев становиться не безразлична.
Грамотность: вполне нормально, видно, что не первая книга у автора - писать умеет.
Книга по большому счету рассчитана на женского или подрасткового читателя, легкое фэнтези с яркими характерами героев. Они любят, сражаются, терпят лишения, проходят через трудности, но в итоге хороший хэппиэнд. Такая книга всегда найдет своего читателя.
З.Ы. Читал роман полностью - мне очень понравился, хотя я и не отношусь к женщинам и подросткам.
Сюжет: весьма интерсная книга с логичной закруткой сюжета, затягивает сразу, судьба героев становиться не безразлична.
Грамотность: вполне нормально, видно, что не первая книга у автора - писать умеет.
Книга по большому счету рассчитана на женского или подрасткового читателя, легкое фэнтези с яркими характерами героев. Они любят, сражаются, терпят лишения, проходят через трудности, но в итоге хороший хэппиэнд. Такая книга всегда найдет своего читателя.
З.Ы. Читал роман полностью - мне очень понравился, хотя я и не отношусь к женщинам и подросткам.
Re: Виктория Борисова "Велик и великодушен"
Спасибо за отзыв! Да, наверное, вы правы - все-таки это больше для женской аудитории...
-
Sehfir
- Бывалый
- Posts in topic: 3
- Сообщения: 268
- Зарегистрирован: 26 окт 2015, 05:49
- Пол: Муж.
- Откуда: Сахара
Re: Виктория Борисова "Велик и великодушен"
Пан Алекс писал(а):Стилистика: написано очень хорошо, текст вычитанный, читается легко, без напрягов.
Сюжет: весьма интерсная книга с логичной закруткой сюжета, затягивает сразу, судьба героев становиться не безразлична.
Грамотность: вполне нормально, видно, что не первая книга у автора - писать умеет.
Книга по большому счету рассчитана на женского или подрасткового читателя, легкое фэнтези с яркими характерами героев. Они любят, сражаются, терпят лишения, проходят через трудности, но в итоге хороший хэппиэнд. Такая книга всегда найдет своего читателя.
З.Ы. Читал роман полностью - мне очень понравился, хотя я и не отношусь к женщинам и подросткам.
Почти со всем согласен
Но мне, например, понравилась линия Дейи - последней девушки майара и Рондлейфа-младшего.
Не хватило чего-то в начале... Захватывающего пролога.
-
Yaroslav Vasilyev
- Posts in topic: 7
Re: Виктория Борисова "Велик и великодушен"
[align=right]Лишь тень одна стоит на полустанке
Под фонарем; вперен, должно быть, взгляд
Во тьму, но грусть - в безжизненной осанке!
Жить? Для чего? - Встречать товарных ряд,
Читать роман, где действует Агнесса,
Да снова ждать живых огней экспресса![/align]
Фентези - жанр пусть и не новый, но жанр по прежнему востребованный. Мы устали от бешеного ритма сегодняшней техноцивилизации, от бездушности техники и людей, которые зачастую становятся придатками этой самой техники. Мы жаждем вернуться во времена, когда решали всё ум, доблесть и сила. Когда враг был врагом и стоял перед тобой, а не жевал попкорн за удалённым пультом управления дроном. Злодей должен быть повержен, четность и любовь восторжествовать. А магический антураж только добавляет очарования, ведь ещё и возвращает нас в детство и сказки.
Вот только требование к текстам фентези-романов за последние годы стали иными. На тот же Перумовский "Алмазный меч деревянный меч", который взахлёб читали лет 20 назад, сегодня бы даже не посмотрели. Потому что тогда этот роман был одним из первых в своём жанре, а сейчас уровень задают такие мастера как Громыко, Пехов и остальные мастера слова. Ниша же второстепенных книжек "на подхвате" весьма узка и сужается. Накушался читатель. Потому-то, приступая к любому новому роману, гадаешь: что тебя ждёт? Драгоценны камень или булыжник для мощения дороги.
Вот так и я открывал книгу "Велик и великодушен" Виктории Борисовой. Сходу скажу - если не считать упорной точки в заголовке, текст вполне грамотный. По крайней мере без тщательной выверки в глаза ничего не бросается. Текст очень прилично вычитан. Видится набитая и опытная рука. текст в целом композиционно тоже хорошо. Я бы несколько добавил элементов фона, но это не критично. Я бы чётче показал эмоции - сейчас нередко их нам упоминают, но не показывают. Информацию нам подают через героев, история мира в целом выдана к месту, без излишних всплесков и неуместных лекций. Герои живут, любят и ненавидят. недочёты технического характера, они легко поддаются правке, особенно если в издательстве попадётся хороший редактор. Всё замечательно... и почему-то совершенно безвкусно. Пусто.
И виновата на мой взгляд композиция всего произведения в целом. В своё время Олди на одном из "Партенитов" рассказывали, что роман всегда должен иметь в гармонии три составляющих. Это внешний ритм - происходящее с героями, внутренний темп - напряжение читателя, и стилистику текста - она обязан заставить нас поверить в героя, ощутить его как человека, а не как актёра театра. Так вот в этом романе есть внешний ритм - герой в тюрьме, как он там оказался, как его хотят спасти. Есть стилистика - весь мир. А вот внутренний темп очень низкий. И чем дальше, тем хуже.
Чудовищно затянута экспозиция романа. Чуть ли не на полторы главы. Поэтому дочитать - надо уже немало героизма. Незнакомый с автором читатель даже не станет пытаться, закроет книгу и поставит обратно. Мы так и не ощутили сопричастности к герою, а нас уже тянут дальше. Потом короткий всплеск - новая героиня, тайны... И пять ретроспектива. Но нас-то и раньше не очень заинтересовал персонаж, а тут про его тяжёлое детство и деревянные игрушки. Каждый второй из тех, кто дочитал до этой главу, закроет и здесь. и сколько угодно можно рекламировать оставшуюся книгу и приключения - до них просто не дойдут.
Не претендуя на абсолютную истину... В интернете забесплатно книга наберёт некоторое количество читателей. если у автора уже есть раскрученное имя, то фанаты скорее всего раскупят небольшой бумажный тираж. Среди тех, кто с автором не знаком, перспективы продаж книги в данном виде близки к нулю.
Под фонарем; вперен, должно быть, взгляд
Во тьму, но грусть - в безжизненной осанке!
Жить? Для чего? - Встречать товарных ряд,
Читать роман, где действует Агнесса,
Да снова ждать живых огней экспресса![/align]
Фентези - жанр пусть и не новый, но жанр по прежнему востребованный. Мы устали от бешеного ритма сегодняшней техноцивилизации, от бездушности техники и людей, которые зачастую становятся придатками этой самой техники. Мы жаждем вернуться во времена, когда решали всё ум, доблесть и сила. Когда враг был врагом и стоял перед тобой, а не жевал попкорн за удалённым пультом управления дроном. Злодей должен быть повержен, четность и любовь восторжествовать. А магический антураж только добавляет очарования, ведь ещё и возвращает нас в детство и сказки.
Вот только требование к текстам фентези-романов за последние годы стали иными. На тот же Перумовский "Алмазный меч деревянный меч", который взахлёб читали лет 20 назад, сегодня бы даже не посмотрели. Потому что тогда этот роман был одним из первых в своём жанре, а сейчас уровень задают такие мастера как Громыко, Пехов и остальные мастера слова. Ниша же второстепенных книжек "на подхвате" весьма узка и сужается. Накушался читатель. Потому-то, приступая к любому новому роману, гадаешь: что тебя ждёт? Драгоценны камень или булыжник для мощения дороги.
Вот так и я открывал книгу "Велик и великодушен" Виктории Борисовой. Сходу скажу - если не считать упорной точки в заголовке, текст вполне грамотный. По крайней мере без тщательной выверки в глаза ничего не бросается. Текст очень прилично вычитан. Видится набитая и опытная рука. текст в целом композиционно тоже хорошо. Я бы несколько добавил элементов фона, но это не критично. Я бы чётче показал эмоции - сейчас нередко их нам упоминают, но не показывают. Информацию нам подают через героев, история мира в целом выдана к месту, без излишних всплесков и неуместных лекций. Герои живут, любят и ненавидят. недочёты технического характера, они легко поддаются правке, особенно если в издательстве попадётся хороший редактор. Всё замечательно... и почему-то совершенно безвкусно. Пусто.
И виновата на мой взгляд композиция всего произведения в целом. В своё время Олди на одном из "Партенитов" рассказывали, что роман всегда должен иметь в гармонии три составляющих. Это внешний ритм - происходящее с героями, внутренний темп - напряжение читателя, и стилистику текста - она обязан заставить нас поверить в героя, ощутить его как человека, а не как актёра театра. Так вот в этом романе есть внешний ритм - герой в тюрьме, как он там оказался, как его хотят спасти. Есть стилистика - весь мир. А вот внутренний темп очень низкий. И чем дальше, тем хуже.
Чудовищно затянута экспозиция романа. Чуть ли не на полторы главы. Поэтому дочитать - надо уже немало героизма. Незнакомый с автором читатель даже не станет пытаться, закроет книгу и поставит обратно. Мы так и не ощутили сопричастности к герою, а нас уже тянут дальше. Потом короткий всплеск - новая героиня, тайны... И пять ретроспектива. Но нас-то и раньше не очень заинтересовал персонаж, а тут про его тяжёлое детство и деревянные игрушки. Каждый второй из тех, кто дочитал до этой главу, закроет и здесь. и сколько угодно можно рекламировать оставшуюся книгу и приключения - до них просто не дойдут.
Не претендуя на абсолютную истину... В интернете забесплатно книга наберёт некоторое количество читателей. если у автора уже есть раскрученное имя, то фанаты скорее всего раскупят небольшой бумажный тираж. Среди тех, кто с автором не знаком, перспективы продаж книги в данном виде близки к нулю.
-
Дора Штрамм
- Бывалый
- Posts in topic: 8
- Сообщения: 86
- Зарегистрирован: 18 сен 2015, 13:14
- Пол: Жен.
Re: Виктория Борисова "Велик и великодушен"
Yaroslav Vasilyev писал(а):[align=right]На тот же Перумовский "Алмазный меч деревянный меч", который взахлёб читали лет 20 назад, сегодня бы даже не посмотрели. Потому что тогда этот роман был одним из первых в своём жанре, а сейчас уровень задают такие мастера как Громыко, Пехов и остальные мастера слова.
Я этот роман не читала и не не могу о нем судить, но вот это меня прямо-таки обескуражило. Пехова не читаю, не мое, не идет, Громыко - при всем уважении, легонькая развлекательная литература, похихикать на один раз. Рядом с Перумовым они и не стояли.
Если в данном романе хорошо все, кроме внутренней динамики, значит, это можно исправить. Может быть, лучше что-то подсказать автору, вместо того, чтобы высказывать столь категорично о том, что книга не найдет читателя? :)
-
Yaroslav Vasilyev
- Posts in topic: 7
Re: Виктория Борисова "Велик и великодушен"
Дора Штрамм писал(а):Я этот роман не читала и не не могу о нем судить, но вот это меня прямо-таки обескуражило. Пехова не читаю, не мое, не идет, Громыко - при всем уважении, легонькая развлекательная литература, похихикать на один раз. Рядом с Перумовым они и не стояли.
Если в данном романе хорошо все, кроме внутренней динамики, значит, это можно исправить. Может быть, лучше что-то подсказать автору, вместо того, чтобы высказывать столь категорично о том, что книга не найдет читателя? :)
Громыко и Пехов - это в первую очередь определённый литературный уровень. Нравятся они или нет по содержанию, но пишут здорово.
Что касается Перумова... Он очень тяжеловесно писал. С километровыми описаниями. Ну да не в этом дело.
Я всего указал, что по моему мнению плохо и что динамику тормозит. Но подсказать как исправит не в состоянии. даже теоретически. Тут ведь не запятые, тут надо композицию переделывать. А это только автор творческого замысла.